Оп.: Вестник русского христианского движения. №180. I/II 2000 г. С. Номер страницы после текста на ней. Текст не вычитан, номера страниц зажаты в центре колонтитулов, не всегда прочлись правильно.

А я слушал проповеди о. Сергия... Моя будущая жена жила в Медведкове, мы вместе заходили в Покровскую церковь несколько раз, удивлялись объявлению: "Антисоветских разговоров в храмов не вести" (ехидное; имелось в виду - на то есть квартира, думаю). Прим. Я.Кротова, 4.9.3.

В 1998 году «Даниловский благовестник» переиздал книгу архимандрита Сергия (Савельева) «Далекий путь»1. И сразу многие верующие потянулись к ней, почувствовав тот редкий опыт, по которому можно и нужно сверять свой духовный пульс. Казалось бы, после того как на нас обрушились водопады до этого не известных имен, судеб, свидетельств, уже трудно было ожидать что-нибудь принципиально новое. Но вот жизненный путь архимандрита Сергия и его духовной семьи - полное тому опровержение. Что в этом опыте нового? - 50-летнее созревание и окончательное торжество Христовой Любви в жизни одной церковной общины.

Конечно, эта книга появилась не на пустом месте, у нее были свои предшественники. Например, труд святителя Феофана Затворника «Путь ко спасению» и дневники св. праведного Иоанна Кронштадтского «Моя жизнь во Христе». Вторя последнему, отец Сергий мог бы дать своей книге и такое название: «Наша жизнь во Христе». Ибо в ней, вместе с целой россыпью аскетических советов и мистических прозрений, добавляется ценное свидетельство о жизни общины, в «которой жизнь каждого в отдельности не имеет ценности, и в то же время жизнь каждого, в общности всех, неповторима и многоценна»2.

Можно сопоставить «Далекий путь» и с «Путем ко спасению». Так, если епископ Феофан настойчиво говорит, какими усилиями восхищается Царство Небесное, как выходит человек на путь спасения, то «Далекий путь» документально показывает, что путь спасения совершается через церковную семью-общину, а «спасение в одиночку» - невозможно. Из книги архимандрита Сергия видно, что жизнь в общине - это уже

не путь ко спасению, а путь самого спасения от греха и смерти. Но не только спасения. Это еще и путь преображения. «Свято любя друг друга, мы не замыкались в себе. Мы были неразрывно связаны со всеми людьми всего мира, и со всяким дыханием Божиим. Со всею природой. Со всею вселенной. Она открылась нам храмом Божиим, а человек в ней - лучшим его созданием»".

История духовной семьи отца Сергия началась с поездки в Саров в середине 1920-х годов. Обретенное тогда единство духа с наследием преподобного Серафима возрастало и укреплялось десятилетиями.

В прошлом веке преп. Серафим напомнил христианам, в чем состоит истинная цель их жизни: «В стяжании Духа Святаго Божьего!» Архимандрит Сергий (Савельев) вместе со своими родными жизнью выстрадал и углубил наше представление о том, что это значит на практике: «Нужно достигать единения наших жизней во Христе с теми, кого нам посылает Бог». Мы будем оправданы только в том случае, если всю свою жизнь подчиним этой цели.

После прочтения «Далекого пути» проясняется, почему в нашей приходской жизни почти совсем не востребованы Апостольские чтения. Ведь их могут понять только «двое или трое», учащиеся взаимной жизни во Христе. И наоборот, приведенная в книге переписка4, по мере ее развития и углубления, приобретает отчетливый характер апостольских посланий.

Имея глубокую связь с предшествующим духовным опытом, «Далекий путь» вместе с тем дает и существенное восполнение всего ранее бывшего. Это восполнение открылось при прохождении Церкви через Пожар, начавшийся в 1917 году. В том Огне Бог испытал участников «Далекого пути» и «нашел их достойными Его. Он испытал их как золото в горниле и принял их как жертву всесовершенную» (Прем. 3: 5-6). В обретении нового опыта раскрылось знамение времени, - начало новой постконстантиновской эпохи церковной истории5.

Не забудем, что в те же судные годы в Церкви родились духовные семьи отцов Алексия и Сергия Мечевых6, подготовилась почва для служения матери Марии (Скобцовой). Их духовное родство между собой не подлежит сомнению. Оно проявляется через наличие общего для них языка, пока еще не вполне нам понятного, но очень притягательного.

Наверное, сказанного достаточно, чтобы почувствовать, что появление такой книги как «Далекий путь», - некое явление в церковной жизни. Конечно, потребуется время, чтобы оценить ее сполна. А пока можно согласиться с духовной дочерью о. Сергия - Татьяной Васильевной Розановой7, которая писала ему: «Книга писем столь густа, содержательна, что она не может быть охвачена при одном чтении...»

В 1999 году архимандриту Сергию исполнилось 100 лет, а его общине - 70.

Жизнь Василия Петровича Савельева (будущего о. Сергия) началась в Москве 24 апреля (н. ст.) 1899 года.

В юности он испытал серьезное влияние со стороны таких людей, как Николай Александрович Бердяев и Валерьян Николаевич Муравьев8. Дружба с В. Н. Муравьевым была глубокой и продолжительной. По инициативе Василия Савельева, Валерьян Николаевич более 3-х лет вел закрытый семинар по русской культуре и философии среди молодых людей. Часть из них потом вошла в духовную семью отца Сергия.

Интерес к религиозно-философской мысли оказался весьма плодотворным. Он пробудил зрячую любовь к Святой Церкви. Василия Савельева и его знакомых неуклонно потянуло к ней.

В 1925 году они дерзновенно входят в Церковь и принимают на себя всю ответственность за все, что в ней происходит. «Как ни тяжела была для нас внешняя оболочка ее жизни, мы не испугались ее, вошли вовнутрь церковных стен, и не какими-то "прихожана-

Вестник РХД №180 10 Богословие, философия

ми", а как "власть имущие", получив эту власть по дару Христовой любви»9.

В 1927 году кружок молодых людей поддерживает Декларацию митрополита Сергия (Страгородского).

В них пробуждается надежда на то, что вслед за Декларацией последует коренное переустройство церковной жизни в соответствии с евангельским духом. Но как потом признался о. Сергий, «мы в этом ошиблись». Церковное руководство было обмануто, и 29 октября 1929 года они переживают арест большей части своих членов. Арестованных ссылают в Северный край (ныне Архангельская область и Республика Коми). «Для тела это было болезненно, но в болезни мы обрели новую духовную силу, еще крепче связавшую нас воедино»10. Достаточно быстро к ним пришло понимание того, что их спасение - во взаимной Любви и верности Пути. Так и получилось. Испытания только изгладили грехи и страсти, а их самих подготовили к совместной жизни в Боге.

Почти 50 лет спустя о. Сергий писал об этом времени: «Так открылась новая страница нашей жизни, и эта жизнь сама нашла для себя имя - "родная". Она объединила людей, родственными узами не связанных и всего лишь два-три года назад узнавших друг друга. И объединила так крепко, как не объединяют самые близкие родственные узы! Господь не защитил нас от тяжелых испытаний, но в то же время даровал нам многоценное сокровище - родную семью. Так, через скорби и унижения, мы обрели новое познание жизни в благодати Святой Любви. Вот почему день 29 октября для нас остался, может быть, самым дорогим днем во всей нашей жизни»11.

Можно только пожелать, чтобы эти слова и этот опыт стали путеводной звездой для современной церковной жизни.

Стремясь к «иной жизни», общинники принимают монашество. Однако в их «делании» первое место занимают не традиционные монашеские правила, а закон Любви и Свободы, как это было у матери Марии (Скобцовой) и в общинах отца Сергия Мечева.

о. Сергий (Савельев) 11 Проповеди

В 1935 году, после выхода из лагеря, на квартире епископ Леонид (Антощенко) 12 поставляет монаха Сергия (Василия Савельева) во пресвитеры, хотя выходить на «поверхность» не благословляет.

Иеромонах Сергий начинает свое открытое служение лишь 18 октября 1947 года в Патриаршем Богоявленском соборе, куда его направил патриарх Алексий I.

Служение отца Сергия вызывает горячий отклик в церковном народе. Но его стремление всегда и во всем исполнять волю Божию не может остаться «безнаказанным». Его начинают переводить из храма в храм. Наконец, некоторые из «собратьев», не выдержав обличительного примера, решаются на клевету. Обвинив отца Сергия в нарушении «московских традиций», в 1959 году они отправляют его за штат. Через 2 года (после смерти главного обвинителя) отца Сергия вызывают в Чистый переулок и назначают в храм Покрова Божией Матери в Медведково (Москва). В нем он трудился до конца своих дней.

В медведковском храме архимандриту Сергию удалось сделать несколько героических шагов для устроения общинной жизни. В частности, он объявил непримиримую войну торгашескому духу. Считая, что «добровольность святых приношений Церковь должна была оградить так же строго, как она оградила незыблемость основных догматов нашей веры», отец Сергий заменил торговлю в храме свободной непринудительной жертвой, основанной на любви и доверии.

Видимо то, как он это делал, имело явный пророческий характер. До сих пор в Москве жива легенда о том, что архимандрит Сергий собственноручно вынес свечной ящик во двор храма и торжественно его сжег.

Показывая веру из дел своих и прославляя Господа жизнью, отец Сергий не мог не прославить Его и смертью. Земной путь архимандрита Сергия (Савельева) мирно завершился у Престола Божьего в Рождественскую ночь 1977 года. ,

Вестник РХД №180 1 9 Богословие, философия

о. Сергий (Савельев) 1 9 Проповеди

Для верного понимания отца Сергия нужно обязательно добавить то, что и сам он постоянно подчеркивал: таким, каким мы его узнали, он стал благодаря «родной жизни». Вот как он писал об этом своим родным в 1948 году, спустя 2 месяца после выхода на открытое служение: «Все мое настоящее служение - не мое, а наше родное служение. Я не один, а вы все со мною предстоите у Престола Божия - вот истина, которая очевидна и которая таит в себе великую радость, неисчерпаемую радость не только в дни веселия, но и в дни плача, которые всегда около нас. Будем до конца дней своих верны Христу, будем верны друг другу во Христе. Господь любит эту верность. Вся наша жизнь служит свидетельством этой любви. Господь миловал нас именно за эту нашу верность Ему»13.

Вот почему возможный вопрос канонизации архимандрита Сергия (Савельева) станет пробным оселком для церковного сознания. И конечно, дело не в свидетельствах святости (их можно собрать сколь угодно много), а в индивидуализации церковной жизни. При первой серьезной попытке отделить отца Сергия от родных и канонизировать, мы непременно наткнемся на что-нибудь подобное: «печать моего апостольства - вы в Господе»14.

После интенсивной земной жизни в Духе Христовом архимандрит Сергий и его родные умолкли на 20 лет. Но с 1997 года их голоса начинают звучать вновь через аудиокассеты и печатное слово. Постепенно это слово набирает силу. И через него до нас доносится еще один голос исповедников Российских.

Что же представляет слово отца Сергия сегодня? Кроме книги «Далекий путь», в основном это проповеди, произнесенные им в 60 - 70-е годы в храме Покрова Божией Матери в Медведково. Благодаря заботам родных, они оказались записанными на магнитофон.

В этих проповедях нашли отражение разные события, происходившие в храме, в стране и мире. Архимандрит Сергий не отгораживался от жизни, наоборот, стремился посмотреть на все в свете Христовой Веры и Любви. Богатый внутренний опыт позволял ему это делать духовно, без каких-либо натяжек.

Темы его проповедей были очень разнообразны. Он говорил о пересадке сердца, о высадке астронавтов на Луну, о русских писателях и композиторах, о красоте, о любви, о страдании, о святых, о церковной жизни и судьбе России.

Многие проповеди проходили в форме бесед отца с сыном, и продолжались более часа. В эти минуты храм замирал, и все переживали реальное единство народа Божьего. Проповедующий был неотделим от служащих15.

Будучи сыном своего времени, архимандрит Сергий строил свою проповедь не на темах Евангелия или Апостола, читавшихся в тот день в храме. Он брал темы, которые помогали ему соединить жизнь людей в Церкви и обществе. Но евангельский дух глубоко жил в его сердце. Оттолкнувшись от любой темы, он быстро переходил к проповеди самого Евангелия. Для слушающих его слово возвещало радостную евангельскую весть о Христовом присутствии в современном мире.

В чем основное отличие проповеди архимандрита Сергия? Что делает его радикально непохожим на других, не менее талантливых проповедников?

Как кажется, две особенности, которые внутренне присутствуют в каждом его слове. Первая - «горение земли под ногами». Для отца Сергия 1917 год был рубежом, и он оставил «рубец» в его сердце. «В том страшном Огне сгорала неправда старого мира». Отец Сергий пророчествовал, что после 1917 года для христиан началась новая жизнь, в ней уже нет никакой внешней опоры, одна лишь «скала духа». Единственное, что может нас спасти - это Христова Любовь и Свобода. «Нас спасает взаимная любовь» - вот его любимые слова. И поэтому всю свою жизнь нужно положить на ее стяжание.

Вестник РХД №180 1 Л Богословие, философия

Вторая особенность напрямую связана с первой. Ее можно определить как «общинность» проповеди. Каждая его проповедь имеет внутреннюю задачу собирания чад Божьих воедино.

Отец Сергий учил, что это собирание поручено каждому члену Церкви. Он требовал от всех, кто его слышит, духовной активности, творчества и ответственности. «Отвыкните от мысли, что есть там какой-то настоятель, староста, казначей, какие-то там люди. Не надо на это надеяться. Нужно нам общими силами со-девать свое спасение».

Ему, духовно рожденному и сформированному в общине, было чем обогащать слушающих. Духовный заряд его слов не «выбирается» ни при первом, ни при втором прочтении. К ним весьма плодотворно обращаться снова и снова.

Свящ. ИОАНН ПРИВАЛОВ Архангельск

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Первое издание: Архимандрит Сергий (Савельев). Далекий путь.М.: Христианское издательство, 1995. Тираж 500 экз. ! Там же. С.11. (здесь и далее ссылки по 1-му изданию).

3 Православная община. № 48. С. 126.

4 Вся книга построена на основе переписки между общинниками в течение 50 лет.

5 См.: Свящ. Георгий Кочетков. Наследие старца Силуана в контексте современной церковной жизни // Православная община № 48. С. 40-43.

6 Об опыте о. Сергия Мечева см. сборник: Надежда. № 16. Базель - Москва, 1993.

7 Дочь известного писателя и религиозного мыслителя В.В. Розанова.

8 В.Н. Муравьев (1885-1931) - публицист, участник сборника «Из глубины».

8 1918-1922 гг. преподавал в Вольной академии Духовной Культуры, основанной Н.А. Бердяевым.

9 Далекий путь. С. 24.

10 Православная община. № 48. С. 125. о. Сергий (Савельев) 1 К Проповеди

12 Епископ Марийский Леонид (Антощенко) (1872-1938). Он же совершил и монашеский постриг Василия Савельева 2 июня 1931 г.

13 Далекий путь. С. 325.

14 1 Кор. 9:2.

15 Рассказывает Сергей Андрияка. См.: Архим. Сергий (Савельев).

16 Проповеди. Т. 1. М., 1998. С. 217.

Архимандрит Сергий Савельев

Проповеди

Слово о Рождестве Христовом

И сегодня я испытываю некоторую робость, так как не знаю, как мне удастся вам высказать то, что у меня на сердце.

Каждый из нас сознает, что грех живет внутри нас. Он разъедает наше сердце, он отравляет наше сознание, он отравляет нам нашу жизнь.

Как же так случилось? Неужели Господь не мог создать человека без греха? Мог. Он и создал человека без греха. Но грех вошел в человека, потому что человек возомнил о себе, забыл о том, что он не творец, а творение, и преслушался заповеди Отца Небесного, и потому лишился райской жизни. Это вы хорошо знаете.

И вот, когда Господь изгнал наших прародителей из рая, тогда как бы померкла сама жизнь, и человек оказался во тьме и сени смертной. Тогда и смерть с грехом вошла в нас. Так продолжалось долго. Мы были как бы прелюбодейное детище, чуждое Отцу Своему.

Но Отец Небесный взирал на нас и смотрел - как мы в своей жизни, куда идем и чем наполнено наше сердце. И сердце Отца Небесного, оно не могло быть спокойно, когда создание Его рук в таком ужасном положении оказалось. Он взыскал его. Заблудшие овцы, как мы читаем у Давида Псалмопевца: «Заблудих яко овча погибшее, взыщи раба твоего» (Пс. 118: 176). Так и род человеческий обращался сердцем к Богу и молил Его: «Взыщи раба Твоего». Но как взыскать? Кто мог быть посредником между Отцом Небесным и нами? Посредника не могло быть, только Сам Творец мог нас вернуть к Себе.

Вы хорошо знаете о том, что величайшие скульпторы, художники, которые оставили нам богатейшие наследия, если их наследия от времени или от небрежного обращения с ними приходили в ветхость, то ни-

кто не решался исправить эту небрежность, никто не решался за Леонардо да Винчи, за Рафаэля, за Рублева что-то дорисовать, что-то сделать. Так это и осталось до сегодняшнего дня. Человек, когда смотрит на творение и видит, что оно попорчено, он уже сам в сердце воссоздает то, что в этом творении испорчено. Так и здесь. Никто не мог возвратить нас к себе, как только Отец наш Небесный.

И вот произошло велие чудо. Сын сошел на землю, принял рабий зрак. Слово стало плотью. Безначальный - получил начало. Необъемлемый - стал объ-емлемым. Бесконечный - как будто стал конечным. И когда мы видим на руках Пречистой Девы Марии Младенца, то мы верим всем сердцем, что Младенец - Совершенный Бог. И этой радостью мы восстали от того страшного греховного сна, в котором находились.

Господь, воплотившись, - приняв на Себя наши грехи, - примирил нас с Отцом Небесным, примирил нас Сам с Собою и открыл путь к вечной жизни, открыл нам путь, который ведет нас снова в Царство Небесное.

О бездна глубины! О бездна богатства, Премудрости, Разума Божия! Непостижимое стало постижимым. Неисследованные пути открылись вновь человеку. И Господь взывает к нам: «Совлеките с себя ветхую одежду. Облеките себя в новую, Христову, Мою одежду, и идите за Мною».

И вот, до сегодняшнего дня человечество обновляется, восстает и идет за Христом. Оно со Христом рождается, со Христом восстает, со Христом проходит всю жизнь, и, во Христе оканчивая свою жизнь, находит в Нем вечную новую жизнь, которую Он дал при сотворении мира, но которую мы потеряли по грехам своим.

Это, дорогие мои, для нас имеет чрезвычайно большое значение, ибо сейчас как-то одряхлел человек. Что-то грозное, что-то страшное как бы объемлет нас, и мы знаем, что малодушие, уныние и всякое суеверие широко распространяется в людях. Люди как бы

падки к этому. И если они услышат что-нибудь такое печальное, предвозвещающее какое-нибудь страдание или горе, то они как будто только этого и ждут.

А между тем, кто пережил радость Рождества Христова в своем сердце, кто соединился со Христом, тот не может принять того, что Господь может нас вновь оставить. Он должен прийти, Он не может не прийти к нам, ибо мы - дети Его.

Что бы ни было, как бы страшно ни было - наша вера, наше упование неразрывны со Христом. И мы глубоко верим, что зло будет побеждено. И мир будет царствовать в мире.

Как, каким путем - нам это неизвестно. Будет ли Второе пришествие Спасителя, будет ли дана нам самим сила предотвратить зло, будет ли послан нам кто-то, кто возвестит нам мир всевышний - не знаю.

Но знаю твердо, что Господь Свое создание - а Он, когда создал нас, то сказал: «Весьма хорошо! Прекрасно!», и мы были как бы украшением земли - не мо-жет Господь допустить до того, чтобы мы так бесчест-но погибли по вражде, злобе и в ненависти.

Вот чему нас учит Рождество Христово. Оно вселяет в нас бодрость, оно вселяет в нас крепость, оно вселяет в нас радость неизъяснимую, и мы, хотя в темном бору, но смело идем вперед. И верим, что Господь с нами будет всегда.

«Слава в вышних Богу, и на земли мир, в челове-цех благоволение». Обратите внимание на эти слова. «На земли - мир». «В человецех - благоволение». Но все это - все связано воедино. Не сказано: «мир», не сказано «благоволение», а начало: «Слава в вышних Богу» - и от Тебя исходит на нас благодатный мир, и среди нас царит Твое, Христе, благоволение.

Дорогие мои, ничто не может омрачить нашего сердечного взора, который мы, как дети, обращаем к Отцу Небесному. Будем верны Ему! Будем крепки сердцем! И будем непоколебимо шествовать по пути, который Господь нам открыл!

Вестник РХД №180 Богословие, философия

о. Сергий (Савельев) О "I Проповеди

Слово о красоте

Как вы помните, дорогие мои, сын мой в ту среду просил меня, чтобы я разъяснил, что такое красота. Он, задавая мне этот вопрос, не сознавал, какую тяжесть на меня налагает.

Ну что я могу сказать? Если что и скажу, то я скажу тебе, мой сын не для того, чтобы ты вышел на улицу и об этом говорил, а для того, чтобы ты сложил в сердце своем сказанное мною. И, может быть, ты когда-нибудь вспомнишь о том, что услышишь от меня.

Я не достоин говорить о красоте. Красота - Божий дар. Она Божественна в самом существе, и когда дух наш исчезает, то исчезает и красота. Но мы всюду слышим о красоте, так же как мы всюду слышим о любви, о мире. Мы слышим самые возвышенные слова, самые драгоценные для души. Но душа наша холодом одержима.

Там, где говорят о мире, не чувствуешь мира, потому что нет теплоты, нет любви. Там, где говорят о любви, там слышишь, видишь все, что угодно, но только не святую любовь. Там, где говорят о красоте - там и говорить не о чем.

Христианину даже трудно произносить слово «красота». Христианину требуется к этому слову обязательно что-нибудь добавить возвышенное, ну, скажем, «светлая красота», «совершенная красота», «божественная красота», но просто «красота» он не скажет, потому что слово это уже оземленилось, так переполнилось чувственностью, что его произносить уже почти невозможно.

Вот мы о Пречистой Деве Марии, мы... ведь не скажем, что Она красива. Мы не может этого сказать. Это было бы оскорбительно для Нее. Мы скажем как? «Пречистая Дева», «Дева», мы скажем: «Преблагосло-венная». Мы найдем еще другие слова, которые Лику Богоматери соответствуют.

Мы скажем, к иконе обращаясь, что это - икона «Всех скорбящих Рад осте», это - икона «Утоли моя печали». Мы так скажем. А сказать, что «красивая Божия

Матерь», - нет, мы так не скажем, потому что слово «красивая» - оно звучит у нас тяжко.

«Утоли моя печали». Идут годы, десятилетия, столетия, тысячелетия, и вы слышите обращение к Божи-ей Матери: «Утоли моя печали». Нежное, детское обращение. Там кто-то смеется, скажет: «какие странные люди, отжившие». А мы все-таки скажем: «Пречистая Дева Мария, утоли мою печаль».

А сын спрашивает меня: «Ну как же ты, отец, сказал о том, что красота исходит от Бога, а, тем не менее, она служит соблазном людям?» - Нет, красота никогда соблазном не может служить. Красота божественна. А соблазн исходит от человека.

Есть гармония - гармония человека с Богом. Когда эта гармония звучит в сердце, тогда и красота раскрывается во всей своей бесконечной глубине. А как эта гармония нарушается, как человек отрывается от Бога и опускается вниз, - тогда красота исчезает, и тогда человек соблазняется. Вместо красоты что-то такое рождается соблазнительное. Это «что-то» порабощает человека, уводит его за собой. s

Вот мы говорим о несчастных людях, которые привержены пьянству. Мы их жалеем. Но мы мало сознаем, что мы все к пьянству расположены. Духовное пьянст-во, пьянство житейских сластей - оно ядом греха нас постоянно отравляет. И что удивительно: мы воображаем себя сильными, мы воображаем себя могучими, мы торжествуем. Растоптав красоту, мы торжествуем.

Но это обманное торжество. В это время нам нужно было бы плакать, потому что мы растоптали самих себя. И все исчезнет, а соблазн останется. И человек превращается в жалкого кролика, а вино превращается как бы в магнит, который тянет к себе этого несчастного кролика. И он идет, воображая, что он сильный, могучий. А на самом деле он - несчастный. Так вот и каждый из нас - несчастный, опоенный греховной сладостью. Где красота? Где чистота? Где целомудрие?

Сын мой, это я тебе одному говорю. Выйдешь на улицу, и никому не говори, потому что эти слова - они

Вестник РХД №180

Богословие, философия

о. Сергий (Савельев)

Проповеди

уже утонули у нас, мы слышим другое. Но что мне делать? Я о другом не могу говорить. Я говорю так, как мне сердце мое повелевает.

Отец, но скажи мне, пожалуйста, почему же тогда Бог дает Свой дар людям низменным?

Сын мой! У Бога нет низменных людей. У Бога - люди, у Бога - дети. Сегодня - с низменной душой, завтра он - воскресший духом. Сегодня - сильный духом, завтра - нищий духом.

Бог дает дар всем, но от человека зависит, как этот дар сохранить. Ведь если ты имеешь алмаз редкой красоты, неужели алмаз повинен в том, что ты сделаешь для него грязную оправу? Ведь будут над тобой смеяться, что ты для такого чудного создания взял грязную оправу. Алмаз винить нельзя, а тем более нельзя винить Того, Кто создал алмаз. А надо винить того человека, который, опускаясь на дно, потерял способность чувствовать и сознавать, что такое божественная красота.

Красота, дорогие мои, это то для христианина, за что христианин благодарит Бога. Вот, дорогие мои, вот где разница. Разница...

Ах, милые, нам нужно - плакать! Плакать. Потому что мы находимся в удивительном положении: мы совершенно в потемках. Дар от Бога, и этим даром нужно пользоваться с Богом вместе, а не одним. И когда с Богом пользуешься, когда и дар, и Бог, и ты - получается опять-таки гармония. И ты не осквернишь дар, данный Богом, потому что ты знаешь: этот дар принадлежит Богу. И ты будешь просто благоговеть перед

этим даром.

Но, дорогие мои, это требует самоотвержения, это требует высокой духовной культуры, воспитания. Это требует большой любви к Богу.

Гораздо проще отбросить мысль, что это божественный дар, и присвоить себе этот божественный дар. Присвоить себе и торжествовать: «Я обладаю! Дар! Он мой!». Так что Бог не дает затемненным людям дара. Он дает всем нам. А уж как мы им пользуемся - это дело наше.

«Светильник телу есть око. Аще убо будет око твое светло, то все тело твое светло будет» (Мф. 6:22-23). А если оно темное, то и все тело, т. е. вся твоя жизнь, все дела твои - все будет темное.

Блажен тот, кто имеет чистоту, любит ее, потому что он узрит Бога. А когда он узрит Бога, то в Боге - неизреченная красота.

Красоту нужно полюбить, тогда она раскрывается. А Любовь - священна, и Красота - священна. И священный ко священному - стремится соединиться. А священный от затемненного отходит прочь. Поэтому если Красота затемняется, то Любовь ее не знает. Если Любовь затемняется, то Красота не знает такой любви.

Кто же может это вместить в своем сердце? Каждый может вместить, если только он любит Бога и сознает себя творением. >

Однажды великого Пахомия спросили, какое видение было наилучшим для него в жизни. И он ответил, что «самое лучшее видение, когда я вижу в человеке, в лице человека, божественное проявление красоты духовной, чистоты, кротости, смирения. Вот это самое лучшее видение».

И вот, дорогие мои, если бы мы так относились друг к другу и искали бы такого видения - друг в друге, не соблазнялись бы красотой, а преклонялись бы перед нею, то, дорогие мои, мы бы уже здесь... ощутили бы радость вечной жизни, радость райской жизни.

Ну что же, сын мой, я сказал тебе - я знаю, что я не ответил на твой вопрос. Я постараюсь продолжить свое слово в следующий раз.

Да хранит вас всех Господь!

Слово о любви

О чем же, сын мой, ты хотел бы услышать от меня в сегодняшний вечер? Сын говорит: «Отец, разъясни мне, почему постоянно слышишь слово "любовь", а в жизни - любви мало? Чем это объясняется?» - А как ты думаешь?

Вестник РХД №180 ОД Богословие, философия

о. Сергий (Савельев) 9Рл Проповеди

Если я честный человек, то я честно и живу. И тогда ничего удивительного нет. А если я говорю, что я честный человек, а сам живу бесчестно, тогда возникнет вопрос: как же это так - говорит, что честный, а живет бесчестно?

Не думаешь ли ты, сын мой, что здесь происходит такое же различие, говорить-то слово «любовь» мы говорим, а жить-то по любви не живем?

Вот скажи мне, сын, когда же ты слышишь слово «любовь»? Слышишь ли ты это слово в общении друг с другом? Вот, скажем, придешь к своим знакомым и скажешь ли ты им: «Друзья! Я пришел к вам, потому что соскучился о вас. Я вас очень люблю!» Скажешь ли ты это слово, придя на работу, среди своих товарищей? И скажешь ли: «Друзья, вот только вчера я с вами расстался, но уже соскучился о вас. И я к вам стремлюсь, потому что я вас люблю». Слышишь ли ты эти слова где-нибудь?

Сын задумался. Да и есть о чем задуматься. Старался вспомнить и не мог вспомнить...

Но я тогда ему говорю: «Ну, хорошо. Но ты все-таки подумай, когда же ты слышишь слово "любовь?"» - «Ну, когда? Вот мать говорит о своем ребенке, что она его очень любит». - «И что же ты думаешь?» - «Вот я думаю, что это и есть любовь». - «А не думаешь ли ты, что здесь под видом любви что-то иное? Ведь мать любит своего ребенка. Так, а скажи мне, пожалуйста, а чужого ребенка она так же любит или не так?» - «Нет, она так его не любит». - «А, может, она его совсем не любит?» - «Может быть, и совсем». - «А, может быть, она чужого ребенка обидит?» - «Может, и обидит». - «Так какая же это любовь? Любовь к своему ребенку, а к чужому - нет. Любовь ли это? А, может быть, это и не любовь, а, может быть, это есть пристрастие, может быть, это просто кровное влечение?» - «Да, отец, ты, пожалуй, прав». - «Ну какая же это любовь? Если я люблю ребенка своего, а чужому пинок даю, то какая же это любовь? Ну, а еще-то где? Ведь если мать так любит, то она любит не по правде. Значит, она любит уже

по неправде, потому что если бы она по правде любила, то она стремилась бы свою любовь распространить на всех».

Ну, естественно, что свой ребенок ближе, конечно, но качество любви должно быть одно и то же.

* Как солнце сияет на злых, и неблагодарных, и на благодарных, и на хороших, и на плохих - так и любовь: она должна рассеиваться среди всех. Как свет. Так вот, это уже большая разница с тем, что ты думаешь о любви.

Ну, еще я тебя спрошу: «А скажи мне, вот вчера я видел такую картину, вернее позавчера, в окно. Перед нашим домом - другой дом на расстоянии примерно метров 400. Из того дома вышел старик и с большим трудом пошел с ведром, полным мусора, к мусорным ящикам, которые стояли против их дома, примерно на расстоянии, думаю, не меньше как метров 250. Идет он, бедный, еле-еле переступая ногами, так ему тяжело. Да еще пальто-то у него какое-то было длинное. Ну, далеко я от него был, если бы поближе, я бы, конечно, поспешил к нему на помощь. Но тут я ничего не мог сделать. Вот он, бедный, пробирается к этим ящикам. Отошел он, примерно, метров на 100, как из того же дома выходит молодой человек, как вам сказать, лет, может быть, 25-ти, ну не больше 30-ти во всяком случае. У него в руках легкое пластмассовое ведерко. Он очень быстро пошел к этим же ящикам, догнал старика, обошел его, и не успел старик сделать 10-15 шагов, как этот молодой человек опрокинул свое ведро в ящик и возвращается обратно. И так же мимо проска-i кал к себе домой. А старичок продолжал идти, едва переступая с ноги на ногу. Дошел он до этих ящиков, остановился, минуты 2-3 постоял. Я наблюдал. Видимо, он собирал последние силы. Наконец, он взял это вед-j РО, с трудом поднял его и опрокинул в ящик. Потом снова постоял. Потом стал двигаться к себе домой.

