Футуризм в России обозначил новую художественную элиту. Среди них были такие известные поэты, как Хлебников, Ахматова, Маяковский, Бурлюк и редакторы журнала «Сатирикон». В Петербурге местом их собраний и выступлений стало кафе «Бродячая собака».

Все они выступали с манифестами, бросая язвительные комментарии в сторону старых форм искусства. Виктор Шкловский выступал с докладом «Место футуризма в истории языка», знакомя с новым направлением всех желающих.

Пощёчина общественному вкусу

Они тщательно несли свой футуризм в массы, разгуливая по улицам в вызывающих одеждах, в цилиндрах и с раскрашенными лицами. В петлице часто красовались пучок редиски или ложка. Бурлюк обычно носил с собой гантели, Маяковский щеголял в «шмелином» наряде: чёрном бархатном костюме и жёлтой кофте.

В манифесте, который вышел в петербургском журнале «Аргус» они объясняли свой внешний вид так: «Искусство не только монарх, но и газетчик, и декоратор. Мы ценим и шрифт, и известия. Синтез декоративности и иллюстрации — основа нашей раскраски. Мы украшиваем жизнь и проповедуем — поэтому мы раскрашиваемся».

Кинематограф

«Драма футуристов в кабаре №13» стала первым фильмом, снятом ими. Он рассказывал о ежедневной рутине приверженцев нового направления. Вторым фильмом стал «Я хочу быть футуристом». Главную роль в нём сыграл Маяковский, на второй роли оказался цирковой клоун и акробат Виталий Лазаренко.

Эти фильмы стали смелым заявлением отрицания условностей, показав, что идеи футуризма можно приложить к абсолютно любой области искусства.

Театр и опера

Со временем русский футуризм перешёл с уличных выступлений прямо в театр. Их прибежищем стал петербургский «Луна-парк». Первой оперой должна была стать «Победа над солнцем» по трагедии Маяковского. В газете разместили объявление о наборе студентов для участия в представлении.

Константин Томашев, один из таких студентов, писал: «На успешный «ангажемент» вряд ли кто из нас серьёзно рассчитывал… предстояло не только увидеть футуристов, но и познакомиться с ними, так сказать, в их творческой обстановке».

Пьеса Маяковского "Владимир Маяковский" пестрила его именем. Это был гимн его гению и таланту. Среди его героев были Человек без головы, Челвоек без уха, Человек без глаза и ноги, Женщина со слезой, Громадная женщина и другие. Для её исполнения он первым выбрал несколько актёров.

Менее строго и придирчиво относился к актёрам Крученых. В его опере участвовали практически все те, кого Маяковский не взял играть в свою трагедию. На прослушивании он заставлял кандидатов петь по слогам «Вер-блю-ды фаб-рик у-же уг-ро-жа-ют...» Томашевский отмечал, что Крученых всегда посещали новые идеи, которыми он доставал всех окружающих.

«Победа над солнцем» рассказывает о «Будетлянских силачах», решивших победить солнца. Молодые футуристы слетались на репетиции в «Луна-парк». Музыку к опере писал Матюшин, оформлением задника занимался Павел Филонов.

Малевич занимался костюмами и декорациями, которые презентовали кубисткую живопись. Томашевский писал: «Это была типичная кубистская, беспредметная живопись: задники в виде конусов и спиралей, примерно такой же занавес (тот самый, который разрывали «будетляне»). Костюмы для оперы были изготовлены из картона и несколько напоминали латы, разрисованные в кубистском стиле».

Все актёры носили на голове огромные головы, сделанные из папье-маше, их жесты напоминали кукольные, а играли они на очень узкой сцене.

Реакция общества

И трагедия Маяковского, и опера Крученых произвели небывалый фурор. Перед театром выставили наряды полиции, а на лекциях и дебатах после представлений собирались толпы зрителей. Однако пресса не знала, как реагировать на них.

Матюшин сетовал: «Неужели же стадность так их всех связала, что даже не дала возможности присмотреться, изучить, задуматься над тем, что в настоящее время проявляется в литературе, в музыке и живописи».

Такие перемены публике было сложно принять сразу. Ломание стереотипов и привычных образов, введение новых понятий о лёгкости и тяжести, выдвигаемые идеи, которые касались цвета, гармонии, мелодии, нетрадиционное использование слов - всё было ново, чуждо и не всегда понятно.

Уже в более поздних спектаклях стали появляться механические фигуры, которые стали следствием технического прогресса. Эти же идеалы механизации появились и в лучистских и футуристских картинах. Фигуры визуально разрезались световыми лучами, они лишались рук, ног, торса, а иногда даже полностью растворялись. Эти геометрические формы и пространственная репрезентация значительно повлияли на позднее творчество Малевича.

Этот полный разрыв со традиционным искусством так и не смог определить новый жанр в театре и опере. Но он стал переходным моментом, которое наметило новое художественное направление.

Футуризм в России обозначил новую художественную элиту. Среди них были такие известные поэты, как Хлебников, Ахматова, Маяковский, Бурлюк и редакторы журнала «Сатирикон». В Петербурге местом их собраний и выступлений стало кафе «Бродячая собака».

Все они выступали с манифестами, бросая язвительные комментарии в сторону старых форм искусства. Виктор Шкловский выступал с докладом «Место футуризма в истории языка», знакомя с новым направлением всех желающих.

Пощёчина общественному вкусу

Они тщательно несли свой футуризм в массы, разгуливая по улицам в вызывающих одеждах, в цилиндрах и с раскрашенными лицами. В петлице часто красовались пучок редиски или ложка. Бурлюк обычно носил с собой гантели, Маяковский щеголял в «шмелином» наряде: чёрном бархатном костюме и жёлтой кофте.

В манифесте, который вышел в петербургском журнале «Аргус» они объясняли свой внешний вид так: «Искусство не только монарх, но и газетчик, и декоратор. Мы ценим и шрифт, и известия. Синтез декоративности и иллюстрации — основа нашей раскраски. Мы украшиваем жизнь и проповедуем — поэтому мы раскрашиваемся».

Кинематограф

«Драма футуристов в кабаре №13» стала первым фильмом, снятом ими. Он рассказывал о ежедневной рутине приверженцев нового направления. Вторым фильмом стал «Я хочу быть футуристом». Главную роль в нём сыграл Маяковский, на второй роли оказался цирковой клоун и акробат Виталий Лазаренко.

Эти фильмы стали смелым заявлением отрицания условностей, показав, что идеи футуризма можно приложить к абсолютно любой области искусства.

Театр и опера

Со временем русский футуризм перешёл с уличных выступлений прямо в театр. Их прибежищем стал петербургский «Луна-парк». Первой оперой должна была стать «Победа над солнцем» по трагедии Маяковского. В газете разместили объявление о наборе студентов для участия в представлении.

Константин Томашев, один из таких студентов, писал: «На успешный «ангажемент» вряд ли кто из нас серьёзно рассчитывал… предстояло не только увидеть футуристов, но и познакомиться с ними, так сказать, в их творческой обстановке».

Пьеса Маяковского "Владимир Маяковский" пестрила его именем. Это был гимн его гению и таланту. Среди его героев были Человек без головы, Челвоек без уха, Человек без глаза и ноги, Женщина со слезой, Громадная женщина и другие. Для её исполнения он первым выбрал несколько актёров.

Менее строго и придирчиво относился к актёрам Крученых. В его опере участвовали практически все те, кого Маяковский не взял играть в свою трагедию. На прослушивании он заставлял кандидатов петь по слогам «Вер-блю-ды фаб-рик у-же уг-ро-жа-ют...» Томашевский отмечал, что Крученых всегда посещали новые идеи, которыми он доставал всех окружающих.