Вот тут я и задумался: а ведь, пожалуй, этот молодой человек встретит где-нибудь свою девушку и скажет: "Слушай, я очень тебя люблю. Я люблю тебя так,

Вестник РХД №180 9fi Богословие, философия

о. Сергий (Савельев) 2 7 Проповеди

как никто тебя не любит". "Сын мой, ты слышал такие слова?" - "Слышал". - "А представь себе, что такой вот случай, когда ему ничего не стоило взять ведро у старика и сказать ему: "Постой, дедушка, здесь, я сейчас же тебе верну его". Быстро пойти, выбросить, прийти, да мало того, взять бы его под руку и вернуть домой. А он проскакал мимо него. А тут же будет говорить о любви. Это тоже любовь? Что же такое получается? Любовь и вместе с тем такое крайнее жестокосердие. Милости в сердце нет. Так разве можно такому человеку доверять? Разве можно заверению любви такого человека верить? Нет, я бы сказал: "Дорогая моя, беги от него без оглядки. Он тебя обманет. Сегодня он рассыпается перед тобой бисером и скрывает свое бесовство, а завтрашний день он тебе его откроет, и ты увидишь, каков он в действительности"».

Ну, хорошо. Сын мой, ты видишь как получается. Любовь, оказывается, это очень сложное понятие. Что же тебе еще (сказать)? Ну, представь себе: вот ты хочешь жениться, сын мой. Находишь себе невесту. И невеста твоя на вид очень мила, все как будто хорошо. А ты знаешь, что она - завистница? Ее разъедает зависть. Если она увидит на ком-нибудь что-нибудь такое, чего она не имеет, так не успокоится, пока это не приобретет. Ты знаешь, она только и смотрит: «А что соседи приобрели? Ты смотри, у них имеется вот это, а у нас этого нет». Вот ты женишься так, а потом она тебя будет изъедать этой завистью. И вся жизнь ваша будет как железо: ржавчина железо разъедает, так и зависть будет вашу жизнь разъедать. Это тоже любовь, хочешь сказать? Ты скажешь, что это тоже любовь? А, дорогой мой?

А скажи, пожалуйста: вот у тебя сестра, у нее есть жених. Жених представляет себя необыкновенным человеком: и кротким, и спокойным, и сдержанным. И все-то он как-то всем нравится, когда в первый раз с ним встречаются. А ты пойди, узнай, расспроси о нем у людей, которые его хорошо знают. Они тебе скажут: «Ты знаешь, какой он гордец! Он только и терпит тех, кто его слушает. Он только к тем и расположен, кто ему не возражает. Он только и добивается власти и на работе, и в семейных условиях. Это невыносимый человек». Может ли любовь совместима быть с гордостью? Нет, не может. Так что же получается? Чем дальше в лес, тем больше дров.

Оказывается, мы говорить-то говорим: «любовь», а в действительности-то, в жизни-то, у нас этой любви нет. Это естественно, потому что любовь - Сам Господь, Сам Бог, это божественное свойство. Господь через любовь присвояет нас Себе. Он делает нас Своими детьми. И, дорогие мои, страшно говорить, что мы эту любовь имеем. Мы любви не имеем.

Дорогие мои, вы знаете, кто такие альпинисты? Это люди, которые стараются подняться на самую большую вершину. Они претерпевают громадные трудности. Мало-помалу, шаг за шагом переходят они с одной площадки на другую. Попадаются отвесные стены - они их побеждают. Найдут какую-нибудь площадку отдохнуть - отдохнут. Им радостно - они часть пути прошли. Потом пойдут дальше. Наконец, уже изнемогают совсем, но им хочется достигнуть вершины. И, наконец, после больших-больших трудов они ее достигают.

Вот, человек - духовный альпинист. А о любви - молчать надо. Когда мы говорим друг другу о любви, мы обманываем другого. Для того, чтобы достигнуть этой вершины, нам надо, дорогие мои, многое преодолеть на своем пути, много препятствий, много положить трудов. И вот, когда поднимается духовный альпинист, тогда он побеждает греховные свои навыки... Я так обычно говорю: «У каждого имеется свой горб, и для того, чтобы стать стройным, нужно обязательно этот горб выровнять. А он с трудом поддается, этот горб, духовный горб, духовный такой порок». Василий Великий говорит даже так, что если порок войдет глубоко в природу человека, то он делается частью природы его. Он уже почти не поддается исправлению.

Так вот, для того чтобы достигнуть этой любви, надо постоянно преодолевать свои греховные навыки. И что замечательно: все добродетели, которые чело-

Вестник РХД №180 28 Богословие, философия

о. Сергий (Савельев) ~/ О Проповеди

век стремится приобрести, они все связаны друг с другом. Нельзя, знаете ли, иметь хорошее, как будто, сердце, и быть нечестным, и быть завистливым. Все добродетели - они как бы составляют один венок. И этот венок все богаче и богаче делается, и потом он венчает человека, когда человек уже приходит к Богу.

Сын мой спрашивает: «Скажи, отец, а что же такое любовь жениха и невесты? Это то же самое? Ведь это же любовь? Все как-то любуются». - «Дорогой мой сын, я тебе в следующий раз подробнее скажу об этом, а сейчас скажу только несколько слов. Какая бы ни была любовь, если она не основана на добродетели, если она не имеет под собой нравственной основы, то не доверяйся этой любви - это мираж. Она быстро исчезает. Остается только оболочка ее, и эта оболочка, как лохмотья, висит...»

«Отец мой, скажи мне, а верующие люди и неверующие люди для них как, - одинаковый путь этой любви?» - «Сын мой, не надо делить людей на верующих и неверующих. Один Бог знает, что в сердце у человека. Другой - неверующий человек, но он так много доброго делает людям, и так он по своей жизни близок к Богу, что с ним сравнить и верующего человека нельзя». Так же часто бывает и среди нас, верующих. Так мы сами, присутствующие здесь, разве мы по своей жизни соответствуем евангельскому учению? Если вы посмотрите, приглядитесь, то, конечно, скажете, что наша жизнь совсем не соответствует тому, к чему нас призывает Христос.

Вот в прошлый раз я вам говорил о том, что в нашем Медведковском поселке десятки тысяч людей. Они стремятся куда угодно: они бегут на стадионы, в кинотеатры, они бегут на улицу, наконец, они просто бездельничают, - но в храм они почти не идут. Так почему же? Дорогие мои, я иногда думаю, что главное препятствие всему - мы, верующие люди, и прежде всего мы, пастыри, потому что мы сами стоим в дверях храма и не проходим внутрь алтаря Господня так, как нужно, и других задерживаем, и других не пропускаем вперед.

Поэтому говорить о том, что ты верующий или неверующий, не следует. Каждый должен судить о себе. Один только Господь знает, у кого в сердце что лежит. И только один Господь откроет нам все наши помышления и жизнь, когда мы предстанем перед Ним.

А сейчас, сейчас у нас один путь: взять посох, подпоясаться и трудиться изо дня в день. Усталый путник, уже сил как будто нет, - вставай и снова иди, и снова трудись, не смотри ни направо, ни налево, кто бы тебя ни прельщал, кто бы тебя ни соблазнял. Закрой глаза и скажи: «Господи! Открой мне Свой брачный чертог! Дай мне одежду светлую, чтобы я был достоин войти в него».

Вот путь жизни. И тогда, дорогие мои, откроется нам, что любовь все покрывает, всему верит, на все надеется. Ведь вы знаете, что без любви - ничто! Апостол Павел говорит, что если всю веру, все знания - все имеешь, а любви не имеешь, то ты ничто (1 Кор. 13:2).

Вот мы сейчас хвалимся, что мы на Луне гуляем. А что это, хорошо или плохо? Не знаю. Если бы меня спросили, я бы сказал: «Не знаю». Если это ради любви, ради Бога; ради Христа, то это - прекрасно. А если это имеет какую-нибудь другую цель, то это ужасно плохо, лучше бы не лазили там.

«Если я горы переставляю, - это апостол Павел говорит, - а любви не имею, то я ничто». Представляете - «горы переставляю». Вот мы, у нас скоро голова закружится от того, что совершаются невероятные открытия. И уже говорят, почти готовы к тому, чтобы создать человека. И скоро, говорят, поскребут там что-то такое с кожи, и по этой коже можно вырастить нового человека. Когда я представлю себе все это, то мне делается ужасно. Иногда даже, я откроюсь вам, мурашки по коже, до такой степени все это ужасно.

Господь создал нас по образу и подобию Своему. А это в чем заключается - образ и подобие? В том, что мы Бога знаем, чувствуем Его. Это для нас так же очевидно, как то, что мы стоим друг против друга. Нам Господь открыл законы вечной жизни, потому что Он

Вестник РХД №180

Богословие, философия

о. Сергий (Савельев) Проповеди

Сам - Вечный. Господь вложил в нас понятие о Божественной любви. Почему? Потому что Он Сам - Любовь. А тут мы скоро будем делать людей по какому подобию? По подобию своему. Какому? Подобию порочного грешного человека.

Когда я представил себе, куда мы идем, тогда мне страшно сделалось. И я подумал о том, что, вероятно, Господь закроет мои глаза прежде, чем это совершится.

Так вот, дорогие мои, перед всем светильник Божий - любовь. Все, что освещает любовь - все прекрасно. Там, где любовь исчезает - там тьма непроглядная.

Да хранит вас всех Господь!

Слово о талантах

Чтя ваши труды, которые вы затратили, придя в сегодняшний день в храм, я хочу вам сказать, должен сказать несколько слов. Но, прежде всего, я вот что хочу вам сказать. Дорогие мои, благолепие храма, благолепие службы созидается не одним человеком и не двумя. Это созидается соборно всеми присутствующими в храме, и прежде всего теми, кого Господь сподобил быть участниками самого богослужения и помогать в этом.

Не думайте, что кто-то один, скажем, может об этом думать. Нет, Вот я сейчас очень ясно ощущаю, что было время, когда я мог принимать более энергичное участие во всех наших приходских делах. Сейчас пришло время, когда мне уже и малое становится трудным.

И вот я ощущаю необходимость того, чтобы не замерзнуть сердцем, чтобы не остановились на том, что Божией милостью создано в нашем храме, а чтобы непрестанными усилиями, мало-помалу и дальше преображалась бы и созидалась наша богослужебная жизнь в этом храме в соответствии с молитвой, с уставом и с характером устава.

Вот, в частности, мне хотелось сказать вам о том, что освещение храма... - это очень ответственное дело. Лишнего света не должно быть в храме. Всякий огонек, который в храме, если он раздражает кого-то, то его необходимо убрать. Это - закон. Иначе не будет созидаться молитва около этого самого огонька, потому что он будет раздражать, он будет мешать.

Но я ведь не могу ходить по храму всему, скажем, и закрывать лишние огни. Вы должны все понимать, что нужно сделать, и общими усилиями созидать и свое спасение, и благолепие храма. Это очень важное дело. Ведь вы знаете, центральное место богослужения - это Литургия, совершение Таинства Евхаристии. А Литургия - общее дело. Это дело не одного служителя церкви, не одного священника, а это - общее дело.

Предстоятель у Престола - он вдыхает вашу общую молитву и дерзает совершать Таинство. Без вашего участия, без вашей молитвы, без вашего предста-тельства пред Господом священник не достоин подходить - и пусть не дерзает подходить к Престолу и совершать Таинство, ибо он будет за это сильно истязай.

Вот, я призываю вас к этому - вносите каждый в храм Божий, вносите любовь свою. Вносите свое усердие, вносите страх Божий и трепет и старайтесь общими силами помогать и нам, стоящим у Престола Божьего, и вообще всем трудящимся в храме. Не упреками, конечно, не внушениями какими-нибудь недобрыми, а - с любовью, в тишине, от сердца.

Ну, это я так вам сказал. Может быть, у кого-нибудь это и отзовется в сердце и, может быть, что-нибудь и доброе будет от вас. А теперь я хочу вам сказать о другом. Я не задержу вас сегодня, потому что все вы уставшие, и поэтому, конечно, мне хотелось бы поскорее вас отпустить, но все-таки необходимо кое-что сказать.

Я сегодня только начну беседу с сыном на новую... как бы не то что тему, тема та же, но на новое раскрытие ее.

Сын слышал как-то от меня, что таланты даются всем людям, и сын спрашивает меня: «Отец, как же это так? Ты говоришь, что таланты даются всем людям, а

Вестник РХД №180

Богословие, философия

о. Сергий (Савельев) ft ft Проповеди

какие же таланты даются людям, которые топором только умеют что-то делать? Вот талант - это музыканта талант, писателя талант, художника талант, какой-нибудь танцовщицы талант. Вот это таланты. А какой же талант у простых людей?» И хочет сын, чтобы я ему на это ответил.

Я ему говорю: «Сын мой, а что же, как же получается у тебя? Ты говоришь, что таланты даются только отдельным людям. Ну, вот я, никаких талантов не имею, а ты имеешь талант. Что же получается? Получается, что меня как бы Господь обидел: тебе дал талант, а мне не дал таланта. Ты можешь строить большие дома, высотные, а я могу только топориком своим что-то такое маленькое делать, или взять нож и ножом вырезать что-то. Ты - художник, а я вот обучился и на дереве что-то изображаю. О художнике говорят, что у него талант, а обо мне никто не говорит, что у меня талант, а так говорят, даже слово такое есть, - умелец.

И получается у тебя, сынок мой, что одних Господь одарил талантом, а других обидел - таланта не дал, а дал что-то такое, что можно назвать в лучшем случае умением. Значит, Господь несправедлив? Вот ты и те, кто с тобой, хвалят людей, которые имеют талант, а рядом стоящий таланта не имеет - мимо него проходят, не обращая внимания. Значит, здесь есть несправедливость...»

Сын мой задумался, говорит, что, кажется, в жизни это так. «Нет, сын мой, в жизни совсем не так. Я тебе сейчас, сын мой, разъясню это. Мы так запутали жизнь, мы так плохо понимаем друг друга, что в самых простых вещах как будто на разных языках говорим. Я тебе, сын мой, говорю, что Господь дал каждому талант, а ты говоришь: "Нет, Господь дал только избранным талант". Так вот, слушай меня. Повторяю, что нет ни одного человека, не одаренного талантом. Великим талантом».

Сын меня спрашивает: «В чем же заключается этот талант?» Я говорю: «Талант заключается в самом творении человека. Вот сотворил Бог человека по об-

разу и по подобию Своему. Это - чудо, и в этом заключается великий талант, общий для всех, всех объединяющий в одно, никого не унижающий, никого не возвышающий: всем дано это - дан этот талант.

И пусть никто не говорит, пусть никто не думает, что он бесталанный. Он имеет великий талант, он имеет такой талант, без которого никакой другой талант не имеет значения. Это - основной талант... Только на этом таланте и могут расцветать и всякие другие дарования.

Ну что... Хорошо, ты архитектор, ты художник, да, но ведь ты же - что? Откуда у тебя дар художника? Ты что, его купил где-нибудь? Ты получил его от Бога, так? А я получил тоже, но талант - маленький. Так, хорошо. Но ведь ни ты, ни я, мы за него ничего не платили. А рядом стоящий, он и вовсе не имеет таланта. Поэтому что ж, гордиться нам с тобой, что мы имеем талант, а стоящий рядом не имеет таланта. Мы должны бы сказать, что слава Богу, что мы имеем талант. Если Господь нам дал талант, то мы должны его использовать так, чтобы Давший нам талант был бы рад, чтобы возвеселить Того, Кто нас наградил талантом.

Вот и получается здесь основной талант, который нам дан - без него никакой другой талант, личный, значения не имеет.

Ты можешь рисовать картины. Но тебя же учили, так? Ты же окончил институт. Так? Тебя поили, кормили. Тебя же народ воспитал, в каком-то смысле. А я жил в деревне. И хотя я имею талант очень хороший, я его проявил в чем? В том, что, скажем, взял свой домик и его разукрасил, прекрасные сделал наличники, скажем, везде его раскрыл, так как нужно.

Я рад бы поучиться, я рад бы, скажем, послужить в большом деле, но у меня сложилась так жизнь, что я не мог получить образование соответствующее. Так что же, тому, кто получил образование, тому, кому общество сделало все, чтобы он взрастил свой талант... - так неужели он должен радоваться, неужели он должен превозноситься над тем, кто не имеет этого таланта?

Вестник РХД №180

Богословие, философия

о. Сергий (Савельев) Проповеди

Вы слышите, чувствуете, что вопрос о таланте чрезвычайно серьезный. И не только серьезный, он безнадежно серьезный, если мы не встанем на ту основу, о которой я вам говорил: основной талант заключается в том, что каждый из нас сотворен по образу и подобию Божию.

Бог - вечный. Бог - бесконечный. Бог - любовь. Вот мы по этому образу и подобию сотворены. Это основной талант. Если этот талант будет утрачен, то пусть бы тебе сколько угодно было дано талантов, каких угодно, толку от тебя никакого не будет или будет толк маленький.

Должен сказать, что сегодня скажу очень немного, но это очень важный вопрос. Бог даст, в следующий раз я, может быть, более полно буду говорить. Сегодня - все.

Я знал одного протодиакона. У него обширный голос, очень хороший тембр, фигура хорошая - ну, словом, протодиакон для испорченного нашего церковного общества (а испорченного потому, что мы любим протодиаконов, которые ревут, как быки). Мы их любим... А это идет еще от купечества, это идет от старого такого дрянного времени, когда, знаете ли, выйдет толстяк пудов на десять, как разнесет - чуть не люстры начинают ходить. Вот, говорят, протодиакон! Вот дар у него!

Так вот, этот протодиакон, солидный такой мужчина, прекрасный голос, тембр хороший, обширный, все, и вот он однажды мне говорит о других своих братьях-диаконах: «А-а, они щенки, говорит, передо мной».

А из тех, о которых он говорил, один из них был покойный ныне архидиакон Георгий. Надо вам сказать, что я хорошо его знал. Это благоговейнейший был диакон, чудный человек, чудной души. Мне с ним много в жизни пришлось служить, потому что он всегда служил с Патриархом, и я в свое время служил с Патриархом (Алексием II), поэтому я его хорошо знаю. И вот о таком человеке, которого все очень любили, очень ценили, - он благоговейнейший был служитель Христов, - так вот: «А-а, щенки они передо мной».

Значит, талант действительно был, так? А основной талант, на котором зиждется этот талант, - его не было.

И чем же кончилось? А тем кончилось, что о Георгии и сейчас светлая память у нас всех, знавших его. А этот протодиакон - я не называю его имя, это ни к чему - он с позором провалился в своей жизни. Где он сейчас, я даже не знаю. Во всяком случае, он совершенно недостойно стал жить, и для церковной жизни он был уже не годен.

Значит, что? Два диакона. Архидиакон Георгий тоже имел хороший голос, ну, конечно, не такой, как тот. Но один - провалился, а другой, закончив жизнь, оставил светлую память. В чем же дело? Дело в том, что какова основа, на которой каждый из нас стоит, то и определяет нашу жизнь. Нет ни поэта, нет ни писателя, нет ни художника, нет ни музыканта - никого нет, если нет основы, нет корня, если нет страха Божия, если забыл человек, что он - образ и подобие Божие. Все, что вы видите другое, это обманчивое впечатление. Пройдет короткое время - и кроме гнили ничего не будет, никакого воспоминания. А если будут вспоминать о нем, то только в той части, в которой он стоял вот на этой основе.

Это пример такой же, как вот, например, дерево. Оно имеет корни. Эти корни дали рост - листья, цветы, плоды. Плоды собирают - чудные плоды. Ну, а если я корни подрежу, что может быть? Может случиться то, что оно начнет сохнуть. Может быть, листья-то выйдут из него, а цвета не будет. Может быть, будет и цвет - а плодов не будет. А если будут плоды - незрелые плоды.

Друзья! Вы понимаете, в чем дело? Мы бросаемся в своей слепоте на плоды, сорвали такой плод и говорим: вот то, что нам нравится. Да что, подождите, подождите. Вы лучше посмотрите внимательно, что с этим плодом, каков он, много ли на этом дереве таких плодов, которые, скажем, вам понравились бы.

Вот искусство жизни - оно для нас является необходимым. Каждый из нас, на каком бы месте он ни на-

Вестник РХД №180

Богословие, философия

о. Сергий (Савельев) Л j Проповеди

ходился, всегда должен сознавать, что он имеет великий талант, и этот великий талант его украшение, и он тем больше будет украшением, чем больше этот человек будет любить, помнить и стараться преодолевать зло и творить добро. Потому что только этим путем он входит в любовь Христову.

Какое же равенство - академик? А что академик? Вы мне скажите, а сколько это стоило - сделать его академиком? И почему думаете, что сейчас где-нибудь там, в совхозах или на заводах, нет таких же людей, которые могут стать академиками, если столько с ними возиться, сколько с тем или иным академиком?

Вы мне говорите, что врач талантливый. Что - талантливый? А вы знаете о том, что у нас, может быть, тысячи и сотни тысяч людей, которые были бы несравненно более талантливыми, если бы, скажем, Господь их призвал и общество им помогло бы получить соответствующее образование? Если мы забудем наше родство основное, родство наше во Христе, о котором я говорил, - всегда будем разрозненными, всегда я буду ходить важничать, потому что я ученый, я буду ходить важничать, потому что я композитор. А другой будет ходить так близко к стене дома, чтобы не помешать мне.

Сколько бы мы не говорили о равенстве, сколько бы мы не говорили о доброй жизни - нечего обманывать себя и других. Мы только тогда будем христианами, когда почувствуем родство в самом корне нашей жизни, в том, что мы действительно братья и сестры, одаренные от Бога одинаково в полном смысле этого слова. И расцвет каждого из нас, основанный вот на этом фундаменте, он имеет прекрасное отображение.

Ведь, дорогие мои, хорошо поет соловей, но неплохо и жаворонок поет. Хорошо поет жаворонок, но чудесно и воробей чирикает. Все хорошо. Все хорошо тогда, когда это - на мире, и когда душа звучит небесно.

Сын мой, я тебе еще скажу кое-что об этом, чтобы тебе было пояснее, но на сегодняшний день достаточно.

Да хранит вас всех Господь!

Дорогие мои, бывают такие моменты - не знаешь как поступить, как лучше решить вопрос. И вот в этом случае очень хорошо, прежде всего, как бы отказаться от самого себя, открыть очи перед Господом. Открой Ему свои помышления, открой Ему свое сердце «и уповай на Него, и Той сотворит». (Пс. 36:5). Так Священное Писание учит.

Поэтому хорошо взять за правило своей жизни не путать жизнь, не стараться что-то переломить, а научиться слышать, как Дух Святой, как веяние - а это можно слышать только в тишине - как оно направляет корабль жизни. И следовать этим путем.

Могут сказать: «Но ведь так можно и ничего не делать, это ослабление своей воли, это значит фатализм такой». Нет. Так говорят люди, которые мало что понимают во всех этих делах. Нет. Все то, что я вам говорю, требует очень большого духовного напряжения. Это требует потом очень большого действия, когда вы почувствуете, что - да, «это в плане Божием». И у вас является сила, является решимость, у вас светло на душе. И много-много в это время можно сделать того, о чем другому даже и подумать невозможно, потому что сил у него на это нет.

В частности, могу вам такой пример привести. Есть такие матери, которые несут такое бремя, такой камень - немыслимые. Они не сами этот камень взяли, а так сложилось. И они несут его. А рядом идут люди - гарцуют, рядом идут люди важные. А дать бы им этот камень, который несет такая мать, они бы сразу пали на землю и сказали бы: «Нет, мы не в состоянии его нести».

Вот, дорогие мои, вот для того, чтобы иметь такую силу духовную, и нужно учиться жить в плане Божием.

Да хранит вас всех Господь!

Вестник РХД №180

Богословие, философия

Слово о церковной жизни

Прежде всего, дорогие мои, я не могу не высказать вам благодарность: такая ужасная погода, такой мороз, такой ветер, и вы в далекий храм потрудились приехать. Что вас привело сюда? Привела вас сюда жажда - жажда правды Христовой, любовь ко Христу.

Мне хочется сказать вам несколько слов. Мои последние слова были печальные. Но, когда человек болен, то врачуют его часто лекарствами и всякими другими способами, которые для него трудно переносимы. Так и мы, дорогие. Мы больны. Церковь больна. Не сама Церковь Христова, не Невеста Христова, не Тело Христово, а мы, носители церковной благодати. Наше церковное общество больное. Эту болезнь надо нам уяснить себе, иначе мы не будем здоровы.

Мы имеем ризу обветшалую, она лоскутьями висит на нас, и страшно на нее взглянуть, и мы даже потеряли понятие о том, что такое риза Христова, и в какую ризу облек нас Христос благодатью крещения.

Как это все случилось, об этом я вам уже говорил... Мы пришли с вами к тому моменту, когда наступил перелом в нашей жизни, когда открылась новая жизнь. Этот перелом, как я уже вам говорил, был судом Божьим над теми людьми, кто на устах своих произносил имя божественное, но в сердце своем давно уже его забыл.

Вы знаете, вот в эту погоду, когда вьюга метет, вероятно, многие из вас бывали в таком положении, когда нужно было проехать большое расстояние на лошадке, да и лошадка-то, может быть, слабенькая. И вот - нет ни дороги, нет ничего. Только вехи на пути этой дороги еще стоят, и эти вехи ведут путника в родной дом. Если путник внимателен, если путник неустанно следит за тем, чтобы эти вехи не упустить, то он, в конце концов, увидит огонек в родном доме, доберется туда и согреется там. Он спешит туда: там - родной отец, там - родная мать, там - тепло, там - любовь, а здесь мороз и вьюга, и уже тьма прикрывает.

о. Сергий (Савельев)

Проповеди

Но если путник нерадивый, если он улегся в санях в тулупе в надежде на то, что лошадка вывезет туда, куда надо, и предается сну, то наступает такой момент, когда лошадка остановится и не будет знать, куда ей идти. И тогда путник встанет и ничего не сможет понять - куда он приехал, что кругом, куда ехать и где дом родной.

Вот примерно в таком положении и мы сейчас находимся. Церковь больна. Мы зашли в тупик, и мы не видим, куда же нам идти дальше. Перед нашими глазами обмирщается вся жизнь, на наших глазах угасают остатки веры, на наших глазах торжествует то, что не радует наше сердце, торжествуют чувственные настроения, торжествует земное, а духовное все больше и больше тускнеет.

И опять, снова возникает вопрос: как же это случилось? А вот так и случилось. Мы в веках, в далеких веках начали предаваться сну и долго-долго беспечно жили. Нельзя сказать, чтобы среди нас в веках не было людей, которые видели бы, что мы идем не туда, куда нужно. Были такие люди. Были подвижники, были святители, но они не могли управлять стадом церковным, а стадо церковное, порабощенное государственной властью, царской властью, - оно двигалось туда, куда двигалось это подавленное общество.

И вот, когда уже стали зарницы сверкать, когда на горизонте появилась туча, то и тогда мы говорили: «Ну, ничего, пройдет, эта туча, не раз она была, пройдет и в этот раз», - и беспечно продолжали жить.

А туча все больше и больше покрывала нас. Но и здесь мы не отдавали себе отчета в том, что нас ждет. И вот туча покрыла, молнии засверкали, гром стал сотрясать землю, ураган поднялся. И только тогда мы задумались, как же это случилось.

И вот, этот ураган, или, как я говорю, суд Божий и был над нами в 17-м году. Это год перелома в жизни нашей страны. И когда этот перелом совершился, тогда мы оказались в таком же жалком положении, в каком оказывается рыба, попадающая в мотню, из которой нет выхода.

Вестник РХД №180 ЛГ\ Богословие, философия

о. Сергий (Савельев) Л 1 Проповеди

Что мы сказать могли той новой жизни, которая перед нами в мучениях и всяких страданиях (рождалась)? Кто мы были такие? Ведь Спаситель пришел ради бедных, немощных, слепых, больных, ради отребья, ради тех, кто никому не нужен. Он пришел к ним, сроднился с ними, принял на Себя их болезни и грехи, дал им силу и повел за Собой.

А мы что делали? А мы к чему пришли в конце нашего исторического пути перед этим переломом? Мы стали богатые, мы стали величавые, мы с презрением относились к бедным, мы искали сочувствия, помощи, уважения и поддержки тех, кто властвовал над русским народом. Вот так мы и засыпали, так и засыпали до тех пор, пока не разразился этот страшный ураган.

Мы встали. Встали мы. Что же делать? Ведь мы же должны были прийти к тем, кому Господь передал власть управлять нашей страной. Не они же должны были прийти к нам. Но с чем нам было прийти к ним? Когда бы мы жили по Христову закону, если бы мы были со Христом, если бы мы были против всякого насилия в жизни, тогда было бы совсем другое дело, тогда бы, может быть, и не было бы этой страшной бури, а, может быть, жизнь сама перешла бы в лучшие формы и имела бы лучшее содержание.

Чтобы вам была яснее мысль, я еще так вам скажу. Вы знаете, (были) миссионеры, то есть священники, направляемые в другие страны. Скажем, Католическая Церковь особенно ревностно этим миссионерским делом занималась. Она посылала во все страны своих представителей. Между прочим, она их нам присылала тогда, когда мы были в очень тяжелом положении, это в начале 20-х годов.

Но что же эти миссионеры делали? Они были проповедниками слова Божия. Они пришли туда, где нищета, где болезни, где угнетенные народы - для чего? Для того, чтобы исполнить закон Христов. Но для этого что нужно было сделать? Для этого им нужно было сродниться с теми несчастными, прокаженными, обездоленными людьми, принять их жизнь и с ними вместе, отдавая им всю любовь, идти вперед.

Мало этого, они должны были внушать, что «помните, там есть народы, они богатые народы, народы, у которых оружие страшное, и они, эти народы, проповедуют Христа, но они - звероподобны. Они как хищники могут ворваться к вам. Когда это случится, тогда я буду с вами, неразрывно с вами и, если нужно, отдам за вас свою жизнь».

Но они об этом не думали. Надо сказать, что среди них были отдельные люди исключительной святости и разума божественного - прекрасные люди. Но это - единицы. А остальные были посланы, и еще неизвестно, на какие деньги посланы были. И они там, вместо проповеди о Христе, творили беззаконное дело, открывая путь насильникам, которые туда вслед за ними пошли, и их, эти народы, поработили.

Сейчас мы удивляемся, почему африканские народы с такой неутомимой, можно сказать, яростью стремятся вырваться из того ужасного положения, в котором они находятся. Почему они так ненавидят нас? Не всех, но у них к нам, белым, есть такая ненависть, есть такая обида: «Вы пришли к нам и что вы нам принесли? Вы искалечили всю нашу жизнь. Вы не пощадили наших отцовских преданий, традиций. Вы все поломали так, как вам хотелось. Вы изуродовали нас, и даже душу нашу вы себе подчинили».

Наша Святая Церковь - она должна была быть вместе с народом. Она должна была быть с теми, кто угнетенный, и должна была отдать все, и даже жизнь свою, в борьбе за то, чтобы угнетенные обрели силу и место свое во всей нашей всенародной семье.

Класс помещиков, который обладал тысячами десятин земли, а рядом с ними несчастные крестьяне в лаптях, которые на маленьких участках, да еще плохих, сохой обрабатывали землю, - не дело ли наше, наше христианское дело, не дело ли Церкви было об этом говорить еще сотни лет назад? Но мы молчали. Мы молчали даже тогда, когда крепостное право было отменено.

Вестник РХД №180

Богословие, философия

И когда после перелома власть помещиков была упразднена, то где мы были в это время? Мы были на задворках и посматривали, что же происходит в жизни.

Если в новой жизни было сказано: «Не допустим, чтобы человек эксплуатировал человека» - то где наша Церковь была все века? Ведь это же закон Христов! Ведь это же у нас взято - не у нас, людей, по имени только христиан, а из нашего учения, из евангельского учения, из заповеди Христовой: «Возлюби... ближнего твоего, как самого себя» (Лк. 10:27).

Почему же мы, почему наша церковная иерархия в веках не возвысила свой голос и не отдала, если нужно, свою жизнь за то, чтобы так или иначе избавить человека от ужасной эксплуатации?

Я не говорю о том, дорогие мои, что жизнь - сложная, и не все так получается, как бы хотелось, и поэтому в жизни новой есть трудности, есть болезни. Мы их знаем, преуменьшать их не желаем, но вместе с тем мы должны сознавать: мы-то, верующие люди, мало чем помогаем созиданию новой жизни.

И вот что удивительно. Надо было как-то установить отношения церковной иерархии с властью. Наши епископы не раз обращались к власти гражданской с заявлениями, в которых излагали, что вот мы, управители Церкви, иерархия церковная, готовы власть признать. Но только вот вы нам дайте свободу, свободу от вмешательства со стороны государственной власти, чтобы мы могли, как нам нужно, созидать церковную жизнь.

Довольно странное обращение. Я не знаю, что отвечала им гражданская власть, но вполне представляю себе, что она могла бы ответить: «Позвольте, о какой свободе вы говорите? Ведь вы же свободу никогда не искали! Вы были веками порабощены государственной властью, и вдруг вы захотели свободы. А-а, милые мои, свободу надо выстрадать. Надо кровью омыть своей. Тогда вы получите свободу».