«Победа над солнцем» рассказывает о «Будетлянских силачах», решивших победить солнца. Молодые футуристы слетались на репетиции в «Луна-парк». Музыку к опере писал Матюшин, оформлением задника занимался Павел Филонов.

Малевич занимался костюмами и декорациями, которые презентовали кубисткую живопись. Томашевский писал: «Это была типичная кубистская, беспредметная живопись: задники в виде конусов и спиралей, примерно такой же занавес (тот самый, который разрывали «будетляне»). Костюмы для оперы были изготовлены из картона и несколько напоминали латы, разрисованные в кубистском стиле».

Все актёры носили на голове огромные головы, сделанные из папье-маше, их жесты напоминали кукольные, а играли они на очень узкой сцене.

Реакция общества

И трагедия Маяковского, и опера Крученых произвели небывалый фурор. Перед театром выставили наряды полиции, а на лекциях и дебатах после представлений собирались толпы зрителей. Однако пресса не знала, как реагировать на них.

Матюшин сетовал: «Неужели же стадность так их всех связала, что даже не дала возможности присмотреться, изучить, задуматься над тем, что в настоящее время проявляется в литературе, в музыке и живописи».

Такие перемены публике было сложно принять сразу. Ломание стереотипов и привычных образов, введение новых понятий о лёгкости и тяжести, выдвигаемые идеи, которые касались цвета, гармонии, мелодии, нетрадиционное использование слов - всё было ново, чуждо и не всегда понятно.

Уже в более поздних спектаклях стали появляться механические фигуры, которые стали следствием технического прогресса. Эти же идеалы механизации появились и в лучистских и футуристских картинах. Фигуры визуально разрезались световыми лучами, они лишались рук, ног, торса, а иногда даже полностью растворялись. Эти геометрические формы и пространственная репрезентация значительно повлияли на позднее творчество Малевича.

Этот полный разрыв со традиционным искусством так и не смог определить новый жанр в театре и опере. Но он стал переходным моментом, которое наметило новое художественное направление.

Театральные процессы, выявившиеся в первом десятилетии XX в. еще до войны, получили продолжение после нее и вошли в сферу художественных исканий авангардизма 1920-1930-х гг. Итальянский авангард располагал, с одной, стороны не слиш­ком яркой палитрой «сумеречников», «интимистов», сторон­ников «театра гротеска», которые показывали печальных людей-марионеток, с другой - группами буйных футуристов, возглавляемых Филиппо Томмазо Маринетти (1876-1944). Ма-ринетти начал с подражания Альфреду Жарри в 1904 г. пьесой «Король Кутеж» в парижском театре Эвр. В 1909 г. в газете "Фигаро» появился за его подписью футуристический манифест На Французском языке*. В 1913 г. итальянские футуристы ворва-

Лись в гевгр «Манифестом театра-варьете». Наиболее шумно проявили они себя а 1920-е гг.. а в середине 1930-х гг. их вы­ступления были запрещены цензурой.

Современники красных и черных революций, участни­ки индустриализации и электрификации искусства, адепты классовости и массовости, футуристы были типичным порож­дением своего времени. В театральной деятельности футури­стов отчетливы два плана. Это в первую очередь всевозможные формы манифестирования - от эпатажных лозунгов, сквозь теоретико-эстетические программы, до провокационных диспу­тов и скандальных показов своей продукции. Второй план - это сама продукция в виде так называемых пьес-шнтезов и режис-серско-сценографических экспериментов.

Ключевым лозунгом итальянских футуристов, выдавав­ших их агрессивность, был лозунг Маринетти: «Война - единст­венная гигиена мира». Во имя будущего они крушили все, и в первую очередь те театральные формы, которые пестовал пси­хологический жизнеподобный театр. «Убьем лунный свет!» - возглашали футуристы, превращая в обломки алогизма тради­ционные формы выразительности. Они хотели оказаться в бу­дущем без прошлого. Свою культурную задачу футуристы виде­ли в том, чтобы сделать искусство удобным для массового потребления, компактным и несложным. Квинтэссенцию театра они находили в эстрадно-цирковой эксцентрике, которую соби­рались «синтезировать» (их фирменный термин) с электроэнер­гией и динамо-кинетикой современных производственных ритмов. «Рычащий автомобиль, изрыгающий выхлопные газы, прекраснее Ники Самофракийской», - уверял Маринетти.