Я не знаю, что гражданская власть говорила, но мое сердце мне говорит ясно, что «вы недостойны этой свободы, что "мы вам не верим"». И я целиком это принимаю.

о. Сергий (Савельев) Л >Ч Проповеди

И вот началось страшное время для нашей страны. Ураган сметал все на своем пути...

Но, к сожалению, к великому горю, можно сказать, к такому горю, которое высказать трудно, мы и в новых условиях сохранили старые лохмотья. Мы и в новых условиях ничему не научились. И церковная жизнь мало-помалу замирает.

Неужели мы должны ждать, когда гражданская власть к нам придет и установит у нас истинный христианский порядок жизни? Это было бы безумное желание. И что они могли бы у нас установить или могут установить? Они же совсем другого мира. Мы сами должны были это сделать. Но, повторяю, как посмотришь кругом, вникнешь во все и видишь - какая витрина церковная. А что за этой витриной?

Но я не хочу вас омрачать. Я вам скажу, что за прошедшие 50 лет люди Христовы много страдали, много слез, много крови пролили. И сколько бы ее ни было пролито, мы всегда говорили о том, что это - по грехам нашим. Это - омовение, это - новое крещение. Оно предвозвещает новое утро, утро Воскресения, возрождения нашей христианской жизни.

Нас становится все меньше, и меньше, и меньше. А вера и любовь наша все крепче, все сильнее... И мы чувствуем, что мы сраспинаемся Христу, и поднимаем крест свой с радостью и говорим: «Благословен Гря-дый во имя Господне!» (Лк. 13:35).

И я - падший человек, но полон веры, что Церковь Святая обретет свою первородную красоту и вольется в жизнь - для того, чтобы творить в ней волю Божию, быть провозвестницей любви, мира, тишины. Будет служить человеку, будет служить народу, подобно тому, как служил Христос, Сын Божий, придя на землю.

И это мне давало силы превозмогать все трудности жизни, какие были, все горе, все страдания. Я знал, верил, что как ни страшно, как ни трудно, а любовь Христова, любовь святая - она всегда неизменна, и ее никакой мрак наших грехов не может закрыть.

Вестник РХД №180 4-4- Богословие, философия

Да хранит вас Господь!

Краткое слово о. Сергия в тот же день

Да хранит вас Господь!

Слово о Святом Духе

Трудно дышать. Грустно. Душа скорбит. Ну почему она скорбит? Вот вас здесь довольно много, но мысль моя простирается на улицы, где бесчисленные толпы

Вестник РХД №180 44. Богословие, философия

о. Сергий (Савельев) Л R Проповеди

И дай Бог, чтобы эта святая вера вселилась и в ваши сердца, чтобы она вас вдохновляла к тому, чтобы нести крест свой в тишине, воздыхая перед Создателем, припадая к Нему и к Пречистой Матери, когда уже силы иссякают, подвигаться вперед, подавляя всякое уныние и всякую немощь.

Да хранит вас Господь!

Краткое слово о. Сергия в тот же день

Дорогие мои, мы имеем завет: «Многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие» (Деян. 14:22). И вот мы теперь, проходя узкий путь - а это блаженный путь, который Господь нам заповедал, - идя узким путем и постоянно в своем сердце устремляясь ко Христу, мы, дорогие мои, богатеем.

Мы несем людям радость. Эта радость не наша - это радость от Христа. Но эта радость - исцеляющая, всеспасающая и всякую страждущую душу утешающая.

Но, к сожалению, дорогие мои, мало у нас этой радости и святой любви. И об этом нужно постоянно горько-горько сокрушаться, ибо утратили мы эту радость по грехам своим.

Да хранит вас Господь!

Слово о Святом Духе

Праздник, великий праздник, а я что-то загрустил, подумал, что разве можно мне о своих грустных переживаниях говорить. Мне могут сказать, что у нас у каждого есть грустные переживания: «Мы же о них не говорим, а ты - говоришь».

Но мои грустные переживания - не личные переживания, касающиеся моей личной жизни, а переживания, связанные с моей духовной жизнью.

Трудно дышать. Грустно. Душа скорбит. Ну почему она скорбит? Вот вас здесь довольно много, но мысль моя простирается на улицы, где бесчисленные толпы

людей, и у всех свои дела, свои развлечения, свои интересы. А вот прославить Духа Святого, подышать молитвою вместе с другими нас горсточка собралась.

Можно от этого грустить? Ну, конечно, можно.. Потому что нас благодать Святого Духа собрала, но если она не действует в нас, то она и не собирает.

Мы исповедуем Святую Троицу, мы исповедуем наш Символ веры, основу нашего вероучения. Но наше исповедание и наша жизнь - они совершенно не соответствуют друг другу. Ну, может быть, я слишком резко сказал «совершенно не соответствуют», лучше сказать «плохо соответствуют». И вот в этом-то мся и печаль. Она - и личная печаль, потому что моя собственная жизнь тоже мало соответствует тому евангельскому учению, которое проповедано нам.

Вот догмат Святой Троицы, в котором мы слышим, о чем? О том, что Спаситель сказал: «да будут все едино... с Нами». (Ин. 17:21). И всех призывает к единству, к соборному единению в духе любви, в духе молитвы, в духе страха Божьего - всех призывает нас к Себе.

А мы что делаем? Мы исповедовать^го исповедуем, и тут же расходимся в разные стороны, забываем друг друга, приходим к себе домой и в своих семьях не стремимся создать единения. Мы рассыпаемся. Не семья, а - отдельно. Отдельно - пастыри, отдельно - исполнительный орган, отдельно - прихожане. Нет настоящей семьи, единой семьи во Христе.

Это, дорогие мои, очень печально. И поэтому, когда вы видите, что наша жизнь оскудевает, церковная жизнь, то вы должны прежде всего подумать о том, почему это происходит. И если кто-нибудь из вас думает возложить вину на кого-то другого, или кто-нибудь вам скажет, что в этом повинны другие люди - ну, будем откровенны, повинны те, кто нами управляет, - то вы сами или другие допустите великую ошибку. Вы допустите такую ошибку, которая тяжелым бременем ляжет на вашу совесть.

Нет, не в этом дело, не в них, не в тех людях, которые отказались от Бога и хотят утвердить жизнь на

ином основании. Не в них дело! С ними мы найдем общий язык. Беда в том, что мы-то, кто мы-то с вами? Христиане ли мы с вами? Или же мы только по внешности христиане, а по сердцу своему мы далеки от Господа? Вот когда мы с вами приближались бы ко Господу, тогда бы мы еще могли подумать - а не мешает ли кто-нибудь нам в нашей жизни? Но я убежден, что тогда и не будет у нас мысли об этом, потому что тогда мы увидим, что никто нам помехой не является.

Друзья мои! Основа наша - вера наша. «Вера без дел мертва.» (Иак. 2:26). Вера, соединенная с делами, призывает к нам благодать Святого Духа. Благодать Святого Духа питает нас, утверждает нас и направляет нас на жизнь во Христе.

Святой Дух не приходит, если сосуда нет чистого. И если мы с вами ощущаем духовный голод или в нашей жизни разлад, то это означает, что сосуд нашего сердца не приготовлен для принятия благодати Святого Духа. А там, где благодать Святого Духа, там всегда просто, там всегда ясно, там всегда радостно и светло.

Это не значит, что там все легко. Нет. Вот в том^го и дело, что бывает жизнь очень тяжелая, безгранично тяжелая. И вот тут и познается христианин. Вот здесь-то и испытывается его вера. Да. Может быть, и сил уже нет, чтобы нести свой крест. Может быть, уже как будто бы и последний вздох, - и все-таки этот вздох обращается ко Христу, ко Святому Духу. И благодать Святого Духа озаряет сердце и дает силы.

Размышляя о сегодняшней беседе с вами, я вспомнил о том, что когда Тело Христа погребли, то камень был приложен ко гробу. Но Христос - воскрес. Вот я думаю, что мы все в какой-то мере должны это почувствовать в своей жизни. Бывает так тяжело, искушения так велики, что все уже как будто переломано, не остается места целого. И на тебя накладывается камень - как бы на мертвеца.

Ведь само по себе зло - его нет на свете. Зло - это оскудение добра, оскудение правды. И поэтому, как бы ни было тяжело, но если мы со Христом, если правда

Божия не оскудела в нас, то камень, который кладется на нас, он будет сброшен, и мы непременно переживем славу со Христом.

Мне тяжело говорить, но я все-таки скажу. На днях я соборовал и причащал девушку, которая переживает очень тяжелую болезнь. Тело мое раздиралось в болезни, душа моя - радовалась о Христе, потому что я видел перед собой праведницу. Я видел девушку, которую я знал не один десяток лет, которая выросла и воспитана была благодатью Божией и моим отеческим вниманием. Мне тяжко было. Слезы подступали к горлу. И в то же время, глядя на ее светлое лицо, видел я то, с каким покоем, миром, любовью она несет свой крест - а крест у нее очень тяжелый... Она прислала мне письмецо и в письмеце своем пишет: «Живу только... Вашей любовью и молитвою, а у самой молитвы нет, только бы пережить мне боль». А она очень молитвенная, она живет в молитве, молитвой питается, все годы свои питалась молитвой. И вот сейчас, находясь в таком страшном испытании, она все свои силы кладет на то, чтобы боль пережить. И вот это есть страшный камень, который давит на нее. И я благодарю Бога за все, потому что и она говорит: «Слава Богу за все». И верю, что камень будет сметен, и в славе Христа, в благодати Святого Духа возвеселится она.

Так что нельзя думать, что живущие во Христе, в благодати Святого Духа, защищены от переживаний. Нет. Они часто оттягивают на себя злобу человеческую больше, чем даже могут понести.

На этих днях был и другой случай. Шел я со спутником по одной улице, а спутник мне говорит: «Посмотри, отец, на женщину». Я взглянул и вижу: она качается из стороны в сторону. А еще молодая, одета прилично. Я изумился. Смотрю. Остановился, смотрю, что бу-Дет дальше. Она, качаясь, решается переходить на дру-ГУК> сторону. Вижу у нее, простите за нескромность, Правый чулок спустился и наполовину висит. В таком Положении она перешла на другую сторону улицы. Правда, на улице движения было немного. Вот вам дру-

гая женщина. И пошла куда-то. Кто-то к ней подошел, она ни с кем не стала ничего говорить. Да, еще лицо у нее в крови было.

Я не знаю, кто она. Я не знаю, что с ней. Я ее не осуждаю. Я только смотрю на нее и сострадаю ей. Я думаю: «Что же с тобой, детка моя, случилось в жизни, что ты дошла до такого ужасного состояния? Ну что? Ну почему? Где же ты оступилась так? Когда же это случилось-то с тобой? Ну, ничего, не горюй, не горюй. Это не страшно. Страшно, когда падают и не встают. А когда встают и когда обращаются ко Господу за помощью, то всегда Господь приходит на помощь и всегда дает силы для того, чтобы преодолеть страшное уже не испытание, а падение».

Вот видите, все бывает в жизни. Один Господь знает: может быть, эта несчастная женщина, уже и сегодня вздохнула о Господе и переменила свою жизнь. Зо всяком случае, я от всего сердца ей этого желаю и молю Бога, чтобы Господь посетил ее.

Я только что говорю? Я говорю о том, что жизнь наша, переполнена очень тяжелыми переживаниями. Но одно дело, когда она переполнена переживаниями от грехов наших, а другое дело, когда она переполнена от того, что Господь призывает и что Господь крест посылает такой, какой тяжело бывает нести.

Вот нам стремиться нужно к тому, чтобы крест наших грехов, который очень, конечно, тяжелый и делается все более и более тяжелым, чтобы он благодатию Святого Духа очищал нас. Ведь вы же знаете, в молитве «Царю Небесный» такие есть слова: «Прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны». Ведь это же удивительно! «Везде Сый и все Собой наполняли!» - Господь, И в то же время мы призываем: «Вселися в нас и очисти нас от всякие скверны». Значит, - что? Значит, благодать Христова не везде находится? Значит, есть какие-то места, где благодати Святого Духа нет? Нет, такого места нет.... Изыдет дух его... в той день погибнут вся помышления его (Пс. 145:4). Он в каждом из нас. Но когда мы предаемся злу, когда мы предаемся

греху, то благодать Святого Духа как бы замирает в нас. Она остается в нас - она всесильна - но она как бь на время замирает. И тогда злой дух, злые искушения нас беспощадно истязуют.

Поэтому мы должны помнить, что никогда не может быть, чтобы Господь отступил от нас. Нет, благодать всюду. Но только - что? Воззовем ее. Будем обращаться к Святому Духу: «Прииди и вселися в ны и очисти ны от всякия скверны. И спаси, Блаже, души наша».

Потому что все пройдет, все... Скучно без Тебя, Господи, скучно жить. И когда, по своим грехам, отхожу от Тебя, то и жизнь не мила. Думаю: «Уж скорей бы душу взял Господь!»

Но Господь приходит - и тогда все веселится, И тогда все преображается!

Вот, дорогие мои, давайте учиться в тишине молиться Богу. Где бы вы ни были, чем бы вы не были заняты, душа ваша всегда должна быть той страною, где находится Дух Святый.

Да хранит вас Господь!

Слово о преподобном Серафиме Саровском

Я не знаю, все ли вы представляете, что такое вековечный сосновый бор, которому конца и края нет. Все ли вы представляете себе ту необъятную и необыкновенную тишину, которая царит в лесу. И вот, мысленно я как бы нахожусь в этой обители, где подвизался преподобный Серафим, иду по дороге в ближнюю пустыньку. Оттуда иду дальше, в дальнюю пустыньку. По дороге лежит камень, на котором молился преподобный Серафим. Спускаюсь вниз, где родник, который вырыл преподобный Серафим. Вхожу в этот родник, и ледяная вода благодатно освежает уже преображенное молитвою тело. Все чудесно. Мне особенно запомнилось это, потому что я духовно родился в Саровской пустыне.

Помню одну ночь: всенощное бдение, монастырское пение, восковые пудовые свечи, раку с мощами

Преподобного. А в душе - буря помыслов. Нет покоя. Смятение. Я еще был тогда совсем молодой. А становление духовной жизни - это второе рождение. И надо ли удивляться тому, что в этом втором рождении я духовно трепетал.

Я не мог находиться в соборе. Я вышел оттуда. Все темно вокруг. Безмолвный лес за оградой монастыря. Я сам не знаю, повинуясь какому голосу, вышел, быстро пошел. Я не знаю, что я тогда пережил. Я знаю только одно, что в тот момент я вернулся в храм и осознал себя христианином, сыном Православной Церкви, и предо мною открылся путь, единственный путь, которым я мог идти в жизнь. Плохо я шел этим путем, постоянно сбивался, но все-таки - единственным путем, другого пути у меня не было, и другому богу рук я не простирал.

И вот я думаю, - всегда Господь посылает знамение в жизни. Было время, когда нужен был русской земле преподобный Сергий. Он необходим был. Земля русская жаждала его. И русский народ жаждал духовного вождя своего. Но то время угасло. Россия шла к испытаниям, и нужен был уже другой голос - голос, не собирающий воедино монастырь, а голос, преобразующий всю нашу Родину в единый монастырь духа. Вот Господь и послал нам Своего тишайшего угодника преподобного Серафима.

«Благоуветливый глас словес твоих», - мы слышим в Акафисте. Все в нем было - тишина, покой. «Сладость словес твоих». Всех любовью объял. Никто от него тощ не уходил. Всех он принимал.

И вот созидание Духа Святого, Которого он назна-меновал в своей жизни, - это есть его наследство, переданное нам.

Обители нет. Не подумайте, что кто-то у нас обитель отнял, ибо это будет глубокая ошибка. Никто у нас не отнял. Мы сами ее закрыли. Наши руки дрожали, они были очень слабые, и мы не могли держать в руках своих ключ, духовный ключ от обители. Руки наши опустели, и стены монастыря опустели. Пусть никто не искушается мыслью, что кто-то что-то сделал. Пусть каждый из нас, пусть каждый русский человек задумается о том, почему это случилось, какое он участие принял в закрытии этого монастыря. И каждый справедливый человек скажет: мое духовное запустение - вот что закрыло ворота монастыря.

Но, с другой стороны, я думаю так: ворота монастыря закрыты, это верно, но ворота сердца нашего открыты. Ворота монастыря закрыты, мы к мощам преподобного Серафима не можем приклониться, но к мощам преподобного Серафима, живущего в нашем сердце, мы всегда можем прикоснуться, всегда к нему можем прильнуть и вместе с ним Благодатным Духом укрепиться.

«Созидайте Духа Святого». Созидать в чем нужно? «Амалика мысленного побеждая» - Амалика, т. е. искусителя мысленного побеждая, - «И Госповеди поя Аллилуйя». (Акафист преподобному Серафиму), то есть «Слава Тебе», и Господа прославляя. Вот путь нашей жизни: Амалика, т. е. искусителя, побеждая и славя Бога. Этим самым мы созидаем в себе Духа Святого. И Дух Святой освящает всю нашу жизнь. Он озаряет все уголки нашей личной жизни и всей нашей жизни общей.

Да будет этот огонек в сердце каждого из нас, и с этим огоньком мы выйдем из этого святого храма, подобно тому, как наши отцы уходили из храма с горящими свечами в особые дни богослужения.

Да хранит вас всех Господь!

С 1961 года и до самой своей смерти настоятелем был архимандрит Сергий (Савельев; 1899—1977), пастырь удивительной судьбы и поразительного христианского мужества. .

Первые послереволюционные годы многое могли дать молодым людям, ищущим Христа. Хотя государство постоянно усиливало антирелигиозный гнет, хотя шли гонения на верующих, но государственный атеизм еще не отлился в свою окончательную и бесповоротную форму, страх перед машиной уничтожения еще не опутал всех душевных движений, а Церковь, казалось, возродилась к новой жизни после Поместного Собора 1917—1918 годов. Можно было — хотя и все сложнее становилось — собираться, думать, спорить, спрашивать и готовиться, прислушиваясь к гулу времени, дать ответ о своем уповании.

Архимандрит Сергий - христианская семья

Именно в таких условиях возрастали душой будущий архимандрит Сергий (тогда — Василий Петрович, даже просто — по возрасту — Василий), его жена Лидия и те, кто вместе с ними посещал закрытый семинар по изучению русской культуры, организованный В. Н. Муравьевым и А. К. Горским в 1924 году в Москве. Вскоре молодые люди составили христианскую семью-общину, связанную одним храмом (сначала им был Троицкий храм в Никитниках, затем — Космодамианский в Старых Панех), одним пониманием цели
христианской жизни в современных условиях, одними радостями и бедами. Духовником общины стал иеромонах Варнава (Гоголев), насельник лаврского скита Параклита до его закрытия.

В ночь на 29 октября 1929 года пятеро членов общины, в том числе о. Варнава и Василий Савельев, были арестованы. Спустя годы архимандрит Сергий говорил об этом дне как о «самом дорогом в жизни». Не остались без внимания ГПУ и другие члены общины, почти все оказались в ссылке. Начался путь исповедни-чества. Начались постриги. В июне 1931 года в Пинюгском лагере епископ Леонид (Антощенко) постриг в монашество Василия Савельева, а в сентябре того же года в Матигорах приняла постриг его жена Лидия.

Открытое служение Архимандрита Сергия

В 1934 году монах Сергий вышел из заключения. 9 января 1935 года епископ Леонид рукоположил его в сан иеродиакона, а на другой день — в сан иеромонаха. В предвоенные и военные годы о. Сергий находился на гражданской службе, пребывая в вынужденном разлучении со своей — теперь уже всецело духовной — семьей. Дочь Катя (1927 года рождения) росла, почти не видя его. Лишь после войны, когда иеромонах Сергий вышел на открытое служение, уцелевшие члены общины смогли собраться вместе.

К этому времени владыка Леонид (Антощенко) уже скончался, ставленной грамоты у о. Сергия не было, и вопрос о его направлении на приход решался долго. Только в октябре 1947 года он начал служить в Богоявленском соборе в Елохове, а в 1950 году Патриарх Алексий I возвел его в сан архимандрита.

С 1952 по 1957 год о. Сергий служил в церкви Покрова Божией Матери на Землянке, затем настоятельствовал в храме Преображения Господня в Богородском. В 1959 году его уволили за штат — слишком неудобен оказался он в новой исторической ситуации своей бескомпромиссной проповедью о Христе, своей принципиальной неготовностью «вписаться» в предлагаемые ему рамки «служителя культа».

Архимандрит Сергий, служение в храме Покрова Пресвятой Богородицы в Медведкове

Только спустя два года, после усиленных ходатайств духовных чад о. Сергия, его назначили в храм Покрова Пресвятой Богородицы в Медведкове, где он служил в течение шестнадцати лет и где мирно отошел ко Господу — у престола, после совершения литургии в праздник Рождества Христова.

Старые прихожане Покровского храма еще помнят ту особую здешнюю атмосферу 1960—1970-х годов, то благоговение, с которым совершались богослужения. Малая, но какая характерная деталь: в Покровской церкви при о. Сергии не было свечного ящика, не было хождений во время службы с тарелкой для сбора пожертвований. У стены на столе лежали свечи, просфоры и прочее. Каждый мог взять, что ему потребно, опустив посильную жертву в кружку.

И — да, как ни странно прозвучит это для знающих реалии позднесоветской церковной жизни, — при архимандрите Сергии в храме сложилась община. Люди оттаивали от своей вечной настороженности, узнавали друг друга, учились помогать и просить о помощи, нести ответственность за тот храм, в котором их свел Господь. Из робких «потребителей треб» воспитывались христиане.

На многое из писем и проповедей о. Сергия (часть его наследия опубликована) сердце готово откликнуться и сегодня. Это всегда (замечали ль вы?) — удел слов, произнесенных не в суете, не праздно, но по высокой необходимости быть произнесенными. Вот — не вчера ли сказано:

«В это трудное время люди совсем разучились слышать друг друга, давно разучились, разучились в веках. Чем больше задумываешься об истории жизни нашего народа, чем глубже в века уходишь, тем яснее видишь, что обмирщение в Церкви, подавление ее мирским, светским началом дошло до крайности. Я уже говорил, что мало где в храмах мы сейчас найдем себе приют духовный. Вот и надо каждому из нас в своем ли углу, в своей ли комнате, на улице — где угодно стяжать благодать Духа Святого. Обидел кто — промолчи, укорил кто — поблагодари. Пей, как мед, горечь жизни, и тогда увидишь, что эта горечь сладостью будет для тебя и сладостью будет для других. Вот к чему преподобный Серафим нас призывает...»

А это слово произнесено 31 июля 1970 года, в канун дня, когда Церковь вспоминает обретение мощей .

Оп.: Вестник русского христианского движения. №180. I/II 2000 г. С. Номер страницы после текста на ней. Текст не вычитан, номера страниц зажаты в центре колонтитулов, не всегда прочлись правильно.

А я слушал проповеди о. Сергия... Моя будущая жена жила в Медведкове, мы вместе заходили в Покровскую церковь несколько раз, удивлялись объявлению: "Антисоветских разговоров в храмов не вести" (ехидное; имелось в виду - на то есть квартира, думаю). Прим. Я.Кротова, 4.9.3.

В 1998 году «Даниловский благовестник» переиздал книгу архимандрита Сергия (Савельева) «Далекий путь»1. И сразу многие верующие потянулись к ней, почувствовав тот редкий опыт, по которому можно и нужно сверять свой духовный пульс. Казалось бы, после того как на нас обрушились водопады до этого не известных имен, судеб, свидетельств, уже трудно было ожидать что-нибудь принципиально новое. Но вот жизненный путь архимандрита Сергия и его духовной семьи - полное тому опровержение. Что в этом опыте нового? - 50-летнее созревание и окончательное торжество Христовой Любви в жизни одной церковной общины.

Конечно, эта книга появилась не на пустом месте, у нее были свои предшественники. Например, труд святителя Феофана Затворника «Путь ко спасению» и дневники св. праведного Иоанна Кронштадтского «Моя жизнь во Христе». Вторя последнему, отец Сергий мог бы дать своей книге и такое название: «Наша жизнь во Христе». Ибо в ней, вместе с целой россыпью аскетических советов и мистических прозрений, добавляется ценное свидетельство о жизни общины, в «которой жизнь каждого в отдельности не имеет ценности, и в то же время жизнь каждого, в общности всех, неповторима и многоценна»2.

Можно сопоставить «Далекий путь» и с «Путем ко спасению». Так, если епископ Феофан настойчиво говорит, какими усилиями восхищается Царство Небесное, как выходит человек на путь спасения, то «Далекий путь» документально показывает, что путь спасения совершается через церковную семью-общину, а «спасение в одиночку» - невозможно. Из книги архимандрита Сергия видно, что жизнь в общине - это уже

не путь ко спасению, а путь самого спасения от греха и смерти. Но не только спасения. Это еще и путь преображения. «Свято любя друг друга, мы не замыкались в себе. Мы были неразрывно связаны со всеми людьми всего мира, и со всяким дыханием Божиим. Со всею природой. Со всею вселенной. Она открылась нам храмом Божиим, а человек в ней - лучшим его созданием»".

История духовной семьи отца Сергия началась с поездки в Саров в середине 1920-х годов. Обретенное тогда единство духа с наследием преподобного Серафима возрастало и укреплялось десятилетиями.

В прошлом веке преп. Серафим напомнил христианам, в чем состоит истинная цель их жизни: «В стяжании Духа Святаго Божьего!» Архимандрит Сергий (Савельев) вместе со своими родными жизнью выстрадал и углубил наше представление о том, что это значит на практике: «Нужно достигать единения наших жизней во Христе с теми, кого нам посылает Бог». Мы будем оправданы только в том случае, если всю свою жизнь подчиним этой цели.

После прочтения «Далекого пути» проясняется, почему в нашей приходской жизни почти совсем не востребованы Апостольские чтения. Ведь их могут понять только «двое или трое», учащиеся взаимной жизни во Христе. И наоборот, приведенная в книге переписка4, по мере ее развития и углубления, приобретает отчетливый характер апостольских посланий.

Имея глубокую связь с предшествующим духовным опытом, «Далекий путь» вместе с тем дает и существенное восполнение всего ранее бывшего. Это восполнение открылось при прохождении Церкви через Пожар, начавшийся в 1917 году. В том Огне Бог испытал участников «Далекого пути» и «нашел их достойными Его. Он испытал их как золото в горниле и принял их как жертву всесовершенную» (Прем. 3: 5-6). В обретении нового опыта раскрылось знамение времени, - начало новой постконстантиновской эпохи церковной истории5.

Не забудем, что в те же судные годы в Церкви родились духовные семьи отцов Алексия и Сергия Мечевых6, подготовилась почва для служения матери Марии (Скобцовой). Их духовное родство между собой не подлежит сомнению. Оно проявляется через наличие общего для них языка, пока еще не вполне нам понятного, но очень притягательного.

Наверное, сказанного достаточно, чтобы почувствовать, что появление такой книги как «Далекий путь», - некое явление в церковной жизни. Конечно, потребуется время, чтобы оценить ее сполна. А пока можно согласиться с духовной дочерью о. Сергия - Татьяной Васильевной Розановой7, которая писала ему: «Книга писем столь густа, содержательна, что она не может быть охвачена при одном чтении...»

В 1999 году архимандриту Сергию исполнилось 100 лет, а его общине - 70.

Жизнь Василия Петровича Савельева (будущего о. Сергия) началась в Москве 24 апреля (н. ст.) 1899 года.

В юности он испытал серьезное влияние со стороны таких людей, как Николай Александрович Бердяев и Валерьян Николаевич Муравьев8. Дружба с В. Н. Муравьевым была глубокой и продолжительной. По инициативе Василия Савельева, Валерьян Николаевич более 3-х лет вел закрытый семинар по русской культуре и философии среди молодых людей. Часть из них потом вошла в духовную семью отца Сергия.

Интерес к религиозно-философской мысли оказался весьма плодотворным. Он пробудил зрячую любовь к Святой Церкви. Василия Савельева и его знакомых неуклонно потянуло к ней.

В 1925 году они дерзновенно входят в Церковь и принимают на себя всю ответственность за все, что в ней происходит. «Как ни тяжела была для нас внешняя оболочка ее жизни, мы не испугались ее, вошли вовнутрь церковных стен, и не какими-то "прихожана-

Вестник РХД №180 10 Богословие, философия

ми", а как "власть имущие", получив эту власть по дару Христовой любви»9.

В 1927 году кружок молодых людей поддерживает Декларацию митрополита Сергия (Страгородского).

В них пробуждается надежда на то, что вслед за Декларацией последует коренное переустройство церковной жизни в соответствии с евангельским духом. Но как потом признался о. Сергий, «мы в этом ошиблись». Церковное руководство было обмануто, и 29 октября 1929 года они переживают арест большей части своих членов. Арестованных ссылают в Северный край (ныне Архангельская область и Республика Коми). «Для тела это было болезненно, но в болезни мы обрели новую духовную силу, еще крепче связавшую нас воедино»10. Достаточно быстро к ним пришло понимание того, что их спасение - во взаимной Любви и верности Пути. Так и получилось. Испытания только изгладили грехи и страсти, а их самих подготовили к совместной жизни в Боге.

Почти 50 лет спустя о. Сергий писал об этом времени: «Так открылась новая страница нашей жизни, и эта жизнь сама нашла для себя имя - "родная". Она объединила людей, родственными узами не связанных и всего лишь два-три года назад узнавших друг друга. И объединила так крепко, как не объединяют самые близкие родственные узы! Господь не защитил нас от тяжелых испытаний, но в то же время даровал нам многоценное сокровище - родную семью. Так, через скорби и унижения, мы обрели новое познание жизни в благодати Святой Любви. Вот почему день 29 октября для нас остался, может быть, самым дорогим днем во всей нашей жизни»11.

Можно только пожелать, чтобы эти слова и этот опыт стали путеводной звездой для современной церковной жизни.

Стремясь к «иной жизни», общинники принимают монашество. Однако в их «делании» первое место занимают не традиционные монашеские правила, а закон Любви и Свободы, как это было у матери Марии (Скобцовой) и в общинах отца Сергия Мечева.

о. Сергий (Савельев) 11 Проповеди

В 1935 году, после выхода из лагеря, на квартире епископ Леонид (Антощенко) 12 поставляет монаха Сергия (Василия Савельева) во пресвитеры, хотя выходить на «поверхность» не благословляет.

Иеромонах Сергий начинает свое открытое служение лишь 18 октября 1947 года в Патриаршем Богоявленском соборе, куда его направил патриарх Алексий I.

Служение отца Сергия вызывает горячий отклик в церковном народе. Но его стремление всегда и во всем исполнять волю Божию не может остаться «безнаказанным». Его начинают переводить из храма в храм. Наконец, некоторые из «собратьев», не выдержав обличительного примера, решаются на клевету. Обвинив отца Сергия в нарушении «московских традиций», в 1959 году они отправляют его за штат. Через 2 года (после смерти главного обвинителя) отца Сергия вызывают в Чистый переулок и назначают в храм Покрова Божией Матери в Медведково (Москва). В нем он трудился до конца своих дней.

В медведковском храме архимандриту Сергию удалось сделать несколько героических шагов для устроения общинной жизни. В частности, он объявил непримиримую войну торгашескому духу. Считая, что «добровольность святых приношений Церковь должна была оградить так же строго, как она оградила незыблемость основных догматов нашей веры», отец Сергий заменил торговлю в храме свободной непринудительной жертвой, основанной на любви и доверии.

Видимо то, как он это делал, имело явный пророческий характер. До сих пор в Москве жива легенда о том, что архимандрит Сергий собственноручно вынес свечной ящик во двор храма и торжественно его сжег.

Показывая веру из дел своих и прославляя Господа жизнью, отец Сергий не мог не прославить Его и смертью. Земной путь архимандрита Сергия (Савельева) мирно завершился у Престола Божьего в Рождественскую ночь 1977 года. ,

Вестник РХД №180 1 9 Богословие, философия

о. Сергий (Савельев) 1 9 Проповеди

Для верного понимания отца Сергия нужно обязательно добавить то, что и сам он постоянно подчеркивал: таким, каким мы его узнали, он стал благодаря «родной жизни». Вот как он писал об этом своим родным в 1948 году, спустя 2 месяца после выхода на открытое служение: «Все мое настоящее служение - не мое, а наше родное служение. Я не один, а вы все со мною предстоите у Престола Божия - вот истина, которая очевидна и которая таит в себе великую радость, неисчерпаемую радость не только в дни веселия, но и в дни плача, которые всегда около нас. Будем до конца дней своих верны Христу, будем верны друг другу во Христе. Господь любит эту верность. Вся наша жизнь служит свидетельством этой любви. Господь миловал нас именно за эту нашу верность Ему»13.

Вот почему возможный вопрос канонизации архимандрита Сергия (Савельева) станет пробным оселком для церковного сознания. И конечно, дело не в свидетельствах святости (их можно собрать сколь угодно много), а в индивидуализации церковной жизни. При первой серьезной попытке отделить отца Сергия от родных и канонизировать, мы непременно наткнемся на что-нибудь подобное: «печать моего апостольства - вы в Господе»14.

После интенсивной земной жизни в Духе Христовом архимандрит Сергий и его родные умолкли на 20 лет. Но с 1997 года их голоса начинают звучать вновь через аудиокассеты и печатное слово. Постепенно это слово набирает силу. И через него до нас доносится еще один голос исповедников Российских.

Что же представляет слово отца Сергия сегодня? Кроме книги «Далекий путь», в основном это проповеди, произнесенные им в 60 - 70-е годы в храме Покрова Божией Матери в Медведково. Благодаря заботам родных, они оказались записанными на магнитофон.

В этих проповедях нашли отражение разные события, происходившие в храме, в стране и мире. Архимандрит Сергий не отгораживался от жизни, наоборот, стремился посмотреть на все в свете Христовой Веры и Любви. Богатый внутренний опыт позволял ему это делать духовно, без каких-либо натяжек.

Темы его проповедей были очень разнообразны. Он говорил о пересадке сердца, о высадке астронавтов на Луну, о русских писателях и композиторах, о красоте, о любви, о страдании, о святых, о церковной жизни и судьбе России.

Многие проповеди проходили в форме бесед отца с сыном, и продолжались более часа. В эти минуты храм замирал, и все переживали реальное единство народа Божьего. Проповедующий был неотделим от служащих15.

Будучи сыном своего времени, архимандрит Сергий строил свою проповедь не на темах Евангелия или Апостола, читавшихся в тот день в храме. Он брал темы, которые помогали ему соединить жизнь людей в Церкви и обществе. Но евангельский дух глубоко жил в его сердце. Оттолкнувшись от любой темы, он быстро переходил к проповеди самого Евангелия. Для слушающих его слово возвещало радостную евангельскую весть о Христовом присутствии в современном мире.

В чем основное отличие проповеди архимандрита Сергия? Что делает его радикально непохожим на других, не менее талантливых проповедников?

Как кажется, две особенности, которые внутренне присутствуют в каждом его слове. Первая - «горение земли под ногами». Для отца Сергия 1917 год был рубежом, и он оставил «рубец» в его сердце. «В том страшном Огне сгорала неправда старого мира». Отец Сергий пророчествовал, что после 1917 года для христиан началась новая жизнь, в ней уже нет никакой внешней опоры, одна лишь «скала духа». Единственное, что может нас спасти - это Христова Любовь и Свобода. «Нас спасает взаимная любовь» - вот его любимые слова. И поэтому всю свою жизнь нужно положить на ее стяжание.

Вестник РХД №180 1 Л Богословие, философия

Вторая особенность напрямую связана с первой. Ее можно определить как «общинность» проповеди. Каждая его проповедь имеет внутреннюю задачу собирания чад Божьих воедино.

Отец Сергий учил, что это собирание поручено каждому члену Церкви. Он требовал от всех, кто его слышит, духовной активности, творчества и ответственности. «Отвыкните от мысли, что есть там какой-то настоятель, староста, казначей, какие-то там люди. Не надо на это надеяться. Нужно нам общими силами со-девать свое спасение».

Ему, духовно рожденному и сформированному в общине, было чем обогащать слушающих. Духовный заряд его слов не «выбирается» ни при первом, ни при втором прочтении. К ним весьма плодотворно обращаться снова и снова.

Свящ. ИОАНН ПРИВАЛОВ Архангельск

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Первое издание: Архимандрит Сергий (Савельев). Далекий путь.М.: Христианское издательство, 1995. Тираж 500 экз. ! Там же. С.11. (здесь и далее ссылки по 1-му изданию).

3 Православная община. № 48. С. 126.

4 Вся книга построена на основе переписки между общинниками в течение 50 лет.

5 См.: Свящ. Георгий Кочетков. Наследие старца Силуана в контексте современной церковной жизни // Православная община № 48. С. 40-43.

6 Об опыте о. Сергия Мечева см. сборник: Надежда. № 16. Базель - Москва, 1993.

7 Дочь известного писателя и религиозного мыслителя В.В. Розанова.

8 В.Н. Муравьев (1885-1931) - публицист, участник сборника «Из глубины».

8 1918-1922 гг. преподавал в Вольной академии Духовной Культуры, основанной Н.А. Бердяевым.

9 Далекий путь. С. 24.

10 Православная община. № 48. С. 125. о. Сергий (Савельев) 1 К Проповеди

12 Епископ Марийский Леонид (Антощенко) (1872-1938). Он же совершил и монашеский постриг Василия Савельева 2 июня 1931 г.

13 Далекий путь. С. 325.

14 1 Кор. 9:2.

15 Рассказывает Сергей Андрияка. См.: Архим. Сергий (Савельев).

16 Проповеди. Т. 1. М., 1998. С. 217.

Архимандрит Сергий Савельев

Проповеди

Слово о Рождестве Христовом

И сегодня я испытываю некоторую робость, так как не знаю, как мне удастся вам высказать то, что у меня на сердце.

Каждый из нас сознает, что грех живет внутри нас. Он разъедает наше сердце, он отравляет наше сознание, он отравляет нам нашу жизнь.

Как же так случилось? Неужели Господь не мог создать человека без греха? Мог. Он и создал человека без греха. Но грех вошел в человека, потому что человек возомнил о себе, забыл о том, что он не творец, а творение, и преслушался заповеди Отца Небесного, и потому лишился райской жизни. Это вы хорошо знаете.

И вот, когда Господь изгнал наших прародителей из рая, тогда как бы померкла сама жизнь, и человек оказался во тьме и сени смертной. Тогда и смерть с грехом вошла в нас. Так продолжалось долго. Мы были как бы прелюбодейное детище, чуждое Отцу Своему.

Но Отец Небесный взирал на нас и смотрел - как мы в своей жизни, куда идем и чем наполнено наше сердце. И сердце Отца Небесного, оно не могло быть спокойно, когда создание Его рук в таком ужасном положении оказалось. Он взыскал его. Заблудшие овцы, как мы читаем у Давида Псалмопевца: «Заблудих яко овча погибшее, взыщи раба твоего» (Пс. 118: 176). Так и род человеческий обращался сердцем к Богу и молил Его: «Взыщи раба Твоего». Но как взыскать? Кто мог быть посредником между Отцом Небесным и нами? Посредника не могло быть, только Сам Творец мог нас вернуть к Себе.

Вы хорошо знаете о том, что величайшие скульпторы, художники, которые оставили нам богатейшие наследия, если их наследия от времени или от небрежного обращения с ними приходили в ветхость, то ни-

кто не решался исправить эту небрежность, никто не решался за Леонардо да Винчи, за Рафаэля, за Рублева что-то дорисовать, что-то сделать. Так это и осталось до сегодняшнего дня. Человек, когда смотрит на творение и видит, что оно попорчено, он уже сам в сердце воссоздает то, что в этом творении испорчено. Так и здесь. Никто не мог возвратить нас к себе, как только Отец наш Небесный.

И вот произошло велие чудо. Сын сошел на землю, принял рабий зрак. Слово стало плотью. Безначальный - получил начало. Необъемлемый - стал объ-емлемым. Бесконечный - как будто стал конечным. И когда мы видим на руках Пречистой Девы Марии Младенца, то мы верим всем сердцем, что Младенец - Совершенный Бог. И этой радостью мы восстали от того страшного греховного сна, в котором находились.

Господь, воплотившись, - приняв на Себя наши грехи, - примирил нас с Отцом Небесным, примирил нас Сам с Собою и открыл путь к вечной жизни, открыл нам путь, который ведет нас снова в Царство Небесное.

О бездна глубины! О бездна богатства, Премудрости, Разума Божия! Непостижимое стало постижимым. Неисследованные пути открылись вновь человеку. И Господь взывает к нам: «Совлеките с себя ветхую одежду. Облеките себя в новую, Христову, Мою одежду, и идите за Мною».

И вот, до сегодняшнего дня человечество обновляется, восстает и идет за Христом. Оно со Христом рождается, со Христом восстает, со Христом проходит всю жизнь, и, во Христе оканчивая свою жизнь, находит в Нем вечную новую жизнь, которую Он дал при сотворении мира, но которую мы потеряли по грехам своим.

Это, дорогие мои, для нас имеет чрезвычайно большое значение, ибо сейчас как-то одряхлел человек. Что-то грозное, что-то страшное как бы объемлет нас, и мы знаем, что малодушие, уныние и всякое суеверие широко распространяется в людях. Люди как бы

падки к этому. И если они услышат что-нибудь такое печальное, предвозвещающее какое-нибудь страдание или горе, то они как будто только этого и ждут.

А между тем, кто пережил радость Рождества Христова в своем сердце, кто соединился со Христом, тот не может принять того, что Господь может нас вновь оставить. Он должен прийти, Он не может не прийти к нам, ибо мы - дети Его.

Что бы ни было, как бы страшно ни было - наша вера, наше упование неразрывны со Христом. И мы глубоко верим, что зло будет побеждено. И мир будет царствовать в мире.

Как, каким путем - нам это неизвестно. Будет ли Второе пришествие Спасителя, будет ли дана нам самим сила предотвратить зло, будет ли послан нам кто-то, кто возвестит нам мир всевышний - не знаю.

Но знаю твердо, что Господь Свое создание - а Он, когда создал нас, то сказал: «Весьма хорошо! Прекрасно!», и мы были как бы украшением земли - не мо-жет Господь допустить до того, чтобы мы так бесчест-но погибли по вражде, злобе и в ненависти.

Вот чему нас учит Рождество Христово. Оно вселяет в нас бодрость, оно вселяет в нас крепость, оно вселяет в нас радость неизъяснимую, и мы, хотя в темном бору, но смело идем вперед. И верим, что Господь с нами будет всегда.

«Слава в вышних Богу, и на земли мир, в челове-цех благоволение». Обратите внимание на эти слова. «На земли - мир». «В человецех - благоволение». Но все это - все связано воедино. Не сказано: «мир», не сказано «благоволение», а начало: «Слава в вышних Богу» - и от Тебя исходит на нас благодатный мир, и среди нас царит Твое, Христе, благоволение.

Дорогие мои, ничто не может омрачить нашего сердечного взора, который мы, как дети, обращаем к Отцу Небесному. Будем верны Ему! Будем крепки сердцем! И будем непоколебимо шествовать по пути, который Господь нам открыл!

Вестник РХД №180 Богословие, философия

о. Сергий (Савельев) О "I Проповеди

Слово о красоте

Как вы помните, дорогие мои, сын мой в ту среду просил меня, чтобы я разъяснил, что такое красота. Он, задавая мне этот вопрос, не сознавал, какую тяжесть на меня налагает.

Ну что я могу сказать? Если что и скажу, то я скажу тебе, мой сын не для того, чтобы ты вышел на улицу и об этом говорил, а для того, чтобы ты сложил в сердце своем сказанное мною. И, может быть, ты когда-нибудь вспомнишь о том, что услышишь от меня.

Я не достоин говорить о красоте. Красота - Божий дар. Она Божественна в самом существе, и когда дух наш исчезает, то исчезает и красота. Но мы всюду слышим о красоте, так же как мы всюду слышим о любви, о мире. Мы слышим самые возвышенные слова, самые драгоценные для души. Но душа наша холодом одержима.

Там, где говорят о мире, не чувствуешь мира, потому что нет теплоты, нет любви. Там, где говорят о любви, там слышишь, видишь все, что угодно, но только не святую любовь. Там, где говорят о красоте - там и говорить не о чем.

Христианину даже трудно произносить слово «красота». Христианину требуется к этому слову обязательно что-нибудь добавить возвышенное, ну, скажем, «светлая красота», «совершенная красота», «божественная красота», но просто «красота» он не скажет, потому что слово это уже оземленилось, так переполнилось чувственностью, что его произносить уже почти невозможно.

Вот мы о Пречистой Деве Марии, мы... ведь не скажем, что Она красива. Мы не может этого сказать. Это было бы оскорбительно для Нее. Мы скажем как? «Пречистая Дева», «Дева», мы скажем: «Преблагосло-венная». Мы найдем еще другие слова, которые Лику Богоматери соответствуют.

Мы скажем, к иконе обращаясь, что это - икона «Всех скорбящих Рад осте», это - икона «Утоли моя печали». Мы так скажем. А сказать, что «красивая Божия

Матерь», - нет, мы так не скажем, потому что слово «красивая» - оно звучит у нас тяжко.

«Утоли моя печали». Идут годы, десятилетия, столетия, тысячелетия, и вы слышите обращение к Божи-ей Матери: «Утоли моя печали». Нежное, детское обращение. Там кто-то смеется, скажет: «какие странные люди, отжившие». А мы все-таки скажем: «Пречистая Дева Мария, утоли мою печаль».

А сын спрашивает меня: «Ну как же ты, отец, сказал о том, что красота исходит от Бога, а, тем не менее, она служит соблазном людям?» - Нет, красота никогда соблазном не может служить. Красота божественна. А соблазн исходит от человека.

Есть гармония - гармония человека с Богом. Когда эта гармония звучит в сердце, тогда и красота раскрывается во всей своей бесконечной глубине. А как эта гармония нарушается, как человек отрывается от Бога и опускается вниз, - тогда красота исчезает, и тогда человек соблазняется. Вместо красоты что-то такое рождается соблазнительное. Это «что-то» порабощает человека, уводит его за собой. s

Вот мы говорим о несчастных людях, которые привержены пьянству. Мы их жалеем. Но мы мало сознаем, что мы все к пьянству расположены. Духовное пьянст-во, пьянство житейских сластей - оно ядом греха нас постоянно отравляет. И что удивительно: мы воображаем себя сильными, мы воображаем себя могучими, мы торжествуем. Растоптав красоту, мы торжествуем.

Но это обманное торжество. В это время нам нужно было бы плакать, потому что мы растоптали самих себя. И все исчезнет, а соблазн останется. И человек превращается в жалкого кролика, а вино превращается как бы в магнит, который тянет к себе этого несчастного кролика. И он идет, воображая, что он сильный, могучий. А на самом деле он - несчастный. Так вот и каждый из нас - несчастный, опоенный греховной сладостью. Где красота? Где чистота? Где целомудрие?

Сын мой, это я тебе одному говорю. Выйдешь на улицу, и никому не говори, потому что эти слова - они

Вестник РХД №180

Богословие, философия

о. Сергий (Савельев)

Проповеди

уже утонули у нас, мы слышим другое. Но что мне делать? Я о другом не могу говорить. Я говорю так, как мне сердце мое повелевает.

Отец, но скажи мне, пожалуйста, почему же тогда Бог дает Свой дар людям низменным?

Сын мой! У Бога нет низменных людей. У Бога - люди, у Бога - дети. Сегодня - с низменной душой, завтра он - воскресший духом. Сегодня - сильный духом, завтра - нищий духом.

Бог дает дар всем, но от человека зависит, как этот дар сохранить. Ведь если ты имеешь алмаз редкой красоты, неужели алмаз повинен в том, что ты сделаешь для него грязную оправу? Ведь будут над тобой смеяться, что ты для такого чудного создания взял грязную оправу. Алмаз винить нельзя, а тем более нельзя винить Того, Кто создал алмаз. А надо винить того человека, который, опускаясь на дно, потерял способность чувствовать и сознавать, что такое божественная красота.

Красота, дорогие мои, это то для христианина, за что христианин благодарит Бога. Вот, дорогие мои, вот где разница. Разница...

Ах, милые, нам нужно - плакать! Плакать. Потому что мы находимся в удивительном положении: мы совершенно в потемках. Дар от Бога, и этим даром нужно пользоваться с Богом вместе, а не одним. И когда с Богом пользуешься, когда и дар, и Бог, и ты - получается опять-таки гармония. И ты не осквернишь дар, данный Богом, потому что ты знаешь: этот дар принадлежит Богу. И ты будешь просто благоговеть перед

этим даром.

Но, дорогие мои, это требует самоотвержения, это требует высокой духовной культуры, воспитания. Это требует большой любви к Богу.

Гораздо проще отбросить мысль, что это божественный дар, и присвоить себе этот божественный дар. Присвоить себе и торжествовать: «Я обладаю! Дар! Он мой!». Так что Бог не дает затемненным людям дара. Он дает всем нам. А уж как мы им пользуемся - это дело наше.

«Светильник телу есть око. Аще убо будет око твое светло, то все тело твое светло будет» (Мф. 6:22-23). А если оно темное, то и все тело, т. е. вся твоя жизнь, все дела твои - все будет темное.

Блажен тот, кто имеет чистоту, любит ее, потому что он узрит Бога. А когда он узрит Бога, то в Боге - неизреченная красота.

Красоту нужно полюбить, тогда она раскрывается. А Любовь - священна, и Красота - священна. И священный ко священному - стремится соединиться. А священный от затемненного отходит прочь. Поэтому если Красота затемняется, то Любовь ее не знает. Если Любовь затемняется, то Красота не знает такой любви.

Кто же может это вместить в своем сердце? Каждый может вместить, если только он любит Бога и сознает себя творением. >

Однажды великого Пахомия спросили, какое видение было наилучшим для него в жизни. И он ответил, что «самое лучшее видение, когда я вижу в человеке, в лице человека, божественное проявление красоты духовной, чистоты, кротости, смирения. Вот это самое лучшее видение».

И вот, дорогие мои, если бы мы так относились друг к другу и искали бы такого видения - друг в друге, не соблазнялись бы красотой, а преклонялись бы перед нею, то, дорогие мои, мы бы уже здесь... ощутили бы радость вечной жизни, радость райской жизни.

Ну что же, сын мой, я сказал тебе - я знаю, что я не ответил на твой вопрос. Я постараюсь продолжить свое слово в следующий раз.

Да хранит вас всех Господь!

Слово о любви

О чем же, сын мой, ты хотел бы услышать от меня в сегодняшний вечер? Сын говорит: «Отец, разъясни мне, почему постоянно слышишь слово "любовь", а в жизни - любви мало? Чем это объясняется?» - А как ты думаешь?

Вестник РХД №180 ОД Богословие, философия

о. Сергий (Савельев) 9Рл Проповеди

Если я честный человек, то я честно и живу. И тогда ничего удивительного нет. А если я говорю, что я честный человек, а сам живу бесчестно, тогда возникнет вопрос: как же это так - говорит, что честный, а живет бесчестно?

Не думаешь ли ты, сын мой, что здесь происходит такое же различие, говорить-то слово «любовь» мы говорим, а жить-то по любви не живем?

Вот скажи мне, сын, когда же ты слышишь слово «любовь»? Слышишь ли ты это слово в общении друг с другом? Вот, скажем, придешь к своим знакомым и скажешь ли ты им: «Друзья! Я пришел к вам, потому что соскучился о вас. Я вас очень люблю!» Скажешь ли ты это слово, придя на работу, среди своих товарищей? И скажешь ли: «Друзья, вот только вчера я с вами расстался, но уже соскучился о вас. И я к вам стремлюсь, потому что я вас люблю». Слышишь ли ты эти слова где-нибудь?

Сын задумался. Да и есть о чем задуматься. Старался вспомнить и не мог вспомнить...

Но я тогда ему говорю: «Ну, хорошо. Но ты все-таки подумай, когда же ты слышишь слово "любовь?"» - «Ну, когда? Вот мать говорит о своем ребенке, что она его очень любит». - «И что же ты думаешь?» - «Вот я думаю, что это и есть любовь». - «А не думаешь ли ты, что здесь под видом любви что-то иное? Ведь мать любит своего ребенка. Так, а скажи мне, пожалуйста, а чужого ребенка она так же любит или не так?» - «Нет, она так его не любит». - «А, может, она его совсем не любит?» - «Может быть, и совсем». - «А, может быть, она чужого ребенка обидит?» - «Может, и обидит». - «Так какая же это любовь? Любовь к своему ребенку, а к чужому - нет. Любовь ли это? А, может быть, это и не любовь, а, может быть, это есть пристрастие, может быть, это просто кровное влечение?» - «Да, отец, ты, пожалуй, прав». - «Ну какая же это любовь? Если я люблю ребенка своего, а чужому пинок даю, то какая же это любовь? Ну, а еще-то где? Ведь если мать так любит, то она любит не по правде. Значит, она любит уже

по неправде, потому что если бы она по правде любила, то она стремилась бы свою любовь распространить на всех».

Ну, естественно, что свой ребенок ближе, конечно, но качество любви должно быть одно и то же.

* Как солнце сияет на злых, и неблагодарных, и на благодарных, и на хороших, и на плохих - так и любовь: она должна рассеиваться среди всех. Как свет. Так вот, это уже большая разница с тем, что ты думаешь о любви.

Ну, еще я тебя спрошу: «А скажи мне, вот вчера я видел такую картину, вернее позавчера, в окно. Перед нашим домом - другой дом на расстоянии примерно метров 400. Из того дома вышел старик и с большим трудом пошел с ведром, полным мусора, к мусорным ящикам, которые стояли против их дома, примерно на расстоянии, думаю, не меньше как метров 250. Идет он, бедный, еле-еле переступая ногами, так ему тяжело. Да еще пальто-то у него какое-то было длинное. Ну, далеко я от него был, если бы поближе, я бы, конечно, поспешил к нему на помощь. Но тут я ничего не мог сделать. Вот он, бедный, пробирается к этим ящикам. Отошел он, примерно, метров на 100, как из того же дома выходит молодой человек, как вам сказать, лет, может быть, 25-ти, ну не больше 30-ти во всяком случае. У него в руках легкое пластмассовое ведерко. Он очень быстро пошел к этим же ящикам, догнал старика, обошел его, и не успел старик сделать 10-15 шагов, как этот молодой человек опрокинул свое ведро в ящик и возвращается обратно. И так же мимо проска-i кал к себе домой. А старичок продолжал идти, едва переступая с ноги на ногу. Дошел он до этих ящиков, остановился, минуты 2-3 постоял. Я наблюдал. Видимо, он собирал последние силы. Наконец, он взял это вед-j РО, с трудом поднял его и опрокинул в ящик. Потом снова постоял. Потом стал двигаться к себе домой.

Вот тут я и задумался: а ведь, пожалуй, этот молодой человек встретит где-нибудь свою девушку и скажет: "Слушай, я очень тебя люблю. Я люблю тебя так,

Вестник РХД №180 9fi Богословие, философия

о. Сергий (Савельев) 2 7 Проповеди

как никто тебя не любит". "Сын мой, ты слышал такие слова?" - "Слышал". - "А представь себе, что такой вот случай, когда ему ничего не стоило взять ведро у старика и сказать ему: "Постой, дедушка, здесь, я сейчас же тебе верну его". Быстро пойти, выбросить, прийти, да мало того, взять бы его под руку и вернуть домой. А он проскакал мимо него. А тут же будет говорить о любви. Это тоже любовь? Что же такое получается? Любовь и вместе с тем такое крайнее жестокосердие. Милости в сердце нет. Так разве можно такому человеку доверять? Разве можно заверению любви такого человека верить? Нет, я бы сказал: "Дорогая моя, беги от него без оглядки. Он тебя обманет. Сегодня он рассыпается перед тобой бисером и скрывает свое бесовство, а завтрашний день он тебе его откроет, и ты увидишь, каков он в действительности"».

Ну, хорошо. Сын мой, ты видишь как получается. Любовь, оказывается, это очень сложное понятие. Что же тебе еще (сказать)? Ну, представь себе: вот ты хочешь жениться, сын мой. Находишь себе невесту. И невеста твоя на вид очень мила, все как будто хорошо. А ты знаешь, что она - завистница? Ее разъедает зависть. Если она увидит на ком-нибудь что-нибудь такое, чего она не имеет, так не успокоится, пока это не приобретет. Ты знаешь, она только и смотрит: «А что соседи приобрели? Ты смотри, у них имеется вот это, а у нас этого нет». Вот ты женишься так, а потом она тебя будет изъедать этой завистью. И вся жизнь ваша будет как железо: ржавчина железо разъедает, так и зависть будет вашу жизнь разъедать. Это тоже любовь, хочешь сказать? Ты скажешь, что это тоже любовь? А, дорогой мой?

А скажи, пожалуйста: вот у тебя сестра, у нее есть жених. Жених представляет себя необыкновенным человеком: и кротким, и спокойным, и сдержанным. И все-то он как-то всем нравится, когда в первый раз с ним встречаются. А ты пойди, узнай, расспроси о нем у людей, которые его хорошо знают. Они тебе скажут: «Ты знаешь, какой он гордец! Он только и терпит тех, кто его слушает. Он только к тем и расположен, кто ему не возражает. Он только и добивается власти и на работе, и в семейных условиях. Это невыносимый человек». Может ли любовь совместима быть с гордостью? Нет, не может. Так что же получается? Чем дальше в лес, тем больше дров.

Оказывается, мы говорить-то говорим: «любовь», а в действительности-то, в жизни-то, у нас этой любви нет. Это естественно, потому что любовь - Сам Господь, Сам Бог, это божественное свойство. Господь через любовь присвояет нас Себе. Он делает нас Своими детьми. И, дорогие мои, страшно говорить, что мы эту любовь имеем. Мы любви не имеем.

Дорогие мои, вы знаете, кто такие альпинисты? Это люди, которые стараются подняться на самую большую вершину. Они претерпевают громадные трудности. Мало-помалу, шаг за шагом переходят они с одной площадки на другую. Попадаются отвесные стены - они их побеждают. Найдут какую-нибудь площадку отдохнуть - отдохнут. Им радостно - они часть пути прошли. Потом пойдут дальше. Наконец, уже изнемогают совсем, но им хочется достигнуть вершины. И, наконец, после больших-больших трудов они ее достигают.

Вот, человек - духовный альпинист. А о любви - молчать надо. Когда мы говорим друг другу о любви, мы обманываем другого. Для того, чтобы достигнуть этой вершины, нам надо, дорогие мои, многое преодолеть на своем пути, много препятствий, много положить трудов. И вот, когда поднимается духовный альпинист, тогда он побеждает греховные свои навыки... Я так обычно говорю: «У каждого имеется свой горб, и для того, чтобы стать стройным, нужно обязательно этот горб выровнять. А он с трудом поддается, этот горб, духовный горб, духовный такой порок». Василий Великий говорит даже так, что если порок войдет глубоко в природу человека, то он делается частью природы его. Он уже почти не поддается исправлению.

Так вот, для того чтобы достигнуть этой любви, надо постоянно преодолевать свои греховные навыки. И что замечательно: все добродетели, которые чело-

Вестник РХД №180 28 Богословие, философия

о. Сергий (Савельев) ~/ О Проповеди

век стремится приобрести, они все связаны друг с другом. Нельзя, знаете ли, иметь хорошее, как будто, сердце, и быть нечестным, и быть завистливым. Все добродетели - они как бы составляют один венок. И этот венок все богаче и богаче делается, и потом он венчает человека, когда человек уже приходит к Богу.

Сын мой спрашивает: «Скажи, отец, а что же такое любовь жениха и невесты? Это то же самое? Ведь это же любовь? Все как-то любуются». - «Дорогой мой сын, я тебе в следующий раз подробнее скажу об этом, а сейчас скажу только несколько слов. Какая бы ни была любовь, если она не основана на добродетели, если она не имеет под собой нравственной основы, то не доверяйся этой любви - это мираж. Она быстро исчезает. Остается только оболочка ее, и эта оболочка, как лохмотья, висит...»

«Отец мой, скажи мне, а верующие люди и неверующие люди для них как, - одинаковый путь этой любви?» - «Сын мой, не надо делить людей на верующих и неверующих. Один Бог знает, что в сердце у человека. Другой - неверующий человек, но он так много доброго делает людям, и так он по своей жизни близок к Богу, что с ним сравнить и верующего человека нельзя». Так же часто бывает и среди нас, верующих. Так мы сами, присутствующие здесь, разве мы по своей жизни соответствуем евангельскому учению? Если вы посмотрите, приглядитесь, то, конечно, скажете, что наша жизнь совсем не соответствует тому, к чему нас призывает Христос.

Вот в прошлый раз я вам говорил о том, что в нашем Медведковском поселке десятки тысяч людей. Они стремятся куда угодно: они бегут на стадионы, в кинотеатры, они бегут на улицу, наконец, они просто бездельничают, - но в храм они почти не идут. Так почему же? Дорогие мои, я иногда думаю, что главное препятствие всему - мы, верующие люди, и прежде всего мы, пастыри, потому что мы сами стоим в дверях храма и не проходим внутрь алтаря Господня так, как нужно, и других задерживаем, и других не пропускаем вперед.

Поэтому говорить о том, что ты верующий или неверующий, не следует. Каждый должен судить о себе. Один только Господь знает, у кого в сердце что лежит. И только один Господь откроет нам все наши помышления и жизнь, когда мы предстанем перед Ним.

А сейчас, сейчас у нас один путь: взять посох, подпоясаться и трудиться изо дня в день. Усталый путник, уже сил как будто нет, - вставай и снова иди, и снова трудись, не смотри ни направо, ни налево, кто бы тебя ни прельщал, кто бы тебя ни соблазнял. Закрой глаза и скажи: «Господи! Открой мне Свой брачный чертог! Дай мне одежду светлую, чтобы я был достоин войти в него».

Вот путь жизни. И тогда, дорогие мои, откроется нам, что любовь все покрывает, всему верит, на все надеется. Ведь вы знаете, что без любви - ничто! Апостол Павел говорит, что если всю веру, все знания - все имеешь, а любви не имеешь, то ты ничто (1 Кор. 13:2).

Вот мы сейчас хвалимся, что мы на Луне гуляем. А что это, хорошо или плохо? Не знаю. Если бы меня спросили, я бы сказал: «Не знаю». Если это ради любви, ради Бога; ради Христа, то это - прекрасно. А если это имеет какую-нибудь другую цель, то это ужасно плохо, лучше бы не лазили там.

«Если я горы переставляю, - это апостол Павел говорит, - а любви не имею, то я ничто». Представляете - «горы переставляю». Вот мы, у нас скоро голова закружится от того, что совершаются невероятные открытия. И уже говорят, почти готовы к тому, чтобы создать человека. И скоро, говорят, поскребут там что-то такое с кожи, и по этой коже можно вырастить нового человека. Когда я представлю себе все это, то мне делается ужасно. Иногда даже, я откроюсь вам, мурашки по коже, до такой степени все это ужасно.

Господь создал нас по образу и подобию Своему. А это в чем заключается - образ и подобие? В том, что мы Бога знаем, чувствуем Его. Это для нас так же очевидно, как то, что мы стоим друг против друга. Нам Господь открыл законы вечной жизни, потому что Он

Вестник РХД №180

Богословие, философия

о. Сергий (Савельев) Проповеди

Сам - Вечный. Господь вложил в нас понятие о Божественной любви. Почему? Потому что Он Сам - Любовь. А тут мы скоро будем делать людей по какому подобию? По подобию своему. Какому? Подобию порочного грешного человека.

Когда я представил себе, куда мы идем, тогда мне страшно сделалось. И я подумал о том, что, вероятно, Господь закроет мои глаза прежде, чем это совершится.

Так вот, дорогие мои, перед всем светильник Божий - любовь. Все, что освещает любовь - все прекрасно. Там, где любовь исчезает - там тьма непроглядная.

Да хранит вас всех Господь!

Слово о талантах

Чтя ваши труды, которые вы затратили, придя в сегодняшний день в храм, я хочу вам сказать, должен сказать несколько слов. Но, прежде всего, я вот что хочу вам сказать. Дорогие мои, благолепие храма, благолепие службы созидается не одним человеком и не двумя. Это созидается соборно всеми присутствующими в храме, и прежде всего теми, кого Господь сподобил быть участниками самого богослужения и помогать в этом.

Не думайте, что кто-то один, скажем, может об этом думать. Нет, Вот я сейчас очень ясно ощущаю, что было время, когда я мог принимать более энергичное участие во всех наших приходских делах. Сейчас пришло время, когда мне уже и малое становится трудным.

И вот я ощущаю необходимость того, чтобы не замерзнуть сердцем, чтобы не остановились на том, что Божией милостью создано в нашем храме, а чтобы непрестанными усилиями, мало-помалу и дальше преображалась бы и созидалась наша богослужебная жизнь в этом храме в соответствии с молитвой, с уставом и с характером устава.

Вот, в частности, мне хотелось сказать вам о том, что освещение храма... - это очень ответственное дело. Лишнего света не должно быть в храме. Всякий огонек, который в храме, если он раздражает кого-то, то его необходимо убрать. Это - закон. Иначе не будет созидаться молитва около этого самого огонька, потому что он будет раздражать, он будет мешать.