Театр-варьете увлекал футуристов и непосредствен­ным контактом с залом, который может подпевать артистам или перекидываться с ними репликами. Однако этот контакт был нужен футуристам на особицу. «С доверием, но без уваже­ния», - уточнил Маринетти в другом манифесте («Манифест синтетического футуристического театра», 1915).

Пьесы-синтезы новым словом не стали. Хотя они и нес­ли в себе зародыши абсурдистских текстов, на практике они выполняли функцию сценариев и реприз.

Интереснее оказались сценографические опыты, кото­рые, напротив, опережали технические возможности тогдашней сцены и содержали перспективные формотворческие предложе­ния. Особого внимания заслуживает трактовка футуристами сце­нического пространства. Согласно футуристам, оно не может быть предрешено ни пьесой, ни театральным помещением, так как должно играть само. (Таково убеждение Энрико Прамполи­ни (1894-1956) - одного из лучших футуристских сценографов.)

футуристы предлагали создавать «симультанное» сценическое пространство, в котором работают «многомерные движущиеся композиции» (Э. Прамполини), а декорации писать «чистым цветом», то есть цветосветом, а не красками, согласно позиции режиссера Акилле Риччарди (1884-1923).

Прамполини считал, что сцена должна не освещаться, а сама быть светоносной, освещать некое динамичное про­странство.

Риччарди пытался воплотить на практике свои предло­жения в недолго экспериментировавшем «Театре цвета» (1919). Например, в трехактном спектакле на стихи Стефана Маларме и индийского поэта Рабиндраната Тагора с вкраплением одно­актной пьесы Мориса Метерлинка «Непрошеная» лес изобра­жался сине-зелеными лучами, отвесно падавшими на белый задник, а продольная полоса бледного лунного света, проре­завшая почти полную темноту в акте «Непрошеной», означала явление Смерти.

Хуже всего представляли себе футуристы сценическое поведение актера. Даже «сверхмарионетка» Крэга им казалась {буржуазной». Они предлагали заменить актеров фантомами из светящегося газа, или электрифицированными механизма­ми, или же облекать актеров в такие костюмы, которые прида­вали бы живым телам вид манекенов. То есть попросту вычли фигуру актера из сценического уравнения. Актер для футури­стов даже не «икс», а «ноль». В эпоху формирующейся режис­суры миновать вопросы актерского творчества означало не со­здать театра, что и случилось с футуристами.

Футуристы бравировали своим позерством и некомму­никабельностью с тем даже зрителем, которого хотели задеть за живое. Маринетти, шутовски выставляясь, кричал в манифе­сте «о наслаждении быть освистанным». Поэтому ироничный Крэг дал такой комментарий к «Манифесту театра варьете»: «Манифест открывается словами: „Мы питаем глубокое отвра­щение к современному театру". Это утверждение необдуман­ное. Я слышал о лисе, которая питала глубокое отвращение к винограду в одном винограднике. Она не могла предъявить ему другого иска, кроме того, что им пришлось жить в одно время. Виноградник, наверное, до сих пор приносит плоды, а лиса?» 75 «Лису» привадили фашисты, культурная программа которых не допускала прямого разрушения любых обществен­ных устоев.

Футуристы были вовлечены в идеологию тоталитариз­мом поглощены политикой «государственного интереса». Имея принципиальную установку на новаторство и сознательное слу­жение прогрессу, итальянские футуристы первыми в XX в. всту-

Пили на почву нового для искусства общественного строитель­ства культуры. Не случайно они нашли незамедлительный от­клик в Советской России.