Но я ведь не могу ходить по храму всему, скажем, и закрывать лишние огни. Вы должны все понимать, что нужно сделать, и общими усилиями созидать и свое спасение, и благолепие храма. Это очень важное дело. Ведь вы знаете, центральное место богослужения - это Литургия, совершение Таинства Евхаристии. А Литургия - общее дело. Это дело не одного служителя церкви, не одного священника, а это - общее дело.

Предстоятель у Престола - он вдыхает вашу общую молитву и дерзает совершать Таинство. Без вашего участия, без вашей молитвы, без вашего предста-тельства пред Господом священник не достоин подходить - и пусть не дерзает подходить к Престолу и совершать Таинство, ибо он будет за это сильно истязай.

Вот, я призываю вас к этому - вносите каждый в храм Божий, вносите любовь свою. Вносите свое усердие, вносите страх Божий и трепет и старайтесь общими силами помогать и нам, стоящим у Престола Божьего, и вообще всем трудящимся в храме. Не упреками, конечно, не внушениями какими-нибудь недобрыми, а - с любовью, в тишине, от сердца.

Ну, это я так вам сказал. Может быть, у кого-нибудь это и отзовется в сердце и, может быть, что-нибудь и доброе будет от вас. А теперь я хочу вам сказать о другом. Я не задержу вас сегодня, потому что все вы уставшие, и поэтому, конечно, мне хотелось бы поскорее вас отпустить, но все-таки необходимо кое-что сказать.

Я сегодня только начну беседу с сыном на новую... как бы не то что тему, тема та же, но на новое раскрытие ее.

Сын слышал как-то от меня, что таланты даются всем людям, и сын спрашивает меня: «Отец, как же это так? Ты говоришь, что таланты даются всем людям, а

Вестник РХД №180

Богословие, философия

о. Сергий (Савельев) ft ft Проповеди

какие же таланты даются людям, которые топором только умеют что-то делать? Вот талант - это музыканта талант, писателя талант, художника талант, какой-нибудь танцовщицы талант. Вот это таланты. А какой же талант у простых людей?» И хочет сын, чтобы я ему на это ответил.

Я ему говорю: «Сын мой, а что же, как же получается у тебя? Ты говоришь, что таланты даются только отдельным людям. Ну, вот я, никаких талантов не имею, а ты имеешь талант. Что же получается? Получается, что меня как бы Господь обидел: тебе дал талант, а мне не дал таланта. Ты можешь строить большие дома, высотные, а я могу только топориком своим что-то такое маленькое делать, или взять нож и ножом вырезать что-то. Ты - художник, а я вот обучился и на дереве что-то изображаю. О художнике говорят, что у него талант, а обо мне никто не говорит, что у меня талант, а так говорят, даже слово такое есть, - умелец.

И получается у тебя, сынок мой, что одних Господь одарил талантом, а других обидел - таланта не дал, а дал что-то такое, что можно назвать в лучшем случае умением. Значит, Господь несправедлив? Вот ты и те, кто с тобой, хвалят людей, которые имеют талант, а рядом стоящий таланта не имеет - мимо него проходят, не обращая внимания. Значит, здесь есть несправедливость...»

Сын мой задумался, говорит, что, кажется, в жизни это так. «Нет, сын мой, в жизни совсем не так. Я тебе сейчас, сын мой, разъясню это. Мы так запутали жизнь, мы так плохо понимаем друг друга, что в самых простых вещах как будто на разных языках говорим. Я тебе, сын мой, говорю, что Господь дал каждому талант, а ты говоришь: "Нет, Господь дал только избранным талант". Так вот, слушай меня. Повторяю, что нет ни одного человека, не одаренного талантом. Великим талантом».

Сын меня спрашивает: «В чем же заключается этот талант?» Я говорю: «Талант заключается в самом творении человека. Вот сотворил Бог человека по об-

разу и по подобию Своему. Это - чудо, и в этом заключается великий талант, общий для всех, всех объединяющий в одно, никого не унижающий, никого не возвышающий: всем дано это - дан этот талант.

И пусть никто не говорит, пусть никто не думает, что он бесталанный. Он имеет великий талант, он имеет такой талант, без которого никакой другой талант не имеет значения. Это - основной талант... Только на этом таланте и могут расцветать и всякие другие дарования.

Ну что... Хорошо, ты архитектор, ты художник, да, но ведь ты же - что? Откуда у тебя дар художника? Ты что, его купил где-нибудь? Ты получил его от Бога, так? А я получил тоже, но талант - маленький. Так, хорошо. Но ведь ни ты, ни я, мы за него ничего не платили. А рядом стоящий, он и вовсе не имеет таланта. Поэтому что ж, гордиться нам с тобой, что мы имеем талант, а стоящий рядом не имеет таланта. Мы должны бы сказать, что слава Богу, что мы имеем талант. Если Господь нам дал талант, то мы должны его использовать так, чтобы Давший нам талант был бы рад, чтобы возвеселить Того, Кто нас наградил талантом.

Вот и получается здесь основной талант, который нам дан - без него никакой другой талант, личный, значения не имеет.

Ты можешь рисовать картины. Но тебя же учили, так? Ты же окончил институт. Так? Тебя поили, кормили. Тебя же народ воспитал, в каком-то смысле. А я жил в деревне. И хотя я имею талант очень хороший, я его проявил в чем? В том, что, скажем, взял свой домик и его разукрасил, прекрасные сделал наличники, скажем, везде его раскрыл, так как нужно.

Я рад бы поучиться, я рад бы, скажем, послужить в большом деле, но у меня сложилась так жизнь, что я не мог получить образование соответствующее. Так что же, тому, кто получил образование, тому, кому общество сделало все, чтобы он взрастил свой талант... - так неужели он должен радоваться, неужели он должен превозноситься над тем, кто не имеет этого таланта?

Вестник РХД №180

Богословие, философия

о. Сергий (Савельев) Проповеди

Вы слышите, чувствуете, что вопрос о таланте чрезвычайно серьезный. И не только серьезный, он безнадежно серьезный, если мы не встанем на ту основу, о которой я вам говорил: основной талант заключается в том, что каждый из нас сотворен по образу и подобию Божию.

Бог - вечный. Бог - бесконечный. Бог - любовь. Вот мы по этому образу и подобию сотворены. Это основной талант. Если этот талант будет утрачен, то пусть бы тебе сколько угодно было дано талантов, каких угодно, толку от тебя никакого не будет или будет толк маленький.

Должен сказать, что сегодня скажу очень немного, но это очень важный вопрос. Бог даст, в следующий раз я, может быть, более полно буду говорить. Сегодня - все.

Я знал одного протодиакона. У него обширный голос, очень хороший тембр, фигура хорошая - ну, словом, протодиакон для испорченного нашего церковного общества (а испорченного потому, что мы любим протодиаконов, которые ревут, как быки). Мы их любим... А это идет еще от купечества, это идет от старого такого дрянного времени, когда, знаете ли, выйдет толстяк пудов на десять, как разнесет - чуть не люстры начинают ходить. Вот, говорят, протодиакон! Вот дар у него!

Так вот, этот протодиакон, солидный такой мужчина, прекрасный голос, тембр хороший, обширный, все, и вот он однажды мне говорит о других своих братьях-диаконах: «А-а, они щенки, говорит, передо мной».

А из тех, о которых он говорил, один из них был покойный ныне архидиакон Георгий. Надо вам сказать, что я хорошо его знал. Это благоговейнейший был диакон, чудный человек, чудной души. Мне с ним много в жизни пришлось служить, потому что он всегда служил с Патриархом, и я в свое время служил с Патриархом (Алексием II), поэтому я его хорошо знаю. И вот о таком человеке, которого все очень любили, очень ценили, - он благоговейнейший был служитель Христов, - так вот: «А-а, щенки они передо мной».

Значит, талант действительно был, так? А основной талант, на котором зиждется этот талант, - его не было.

И чем же кончилось? А тем кончилось, что о Георгии и сейчас светлая память у нас всех, знавших его. А этот протодиакон - я не называю его имя, это ни к чему - он с позором провалился в своей жизни. Где он сейчас, я даже не знаю. Во всяком случае, он совершенно недостойно стал жить, и для церковной жизни он был уже не годен.

Значит, что? Два диакона. Архидиакон Георгий тоже имел хороший голос, ну, конечно, не такой, как тот. Но один - провалился, а другой, закончив жизнь, оставил светлую память. В чем же дело? Дело в том, что какова основа, на которой каждый из нас стоит, то и определяет нашу жизнь. Нет ни поэта, нет ни писателя, нет ни художника, нет ни музыканта - никого нет, если нет основы, нет корня, если нет страха Божия, если забыл человек, что он - образ и подобие Божие. Все, что вы видите другое, это обманчивое впечатление. Пройдет короткое время - и кроме гнили ничего не будет, никакого воспоминания. А если будут вспоминать о нем, то только в той части, в которой он стоял вот на этой основе.

Это пример такой же, как вот, например, дерево. Оно имеет корни. Эти корни дали рост - листья, цветы, плоды. Плоды собирают - чудные плоды. Ну, а если я корни подрежу, что может быть? Может случиться то, что оно начнет сохнуть. Может быть, листья-то выйдут из него, а цвета не будет. Может быть, будет и цвет - а плодов не будет. А если будут плоды - незрелые плоды.

Друзья! Вы понимаете, в чем дело? Мы бросаемся в своей слепоте на плоды, сорвали такой плод и говорим: вот то, что нам нравится. Да что, подождите, подождите. Вы лучше посмотрите внимательно, что с этим плодом, каков он, много ли на этом дереве таких плодов, которые, скажем, вам понравились бы.

Вот искусство жизни - оно для нас является необходимым. Каждый из нас, на каком бы месте он ни на-

Вестник РХД №180

Богословие, философия

о. Сергий (Савельев) Л j Проповеди

ходился, всегда должен сознавать, что он имеет великий талант, и этот великий талант его украшение, и он тем больше будет украшением, чем больше этот человек будет любить, помнить и стараться преодолевать зло и творить добро. Потому что только этим путем он входит в любовь Христову.

Какое же равенство - академик? А что академик? Вы мне скажите, а сколько это стоило - сделать его академиком? И почему думаете, что сейчас где-нибудь там, в совхозах или на заводах, нет таких же людей, которые могут стать академиками, если столько с ними возиться, сколько с тем или иным академиком?

Вы мне говорите, что врач талантливый. Что - талантливый? А вы знаете о том, что у нас, может быть, тысячи и сотни тысяч людей, которые были бы несравненно более талантливыми, если бы, скажем, Господь их призвал и общество им помогло бы получить соответствующее образование? Если мы забудем наше родство основное, родство наше во Христе, о котором я говорил, - всегда будем разрозненными, всегда я буду ходить важничать, потому что я ученый, я буду ходить важничать, потому что я композитор. А другой будет ходить так близко к стене дома, чтобы не помешать мне.

Сколько бы мы не говорили о равенстве, сколько бы мы не говорили о доброй жизни - нечего обманывать себя и других. Мы только тогда будем христианами, когда почувствуем родство в самом корне нашей жизни, в том, что мы действительно братья и сестры, одаренные от Бога одинаково в полном смысле этого слова. И расцвет каждого из нас, основанный вот на этом фундаменте, он имеет прекрасное отображение.

Ведь, дорогие мои, хорошо поет соловей, но неплохо и жаворонок поет. Хорошо поет жаворонок, но чудесно и воробей чирикает. Все хорошо. Все хорошо тогда, когда это - на мире, и когда душа звучит небесно.

Сын мой, я тебе еще скажу кое-что об этом, чтобы тебе было пояснее, но на сегодняшний день достаточно.

Да хранит вас всех Господь!

Дорогие мои, бывают такие моменты - не знаешь как поступить, как лучше решить вопрос. И вот в этом случае очень хорошо, прежде всего, как бы отказаться от самого себя, открыть очи перед Господом. Открой Ему свои помышления, открой Ему свое сердце «и уповай на Него, и Той сотворит». (Пс. 36:5). Так Священное Писание учит.

Поэтому хорошо взять за правило своей жизни не путать жизнь, не стараться что-то переломить, а научиться слышать, как Дух Святой, как веяние - а это можно слышать только в тишине - как оно направляет корабль жизни. И следовать этим путем.

Могут сказать: «Но ведь так можно и ничего не делать, это ослабление своей воли, это значит фатализм такой». Нет. Так говорят люди, которые мало что понимают во всех этих делах. Нет. Все то, что я вам говорю, требует очень большого духовного напряжения. Это требует потом очень большого действия, когда вы почувствуете, что - да, «это в плане Божием». И у вас является сила, является решимость, у вас светло на душе. И много-много в это время можно сделать того, о чем другому даже и подумать невозможно, потому что сил у него на это нет.

В частности, могу вам такой пример привести. Есть такие матери, которые несут такое бремя, такой камень - немыслимые. Они не сами этот камень взяли, а так сложилось. И они несут его. А рядом идут люди - гарцуют, рядом идут люди важные. А дать бы им этот камень, который несет такая мать, они бы сразу пали на землю и сказали бы: «Нет, мы не в состоянии его нести».

Вот, дорогие мои, вот для того, чтобы иметь такую силу духовную, и нужно учиться жить в плане Божием.

Да хранит вас всех Господь!

Вестник РХД №180

Богословие, философия

Слово о церковной жизни

Прежде всего, дорогие мои, я не могу не высказать вам благодарность: такая ужасная погода, такой мороз, такой ветер, и вы в далекий храм потрудились приехать. Что вас привело сюда? Привела вас сюда жажда - жажда правды Христовой, любовь ко Христу.

Мне хочется сказать вам несколько слов. Мои последние слова были печальные. Но, когда человек болен, то врачуют его часто лекарствами и всякими другими способами, которые для него трудно переносимы. Так и мы, дорогие. Мы больны. Церковь больна. Не сама Церковь Христова, не Невеста Христова, не Тело Христово, а мы, носители церковной благодати. Наше церковное общество больное. Эту болезнь надо нам уяснить себе, иначе мы не будем здоровы.

Мы имеем ризу обветшалую, она лоскутьями висит на нас, и страшно на нее взглянуть, и мы даже потеряли понятие о том, что такое риза Христова, и в какую ризу облек нас Христос благодатью крещения.

Как это все случилось, об этом я вам уже говорил... Мы пришли с вами к тому моменту, когда наступил перелом в нашей жизни, когда открылась новая жизнь. Этот перелом, как я уже вам говорил, был судом Божьим над теми людьми, кто на устах своих произносил имя божественное, но в сердце своем давно уже его забыл.

Вы знаете, вот в эту погоду, когда вьюга метет, вероятно, многие из вас бывали в таком положении, когда нужно было проехать большое расстояние на лошадке, да и лошадка-то, может быть, слабенькая. И вот - нет ни дороги, нет ничего. Только вехи на пути этой дороги еще стоят, и эти вехи ведут путника в родной дом. Если путник внимателен, если путник неустанно следит за тем, чтобы эти вехи не упустить, то он, в конце концов, увидит огонек в родном доме, доберется туда и согреется там. Он спешит туда: там - родной отец, там - родная мать, там - тепло, там - любовь, а здесь мороз и вьюга, и уже тьма прикрывает.

о. Сергий (Савельев)

Проповеди

Но если путник нерадивый, если он улегся в санях в тулупе в надежде на то, что лошадка вывезет туда, куда надо, и предается сну, то наступает такой момент, когда лошадка остановится и не будет знать, куда ей идти. И тогда путник встанет и ничего не сможет понять - куда он приехал, что кругом, куда ехать и где дом родной.

Вот примерно в таком положении и мы сейчас находимся. Церковь больна. Мы зашли в тупик, и мы не видим, куда же нам идти дальше. Перед нашими глазами обмирщается вся жизнь, на наших глазах угасают остатки веры, на наших глазах торжествует то, что не радует наше сердце, торжествуют чувственные настроения, торжествует земное, а духовное все больше и больше тускнеет.

И опять, снова возникает вопрос: как же это случилось? А вот так и случилось. Мы в веках, в далеких веках начали предаваться сну и долго-долго беспечно жили. Нельзя сказать, чтобы среди нас в веках не было людей, которые видели бы, что мы идем не туда, куда нужно. Были такие люди. Были подвижники, были святители, но они не могли управлять стадом церковным, а стадо церковное, порабощенное государственной властью, царской властью, - оно двигалось туда, куда двигалось это подавленное общество.

И вот, когда уже стали зарницы сверкать, когда на горизонте появилась туча, то и тогда мы говорили: «Ну, ничего, пройдет, эта туча, не раз она была, пройдет и в этот раз», - и беспечно продолжали жить.

А туча все больше и больше покрывала нас. Но и здесь мы не отдавали себе отчета в том, что нас ждет. И вот туча покрыла, молнии засверкали, гром стал сотрясать землю, ураган поднялся. И только тогда мы задумались, как же это случилось.

И вот, этот ураган, или, как я говорю, суд Божий и был над нами в 17-м году. Это год перелома в жизни нашей страны. И когда этот перелом совершился, тогда мы оказались в таком же жалком положении, в каком оказывается рыба, попадающая в мотню, из которой нет выхода.

Вестник РХД №180 ЛГ\ Богословие, философия

о. Сергий (Савельев) Л 1 Проповеди

Что мы сказать могли той новой жизни, которая перед нами в мучениях и всяких страданиях (рождалась)? Кто мы были такие? Ведь Спаситель пришел ради бедных, немощных, слепых, больных, ради отребья, ради тех, кто никому не нужен. Он пришел к ним, сроднился с ними, принял на Себя их болезни и грехи, дал им силу и повел за Собой.

А мы что делали? А мы к чему пришли в конце нашего исторического пути перед этим переломом? Мы стали богатые, мы стали величавые, мы с презрением относились к бедным, мы искали сочувствия, помощи, уважения и поддержки тех, кто властвовал над русским народом. Вот так мы и засыпали, так и засыпали до тех пор, пока не разразился этот страшный ураган.

Мы встали. Встали мы. Что же делать? Ведь мы же должны были прийти к тем, кому Господь передал власть управлять нашей страной. Не они же должны были прийти к нам. Но с чем нам было прийти к ним? Когда бы мы жили по Христову закону, если бы мы были со Христом, если бы мы были против всякого насилия в жизни, тогда было бы совсем другое дело, тогда бы, может быть, и не было бы этой страшной бури, а, может быть, жизнь сама перешла бы в лучшие формы и имела бы лучшее содержание.

Чтобы вам была яснее мысль, я еще так вам скажу. Вы знаете, (были) миссионеры, то есть священники, направляемые в другие страны. Скажем, Католическая Церковь особенно ревностно этим миссионерским делом занималась. Она посылала во все страны своих представителей. Между прочим, она их нам присылала тогда, когда мы были в очень тяжелом положении, это в начале 20-х годов.

Но что же эти миссионеры делали? Они были проповедниками слова Божия. Они пришли туда, где нищета, где болезни, где угнетенные народы - для чего? Для того, чтобы исполнить закон Христов. Но для этого что нужно было сделать? Для этого им нужно было сродниться с теми несчастными, прокаженными, обездоленными людьми, принять их жизнь и с ними вместе, отдавая им всю любовь, идти вперед.

Мало этого, они должны были внушать, что «помните, там есть народы, они богатые народы, народы, у которых оружие страшное, и они, эти народы, проповедуют Христа, но они - звероподобны. Они как хищники могут ворваться к вам. Когда это случится, тогда я буду с вами, неразрывно с вами и, если нужно, отдам за вас свою жизнь».

Но они об этом не думали. Надо сказать, что среди них были отдельные люди исключительной святости и разума божественного - прекрасные люди. Но это - единицы. А остальные были посланы, и еще неизвестно, на какие деньги посланы были. И они там, вместо проповеди о Христе, творили беззаконное дело, открывая путь насильникам, которые туда вслед за ними пошли, и их, эти народы, поработили.

Сейчас мы удивляемся, почему африканские народы с такой неутомимой, можно сказать, яростью стремятся вырваться из того ужасного положения, в котором они находятся. Почему они так ненавидят нас? Не всех, но у них к нам, белым, есть такая ненависть, есть такая обида: «Вы пришли к нам и что вы нам принесли? Вы искалечили всю нашу жизнь. Вы не пощадили наших отцовских преданий, традиций. Вы все поломали так, как вам хотелось. Вы изуродовали нас, и даже душу нашу вы себе подчинили».

Наша Святая Церковь - она должна была быть вместе с народом. Она должна была быть с теми, кто угнетенный, и должна была отдать все, и даже жизнь свою, в борьбе за то, чтобы угнетенные обрели силу и место свое во всей нашей всенародной семье.

Класс помещиков, который обладал тысячами десятин земли, а рядом с ними несчастные крестьяне в лаптях, которые на маленьких участках, да еще плохих, сохой обрабатывали землю, - не дело ли наше, наше христианское дело, не дело ли Церкви было об этом говорить еще сотни лет назад? Но мы молчали. Мы молчали даже тогда, когда крепостное право было отменено.

Вестник РХД №180

Богословие, философия

И когда после перелома власть помещиков была упразднена, то где мы были в это время? Мы были на задворках и посматривали, что же происходит в жизни.

Если в новой жизни было сказано: «Не допустим, чтобы человек эксплуатировал человека» - то где наша Церковь была все века? Ведь это же закон Христов! Ведь это же у нас взято - не у нас, людей, по имени только христиан, а из нашего учения, из евангельского учения, из заповеди Христовой: «Возлюби... ближнего твоего, как самого себя» (Лк. 10:27).

Почему же мы, почему наша церковная иерархия в веках не возвысила свой голос и не отдала, если нужно, свою жизнь за то, чтобы так или иначе избавить человека от ужасной эксплуатации?

Я не говорю о том, дорогие мои, что жизнь - сложная, и не все так получается, как бы хотелось, и поэтому в жизни новой есть трудности, есть болезни. Мы их знаем, преуменьшать их не желаем, но вместе с тем мы должны сознавать: мы-то, верующие люди, мало чем помогаем созиданию новой жизни.

И вот что удивительно. Надо было как-то установить отношения церковной иерархии с властью. Наши епископы не раз обращались к власти гражданской с заявлениями, в которых излагали, что вот мы, управители Церкви, иерархия церковная, готовы власть признать. Но только вот вы нам дайте свободу, свободу от вмешательства со стороны государственной власти, чтобы мы могли, как нам нужно, созидать церковную жизнь.

Довольно странное обращение. Я не знаю, что отвечала им гражданская власть, но вполне представляю себе, что она могла бы ответить: «Позвольте, о какой свободе вы говорите? Ведь вы же свободу никогда не искали! Вы были веками порабощены государственной властью, и вдруг вы захотели свободы. А-а, милые мои, свободу надо выстрадать. Надо кровью омыть своей. Тогда вы получите свободу».

Я не знаю, что гражданская власть говорила, но мое сердце мне говорит ясно, что «вы недостойны этой свободы, что "мы вам не верим"». И я целиком это принимаю.

о. Сергий (Савельев) Л >Ч Проповеди

И вот началось страшное время для нашей страны. Ураган сметал все на своем пути...

Но, к сожалению, к великому горю, можно сказать, к такому горю, которое высказать трудно, мы и в новых условиях сохранили старые лохмотья. Мы и в новых условиях ничему не научились. И церковная жизнь мало-помалу замирает.

Неужели мы должны ждать, когда гражданская власть к нам придет и установит у нас истинный христианский порядок жизни? Это было бы безумное желание. И что они могли бы у нас установить или могут установить? Они же совсем другого мира. Мы сами должны были это сделать. Но, повторяю, как посмотришь кругом, вникнешь во все и видишь - какая витрина церковная. А что за этой витриной?

Но я не хочу вас омрачать. Я вам скажу, что за прошедшие 50 лет люди Христовы много страдали, много слез, много крови пролили. И сколько бы ее ни было пролито, мы всегда говорили о том, что это - по грехам нашим. Это - омовение, это - новое крещение. Оно предвозвещает новое утро, утро Воскресения, возрождения нашей христианской жизни.

Нас становится все меньше, и меньше, и меньше. А вера и любовь наша все крепче, все сильнее... И мы чувствуем, что мы сраспинаемся Христу, и поднимаем крест свой с радостью и говорим: «Благословен Гря-дый во имя Господне!» (Лк. 13:35).

И я - падший человек, но полон веры, что Церковь Святая обретет свою первородную красоту и вольется в жизнь - для того, чтобы творить в ней волю Божию, быть провозвестницей любви, мира, тишины. Будет служить человеку, будет служить народу, подобно тому, как служил Христос, Сын Божий, придя на землю.

И это мне давало силы превозмогать все трудности жизни, какие были, все горе, все страдания. Я знал, верил, что как ни страшно, как ни трудно, а любовь Христова, любовь святая - она всегда неизменна, и ее никакой мрак наших грехов не может закрыть.

Вестник РХД №180 4-4- Богословие, философия

Да хранит вас Господь!

Краткое слово о. Сергия в тот же день

Да хранит вас Господь!

Слово о Святом Духе

Трудно дышать. Грустно. Душа скорбит. Ну почему она скорбит? Вот вас здесь довольно много, но мысль моя простирается на улицы, где бесчисленные толпы

Вестник РХД №180 44. Богословие, философия

о. Сергий (Савельев) Л R Проповеди

И дай Бог, чтобы эта святая вера вселилась и в ваши сердца, чтобы она вас вдохновляла к тому, чтобы нести крест свой в тишине, воздыхая перед Создателем, припадая к Нему и к Пречистой Матери, когда уже силы иссякают, подвигаться вперед, подавляя всякое уныние и всякую немощь.

Да хранит вас Господь!

Краткое слово о. Сергия в тот же день

Дорогие мои, мы имеем завет: «Многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие» (Деян. 14:22). И вот мы теперь, проходя узкий путь - а это блаженный путь, который Господь нам заповедал, - идя узким путем и постоянно в своем сердце устремляясь ко Христу, мы, дорогие мои, богатеем.

Мы несем людям радость. Эта радость не наша - это радость от Христа. Но эта радость - исцеляющая, всеспасающая и всякую страждущую душу утешающая.

Но, к сожалению, дорогие мои, мало у нас этой радости и святой любви. И об этом нужно постоянно горько-горько сокрушаться, ибо утратили мы эту радость по грехам своим.

Да хранит вас Господь!

Слово о Святом Духе

Праздник, великий праздник, а я что-то загрустил, подумал, что разве можно мне о своих грустных переживаниях говорить. Мне могут сказать, что у нас у каждого есть грустные переживания: «Мы же о них не говорим, а ты - говоришь».

Но мои грустные переживания - не личные переживания, касающиеся моей личной жизни, а переживания, связанные с моей духовной жизнью.

Трудно дышать. Грустно. Душа скорбит. Ну почему она скорбит? Вот вас здесь довольно много, но мысль моя простирается на улицы, где бесчисленные толпы

людей, и у всех свои дела, свои развлечения, свои интересы. А вот прославить Духа Святого, подышать молитвою вместе с другими нас горсточка собралась.

Можно от этого грустить? Ну, конечно, можно.. Потому что нас благодать Святого Духа собрала, но если она не действует в нас, то она и не собирает.

Мы исповедуем Святую Троицу, мы исповедуем наш Символ веры, основу нашего вероучения. Но наше исповедание и наша жизнь - они совершенно не соответствуют друг другу. Ну, может быть, я слишком резко сказал «совершенно не соответствуют», лучше сказать «плохо соответствуют». И вот в этом-то мся и печаль. Она - и личная печаль, потому что моя собственная жизнь тоже мало соответствует тому евангельскому учению, которое проповедано нам.

Вот догмат Святой Троицы, в котором мы слышим, о чем? О том, что Спаситель сказал: «да будут все едино... с Нами». (Ин. 17:21). И всех призывает к единству, к соборному единению в духе любви, в духе молитвы, в духе страха Божьего - всех призывает нас к Себе.

А мы что делаем? Мы исповедовать^го исповедуем, и тут же расходимся в разные стороны, забываем друг друга, приходим к себе домой и в своих семьях не стремимся создать единения. Мы рассыпаемся. Не семья, а - отдельно. Отдельно - пастыри, отдельно - исполнительный орган, отдельно - прихожане. Нет настоящей семьи, единой семьи во Христе.

Это, дорогие мои, очень печально. И поэтому, когда вы видите, что наша жизнь оскудевает, церковная жизнь, то вы должны прежде всего подумать о том, почему это происходит. И если кто-нибудь из вас думает возложить вину на кого-то другого, или кто-нибудь вам скажет, что в этом повинны другие люди - ну, будем откровенны, повинны те, кто нами управляет, - то вы сами или другие допустите великую ошибку. Вы допустите такую ошибку, которая тяжелым бременем ляжет на вашу совесть.

Нет, не в этом дело, не в них, не в тех людях, которые отказались от Бога и хотят утвердить жизнь на

ином основании. Не в них дело! С ними мы найдем общий язык. Беда в том, что мы-то, кто мы-то с вами? Христиане ли мы с вами? Или же мы только по внешности христиане, а по сердцу своему мы далеки от Господа? Вот когда мы с вами приближались бы ко Господу, тогда бы мы еще могли подумать - а не мешает ли кто-нибудь нам в нашей жизни? Но я убежден, что тогда и не будет у нас мысли об этом, потому что тогда мы увидим, что никто нам помехой не является.

Друзья мои! Основа наша - вера наша. «Вера без дел мертва.» (Иак. 2:26). Вера, соединенная с делами, призывает к нам благодать Святого Духа. Благодать Святого Духа питает нас, утверждает нас и направляет нас на жизнь во Христе.

Святой Дух не приходит, если сосуда нет чистого. И если мы с вами ощущаем духовный голод или в нашей жизни разлад, то это означает, что сосуд нашего сердца не приготовлен для принятия благодати Святого Духа. А там, где благодать Святого Духа, там всегда просто, там всегда ясно, там всегда радостно и светло.

Это не значит, что там все легко. Нет. Вот в том^го и дело, что бывает жизнь очень тяжелая, безгранично тяжелая. И вот тут и познается христианин. Вот здесь-то и испытывается его вера. Да. Может быть, и сил уже нет, чтобы нести свой крест. Может быть, уже как будто бы и последний вздох, - и все-таки этот вздох обращается ко Христу, ко Святому Духу. И благодать Святого Духа озаряет сердце и дает силы.

Размышляя о сегодняшней беседе с вами, я вспомнил о том, что когда Тело Христа погребли, то камень был приложен ко гробу. Но Христос - воскрес. Вот я думаю, что мы все в какой-то мере должны это почувствовать в своей жизни. Бывает так тяжело, искушения так велики, что все уже как будто переломано, не остается места целого. И на тебя накладывается камень - как бы на мертвеца.

Ведь само по себе зло - его нет на свете. Зло - это оскудение добра, оскудение правды. И поэтому, как бы ни было тяжело, но если мы со Христом, если правда

Божия не оскудела в нас, то камень, который кладется на нас, он будет сброшен, и мы непременно переживем славу со Христом.

Мне тяжело говорить, но я все-таки скажу. На днях я соборовал и причащал девушку, которая переживает очень тяжелую болезнь. Тело мое раздиралось в болезни, душа моя - радовалась о Христе, потому что я видел перед собой праведницу. Я видел девушку, которую я знал не один десяток лет, которая выросла и воспитана была благодатью Божией и моим отеческим вниманием. Мне тяжко было. Слезы подступали к горлу. И в то же время, глядя на ее светлое лицо, видел я то, с каким покоем, миром, любовью она несет свой крест - а крест у нее очень тяжелый... Она прислала мне письмецо и в письмеце своем пишет: «Живу только... Вашей любовью и молитвою, а у самой молитвы нет, только бы пережить мне боль». А она очень молитвенная, она живет в молитве, молитвой питается, все годы свои питалась молитвой. И вот сейчас, находясь в таком страшном испытании, она все свои силы кладет на то, чтобы боль пережить. И вот это есть страшный камень, который давит на нее. И я благодарю Бога за все, потому что и она говорит: «Слава Богу за все». И верю, что камень будет сметен, и в славе Христа, в благодати Святого Духа возвеселится она.

Так что нельзя думать, что живущие во Христе, в благодати Святого Духа, защищены от переживаний. Нет. Они часто оттягивают на себя злобу человеческую больше, чем даже могут понести.

На этих днях был и другой случай. Шел я со спутником по одной улице, а спутник мне говорит: «Посмотри, отец, на женщину». Я взглянул и вижу: она качается из стороны в сторону. А еще молодая, одета прилично. Я изумился. Смотрю. Остановился, смотрю, что бу-Дет дальше. Она, качаясь, решается переходить на дру-ГУК> сторону. Вижу у нее, простите за нескромность, Правый чулок спустился и наполовину висит. В таком Положении она перешла на другую сторону улицы. Правда, на улице движения было немного. Вот вам дру-

гая женщина. И пошла куда-то. Кто-то к ней подошел, она ни с кем не стала ничего говорить. Да, еще лицо у нее в крови было.