Бойцы «актерских батальонов» (вроде труппы Этторе Берти, разъезжавшей по итальянским фронтам в Первую мировую войну) были до времени полезны фашистам в деле пропаганды и пробуждения антибуржуазной агрессивности. Фашисты считали их своими идеологическими представителя­ми в период завоевания власти. До подлинно новаторской художественной работы, которая вершится в студиях-лабора­ториях и выверяется на своей публике, власти футуристов не допустили. Когда же фашисты перешли к политике стабилиза­ции общественного мнения на имперский лад, они запретили дальнейшую практику футуристического искусства. Правами государственной эстетики оказался наделен неоклассицизм (устоял и неоромантизм как стиль с отработанной историко-мифологической образностью). Фашистский неоклассицизм не вернул эстетический норматив Нике Самофракийской, зато возвел «рычащий автомобиль» в почетную степень идола. Для примера: в спектакле 1934 г. «Грузовик БЛ-18» (режиссер Алессандро Блазетти) над героически отслужившим автомоби­лем возводили погребальный холм в античном «вергилиев-ском» духе.

________________________________________________ 28.2.

Актеры малой и большой сцены. Футуристы неда­ром ориентировались на эстраду. С 1910-х гг. и до середины 1930-х стихия театральности переместилась на площадки кафе­шантанов и варьете. Среди множества мастеров малых жанров, сочетавших в разномастных дозах пикантность, актуальность, иллюзионизм, сатиру и беспредметную виртуозность, выделял­ся римский актер Этторе Петролини (1866-1936) - великий эстрадный пародист-эксцентрик, мастер гротеска. В мировом эстрадном искусстве творчество Петролини имеет несколько параллелей (например, с Аркадием Райкиным). Критика назы­вала образы Петролини «иконоборческими» 76 . Сам он говорил, что стремился «сотворить идеального циклопического дурака». Петролини дебютировал еще «при свечах», то есть в XIX в. 6 фашистское двадцатилетие он вступил с вереницей окружен­ных восхищением публики прежних «монстров». Однако оше­ломляющий эффект его искусство производило именно в годы фашизма, так как «зондирование кретинизма» в отношении «святынь» вызывало актуальные ассоциации.

Его «Нерон» был пародией на античную героику и слу­жил карикатурой не только на стиль неоклассицизма. Его идиот-

ские речи как бы с балкона напоминали «другие речи с других балконов» (автор этих слов критик Гуидо де Кьяра подразуме­вает Муссолини). «Датский прынц» был пародией на нео­классический театр. «Тореадор» и «Фауст» ниспровергали опе­ру «государственного стиля». А элегантный кретин Гастоие был шаржированным препаратом из киногероя, квинтэссенцией «циклопической» пошлости, явленной в разгар формирования культа экранных звезд. Петролини восхищал и авангардистов, видевших в нем антимещанское явление, и импонировал широ­кому зрителю как отдушина от официоза. Одна демонстрация того, что просто беспредельно глупо и невероятно смешно, уто­ляла зрителей Петролини как глоток свободы.

На оценке творчества Петролини сказалась не решен­ная в период между двумя войнами проблема соотношения актеров большого и малого стиля. В конце творческого пути Пет­ролини попал в полосу борьбы с «гистрионщиной» (с актер­ским «каботинством»), «Чистка» проводилась не только сверху, от фашистской администрации, но и изнутри, искренними по­борниками прогресса в национальном драматическом театре. Искусство Петролини, актера, связанного с традициями коме­дии дель арте, с импровизацией, масками, лацци, квалифици­ровалось как скоморошество, не приличествующее великой нации. Правда, уже близился кризис и «больших актеров» (на театральном сленге их называют «матадоры», это параллель к французскому арготизму: «священные чудища»).

Пока не началось режиссерское преображение итальянского театра, премьеры драматической сцены остава­лись солистами и не выезжая на гастроли. Их родные труппы, будучи не в силах составить ансамбль со звездами («матадо­рами»), по-прежнему лишь образовывали для премьеров фон. Наиболее значительными носительницами «большого стиля» в 1920-е гг. были сестры Ирма и Эмма Граматика. Старшую из них считали достойной преемницей Дузе.