Я не знаю, кто она. Я не знаю, что с ней. Я ее не осуждаю. Я только смотрю на нее и сострадаю ей. Я думаю: «Что же с тобой, детка моя, случилось в жизни, что ты дошла до такого ужасного состояния? Ну что? Ну почему? Где же ты оступилась так? Когда же это случилось-то с тобой? Ну, ничего, не горюй, не горюй. Это не страшно. Страшно, когда падают и не встают. А когда встают и когда обращаются ко Господу за помощью, то всегда Господь приходит на помощь и всегда дает силы для того, чтобы преодолеть страшное уже не испытание, а падение».

Вот видите, все бывает в жизни. Один Господь знает: может быть, эта несчастная женщина, уже и сегодня вздохнула о Господе и переменила свою жизнь. Зо всяком случае, я от всего сердца ей этого желаю и молю Бога, чтобы Господь посетил ее.

Я только что говорю? Я говорю о том, что жизнь наша, переполнена очень тяжелыми переживаниями. Но одно дело, когда она переполнена переживаниями от грехов наших, а другое дело, когда она переполнена от того, что Господь призывает и что Господь крест посылает такой, какой тяжело бывает нести.

Вот нам стремиться нужно к тому, чтобы крест наших грехов, который очень, конечно, тяжелый и делается все более и более тяжелым, чтобы он благодатию Святого Духа очищал нас. Ведь вы же знаете, в молитве «Царю Небесный» такие есть слова: «Прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны». Ведь это же удивительно! «Везде Сый и все Собой наполняли!» - Господь, И в то же время мы призываем: «Вселися в нас и очисти нас от всякие скверны». Значит, - что? Значит, благодать Христова не везде находится? Значит, есть какие-то места, где благодати Святого Духа нет? Нет, такого места нет.... Изыдет дух его... в той день погибнут вся помышления его (Пс. 145:4). Он в каждом из нас. Но когда мы предаемся злу, когда мы предаемся

греху, то благодать Святого Духа как бы замирает в нас. Она остается в нас - она всесильна - но она как бь на время замирает. И тогда злой дух, злые искушения нас беспощадно истязуют.

Поэтому мы должны помнить, что никогда не может быть, чтобы Господь отступил от нас. Нет, благодать всюду. Но только - что? Воззовем ее. Будем обращаться к Святому Духу: «Прииди и вселися в ны и очисти ны от всякия скверны. И спаси, Блаже, души наша».

Потому что все пройдет, все... Скучно без Тебя, Господи, скучно жить. И когда, по своим грехам, отхожу от Тебя, то и жизнь не мила. Думаю: «Уж скорей бы душу взял Господь!»

Но Господь приходит - и тогда все веселится, И тогда все преображается!

Вот, дорогие мои, давайте учиться в тишине молиться Богу. Где бы вы ни были, чем бы вы не были заняты, душа ваша всегда должна быть той страною, где находится Дух Святый.

Да хранит вас Господь!

Слово о преподобном Серафиме Саровском

Я не знаю, все ли вы представляете, что такое вековечный сосновый бор, которому конца и края нет. Все ли вы представляете себе ту необъятную и необыкновенную тишину, которая царит в лесу. И вот, мысленно я как бы нахожусь в этой обители, где подвизался преподобный Серафим, иду по дороге в ближнюю пустыньку. Оттуда иду дальше, в дальнюю пустыньку. По дороге лежит камень, на котором молился преподобный Серафим. Спускаюсь вниз, где родник, который вырыл преподобный Серафим. Вхожу в этот родник, и ледяная вода благодатно освежает уже преображенное молитвою тело. Все чудесно. Мне особенно запомнилось это, потому что я духовно родился в Саровской пустыне.

Помню одну ночь: всенощное бдение, монастырское пение, восковые пудовые свечи, раку с мощами

Преподобного. А в душе - буря помыслов. Нет покоя. Смятение. Я еще был тогда совсем молодой. А становление духовной жизни - это второе рождение. И надо ли удивляться тому, что в этом втором рождении я духовно трепетал.

Я не мог находиться в соборе. Я вышел оттуда. Все темно вокруг. Безмолвный лес за оградой монастыря. Я сам не знаю, повинуясь какому голосу, вышел, быстро пошел. Я не знаю, что я тогда пережил. Я знаю только одно, что в тот момент я вернулся в храм и осознал себя христианином, сыном Православной Церкви, и предо мною открылся путь, единственный путь, которым я мог идти в жизнь. Плохо я шел этим путем, постоянно сбивался, но все-таки - единственным путем, другого пути у меня не было, и другому богу рук я не простирал.

И вот я думаю, - всегда Господь посылает знамение в жизни. Было время, когда нужен был русской земле преподобный Сергий. Он необходим был. Земля русская жаждала его. И русский народ жаждал духовного вождя своего. Но то время угасло. Россия шла к испытаниям, и нужен был уже другой голос - голос, не собирающий воедино монастырь, а голос, преобразующий всю нашу Родину в единый монастырь духа. Вот Господь и послал нам Своего тишайшего угодника преподобного Серафима.

«Благоуветливый глас словес твоих», - мы слышим в Акафисте. Все в нем было - тишина, покой. «Сладость словес твоих». Всех любовью объял. Никто от него тощ не уходил. Всех он принимал.

И вот созидание Духа Святого, Которого он назна-меновал в своей жизни, - это есть его наследство, переданное нам.

Обители нет. Не подумайте, что кто-то у нас обитель отнял, ибо это будет глубокая ошибка. Никто у нас не отнял. Мы сами ее закрыли. Наши руки дрожали, они были очень слабые, и мы не могли держать в руках своих ключ, духовный ключ от обители. Руки наши опустели, и стены монастыря опустели. Пусть никто не искушается мыслью, что кто-то что-то сделал. Пусть каждый из нас, пусть каждый русский человек задумается о том, почему это случилось, какое он участие принял в закрытии этого монастыря. И каждый справедливый человек скажет: мое духовное запустение - вот что закрыло ворота монастыря.

Но, с другой стороны, я думаю так: ворота монастыря закрыты, это верно, но ворота сердца нашего открыты. Ворота монастыря закрыты, мы к мощам преподобного Серафима не можем приклониться, но к мощам преподобного Серафима, живущего в нашем сердце, мы всегда можем прикоснуться, всегда к нему можем прильнуть и вместе с ним Благодатным Духом укрепиться.

«Созидайте Духа Святого». Созидать в чем нужно? «Амалика мысленного побеждая» - Амалика, т. е. искусителя мысленного побеждая, - «И Госповеди поя Аллилуйя». (Акафист преподобному Серафиму), то есть «Слава Тебе», и Господа прославляя. Вот путь нашей жизни: Амалика, т. е. искусителя, побеждая и славя Бога. Этим самым мы созидаем в себе Духа Святого. И Дух Святой освящает всю нашу жизнь. Он озаряет все уголки нашей личной жизни и всей нашей жизни общей.

Да будет этот огонек в сердце каждого из нас, и с этим огоньком мы выйдем из этого святого храма, подобно тому, как наши отцы уходили из храма с горящими свечами в особые дни богослужения.

Да хранит вас всех Господь!

в Община архимандрита Сергия (Савельева)

Община архимандрита Сергия (Савельева) образовалась в 1924 году. В нее вошло 17-18 чел., решившихся на то, чтобы жить "иной жизнью" - отличной от "мира", от мирских стихий, то есть жить церковной жизнью. Каждый из них интересен опытом совместного отвержения той жизни, где надо было приспосабливаться, лгать, говорить одно, а думать другое, или полностью предаваться атеистическому духу и жить бездумно, полагаясь на "родную всероссийскую коммунистическую партию большевиков". Кто же они, эти смельчаки?

1.Это Василий Петрович Савельев (в письмах чаще всего стоит В.; 1899-1977), в будущем архим. Сергий, глава общины. За его плечами было реальное училище, санитарный поезд на Восточном фронте, где комфортно воевали против Колчака, существуя "пошлой самодовольной жизнью" (с. 17) - этакий санаторий на колесах (плотная еда; песни; струнный оркестр; футбол и почти полное отсутствие раненых); работа в одном из кредитных товариществ; учеба в Институте слова, где закрепились отношения с одним из преподавателей - Валерьяном Николаевичем Муравьевым. Муравьев увлекался философией, хорошо знал русскую православную философию; после революции 1917 года пережил опыт, подобный опыту Достоевского, так как оказался в ситуации за 5 минут до расстрела. Близость смерти пробудила в нем более глубокое искание истины. Так начались закрытые семинары, которые продолжались более 3-х лет. Так пришло осознание ценности Православия, открылось единение Христа и свободы, ответственности за все происходившее в церкви. далее арест в 1929 году, лагерная жизнь на Севере, служение иеродиаконом и иеромонахом, с одновременной работой на шахтах, стройках и проч. Последние годы жизни архимандрит Сергий, будучи настоятелем, отвечал вместе со своей общиной за храм Покрова Пресвятой Богородицы, что в селе Медведково Московской обл.
2. Иеромонах Варнава (в миру Иван Михайлович Гоголев; упок. в 1933 году), из скита "Параклит", близ Троице-Сергиевой Лавры; с конца 20-х годов - духовник общины. Пережил раскол в церкви со словами: "Кто отходит от митрополита Сергия, тот отходит от Святой Церкви"; арест и ссылку на Север в 1929 году. Совершил монашеский постриг 3-х сестер из общины.
3. Лидия Николаевна Галкина (1900-1991), в замужестве Савельева (монахиня Серафима). Закончила Рижский политех, продолжила обучение в других институтах; посещала закрытый семинар Муравьева. В 1931 году приняла постриг от иером. Варнавы (Гоголева).
4. Екатерина Васильевна Савельева (Катюня), дочь Василия и Лидии Савельевых, родилась в 1927 году, врач по профессии. Упокоилась недавно.
5. Евдокия Петровна Савельева (до пострига все называли ее Душенька; монахиня Евфросинья; 1902-1979), младшая сестра архим. Сергия. Имела способность к пению; посещала закрытый семинар Муравьева. Арестована в 1929 году и выслана в Архангельск. Приняла постриг в 1932 году.
6. Петр Никитич Савельев, отец Василия и Евдокии (упок. в 1928 году).
7. Виктор Николаевич Галкин (Виктор), брат Лидии Николаевны Савельевой (в девичестве - Галкиной).
8. Всеволод Николаевич Галкин (Воля), брат Лидии Николаевны Савельевой (в девичестве - Галкиной). Был иподиаконом у епископа Могилевского Никона, позже помогал ему в ссылке на Кавказе. Умер от сердечного приступа (из письма от 17 октября 1928 года).
9. Агриппина Тихоновна Пониматкина (Грушенька; монахиня Вера; 1896-1969). Вошла в общину в 1931 году как няня Катюни. В юности жила в одном из женских монастырей. В 1932 году была пострижена в монахини, будучи в ссылке в Холмогорах Архангельской обл.
10. Ирина Ивановна Сорокина (Ирина; монахиня Надежда; 1904-1988).Считала своим призванием кинорежиссуру, познакомилась с будущими общинниками в закрытом семинаре Муравьева. Приняла постриг от епископа Марийского Леонида (Антощенко), будучи в ссылке в Ульяновской обл.
11. Наталия Ивановна Сорокина (Наташа; 1905-1987), сестра Ирины Ивановны. Готовилась поступать в художественное училище (ХТМ). Арестована в 1929 году и сослана в Ярославь, где арестована вторично и сослана на Север.
12. Анна Васильевна Сорокина (мама; мамка; Анна Васильевна; упок. в 1931 году). Мать Ирины и Натальи Сорокиных.
13. Юра Александров (1906-1943). Инженер-строитель. Арестован в 1929 году и сослан в Архангельск. освобожден в 1934 году, умер от туберкулеза.
14. Вера Георгиевна Александрова (монахиня Вера), мать Юрия Александрова.
15. Всеволод Иванович Шманкевич (Всеволод Иванович; 1892-1933). Поэт. Выслан в Ташкент в 1929 году. Умер в Ташкенте, очевидно, от тифа.
16. Архимандрит Федор (Олег Павлович Богоявленский; 1904-1943). Состоял в общине с самого начала. В 1930 году ушел из нее и принял монашеский постриг с именем Феодора, в честь преподобного Феодора Студита. Дважды был арестован. После первого ареста вновь сблизился с общиной. Погиб во время второго ареста (в 1943 году).
17. Ольга Павловна Богоявленская (Олюня; родилась в 1906 году), родная сестра архим. Феодора (Богоявленского). Была в общине с самого ее основания, но отошла от нее в 1934 году.
18. Иеромонах Никон (Сергей Петрович Преображенский; 1899-1961). Часто делился с общинниками церковными новостями; направил их в 1925 году в храм Святой Троицы на Варварке. Пострижен в монашество в 1947 году. Письма от него не приводятся. Предполагаю, что был другом общины.

В этой книге собраны письма, в которых отразилась жизнь людей, связанных общностью жизненного креста и светлой радости.

Много писем не сохранилось, так как условия жизни были сложными. Для частичного восполнения писем в книгу добавлены воспоминания.

Здесь читатель, может быть, найдет что-нибудь лестное для писавшего и осудит меня, обвинив в нескромности, и он будет прав. Но, может быть, читатель поверит мне, что я себя не вижу в этой книге. Смотрю на нее как бы со стороны и вижу в ней свидетельство о жизни людей, в которой жизнь каждого в отдельности, в том числе, конечно, и моя, не имеет ценности, и в то же время жизнь каждого в общности жизни всех, как думается, неповторима и многоценна.

Если читатель будет помнить об этом, то, может быть, эта книга побудит его кое о чем задуматься.

Архимандрит Сергий

Я тогда не понимал, и никто мне не разъяснил, что церковь, тело Христово, организм Любви, совершенна, а люди, составляющие церковное общество, порочны, и угасание веры Христовой происходит только потому, что церковные люди, и прежде всего церковная иерархия, «возлюбив нынешний век» (), почти забыли Христа. Все это, и больше этого, я и мои близкие поняли только тогда, когда вырвались на простор религиозно-философской мысли.

Войдя в нее, мы уже не сомневались в том, что Православие - сокровище нашего народа и что судьбы России неразрывно связаны с ним. Убедились мы, особенно через Достоевского, что, если угаснет Православие, которое почти тысячелетие, хотя и скудно, но все-таки питало жизнь народа, угаснет и Россия. Она сделается добычей других народов, которые останутся верными Богу, как бы Он ни открыл им Себя.

Безмерно дорого было и то, что изучение религиозно-философской мысли помогло нам раздвинуть искусственно созданные «законниками и книжниками» границы нашей Православной церкви и приобщиться к жизни Церкви в ее Вселенском значении. Словом, мы что-то нашли, и не что-то, а самое главное.

Убедились мы и в том, что, оставаясь сынами церкви, нельзя не возлюбить свободу жизни во Христе. Неразрывное соединение Христа и свободы было для нас открытием. Церковь была наша, так как мы были Христовы; и Христос был наш, потому что мы были сынами Его Церкви. Но Христос и свобода нерасторжимы, и поэтому свобода жизни во Христе стала природой нашей души. Речь идет, конечно, о духовной свободе.

Наши религиозные мыслители, сознавая, что из недр святой Церкви льется животворный источник, питались им, однако реальной жизни церкви они принять не могли. Они ходили вокруг церковных стен, стесняясь вовнутрь войти. Когда же входили, то были там отчужденными от других. Они сознавали, что отчуждение от народа в его повседневной религиозной жизни ненормально и пытались это отчуждение преодолеть. Но делали это не растворением себя в общецерковном народном теле, а путем установления общего языка с высшей церковной иерархией.

С этой целью в начале века по инициативе Д. С. Мережковского, В. В. Розанова и других даже было организовано в Петербурге, под председательством епископа Сергия (будущего патриарха). Религиозно-философское общество, целью которого стало искание путей сближения русской религиозной интеллигенции с Православной Церковью. На заседаниях этого общества делались всевозможные доклады, однако сближения между религиозно-философской интеллигенцией и церковной иерархией не получалось. Церковная иерархия просто не понимала, что волновало и что мучило совесть светских членов общества, а последние приходили в уныние, видя бесплодность своих, несомненно искренних, усилий найти общий язык с духовенством. В конце концов словопрения в этом обществе начальству наскучили, и оно было закрыто распоряжением митрополита петербургского Антония, а лучше сказать, обер-прокурора через него.

В Религиозно-философском обществе был диалог глухих людей, забывших своих родителей и свое родство. Одни говорили сами от себя, будучи убежденными в том, что говорят во имя Св. Церкви и мнили себя чуть ли не просветителями ее. Говорившие же от имени Церкви ждали от светских искателей истины, что они в конце концов преклонятся перед внешним авторитетом церковной иерархии, забывая о том, что внешний авторитет присущ только бездушным идолам, а с жизнью во Христе несовместим.

Такой печальный исход был неизбежен. Церковь не иерархия. Решать вопросы жизни церкви представители церковной иерархии, в каком бы достоинстве они ни выступали, могли только в меру осознания себя частью народного церковного тела. Но реально ощутимого тела во Христе не существовало. Была обрядовая, омертвевшая церковная организация. Поэтому жизнь ее часто была несозвучна духовному разуму Церкви, и действия ее проходили поверх общецерковного сознания, которое внешне было придавлено и даже подавлено.

Представительство церковной иерархии в Религиозно-философском обществе было важным на вид, но, по существу, мало чего стоило.

Светские члены Религиозно-философского общества считали себя выразителями духовных исканий русской интеллигенции. Это верно. Но интеллигенция - не народ. А нашу высшую интеллигенцию нельзя было назвать даже близкой народу, и язык ее был мало понятен ему.

Народ был привязан к церкви, и вся жизнь его проходила под ее покровом. Родился младенец - его крестили. Пришло время семейной жизни - венчали. На душе тяжело - шли в церковь, исповедовали свои грехи и принимали св. Тайны, ставили свечи перед иконами Божией Матери, святителя Николая или других угодников Божиих и вновь обретали духовные силы идти вперед.

Засуха поражала посевы - выходили в поле с крестным ходом, и уныние у них исчезало. Созревал урожай - освящали в церкви плоды, принося их Богу с благодарением. Ходили по монастырям, ублажали юродивых, блаженных, старцев.

А когда человек оскудевал от земной жизни и умирал, то его отпевали и ставили крест над могилой. Подходила «родительская» - все спешили в церковь помянуть умерших, а оттуда на дорогие могилы своих родителей, считая родителями не только тех, кто родил их, но и своих умерших детей. Наступало светлое Христово Воскресенье, и люди, восприняв ни с чем несравнимую радость победы жизни над смертью, снова устремлялись на кладбище, чтобы похристосоваться с умершими, как с живыми.

А где были наши интеллигенты? Они довольствовались умозрительным восприятием жизни Церкви. Для них внешнеобрядовая форма церковной жизни казалась слишком примитивной. Они хотя и тянулись к народу, но для большинства из них было чем-то непривычным и казалось даже унизительным зайти в церковь, подойти к образу Божией Матери, поставить свечу, встать на колени и искренно помолиться в толпе простых людей.

Они не поняли, что через слияние с жизнью простого народа, с его непосредственным и простым выражением веры и пролегал для них единственно правильный путь самопознания и служения народу и церкви. Только на этом пути они могли бы постигнуть глубинные нужды народной души. И тогда не надо было заниматься словопрениями с церковной иерархией. Она не устояла бы в своих окостеневших

обрядовых формах перед мощью духа народа, обретшего кровных выразителей своей святой веры во Христа и в Его правду на земле. Этими выразителями были бы лучшие представители церковной иерархии, задавленной синодальными вельможами, просвещенной части нашего русского общества и всего церковного народа.

Но этого не случилось. Основная часть нашей религиозно-философской интеллигенции выродилась в касту с барственным отношением к человеку в лаптях. Видя «железобетонную» стену, отделявшую сановную церковную иерархию от верующей массы, видя бездушие и духовное ослепление первых и забитость и в то же время детски чистое выражение своей отеческой веры вторых, наши интеллигенты устрашились этого разрыва. Они не поняли, что стена, разрезавшая наше церковное общество, призрачна, человекопорочна и является результатом оскудения добра в сердцах верующих людей, и прежде всего духовенства.

Наши интеллигенты, за очень редким исключением, не поняли, что их священный долг заключался в том, чтобы все свои от Бога данные таланты, а они были богаты ими, отдать на восполнение этого оскудения. Многим из них были глубоко приоткрыты тайны души человека, но, по собственному оскудению в добре, они от народа оторвались и, плавая в состоянии духовной «невесомости», оказались втянутыми в сопло европейской цивилизации. Там они прижились, и настолько, что потянули эту цивилизацию, часто в изуродованном виде, к себе на родину, пытаясь внедрить ее в душу простого русского человека, и этими бесполезными умствованиями только отравляли его национальное сознание.

Наши интеллигенты не поняли, что европейская цивилизация, хотя и имеет высочайшие достижения духа, являющиеся достоянием всех людей и всех народов, но в то же время имеет яд порока и греха. Обезвредить этот яд для себя, охранить от него душу русского человека и в то же время освоить общечеловеческие сокровища европейской культуры - вот это и было основным делом русской интеллигенции. Но для выполнения этого русская интеллигенция не должна была быть интеллигенцией, она не должна была это противное для русского человека наименование иметь. Ее вообще не должно было быть. Вместо нее должны были быть простые люди, которые полагали бы себя на служение друг другу, утверждая свою жизнь на евангельских основах Любви. Имея от Бога дар слова, они были бы неотрывны от народа. Их корни питались бы из божественных недр русской души. А эти недра, хотя и вмещают в себя вечные ценности европейской культуры, но в то же время содержат свои вечные ценности, которые являются божественным вкладом русского народа в общечеловеческую сокровищницу Духа. Но, увы, этот вклад все еще остается нераскрытым. И откроется ли? Что-то страшно…

Вспоминается случай из моей жизни. Известие о смерти патриарха Тихона я получил одновременно с В. Н. Муравьевым. Оно поразило нас обоих, но по-разному. Я заплакал, но не слезами уныния, а слезами глубокого горя, и поэтому слезы не помрачили мой ум. Слезы струились, и что-то безмерно-глубокое ощущалось мною тогда. Я понял, что в тот момент перевернулась последняя страница духовной жизни Церкви. Жизни загубленной, безвозвратно загубленной. Я плакал не о Тихоне, хотя его мне было очень жаль, а об истерзанной душе русского народа, которая была и моей душой.

В. Н. Муравьев с любовью смотрел на меня и тоже страдал, хотя слез у него не было. Но в ту минуту он, вероятно, впервые ощутимо осознал свое личное сиротство, сиротство всей старой духовной интеллигенции. Я заметил, что он глядел на меня не только с любовью, но как бы с некоторой завистью, так как я в своем горе был слит «с сотнями тысяч» москвичей, а он оставался как бы сбоку.

Когда наступил Октябрь - час суда, тогда скрытое стало явным. Церковная иерархия предстала в том виде, в каком она всегда и была, - внешне величавой, а внутренне жалкой и ничтожной. И наша религиозно-философская интеллигенция в минуту испытания также оказалась беспомощной, народу непонятной и ненужной.

Если бы церковная иерархия и религиозно мыслящая интеллигенция были органически связаны с народом, то не надо было бы и нам делать теперь «открытие» того, что заложено в самой природе Церкви и человека и что загублено. Вообще, многого не надо было делать, и не только отдельным людям, но и всему народу…

Отдавая полную дань уважения замечательным представителям религиозно-философской мысли, мы, рожденные в Октябре, не могли вполне удовлетвориться духовной пищей, - которую получили от своих старших наставников. Нас непреложно тянуло к первоисточнику, который был одним и тем же и для наших отцов, и для нас, - Святой Церкви. И как ни тяжела была для нас внешняя оболочка ее жизни, мы не испугались ее, вошли вовнутрь церковных стен, и не какими-то «прихожанами», а как «власть имущие», получив эту власть по дару Христовой любви.

Войдя в церковные стены, мы приняли на себя полную ответственность за то, что нас ожидало там.

Глава 2. Ночная служба в Грузинской церкви и поездки в Саров

Добрый Сергей Петрович часто делился с нами новостями из церковной жизни. Однажды он таинственно, как это было свойственно ему, сообщил, что знает храм, в котором под большие праздники совершаются ночные службы по афонскому уставу. Это нас заинтересовало, и под Крещение - в 1925 году - в одиннадцатом часу ночи пошли туда.

Недалеко от Варварских ворот, в тихом переулке, и доныне стоит чудный старинный храм Святой Троицы. В то время храм уже был закрыт. Только внизу, в полуподвальном помещении, где находился чудотворный образ Грузинской Божией Матери, еще совершались службы. Вот туда и привел нас Сергей Петрович.

В храм мы вошли во время литии. Низкий тусклый иконостас, низкие своды, сырые стены, маленькие окна под потолком, холод, дым - таковы были наши первые впечатления. Служил священник лет пятидесяти, лысый, немного опухший. Тонким хрипловатым голосом он старательно произносил ектеньи, и он же вместе с молящимися пел «Господи, помилуй» и другие песнопения, которые полагалось петь по уставу. Пели благозвучно, часто ошибались, но с вдохновеньем. После литии почти все свечи и лампады были погашены, и храм погрузился во мрак. Молящиеся - их было немного, человек тридцать - сели на скамьи и сидя слушали поучение, полагавшееся на этот праздничный день.

После чтения поучения и кафизм все светильники вновь были зажжены, и певчие дружно запели псалом «Хвалите имя Господне», и не в четырех стихах, как поется обычно в храмах, а полностью. В этот момент из алтаря вышел священник, держа в руке пук горящих свечей, которые были тут же розданы молящимся. В храме стало светло, тепло и богато. Большие восковые свечи пред иконами горели ярко; подсвечники блестели золотом; паникадило сияло от восковых свечей; тихо мерцали разноцветные лампады; белоснежные узорчатые полотенца нежно облегали темные лики старинных икон; лица молящихся светились радостью, а певчие дружно, обиходным московским распевом, продолжали петь стихи хвалебного псалма. «Иже порази языки многи и изби цари крепки», - пели вдохновенно на одном клиросе, и столь же вдохновенно продолжал другой клирос:

«Сиона, царя амморейска, и Ога, царя вассанска, и вся царствия ханаанска».

Окончив этот псалом, певчие с еще большим подъемом запели другой псалом, в котором повествуется о том, как велик и чуден наш Господь Бог. По окончании этого псалма пели величание. Последний раз величание пели все присутствовавшие в храме. Это был момент наибольшего молитвенного подъема. Было так радостно, так светло, так празднично, как бывает только на Пасху. Дальше следовало чтение Евангелия, в котором слова «Ты еси, Сын Мой возлюбленный» звучали как непреложная, божественная истина, озаряющая нашу жизнь и возводящая нас от земли на небо.

Во время чтения первого часа почти все светильники были погашены, и храм снова погрузился во мрак. Вокруг все стихло, и храм наполнился молитвою. Только ровный и спокойный голос чтеца нарушал благоговейную тишину и разносил по храму слова псалмов, которые сладко западали в размягченную душу.

Законы и понятия чувственного мира, которые обычно порабощают нас, куда-то исчезли. Вместо них раскрылись законы и понятия другой жизни, духовной. Христовой, которая вне времени и пространства и которая чудесно преображает всех, прикоснувшихся к ней чистым сердцем. «Яко тысяща лет пред очима Твоима, Господи, яко день вчерашний мимо иде…» - слышались в затихшем храме слова божественного псалмопевца. Так, в молитвенной тишине, закончилась праздничная утреня. Был ранний утренний час, хотя и было еще темно.

Искренняя молитва, простые люди, простое пение, теплый свет восковых свечей и лампад, уставный порядок, ночное время, полуподвальное помещение, напоминавшее время жизни первых христиан, - все это не могло не оставить в нас глубокого впечатления. Там теплился огонек искренней веры и любви. Этот огонек был очень слабый, но достаточный, чтобы около него остановилось немного путников, томимых духовною жаждой. В числе этих путников оказались и мы.

Впечатление от службы под Крещение было такое глубокое, что вопроса о том, каким образом совершится наше «воцерковление», для нас уже не было. Мы стали посещать этот храм и мало-помалу сжились с ним. В нем все было убого, нищенски и в то же время все просто, искренно и совсем необычно.

Войдя в храм, вы не увидели бы свечного ящика. А если вам нужны были свечи или просфоры, то вы могли свободно их брать со столика, на котором они лежали, опуская в кружку по своему усмотрению ту или иную монету. Электрический свет не бил вам в глаза, так как храм освещался только свечами и лампадами, которые в определенные моменты богослужения почти все гасились. Потом снова зажигались, в соответствии с церковным уставом. Всенощная заканчивалась чтением первого часа и оглашением преп. Феодора Студита, которое совершалось в западной части храма, у входных дверей, когда в храме горели только две лампады у Царских врат.

Нас, вошедших в общину, было семь человек. Некоторые из нас взялись помогать в хозяйственных делах, а другие стали на клирос, чтобы осваивать церковное пение. А это дело было нелегким. Гласов-то - восемь стихирных, да восемь тропарных, да восемь распевов канонов, да восемь прокимных. Всего тридцать два. А к ним надо прибавить еще целый ряд других обиходных напевов. Хотя руководителя у нас не было, но мы все-таки не утонули, и даже кое-чему научились, имея в руках ценнейшие сборники обиходных распевов Синодального издания.

Самое дорогое для нас было то, что мы вошли в строй уставной церковной службы с ее божественно-мудрой красотой. Под большие праздники совершались «всенощные бдения». Это означало, что мы начинали службу около десяти часов вечера и оканчивали в пять-шесть часов утра. Хотя внешнее убожество наших богослужений в такие праздничные дни было особенно очевидно, но мы его не видели. Теплота соборной молитвы все преображала, нищета раскрывалась богатством, а души наши преисполнялись светлой радости.

По окончании службы была братская трапеза. Она была убогая, так, кое-что, но и в ней сладость духовная была неизъяснимой. Она была отзвуком «вечери любви» первых христиан. Впрочем, нашлись люди, которые уязвились этим и позавидовали нам. Следствием этого было появление заметки в одной из центральных газет о том, что в такой-то церкви совершаются «объядения и упивания» и «как это нехорошо». Но это нас не смутило, и мы продолжали идти своим путем.

Одна забота - приободрить своих спутников.

27 июля 1926 г. Дорогая Душенька. В жизни часто так бывает: рассчитываешь, надеешься, и даже предвкушаешь удовольствие, а забываешь, что все это человеческое и что обстоятельства нашей жизни могут так сложиться, что от наших самонадеянных расчетов не останется и следа. Так и с нами случилось. Не знаю, известно ли тебе, что Олег сбежал с парохода на первой же пристани. Мы были так взволнованы этим событием, что ничего другого не могли придумать, как со второй пристани отправить на розыски его Волю. После этого происшествия все вплоть до Рязани были крайне опечалены.

Я даже заболел и вынужден лежать в душной каюте. Теперь у меня одна забота приободрить своих спутников. Мало-помалу это удается. Возвращение Воли с хорошими вестями всех успокоило. Особенно воспрянул духом Всеволод Иванович. На него нашло вдохновенье, и он целыми днями пишет стихи. Сегодня ночью будем в Муроме. Дальше наше путешествие будет посложнее. Немало грущу и о том, что ты, дорогая сестра, с нами не поехала.

Будь здорова. Твой брат В.

В Муроме мы должны были пересесть с парохода на поезд. В ожидании поезда вышли на привокзальную площадь, выложенную булыжником. В., сделав несколько неуверенных шагов, от острой боли в правом боку потерял сознание и упал лицом на мостовую. Тут же перенесли его в близлежащий дом. Там он пришел в себя.

Как мы ни убеждали его воздержаться от дальнейшей поездки, он не согласился с нами, и на другой день мы поехали дальше.

Поездом доехали до Арзамаса, а оттуда до Сарова оставалось 60 верст. Все шли пешком, а В., когда у него иссякали силы, садился на телегу, на которой были наши пожитки. Но от тряски на телеге боль не стихала, и В. кое-как снова брел за нами.

Переночевав в пути, мы поздно вечером на другой день пришли в Саров. Наступал праздник преп. Серафима. Монастырь был переполнен молящимися. Нам для ночлега отвели угол в трапезной, постелив на пол солому.

В. продолжал мучиться. Медицинской помощи оказать ему было нельзя, так как единственный фельдшер, бывший в монастыре, горько запил. Только на другой день приехала врач - монахиня из Дивеевского женского монастыря, и она определила, что у В. острый приступ аппендицита.

Как и полагается в подобных случаях, больному был предписан полный покой. Но на другой день был праздник преп. Серафима, и, когда совершался крестный ход вокруг монастыря, В. взял хоругвь-древко и пошел на крестный ход вместе с другими хоругвеносцами. Последний этап крестного хода приходился на довольно длительный подъем, который В. все-таки преодолел.

На следующий день врач-монахиня перевезла В. в монастырскую больницу, в Дивеево. Там мы прожили несколько дней и снова переехали в Саров, а оттуда, по истечении срока служебного отпуска, должны были возвратиться в Москву.

Из воспоминаний о. Сергия (В. Савельева):

Вернувшись из Сарова, я сразу же вынужден был лечь в больницу, называвшуюся «Утоли мои печали», старшим хирургом которой был дядя Лиды. Операцию по удалению аппендицита начали под местным наркозом. Но, обнаружив, что аппендицит гнойной формы, меня подвергли общему наркозу.

Все ли больные, находясь под общим наркозом, испытывают состояние падения в пропасть, за которой вновь открывается новая пропасть, за ней еще новая, и так целый ряд темных пропастей, через которые, задыхаясь, летит больной, - не знаю; но я испытал именно такое состояние. Падение из пропасти в пропасть производило на меня мрачное впечатление.

Конец же падения был поразительный. Когда я уже, казалось, изнемог, внезапно увидел перед собой образ воскресшего Христа во славе, излучавший небесное сияние.

Я был радостно поражен.

Но я был в таком состоянии, что не понимал, что окончилось и почему мне надо успокоиться. И когда участники операции стали что-то разъяснять, мне удивительно было слышать от них какие-то пустые, как мне казалось, слова.

Мы были в разных мирах Я ласково смотрел на них, как на детей:

«Что вы мне говорите, - сказал я им, - да знаете ли вы, что я пережил?»

И рассказал им, как все было…

Из воспоминаний м. Серафимы (Л. Савельевой):

Наступила зима 1926–1927 годов, а с нею мысли о новой поездке в Саров. Наша жизнь протекала в каком-то особом плане, глубоко отличном от того, какой был вокруг нас. Однако это было не совсем так.

Весной к нам с В. неожиданно, ночью, нагрянули с обыском. Тогда искали какие-то «адские машины». Все перерыли. Очень заинтересовались старинным, вынутым из сундука запором, который отпирался с мелодичным звоном. Попалась им и небольшая рукопись В. о первой поездке в Саров. Старший из двух агентов внимательно полистал ее и сказал, обращаясь к В.: «Завлекательный вы человек!»

Не найдя того, что искали, они ушли. Им было, вероятно, уже привычно врываться в комнату мирных людей, расшвыривать все и уходить, даже не извинившись.

Комната казалась оскверненной. В ней тяжело было оставаться, и мы вышли на Сретенский бульвар. Уже рассветало…

Хоть бы ты была со мною…

Москва, 16 июня 1927 г. Дорогая моя мамочка. Наконец-то Ирина и Олег едут в Саров. Может быть, поедет и В. Это выяснится сегодня. Ирина обещает об этом тогда тебе написать. Сборы были долгие и едва-едва увенчались успехом. Олег так поставил вопрос, что каждый из нас, если имеет хотя бы самую малую возможность, должен ехать, делая это и для себя, и для сохранения всей нашей семьи. На эту тему у нас был очень серьезный разговор. Он досидел у нас до четырех часов утра. Всего не напишешь, что он говорил, но говорил он очень умно и очень убедительно. Он поколебал во мне все сложившиеся планы на лето, но с болью в сердце я заявила ему, что все-таки не поеду.

Вчера утром Олег опять заходил к нам. И знаешь, мамочка, каждое его слово, как ножом по сердцу, резало меня. По его мнению, я и заниматься там могу продуктивнее, чем здесь. Были минуты, когда я готова была сдаться. Ушел он от нас радостный, очевидно, в надежде, что и я поеду. Сейчас я переживаю очень трудные минуты. Только и жду того момента, когда они уедут. Тогда все будет отрезано. Я была бы этому очень рада, если бы только сама не так сильно хотела ехать… в Саров.

Мамочка дорогая, хоть бы ты была со мною! Мне так сейчас грустно и тяжело. Уезжали бы они поскорее! Сейчас я занимаюсь, но не больше пяти часов в день. Господи! Только бы мне сдать экзамены.

Целую крепко. Твоя Наташа.

Ну и поговорили!

Мамка родная! Все эти дни я была в крайнем волнении, так как не могла решить вопрос о своей поездке в Саров. Сегодня утром решила не ехать, если, кроме меня и Олега, никто не поедет. Так я решила не потому, что придется ехать вдвоем с ним, а по более серьезным соображениям, о которых нет времени подробно писать. Но вечером пришли Олег, К. Г. и В. Ну и поговорили! Между Олегом и В. была борьба не на жизнь, а на смерть, и победил Олег. В субботу все едем в Саров.

Целую тебя крепко. Твоя Ирина.

Она сама стыдится…

25 июня. Дорогая мамка! Удивлю тебя сейчас ужасно: мы все - и Наташа с нами - подъезжаем к Сарову. Она сама стыдится писать тебе об этом, и потому пишу я. Подробно обо всем напишу из Сарова.

Твоя Ирина.

Меня уговорили ехать.

25 июня. Дорогая мамочка. Сначала читай открытку Ирины, но только не подумай, как пишет она, что я стыжусь тебе писать. Меня уговорили ехать. Книги я с собой взяла. Буду там заниматься. Как приеду в Саров, тут же напишу тебе обо всем. Думаю, что ты меня поймешь. Если сейчас меня спросить, как случилось, что я поехала, то я могу только сказать: не знаю.

Целую крепко. Твоя Наташа.

Мне бы только знать, что вы все здоровы и благополучны, тогда и я буду пободрее.

Великий Устюг, 30 декабря 1927 г. Дорогой В. Поздравляю с наступающим праздником Рождества Христова и с Новым годом Вас и Ваши семьи, малую и большую. Желаю благоденственного и мирного жития. Надеюсь, что и этот праздник пройдет так же радостно, как и в прошлом году, и радости, той самой радости истинной, я и желаю Вам больше всего. Отблеск этой радости есть и у меня здесь, и грусть отрыва от друзей не так сильно томит меня, потому что самое дорогое всегда со мною.

Все имеет свой смысл, и то, что пришлось мне поселиться в Устюге, также имеет свой особый смысл, и я не ропщу. Дело только во мне.

О себе что писать? Живу, и вовсе не так плохо. Город хороший, старинный. Много церквей. Есть и библиотека, для далекого города совсем неплохая. За себя не беспокоюсь. Спокойно смотрю вперед, в туманную даль. Слава Богу за все! Тревожит меня только моя мама, которая так много печется обо мне. Я был бы счастлив, если бы ее переживания со мной или еще что-нибудь другое оторвали ее от безбожия, в котором она коснеет, и привели ее к нашей Святой Церкви. Бывает ли она у Вас, и как, на Ваш взгляд, ее состояние? Как бы хорошо было, если бы Вы уделили внимание и помогли бы ей подойти поближе к Церкви. Я так боюсь, что без Церкви она совсем замучается.

Напишите о себе. Мне бы только знать, что вы все здоровы и благополучны, тогда и я буду пободрее. Передайте мой привет и поздравление всем от старших до младших поименно.

Да хранит Вас Господь. Вас и детей Ваших, больших и маленькую. О них думайте, о них молитесь, и меня не забывайте.

Остаюсь, любящий Вас

Сергей. Петрович.

Глава 3. Распад общины Грузинской церкви

Из воспоминаний о. Сергия (В. Савельева):

Грузинская община, членами которой мы стали, зародилась в 1924 году. Она состояла из нескольких семейств, живших в разных районах Москвы и объединившихся вокруг протоиерея Сергия Голощапова, бывшего ранее профессором Московской духовной академии. Эта община могла бы собрать верующих, живших в районе храма Грузинской Божией Матери и стать обычным приходом. Но протоиерей Голощапов ставил своей задачей не просто собирание прихода, а устроение его на основе церковного устава.

Однако воссоздание церковного устава в богослужениях не могло быть простым копированием того, что написано в уставе, так как для такого богослужения необходимы люди, не только любящие устав, но и живущие в соответствии с ним. А таких людей почти не было не только среди верующих людей, даже церковная иерархия забыла о том, что такое устав и к чему он обязывает.

Протоиерей Сергий Голощапов этого не понимал. Он был убежден, что уставное богослужение найдет горячий отклик среди верующих, и поддержка ему будет обеспечена. Но этому не суждено было осуществиться. Оказалось, что совершение уставных служб с «неуставными» людьми было таким трудным и неблагодарным делом, что даже и любители старины не проявляли рвения к тому, чтобы его поддержать. Они заходили в храм, выражали свое сочувствие ему, но далеки были оттого, чтобы разделить с ним его повседневные труды.

Заходили иногда в храм и те верующие люди, которые еще оставались жить в районе храма, но они также были вдали от общины, предпочитая посещать храмы, в которых богослужение совершалось более привычным для них порядком.

Единственными помощниками настоятеля в совершении уставных служб и в заботах о храме была небольшая группа молодежи. Но и она была связана с ним не столько внутренне, сколько внешне. Причина этого заключалась в том, что настоятель имел на жизнь церкви и на ее будущее безнадежно-унылый взгляд. Для него восстановление церковного устава было самоцелью.

Он смотрел на жизнь церкви, как на догорающую свечу, в горести склонив голову. Имея такой взгляд на жизнь церкви, он замкнулся в своих уставных увлечениях и своих духовных детей старался напитать тем же. Но его духовные дети были еще слишком молоды, чтобы удовлетвориться такой пищей. Для них само понятие «догорающей свечи» было чуждым. Догорать и чадить может все, но не Святая Церковь.

Для молодых самоцелью могла быть только жизнь во Христе. Восстановление же строго уставного богослужения было необходимо им лишь в той мере, в какой оно эту жизнь помогало утвердить.

Это разномыслие между протоиереем Сергием Голощаповым и наиболее жизнедеятельной частью общины с течением времени все более нарастало и углублялось. А так как протоиерей Голощапов не способен был преодолеть это разномыслие, то община была обречена на распад. Этот распад произошел довольно быстро и совершенно неожиданным образом.

6 (19) августа 1927 года, в день праздника Преображения, митрополит Сергий, замещавший тогда Патриаршего местоблюстителя, митрополита Петра, находившегося в заключении, обратился к верующим с воззванием, в котором признал ошибки, происшедшие от вмешательства церковной иерархии и верующих в политическую жизнь народа, и призвал церковь молиться о благоденствии Советской власти, дабы нам, верующим, иметь «тихое и безмолвное житие». Это воззвание породило в церковной жизни глубокое волнение.

Часть церковного общества осудила митрополита Сергия и откололась от него. В числе непримиримых противников его оказался и настоятель Грузинской общины протоиерей Сергий Голощапов.

Часть общины последовала за ним; другая же часть, которую составила наша группа, осталась верной митрополиту. Там, где Голощапов видел предательство церкви, мы видели необходимое мероприятие для оздоровления церковной жизни. Мы склонились перед смирением митрополита Сергия, которое он явил всем, и видели в нем достойного преемника первосвятителей московских. Мы чтили крест, который он принял на себя по долгу своего первосвятительства, и благодарили Бога, что в лице митрополита Сергия церковь обрела мудрого архипастыря, который вывел нас, верующих, на единственно правильный путь в наших отношениях с гражданской властью. Мы полюбили его, так как он снял с нашей совести камень, угнетавший нас, и обновленными, юными глазами взглянули на мир и на себя.

Восставшие же против митрополита Сергия считали его политиканом, руками которого гражданская власть разоряла церковь. Однако учинять раскол в церкви даже и в этом случае было недопустимо.

Да и что могли дать церкви те, кто откололся от митрополита Сергия? Несомненно, среди восставших против него было много хороших, честных людей. Я даже убежден, что их было больше, чем среди тех, кто остался с Сергием. Но что они могли дать верующим людям? Они полностью жили в прошлом, а между тем прошлое умерло, и никаких новых животворных идей, способных возродить церковную жизнь, у них не было.

Тем не менее они заслуживают уважения, как честные люди, оставшиеся верными своим убеждениям. Они знали, что их ждет безотрадное будущее, тем не менее не отвернулись от него, а мужественно испили горькую чашу, уготовленную им. Большинство из них погибло в ссылках и лагерях, а оставшиеся ушли в глубокое подполье.

Хотя высокие слова противников митрополита Сергия могли казаться, а многим и казались, заманчивыми, но нам они были чужды, так как молитва о тех, кто несет на себе бремя гражданской власти, является потребностью души христианина, не омраченной политическими страстями. Молитва угашает всякое зло, а зло было с обеих сторон. Молитва, конечно, искренняя, погашает прежде всего зло в том, кто молится, а победивший зло в себе раскрывает наилегчайший путь к тому, чтобы помочь и другому победить или хотя бы ослабить зло. Это одна причина.

Другая причина, побудившая нас сохранить верность митрополиту Сергию, заключалась в том, что мы не могли не поверить ему в его благих намерениях. Мы ждали, что за указом о молитве за гражданскую власть последует коренное изменение церковной жизни в соответствии с евангельскими основами. Однако мы в этом ошиблись.

Никаких добрых изменений в церковной жизни не произошло. Больше этого, после указа, почувствовав небольшое смягчение к себе со стороны гражданской власти, церковная иерархия вместо того, чтобы все силы отдать оздоровлению церковной жизни, качнулась в противоположную сторону. Это смягчение она приняла не для благоустроения находившейся в полном беспорядке церковной жизни, а для личного обогащения, которое увлекло ее на путь постыдного беззакония. Но это открылось для нас позже, когда мы вплотную соприкоснулись с жизнью церкви. В момент же издания указа мы о внутренней церковной жизни ничего не знали, и доверие митрополиту Сергию у нас было полное. Позже стало очевидно, что противники митрополита, не доверяя ему, были правы.

Однако их действия, нарушавшие единство церкви, все-таки оправдать нельзя. Недостойно было воздвигать смуту в церкви из-за того, что нас призывали к молитве. Чтобы это понять, не надо быть богословом, а достаточно иметь сердце христианина.

Итак, протоиерей Сергий Голощапов отделился от митрополита Сергия, установив духовную связь с теми епископами, которые были противниками митрополита. Это вынудило нас искать для себя новое прибежище. Прежде всего, нам нужен был другой духовник. Божиим промыслом им стал отец Варнава, монах из скита «Параклит» близ Троице-Сергиевой лавры.

Отец Варнава был старец небольшого роста, худой, с умными, светлыми, добрыми глазами и большой седой бородой. Он был до крайности прост и любвеобилен. Таких ангелоподобных людей мало на земле. Не раз братия скита просила его принять священство и быть духовником их, но отец Варнава всегда смиренно отказывался, выражая твердое желание окончить свою жизнь простым монахом. Суждение отца Варнавы в связи с расколом в церкви было такое:

«Кто отходит от митрополита Сергия, тот отходит от святой Церкви». Для нашего же церковного устроения он благословил нас обратиться к правившему тогда Московской епархией архиепископу Филиппу.

Мы так и сделали. Архиепископ Филипп встретил нас отечески, проявив большое сочувствие и понимание. На наш вопрос о новом храме он ответил: «Выбирайте любой храм в Москве, я вам помогу».

Он выразил желание повидать всех нас вместе. Наша встреча произошла в квартире у Ирины с Наташей на Арбате в Плотниковом переулке. В знак своего расположения к нам он благословил нас «параманом». Так называется небольшой плате изображением Креста Господня и со словами: «Аз язвы Господа нашего Иисуса Христа на теле моем ношу». Этот плат возлагается на человека при пострижении в монашество и носится монахом под одеждою на спине. Это благословение для нас было очень дорого и удивило нас.

Итак, мы стали искать по Москве новый храм для себя. Тогда было много храмов, и выбор был большой, но нам нужен был такой храм, в котором мы могли бы сохранить свою целостность и в то же время не нарушить жизни того прихода, который был при храме. После тщательных поисков мы выбрали маленький храм святых бессребреников Космы и Дамиана в Старопанском переулке на Ильинке.

В 20-х годах при строительстве большого соседнего дома колокольня и половина этого храма были разобраны, так что стена новой постройки стала одновременно западной стеной храма. После такой «реконструкции» храм приобрел вид часовни.

Этот храм по своему убожеству даже превосходил храм Грузинской Божией Матери. Если там все-таки теплилась жизнь и туда все-таки заходили богомольцы, то в Старых Панех все было мертво. Настоятелем храма был отец Петр Архангельский, пожилой протоиерей старого времени, благообразной внешности, степенный, умный и честный. Был и захудалый дьякон, а также старушка-просфорница, маленькая, согнутая вдвое, с раздвоенной губой.

В тот храм никто не ходил, да и некому было ходить. В былое время приход храма составляли владельцы и служащие частных торговых и промышленных контор. Но исчезли конторы, исчезли и люди, обслуживающие их. Казалось, надо было бы исчезнуть и причту, но, верный своему долгу, протоиерей Архангельский терпеливо оставался на своем посту. Сколько таких честных людей не сходило с «капитанских мостиков», когда «корабли» их тонули, об этом ведает один лишь Бог.

Протоиерей Архангельский встретил нас приветливо, но с некоторым удивлением. Он уже привык к угасшей жизни храма, и ему не верилось, что такие юные, какими были мы, пришли в храм с серьезным желанием трудиться.

На новом месте мы тщательно сберегли то лучшее, что дала нам Грузинская церковь, и в то же время обрели большую свободу. Исчезло и разномыслие. Если в Грузинской церкви с приходом нас общинка стала разношерстной, то в Старых Панех образовалась общинка, хотя и крошечная, но единодушная. - К этому времени «Параклит» был закрыт. В момент закрытия нам удалось вывезти отца Варнаву к себе и даже предоставить ему отдельную комнату.

Переехав к нам, отец Варнава стал членом нашей духовной семьи. К сожалению, он не мог быть нашим духовником, так как не имел сана священника. Мы не раз просили его принять священство, но он по-прежнему уклонялся. Об этом знал архиепископ Филипп. Однажды он вызвал его к себе и с первых слов сказал ему:

Тебе, старец, надо принять священство. Отец Варнава пал ниц и со слезами ответил:

Благослови, Владыко, на послушание.

Весть о том, что отец Варнава принимает священство, вся наша семья встретила с великой радостью, и не только наша семья, но и многие духовные дети и почитатели, которые были у него тогда в Москве. Посвящение отца Варнавы в сан дьякона совершил архиепископ Филипп в нашем убогом храме; рукоположение во иерея - в Дорогомиловском соборе.

Никогда в стенах этого величественного, ныне разрушенного собора не совершалось посвящение такого старца-пустынника, каким был отец Варнава. Никогда отец Варнава не предполагал, что настанет день, когда Господь призовет его к священству не для служения в скиту среди своих собратьев-монахов, а для служения в гуще мирской жизни. «Кто разуме ум Господень и кто советник Ему бысть».

Олюня не знает своего родного дома.

Москва, 25 мая 1928 г. Дорогая Олюня. Дошла очередь и Вас провожать. Прежние проводы были радостные, так как было ясно, что пройдет лето, и отъезжающие вновь вернутся в своей дом. У нас ведь есть маленький, бедный и плохо еще устроенный дом, но дом наш родной, который для нас краше всех дворцов мира.

А Вас грустно провожать. Вот Вы уедете, где-то будете жить, а вернетесь ли? Вдруг там где-то Вы увидите богатые хоромы других и прельститесь ими, а о далекой, убогой нашей хижине забудете. Вы считаете это невозможным. А так ли это?

Вдали от нас, в уединенье, пристальнее посмотрите вокруг, глубже прислушайтесь к тому, что внутри Вас, и подумайте о том, где Ваш родной дом. Так поживите подольше, и тогда, Бог даст, такие грустные мысли нас тревожить больше не будут. Пишите. Может быть, и я соберусь еще Вам написать.

… А в глазах идут частые зеленые круги…

Москва, 14 июня 1928 г. Милая Наташа. Итак, разъезжаются почти все. Как ни странно, а я одиноким себя еще не чувствую. Точно кто-то у меня еще здесь остается, а кто или что - я и сам не знаю.

Вы спросите: чем я занят? Ответ один: думаю, только и делаю, что думаю, и все - о «мировых вопросах». Это было бы неплохо, если б только не острое недомогание, которое я почувствовал особенно сильно за последние дни. Болит голова, болит грудь, а в глазах идут частые зеленые круги. Во всем теле слабость, так что еле двигаюсь. Поглядел как-то на себя в зеркало и ужаснулся зеленый! А мысли все те же…

Горе мое стихнет, если я буду поближе к другим людям, когда они страдают.

Здравствуйте, дорогая Ирина. Сегодня первый день, как я в С. Тоска, смертельная тоска! От нее мне теперь, кажется, никуда не скрыться, а если ее у меня отнять, то во мне будет ужасающая пустота. Здесь тихо, и я одна.

Вчера в комнату папы я не входила, а ночью долго не могла заснуть. Мне все казалось, что папа у себя, что у него горит огонь, и он читает или заснул, но забыл погасить огонь, и что мне надо пойти и погасить. Однако я не пошла, потому что знала, что его там нет и что он умер. Вы только подумайте: я его никогда больше не увижу, никогда не скажу ему ни одного слова, никогда он ласково меня не встретит, как бывало ласково встречал. Как тяжко об этом подумать. В этом горе одна опора - моя вера.

Сегодня двадцатый день со дня смерти папы. Вчера была заупокойная всенощная. Сегодня после обедни к нам зашел один из самых близких папе людей. Войдя в комнату папы, он долго плакал. Желание его утешить заставило меня забыть, что он плачет о том же, о чем плачу и я.

А вечером одна молодая женщина рассказала мне о своей горькой жизни. Она легкомысленно вышла замуж пять лет назад, и все эти годы были для нее одним лишь страданием. Слушая ее, я переживала ее горе и снова, хотя и на короткое время, забыла о себе. Эти два случая дали мне надежду, что горе мое стихнет, если я буду поближе к другим людям, когда они страдают.

А как Вы живете? Как устроились в Задонске? Напишите обо всем подробнее и откровеннее. Хотя о последнем обычно не просят. Это бывает само собой. Бывает так: скажет другой всего несколько слов, а делается сразу близким. Так случилось и между нами. Я даже плохо помню, что Вы мне говорили, когда мы шли в музей, но только я тогда же заметила, что к тому доброму чувству, которое у меня было к Вам, прибавилось что-то самое главное и дорогое, что сделало Вас очень близкой мне.

Крепко целую. Душенька.

Глава 4. Ночь безлунная и рассвет

Из воспоминаний о. Сергия (В. Савельева):

В Грузинской церкви и в Старых Панех уже было ясно, что путь «воцерковления», который вытекал не только из нашей духовной потребности, но и был подсказан изучением русской духовной культуры, был верен. Он дал нам неоценимую возможность непосредственно воспринять весь круг уставных церковных служб, и в частности таких праздничных служб, как Рождество Христово, Благовещение, Преображение, Пасха, Троица и другие, а также службы Великого поста, Страстной недели.

Все это питало нас в такой мере, в какой никто и ничто не могло бы напитать. И в то же время путь «воцерковления» возбудил в нас жажду приобщения к наследию, которое оставили нам такие древние отцы и учители Церкви, как Макарий Египетский, Исаак Сирский, Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Симеон Новый Богослов и другие.

В итоге получился довольно слаженный строй жизни. Он включал в себя и непосредственный опыт духовной жизни в молитве, и углубление в духовно-аскетическое наследие древних святых отцов, и дальнейшее освоение нашей русской духовной культуры. Весь этот строй крепко увязывался, и отдельные части его хорошо оплодотворяли друг друга через нашу общую жизнь. Словом, казалось, мы крепко стояли на ногах, и все, совершавшееся на наших глазах в общественной жизни, мы воспринимали с мудростью, которая едва ли могла быть открыта каждому из нас в отдельности.

Но и на новом месте враг рода человеческого позавидовал нам, и однажды на нашу крохотную общину обрушился удар: пятерых из нас арестовали. Это случилось в ночь на 29 октября 1929 года. Арестованы были и отправлены в Бутырскую тюрьму отец Варнава, Душенька, Наташа, Юра, В.

… Бережно опустил ее руку…

Я находился в комнате своей сестры, Душеньки, на Никитском бульваре, в доме 7, а Душенька была в квартире моей семьи. Среди ночи - стук. Открыл дверь. В комнату вошли двое вооруженных людей. Спросили: кто я? Я ответил.

А где же Ваша сестра?

Я пояснил. Тут же один из них куда-то ушел. Минут через пятнадцать вернулся и объявил:

Я должен произвести у Вас обыск.

После обыска, который был для него, конечно, совершенно безрезультатен, я услышал:

Одевайтесь. Вы поедете со мной.

Поехали. Из окна легковой машины я пытался определить маршрут путешествия. Лубянка? Нет. Бутырки? Нет. Куда же везли? Потом стал догадываться, что везли по направлению к Земляному валу. Неужели домой? Несомненно. Машина завернула в Гороховский переулок и остановилась у нашего дома. Поднялся по лестнице. Входная дверь была раскрыта. Вошел. В большой комнате сидели все мои семейные, отец Варнава и вооруженный чужой человек, а у дверей стоял охранник. Было тихо. Все молчали. Двухлетняя Катюня спала в постельке… Изумление и радость охватили меня, когда я увидел своих. Все было ясно. Оказалось, меня привезли домой для размена на Душеньку, которую должны были арестовать по месту ее жительства так же, как и меня.

Несколько минут задержки, и слова, обращенные к Душеньке:

Собирайтесь.

Душенька встала, выпрямилась, положила правую руку на пояс и посмотрела на чужого человека. Ее взгляд выражал решительность, независимость и достоинство. В этот момент я подошел к ней и бережно опустил ее руку, как бы призывая ее к сдержанности и благоразумию. Простились. Ее увезли.

Другой чужой человек предъявил мне листок бумажки, на котором главное было в словах: обыск, арест. А внизу факсимиле: Ягода. Такая же бумажка - отцу Варнаве.

Собирайтесь, - сказали нам.

Простились… И вот мы с отцом Варнавой в машине заграничной марки с блеском мчимся по затемненным улицам Москвы, но тут уже было ясно - в Бутырскую тюрьму.

Бесшумно, мгновенно, едва машина подъехала, ворота тюрьмы распахнулись. Въехали. Ярко освещенный подъезд. Тяжелая дверь. Вошли. Большое помещение, как фойе театра, переполненное людьми. На правой стороне находились ряды с вешалками, и люди, большей частью женщины, отделенные барьером от нас, очень расторопно принимали одежду арестантов. Тут же арестованные быстро соединялись в группы и под охраной уходили куда-то вверх по лестнице.

Разделись. Новая группа с отцом Варнавой быстро отделилась и ушла. Еще группа. Я оказался в ней. Поднялись. Коридор, 78-я камера. Железные запоры дрогнули, дверь отворилась, - я в камере.

Камера была переполнена. Свободное место было только у «параши», и оно стало моим. За стенами тюрьмы осталась еще теплая темная Москва, а нас поглотило ненасытное чрево тюрьмы.

Из воспоминаний м. Серафимы (Л. Савельевой):

Не отрываясь, смотрела…

29 октября. Память св. мученика Лонгина-сотника. В этот день читается Евангелие о страстях и распятии Христа.

Не очень поздний вечер. Военные. Обыск в комнате отца Варнавы. Мы с Душенькой в другой комнате, на молитве. Читали молебный канон Божией Матери.

Кончился обыск и в нашей комнате. Потом ходили куда-то звонить. Вернулись и сели в ожидании. Это тянулось довольно долго. Но вот вошел В., а за ним провожатый.

Отец Варнава всех нас благословил, и мы простились. Первую увели Душеньку. Потом отца Варнаву и В., через двор к улице, где ждали машины. В пролете лестницы я поднялась к открытому окну, не отрываясь смотрела, пока они были видны.

Рано-рано утром пришла Ирина со словами: «Маленькую Наташу и Юру ночью увезли».

14 ноября 1929 г. Родной В. Мы надеемся на Бога и Его милость Не грустим и ждем твоего возвращения. Мама и близкие заботятся о нас от всей души. Обо мне не беспокойся. Первые дни было немного тяжело, да еще Катюня прихворнула. В субботу была в Петровском10. Помолилась и успокоилась. Будь бодр и ты, родной. Господь да сохранит тебя и всех нас.

Твоя Лида.

Любимые мои. Бодрствуйте!

30 ноября 1929 г. Если бы вы знали, какую радость принесли мне ваши письма, которые я получил вчера. Десятки раз я их перечитывал, перечитываю и сегодня, и все с тем же чувством радости. У нас нет ничего, кроме Христовой любви, но эта любовь и есть то, что единственно нужно нам в этой жизни. Возложим же все свое упование на Господа. Господь сохранит всех нас. Любимые мои, бодрствуйте!

Поздравляю вас всех, дорогие мои, с именинницей. Где бы я ни была в этот день - сердцем я буду неотлучно с вами. Я чувствую себя спокойно и очень благодарна вам за то, что вы в этом не сомневаетесь. Очень соскучилась о вас. Спасибо за заботы и память обо мне. Целую всех.

Душенька

Из воспоминаний о. Сергия (В. Савельева):

- За что же Вас осудили?

- За грехи.

Камера, в которой оказался я, была довольно большая, примерно 120 квадратных метров, может быть, немного больше. Посредине камеры был кирпичный столб. Вокруг столба и вдоль стен - сплошные нары, между нарами очень узкий проход. Количество арестантов в камере постоянно менялось. Одних уводили, других приводили. В отдельные дни камера переполнялась в такой степени, что лежать на нарах можно было только на одном богу и, чтобы перевернуться на другой, надо было приподняться из ряда слитых между собою тел, перевернуться и опуститься на свое место, но уже на другом боку.

Жизнь камеры протекала интенсивно. Часто открывалась дверь, оглашалась фамилия, и арестант следовал или на допрос, или для перевода в другую камеру, или по приговору в место заключения. Когда уводили из камеры, то в ней происходило передвижение. Освобождавшиеся лучшие места тут же занимали те, кто был у «параши». Вводили новых заключенных. Растерянно взглянув на всех, они занимали соответствующие места.

Камера была наполнена самыми различными людьми. Уголовников почти не было. Большинство были люди интеллигентные. В то время проходила борьба с «вредителями», и поэтому в камере находилось много инженерно-технических работников. Среди них были металлурги, работники авиационной, бумажной промышленности и другие. Помнится, главный инженер бумажной промышленности, вернувшись однажды с допроса, с отчаянием и в то же время с каким-то странным облегчением сказал мне доверительно:

Подписал, все подписал, нет больше сил.

Помнится инженер авиационной промышленности, фамилия его была, кажется, Пушкин. Будучи в тюремном дворике на прогулке, он был вызван и, уходя, сказал не столько мне, сколько себе:

Кажется, рано.

Он ждал расстрела. Помнятся и другие.

Все насельники были дружелюбны друг к другу и откровенны, потому что, вероятно, никто из них серьезно не понимал, что с ним произошло и что его ожидает.

Пришлось мне встретиться в камере и с церковными людьми, их было двенадцать человек. Все мы, служители церкви и верующие, в совокупности отражали печальное положение, которое было в православной церкви. То было время ожесточенной борьбы части церковного общества с митрополитом Сергием. Эта же борьба вспыхнула и у нас, как только мы освоились друг с другом.

Почти все священнослужители, находившиеся в камере, были противниками митрополита. Наиболее решительными из них были двое: молодой священник отец Петр из храма на Воздвиженке и отец Н. Дулов, происходивший, как он говорил, из княжеской семьи. Срединное положение занимал архимандрит Даниловского монастыря Стефан. Быть противником митрополита Сергия в то время было соблазнительно, так как в представлении многих людей он был предателем церкви. Естественно, ведя борьбу с «предателем», они мнили себя исповедниками веры. Однако с этим трудно было согласиться, и мне пришлось разъяснять им, что они глубоко заблуждались и что митрополит Сергий - мудрый и достойный руководитель церкви. Эта точка зрения им очень не нравилась, и так как они были бессильны разумно и православно защищать ее, то обычно переводили вопрос о жизни церкви с идейной высоты на личную почву, стремясь опорочить митрополита Сергия, утверждая, что он издал свой указ о поминовении властей ради обеспечения своей безопасности и получения всяких благ в личной жизни. Доставалось и мне от них.

Вам-то что, - обычно слышал я, - Вы с митрополитом. Вы для власти свой человек, Вас скоро выпустят. Вот наше дело - другое.

Смысл этих слов был ясен, и я думал: «Вдруг меня действительно выпустят?» Признаюсь, эта мысль для меня не была приятна. «Пусть лучше их оправдают, а меня осудят; или пусть меня осудят строже, чем их».

А тут еще так случилось, что Н. Дулову приговор был объявлен раньше, чем мне. Он был осужден на три года заключения в лагерь. Как я тогда жалел, что не я был на его месте, и мне очень грустно было слышать от него на прощанье такие слова:

Вам-то что! Вы для них свой человек. Вас выпустят. Однажды ночью я был вызван на допрос. Охранник привел меня в камеру следователя. За столом сидел средних лет человек, как будто бы по национальности латыш. Вид его был угрюмый и очень сонный. Предложил сесть за стол против него. Обычные анкетные вопросы, после которых ему не о чем было со мной говорить.

Вы были в церкви в Старопанском переулке?

А зачем Вы устраивали собрания у себя? Я пояснил.

Но ваши собрания проходили конспиративно.

Почему? - спросил я.

Вы выставляли на окне особый знак, по которому ваши знали, можно ли зайти к Вам или нельзя.

Я с удивлением посмотрел на него и сказал, что и в мыслях у меня этого не было. Задал еще несколько вопросов. Вопросы были случайными. Да другими они и не могли быть. Но надо было о чем-то говорить, вот он и говорил. Допрос продолжался недолго, может быть, минут пятнадцать-двадцать. По окончании его охранник снова водворил меня в камеру.

Спустя недели три следователь меня еще раз вызвал, но допрос был еще более скучный, а следователь еще более сонный. Допрос продолжался минут пять. В конце допроса он предложил мне подписать протокол. В нем ни одного имени не было и были лишь общие фразы, так что я спокойно его подписал.

С первых дней заключения мне очень хотелось знать судьбу близких. Каждый день нас, насельников камеры, выводили на так называемую оправку. Спустя несколько дней, возвращаясь в камеру, я неожиданно увидел Юру, которого стриг парикмахер у двери его камеры. Таким образом, место оправки было для нас общим, и это помещение дало нам возможность установить связь друг с другом.

Стены помещения, куда приводили нас, были исписаны фамилиями, какими-то загадочными фразами и знаками. Несколько дней и я на стенах делал кое-какие записи в надежде, что Юра опознает их и отзовется. Действительно, через несколько дней я увидел на стене ответ Юры, в котором он сообщил, что находится в соседней камере. Но на стене можно было писать только лишь отдельные слова, а хотелось большего.

Место оправки было разделено стеной на две части, но двери не было. Проем был такой высоты, что можно было, слегка подпрыгнув, ухватиться за верхнюю планку и повиснуть на ней.

Я написал небольшое письмо и, придя на оправку, подпрыгнул - как бы стал заниматься гимнастикой - и в это время незаметно положил свое письмо на перекладину. Юре же сделал пометку на стене: «Занимайся гимнастикой». На другой день я своего письма на перекладине уже не обнаружил. Возник вопрос: кто взял? Юра или кто другой? Но на следующий день недоумение рассеялось. Подтянувшись по обыкновению на перекладине, я нашел ответное письмо Юры. С этого дня у нас было постоянное письменное общение, но оно никакого отношения не имело к тому «делу», по которому нас арестовали, и только потому, что фактически никакого «дела» и не было.

В конце декабря я заболел ангиной, и меня перевели в больничную камеру. Через несколько дней вызвали и прочли бумажку, в которой заключался приговор: пять лет заключения в исправительно-трудовом лагере. Это было поздно вечером, уже ночью. Кругом была мертвая тишина. Сердце болезненно сжалось, и тут я впервые, может быть, реально ощутил, что власть есть власть и что она с человеком может сделать все, что захочет. Было очень сиротливо на душе. Сверлила мысль: пять лет. Лет, а не дней. Ярко ожили во мне имена самых дорогих моему сердцу людей. Между ними и мною впервые ощутимо опустилась преграда. Ночь прошла томительно. Но к утру я снова был бодрый. Меня сильно потянуло в свою камеру, и, по моей просьбе, меня вернули в нее. Там я еще застал старых обитателей, хотя и не всех. Один из них, иеродиакон Серафим, увидев меня, поспешил сказать мне, что его осудили на три года в лагерь. Сказав это, он безнадежно покачал головой.

Не горюйте, Бог не без милости, - сказал я ему.

Хорошо Вам так говорить, - ответил он, - Вы в ином положении, Вы с митрополитом, они это знают и Вас выпустят.

Я против митрополита, и за это меня осудили.

Когда же он узнал мой приговор, то изумленно воскликнул:

Как так? За что же Вас осудили?

За грехи, - ответил я.

Из воспоминаний м. Серафимы (Л. Савельевой):

Сразу же включилась в наши хлопоты.

Бутырки. Передачи. Первые весточки - открытки. Нам можно было писать им. Они же могли это делать только раз в неделю.

На передачи у нас была очередь - из нас, оставшихся. Один раз пришла записка: «Передачу получила. Сорокина за Савельеву». Это был день всеобщей радости от известия, что Душенька и Наташа вместе.

Наташе приговор вынесли первой. Ей дали, как тогда говорили, «минус шесть», и выпустили из тюрьмы. Сразу же она включилась в наши хлопоты и передачи, пока не наступил крайний день, данный ей для отъезда.

О приговоре В. первой узнала Наташа и позвонила мне. Пять лет. Казалось, кончилась жизнь.

Пойте, пойте, дорогие…

Утро первого дня пребывания в Бутырках. Открылась дверь. «Поверка», - крикнул женский голос. Все вскочили.

Вставайте, вставайте, - сказали нам с Наташей.

Мы встали. По камере шел какой-то мужчина. Дошел до стола (стол стоял в конце камеры), повернулся и ушел. «Вероятно, пересчитал, не сбежал ли кто», - подумала я.

В этот день кого-то взяли с вещами. Освободились две кровати их предоставили нам с Наташей. Кровати были откидные, как раскладушки. Итак, началась новая жизнь… «Поверка», «на оправку», «завтрак», «прогулка» и т. п. По правде сказать, «режим тюрьмы» меня не отягощал. Самое главное, я могла выспаться, что я и сделала в первые же дни своего пребывания там. Единственно, что меня очень беспокоило, это разговоры о том, что в мужских камерах было очень плохо. Обычно эти разговоры были после прогулки, потому что некоторые женщины переписывались со своими близкими, которые пребывали на мужской половине. Хотя я очень верила, что у нас будет как-то по-другому, но мысли о В., отце Варнаве и Юре тревожили меня, и на сердце порою было очень грустно.

До нашего прихода в камере было сорок человек «уголовниц» и пять политических. В течение двух-трех дней состав изменился. Почти все были сост. 58–10 или 58–11. Говорят, что уголовницы вели себя ужасно. Вплоть до того, что как-то надзирательницу, открывшую дверь, ударили по лицу крышкой от «параши». За это строго была наказана вся камера.

Итак, камера после такой шумной стала тихой. Надзирательницы были очень довольны нами, приносили нам иголки, нитки, опускали письма, а когда брали кого-нибудь на этап, то даже оплакивали.

Состав камеры был разный, немало было верующих. Уже в один из первых дней мы, собравшись в кучку, стали тихонько петь. Кто не знает «Не имамы иныя помощи…», «Под Твою милость…» и т. д. Были хорошие голоса, особенно два альта. Одна из них была послушницей какого-то монастыря, лет 17-18-ти (позднее она «канонаршила» многое на память), а вторая была работница какого-то завода. Однажды кто-то заметил, что в «глазок» смотрят. Мы замолкали и вдруг услышали голос:

Пойте, пойте, дорогие. Я вам постучу, если нельзя будет.

С этих пор мы уже не стеснялись. Всенощная, обедница, акафист (на память): Сладчайшему Иисусу, Матери Божией, преп. Серафиму (на распев), Михаилу Архангелу, Георгию Победоносцу. Конечно, это было не сразу, и не в первые дни, а постепенно. В основном состав задержался, так как многие долго не получали приговора.

Через две недели Наташе принесли приговор - «минус шесть». А на следующий день ее вызвали с вещами. Дня, кажется, через два-три принесли приговор и мне - «высылка в Северный край сроком на три года»…

Из воспоминаний м. Евфросинии (Е. Савельевой):

Сон Душеньки

Однажды после завтрака мне захотелось отдохнуть. Обычно в это время я никогда не отдыхала, а тут потянуло ко сну. Я прилегла и сразу заснув, увидела такой сон.

Я вошла в храм Космы и Дамиана с западной стороны, хотя она, являясь стеной соседнего большого дома, входа в храм не имела. Как я вошла, не помню. Передо мной был алтарь, а понаправлению ко мне шла процессия, в которой был о. Варнава, В. и еще кто-то. Над головами они несли четырехугольный плат. Потом мне объяснили, что это Покров Божией Матери. Приближаясь ко мне, они немного расступились, давая и мне место под платом, и пошли с пением молитв по направлению к алтарю, который был открыт…

Я очень редко видела сны, а когда видела, то значения им не придавала. Но этот сон произвел на меня большое впечатление. После него всякое беспокойство о своих у меня исчезло. В душе воцарились мир и даже радость.

В дальнейшем много было всяких трудных и даже тяжелых переживаний, но смятения в душе я уже не ощущала. В глубине души я всегда чувствовала, что все в нашей жизни совершается по Божией воле и под Покровом Божией Матери, а горестные переживания других стали близкими мне.

Из воспоминаний и. Веры (А. Пониматкиной):

Вид ее был очень смиренный: в беленьком платочке, а пальто у нее было выцветшее и потертое…

В ночь на 7 мая я видела такой сон. Ко мне в комнату вошла женщина с девочкой. Подошла ко мне и ласково сказала:

Я прошу тебя пойти к моим близким и помочь им. У них есть маленькая девочка, и им нужна няня духовной жизни. Я удивилась и спросила:

Матушка, а откуда Вы знаете, что я духовной жизни?

Я вас всех знаю, - ответила она. - Вот мать Варвара не послушала меня и ушла от моих, а теперь очень сокрушается.

Матушка, а почему Вы сами не живете у них? - спросила я.

Я у них живу, но няней я быть у них не могу.

А я в ответ:

Матушка, Вы сами видите, что я больная.

С тебя там много не спросят. Только чистоту соблюсти, - ответила она.

Потом вышли мы с ней из дома и пошли по тропинке. Девочка тоже была с нами. Дорогой она продолжала уговаривать меня, чтобы я пошла к ее близким, и говорила так ласково и смиренно, что нельзя было ее не послушать.

Матушка, а где работает отец этой девочки? - спросила я.

Он служит у Всемирного Начальника, - ответила она. Тут я пришла в страх и сказала:

Матушка, разве я могу такому человеку служить? Я ведь грешная.

Можешь, - ответила она, - а он и родным твоим поможет. На прощанье матушка еще раз сказала мне, чтобы я послушала ее и через две недели перешла бы к ним. Тут я проснулась. Было утро, и я пошла в церковь Святителя Николая в Плотниковом переулке на Арбате, изумевая о виденном сне. Там я со слезами просила Матерь Божию устроить мою жизнь ко спасению. В этот день я готовилась к причастию. После исповеди отец А. вдруг сказал мне:

Грушенька, у меня к тебе есть большая просьба. Моя близкая знакомая ищет к своей родственнице няню духовной жизни. Родственница находится в трудном положении, и ей надо помочь. Не можешь и ты у них пожить? Они сегодня хотели прийти к поздней обедне, а потом зайдут к тебе. Ты с ними поговори.

Услышав это, я еще больше изумилась, но ничего отцу А. не ответила и о сне не сказала.

Днем ко мне зашла молодая женщина. Как только она вошла, я почувствовала ее очень близкой, как будто давно ее знала. Оказалось, что это и была та женщина, о которой мне отец А. говорил.

Грушенька, - сказала она. - Утром мы с Катюней заходили к тебе, но тебя не было дома, а теперь мы втроем пришли. Лидочка и Катюня ждут на улице. Не пойдешь ли ты к нам жить?

И тут она рассказала мне о трудном положении их и о том, как я им нужна.

А где работает отец? - спросила я.

Надо уж правду говорить, - ответила она.

Да, лучше сейчас от души все сказать, - сказала я.

А зачем тебе это нужно? - спросила она.

Услышав от нее печальный ответ, я захотела поскорее увидеть их, и мы вышли на улицу.

С первого же взгляда и с первых же слов они мне очень понравились. Только грустно было смотреть на Лидочку. Вид ее был очень смиренный: в беленьком платочке, а пальтишко у нее было выцветшее и потертое. Так они мне стали дороги, что я заплакала и готова была тут же с ними уйти. Потом я взяла Катюню на руки. Она обняла меня, поцеловала и сказала:

Грушенька, пойдем сейчас с нами. Я ответила, что с радостью пошла бы, но мне нужно еще подготовиться. Так мы поговорили немного и расстались. Придя домой, я перекрестилась и сказала:

Буди воля Господня. Что меня на новом пути ждет - огонь ли, вода ли, меч ли, - я не знаю, но за послушание я на все иду с радостью. На другой день рано утром пришла ко мне мать Варвара.

Грушенька, - сказала она со слезами, - у меня очень тяжело на душе. Я прельстилась деньгами и отдельной комнатой и ушла от тех, у кого раньше была, а теперь в этом очень раскаиваюсь. Столько горя я уже здесь увидела, что и не знаю, как я буду здесь жить. Я перед Богом согрешила. Мне надо вернуться на старое место. Что ты мне посоветуешь?

Я в ответ рассказала ей свой сон. Услышав это, она, продолжая плакать, сказала:

Грушенька, это сон не простой. Это сама Матерь Божия к тебе приходила. Теперь я вижу, что и Богу не угодно, чтобы я здесь оставалась.

С этого дня меня стала беспокоить мысль, что мне дано всего две недели на переход, и я боялась, как бы мне не пропустить этот срок. Через несколько дней я вместе с Ириной поехала к Лиде. Она жила недалеко от Земляного вала. Комната у них была бедная. В углу был большой образ Владимирской Божией Матери, а перед ним горела лампада - мне так понравилось у них, что не хотелось уходить. О дне моего перехода к ним мы ничего друг другу не сказали. Только провожая меня, Лида ласково сказала:

Если можно, приезжай поскорее.

20-го, на отдание Пасхи, я причастилась св. Тайн, простилась с теми, у кого жила, и после всенощной вместе с Ириной поехала на новую жизнь.

Дорогая и превозлюбленная Лида. Шлю тебе сердечный привет и благословение. Твое письмо я получил, и обе посылки (сухари и фрукты) тоже получил в целости и не нахожу слов, как тебя и всех вас благодарить за то, что не забываете меня, безгранично любящего вашего старца. Да воздаст вам Господь тысячекратно Своими щедротами и милосердием, да утешит вас небесным утешением. Я духом моим всегда с вами и всегда помню вас в своих недостойных молитвах, а вы молитесь за меня, грешного. Будем содевать наше спасение общими усилиями. Незабвенная Лида, вы, возлюбленные мои чада, опора моей старости и ангелы-утешители, а вас да утешит и вознаградит Господь.

Моему дорогому В. я послал письмо и с нетерпением жду ответа. Вручаю вас заступлению Царицы Небесной. Затем призываю на вас благословение Божие, остаюсь премного благодарный и преданный вам

ваш Варнава.

Москва, 30 мая 1931 г. Родной наш. Умерла Анна Васильевна. Тихо и спокойно. За час до смерти причащалась св. Тайн. Болела всего три дня. Умерла вчера вечером. Около нее были Ирина и Олюня. Ночь и я была там. Сегодня вечером вынесли в храм. Похороны завтра, после ранней обедни. Как-то Наташа перенесет это горе?

Твоя Лида.

Родные и любимые Наташа и Ирина. Только сейчас получил телеграмму о смерти Анны Васильевны. Всем сердцем разделяю ваше горе. Ирине надо побывать у Наташи. Только лучше это сделать после сорокового дня. Будьте мужественны, и да крепится сердце ваше.

Перед постригом.

31 мая 1931 г. Родные мои. Если Господь благословит, то заботами и помощью дедушки в моей жизни близится перемена. Прошу у всех прощения и молитв. Лиде надо готовиться к такой же перемене. Для этого ей надо повидать батю. Прошу Душеньку подумать и сообщить мне, как это лучше осуществить. Батя все знает. Еще прошу Лиду заблаговременно поговорить со своей мамой и испросить у нее благословение для себя на новую жизнь. Не забудь, когда будешь говорить, об особенностях материнского сердца. То, что ясно и просто для нас, то для нее может быть очень трудным. Будь поласковее и подобрее. Помогай Бог!

За любовь к бате и заботы о нем всех вас очень благодарю. Эта любовь - залог нашего благополучия.

Весьма рад и также дивлюсь приходу Грушеньки. Благодарю Господа за великое утешение.

Еще раз прошу прощения за все.

Преданный вам ваш В.

7 июня 1931 г. Мои любимые. Перемена в моей жизни, о которой я вас предуведомил в последнем письме, совершилась 2 июня. Слава Богу!

Ваш В. (о. С.).

Из воспоминаний о. Сергия (В. Савельева):

Развитие жизни нашей духовной семьи ставило перед нами все новые задачи. Еще в Москве передо мной и Лидой встал вопрос о смысле нашей родственной семейной жизни. В это время уже ясно обозначилось, что, помимо нашей семьи, около нас создалась другая семья, состоявшая из молодых девушек и молодых людей. Она нам была очень дорога, и в ней отражался отблеск будущей жизни.

После рождения Катюни передо мной и Лидой встал вопрос: как жить дальше? Перед нами было два пути. Первый путь - продолжать свою родственную, семейную жизнь в обычных условиях.

Но такая жизнь уже не соответствовала нашим духовным идеалам. Другой же путь заключался в том, чтобы ради Христа и святой любви отказаться от родственных, семейных уз. Мы с Лидой без особых колебаний избрали этот второй путь, который не только определялся нашей жизнью, но также жизнью всей нашей большой семьи. Наше решение о жизни на духовно-нравственных основах было вполне закономерным в развитии всей и личной, и семейной, и общей жизни.

То, что я не проявил колебания, не так удивляет. Но то, что Лида тогда всем сердцем поддержала меня, - это меня всю жизнь удивляло, умиляло, и это возвысило мою любовь к Лиде на недосягаемую в обычных условиях высоту.

При выборе пути имело значение еще одно обстоятельство. В то время происходило крушение старых духовно-нравственных основ жизни, и в сознании людей образовалась зияющая пустота, в которую хлынули потоки неудержимых плотских похотей под видом «свободной любви».

Это была страшная картина. Противостоять этой похоти было почти невозможно. Она царствовала на улице. Прошу прощения у евреев, но им надо кое о чем задуматься. Они были передовым отрядом в этом тяжком для души русского народа испытании. Они, впрочем, не только они, были богаты, а кругом были бедные, и нужда их в куске хлеба способствовала разгулу страстей у богатых и гибели множества чистых девических душ, подавленных нуждой.

Надо было спасаться, и наша новая жизнь и большая семья представляла для этого хорошую основу.

Словом, еще в 1927 году наша жизнь с Лидой была предрешена. Мы совершенно сознательно, руководимые духом любви друг к другу и к тем, с кем были связаны духовными узами, вступили на иной жизненный путь. Дальнейшая жизнь была раскрытием этого решения.

Находясь в лагере, я сблизился с епископом Леонидом (Антощенко). О нашей жизни ему все было известно, и он хорошо понимал значение моего пострига не только для меня, но и для всей нашей большой семьи. Когда окончательно созрели условия пострига, была установлена связь по этому делу с отцом Варнавой и Лидой.

Однажды, на зорьке, я незаметно спустился в лагерную коптилку, где работал епископ Леонид. После исповеди и св. Причастия он постриг меня, дав мне имя Сергия в честь преп. Сергия Радонежского. О монашеской одежде думать было нельзя, но родные прислали мне довольно длинную черную рубашку и что-то для головы, был и параман - вот и все.

Может возникнуть вопрос, а как же я и другие могли причащаться в лагере? Св. Дары в лагерь привозила Лида, когда приезжала ко мне на свидания. Она получала их в Петровском монастыре, настоятелем которого был архиепископ Варфоломей.

Переполнилось мое сердце свыше края горем.

Пинега, 11 июня 1931 года. Моя любимая Ирина. Получила вчера горькую весть, что нет у нас нашей мамки… Переполнилось мое сердце свыше края горем, и слезы неудержимо льются из глаз. Так и не увидела я свою родную мамку. Знаю, что не наша воля, хочу смириться и мужаться до конца, но немощь побеждает меня. Боже! Неужели это правда? Ох, Ирина, тяжело мне! Помолись за меня, моя дорогая сестренка, и прости меня. Я постараюсь все достойно пережить.

Твоя Наташа.

Душенька болезнует о Наташе.

Архангельск, 11 июня 1931 года. Родная Ирина. Все эти дни меня точит одна и та же мысль, одно желание: переехать к Наташе. Я и переехала бы, но боюсь на это решиться по своей воле. Написала В., но скоро ли будет от него ответ? Поцелуй всех, а дорогим могилам поклонись.

Твоя Душенька.

Москва. II июня. Любимая и дорогая Душенька. Получила от В. известие о перемене его жизни. Плоть моя устрашилась, но мое сердце переполнилось радостью. Да сохранит и укрепит его и всех нас Господь.

Крепко тебя целую. Лида.

Глава 8. Как все быстро меняется!

Это была Пасха.

1 июля 1932 г. Родные мои. Это письмецо я пишу вам по дороге из Москвы в Котлас. Вас изумляет, как это так случилось, что я побывал в Москве, и вам хотелось бы знать каждый мои шаг там: как я вошел домой (это было рано-рано утром), как встретился с родными, кого видел, кого слышал и как я прожил там пять счастливых дней - я знаю, родные мои, что вам дорога каждая подробность моего путешествия, но как в письме расскажешь об этом! Бог даст, в скором времени у вас побывает Ирина, и она подробно расскажет вам об этом чудесном событии. Это была Пасха!

Помолитесь обо мне. В. (о. С.).

Произошли некоторые изменения!

5 июля 1932 г. Родная Лида. Приезд ко мне пока отложи, так как в моей жизни после возвращения от вас произошли некоторые изменения, затруднившие меня. Хорошо бы тебе с Катюней теперь же поехать к Душеньке и побыть у нее. Обо мне не беспокойся. Бог даст, все уладится.

Господь да сохранит тебя и родных. Ваш В. (о. С.).

Не все благополучно.

6 июля 1932 г. Дорогая Душенька. У меня после поездки не все благополучно. Тревожусь за Лиду. Пусть поживет она пока у тебя. Позаботься о ней. Будь благоразумна. Крепче держитесь за батю. Надо бодрствовать.

Господь с вами. Ваш В. (о. С.).

Из воспоминаний о. Сергия (В. Савельева):

Однажды начальник лагеря вызвал меня.

Вам придется ехать в Москву, - сказал он.

Я промолчал. Он мне объяснил причину этого и предложил подготовиться. Когда приблизился момент отъезда, я спросил его, как мне вести себя в Москве.

Вам об этом скажет сопровождающий Вас, - ответил он. Я был отпущен под надзором и ответственностью начальника военизированной охраны лагеря. Когда мы отъехали от станции Пинюг, я задал своему конвоиру тот же вопрос. Он ответил:

Как частное лицо.

Так немыслимое в лагерной жизни стало не только мыслимым, но и воплощенным в жизнь.

Доехали до Вятки. Узнав продолжительность стоянки поезда, я отправился в город осмотреть собор, построенный Витбергом после неудачной его попытки построить храм Христа Спасителя на Воробьевых горах в Москве.

Идя по улицам города, я наслаждался свободой. На меня все производило чарующее впечатление, особенно сами вятчане. Высокие, красивые, с русыми бородами и светлыми глазами, а женщины - и того прекраснее.

Собор мне понравился. Здание монументальное, хотя особой архитектурной ценности оно не имеет.

На обратном пути я увидел на улице фотографа и тут же получил полдюжины карточек.

Вернувшись на вокзал, я застал своего конвоира совершенно расстроенным и даже растерянным. Он вообразил, что я уже сбежал.

Приехав в Москву, я убедил конвоира остановиться у моей сестры на Арбате, сам же поехал к своей семье. В Москву мы приехали рано утром и условились в десять часов встретиться в ГУЛАГе (Главное управление лагерей).

Там меня принял начальник производственного отдела, кажется, Дизенберг. Встретил сурово, но в конце беседы немного смягчился и предложил зайти на другой день.

Вторая встреча с ним прошла более спокойно. Мой конвоир повеселел. Прошло три дня, и мне удалось убедить конвоира возвратиться в лагерь, чтобы успокоить начальника. Мне же нужно было еще остаться для окончания дел. Мои охранник уехал, а я остался сам по себе, без всяких документов и в довольно странном положении. Вся моя поездка имела какой-то приключенческий характер. Непонятно было, почему начальник лагеря выбрал именно меня. Впрочем, это еще можно понять. Дела на строительстве железной дороги шли неудовлетворительно. Начальство ГУЛАГа было крайне недовольно. Начальнику нашего лагеря грозили неприятности, и ему надо было защищаться, а это лучше всего можно было осуществить путем личного доклада начальству ГУЛАГа. Своим ближайшим сотрудникам из числа вольнонаемных он, видимо, не доверял, и лучшего ничего не придумал, как командировать меня.

Может быть, в этом выборе имел значение еще один эпизод из моей лагерной жизни. Однажды он вызвал меня к себе на дом, который находился вне лагерной зоны. После служебных вопросов и указаний он вдруг спросил меня:

Вы верующий человек, а во что Вы верите? Я ответил:

Я - христианин и верую во Христа, Сына Божьего, который Своею кровью освободил нас от первородного греха и открыл нам путь спасения и вечной жизни.

Ну, это пустяки. Какая там вечная жизнь, - сказал он.

Да, для Вас и для всех неверующих это пустяки, но для верующего человека без вечной жизни во Христе нет жизни на земле, - ответил я.

В это время около него была жена, худенькая, небольшого роста, и с удивлением смотрела на меня. Я почувствовал, что она, да и он, но особенно она, были встревожены тем, что я говорил. Это меня ободрило, и я с увлечением стал разъяснять им сущность православной веры. В какой-то момент я вдруг сказал:

Что вы думаете, так и будете вечно жить, как живете теперь? Нет, ваша жизнь, как и жизнь каждого человека, мимолетна. Вот-вот и перед вами станет вопрос не о жизни, а о смерти, и вам придется дать ответ за свою жизнь.

При этих словах жена начальника тревожными глазами посмотрела на меня, прижавшись к руке своего мужа. Видя, что беседа зашла далеко, начальник, ставший было простым человеком, вновь вернулся в начальническую оболочку и спросил меня:

А Вы читали Ленина, Маркса?

Да, - ответил я, - читал.

Хорошо, - сказал я.

Может быть, и в этой беседе что-то доброе пробудилось в нем ко мне. Во всяком случае, необычайность моей поездки была очевидна, а что обусловило ее, для меня так и осталось неизвестным.

Как правило, заключенных можно было командировать в Москву, только получив предварительно разрешение ГУЛАГа. Заключенных под охраной доставляли в Москву и помещали во внутреннюю тюрьму ГПУ, а когда миновала в них надобность, их снова под конвоем отправляли в лагерь.

При командировании меня все эти правила были нарушены. Чем руководствовался при этом старый опытный чекист, осталось также для меня неизвестно.

Однако я совершенно не сознавал формальную необычность своей поездки. Я был убежден, что все шло так, как надо. С моей стороны все было просто, честно, и совесть моя была спокойна. Я был так наивен, что даже не обратил внимания на вопрос Дизенберга, брошенный как бы между прочим:

А Вы где остановились?

В квартире своей семьи, - ответил я.

Мне тогда совершенно было невдомек, что с момента моего выхода из ГУЛАГа я попал под специальное наблюдение.

Окончив свои дела, я должен был спешить в лагерь. Мои близкие проводили меня с Северного вокзала. Так закончилось райское сновидение.

Начальник лагеря встретил меня приветливо и был очень доволен результатами моей поездки. И мне стало в лагерной жизни немного посвободнее.

Но благодушие оказалось очень кратковременным. Дня через два начальник вызвал меня к себе. Я застал его сидящим за столом, склонившим голову. Несколько секунд он продолжал сидеть, не обращая на меня внимания. Потом посмотрел и спросил мрачным голосом:

А где в Москве Вы были?

В семье, - ответил я.

А еще где?

В церкви.

Ну вот, не могли подождать. Не утерпели, - и протянул мне телеграмму:

«Заключенного Савельева Василия Петровича заключить в штрафизолятор сроком на шесть месяцев с выводом на общие работы. Берман».

Да, действительно «не утерпел». Я был, и не один раз, в церкви Рождества Пресвятой Богородицы (в Путинках, на углу Малой Дмитровки), где ютился архиепископ Варфоломей со своей братией, среди которой был и наш Федор (Олег). Меня связывали с архиепископом и с некоторыми из его монахов добрые узы. И то, что мое посещение этого храма было противозаконно, я и подумать не мог. Но часто в жизни и понятное становится совершенно непонятным. Так или иначе, меня посадили в штрафизолятор, который находился на четвертом лагерном пункте.

Обычный лагерь, обнесенный высокой колючей проволокой, с часовыми на «вышках». В середине лагеря был большой деревянный барак с камерами для заключенных по обе стороны от прохода. Этот барак и был изолятором, тюрьмой в тюрьме. Он также был обнесен колючей проволокой и «вышками» для часовых.

Одна камера была свободной. По моей просьбе меня водворили в нее. Утром всех штрафников выстраивали парами и выводили на работы, предупреждая:

Шаг вправо, шаг влево - стрелять будем.

Рыли мы глубокий котлован.

Однажды, вернувшись с работы, я увидел свою камеру опустошенной. Оказалось, заключенные соседней камеры, уголовники, в тот день отказались идти на работу. И когда изолятор опустел, они устроили с помощью кружек, кастрюль, кулаков и истошных криков невероятный «джаз», под шум которого разобрали деревянную стенку, отделявшую их от моей камеры, и, взяв все, что у меня было, стенку вновь заделали.

Такое соседство не очень было приятно, и меня перевели в так называемую «крестьянскую» камеру. В ней, среди других, были два ксендза, фамилию одного из них я помню - Каплуновский. Позже мне пришлось видеть его умирающим. Умирая, он проклинал Россию.

Жизнь в изоляторе была обычная для заключенных, хотя режим в ней был строже. В нерабочее время мы сидели под замком в тесных, душных и слабоосвещенных камерах.

Охранники изолятора от безделья изнывали. И иногда ночью, чтобы развлечься, занимались стрельбой, прошивая пулями деревянную крышу барака.

Заключенные в так называемых «крестьянских» камерах были мирными людьми, и у охранников не было повода ссориться с ними. А вот уголовники вели себя более независимо и даже иногда вступали с охранниками в грубую перебранку.

Однажды отношения между уголовниками, сидевшими в так называемой камере «смертников», и охранниками до такой степени обострились, что между ними возникла драка. Драка была неравная и окончилась тем, что заключенные были избиты до крайности. Сидя в своей камере, мы слышали удары винтовочными прикладами и отчаянно-озлобленные крики заключенных. На другой день, выходя на работу, сквозь решетку двери камеры «смертников» можно было видеть их окровавленные и избитые лица. На работу их не вывели. Об этом эпизоде мне еще придется упомянуть.

Подвергнутый наказанию, я о себе мало думал, но меня очень беспокоила мысль о моих близких, оставшихся в Москве. Я опасался, как бы и на них не обрушился удар. Время тогда было очень тревожное, и всего можно было ждать. Надо было действовать. И я, не видя другого выхода, послал с помощью заключенного, имевшего право свободного выхода из лагеря, письмо в Москву своим с просьбой срочно выехать в Архангельск.

Из воспоминаний и. Серафимы (Л. Савельевой):

Вскоре после отъезда В. из Москвы мы получили от него письмо, в котором он просил меня с Катюней срочно выехать к Душеньке и пожить в Архангельске. Сборы были недолгие. Перед отъездом акафист преп. Серафиму. И вот мы уже в пути. На все сборы ушло не больше суток.

В Архангельске нас встретили, и так началась новая страница жизни.

Вскоре к нам зашел один человек и привез письмо от В. Он же подробно объяснил нам причину молчания В., лишенного права переписки и оторванного от тех людей, которые иногда помогали ему отправлять письма, минуя цензуру.

В своем письме В. указал, что Душеньке в такой трудный момент нужно принять на себя старшинство в семье и заботу обо всех.

12 июля. Родной наш В. Утро. Солнечный день. Сижу на палубе парохода и еду к Наташе. Уже скоро Усть-Пинега. Наверное, заждалась она меня.

Твоя Ирина.

Я посвятил свою жизнь вам…

1932 г., июля 15 числа. Дорогая и незабвенная Лида. Получил твое письмо по случаю посещения вас моим превозлюбленным В. и благодарю Господа Бога за Его неизреченные милости и щедроты к нам. Я живу Вашей жизнью. У меня своей личной жизни нет, ибо я посвятил всю свою жизнь вам, моим превозлюбленным чадам, и поэтому радуюсь вашими радостями.

Очень жалею, что Олюне не удалось повидать моего дорогого В. Да сохранит вас Господь и утешит вечным утешением.

Остаюсь любящий Вас о Господе и преданный вам