Хрупкая Ирма Граматика (1873-1962), игравшая душой («кто ее слушает, тот как бы впивает свет» 77), была многострун­ным инструментом сольного психологизма. Она играла новую драму - Ибсена, Гауптмана, Метерлинка, а также много ролей в репертуаре веристов. Изысканность ее кружевных психоло­гических плетений в лабиринтах душ сочеталась с внутренней силой и цельностью образов.

Талант Эммы Граматика (1875-1965) подчинялся нату­ралистической эстетике. Она была мастером в изображении пытки повседневного трагизма, физических мучений от болез­ни или сознания обреченности. Свет, пронизывавший образы старшей сестры, угасал в «сумеречных» сценических страдали-

Цах младшей. Не будь рядом Ирмы, публика, возможно, была бы более холодна к Эмме.

«Театр гротеска» (его зачинатель Луиджи Кьярелли) нуждался в психологизме, внешне заостренном, обозначенном в пластике мизансцен. Актеры, владевшие такой техникой, ста­ли появляться, когда в драматическом театре наметились пере­мены. Обозначились три новые тенденции. Одна из них уже названа, она была емко сформулирована Сильвио Д"Амико как «закат большого актера* («il tramonte del grande attore»). Вторая тенденция - приобщение к европейским системам актерского творчества - намечена выходцами из русского театра Татьяной Павловной Павловой (Зейтман; 1893-1975), партнершей Павла Орленева, и Петром Федоровичем Шаро­вым (1886-1969), который работал в МХТ, непосредственно под руководством К. С. Станиславского. Каждый из них имел свою студию. Когда (в 1935 г.) в Риме была учреждена Акаде­мия театрального искусства, Татьяна Павлова возглавила отде­ление режиссуры, там воспитывались актеры второй половины XX в. Итальянская драматическая школа многим обязана этой актрисе, обладавшей незаурядными педагогическими качест­вами, имевшей хороший вкус и любовь к классике.

Третьей тенденцией стала практика режиссуры на сты­ке футуризма и экспрессионизма. К названному ранее следует добавить тоже недолговечный «Театр Независимых» (1919, в Риме) под руководством Антона -Джулио Брагальи (1890-1961). А самой важной на этом поприще стала режиссерская деятельность великого писателя Луиджи Пиранделло (1867-1936), начавшего с веристских театральных опытов на Сицилии в 1910-е гг., а с 1920-х гг. собравшего собственную труппу и вы­шедшего со своей театральной концепцией на мировую сцену.

Аа.з.

Театр Пиранделло. При жизни Пиранделло его театр считался рационалистическим. И сторонники, и противники оценивали его как «интеллектуальный», «философский» или как «рассудочный», «головной». Дело в том, что в многогран­ном творчестве Пиранделло был этап полемики с концепцией интуитивизма, которую выдвинул крупнейший философ XX в. Бенедетто Кроче (1866-1952). Ни искусство Пиранделло, ни умозрения Кроче не ограничиваются антитезой «рацио - интуицио». Но успех театра Пиранделло пришелся на время, когда за подобным спором виделись попытки противостояния фашизму. Оба великих итальянца не могли уклониться от кон­тактов с властью, Пиранделло считался «первым писателем режима». Но оба с разных мировоззренческих позиций проти-

восгаяли тоталитаризму. Вся проблематика творчества Пиран­делло, включая театральную, связана с защитой человека от хорошо организованного насилия. Третьим «острым углом» оставался Д"Аннунцио - противник и философа, и «этого Пиранделло», продолжавший смотреться в зеркало для сверх­человека. Но он новых пьес не писал, а в свете авангардизма его концепция сильно потускнела.

Пиранделло, теоретизировавший по-дилетантски (что беспощадно высмеивал Кроче). лучше обосновывал свои кон­цепции на практике. Тут пасовал Кроче, который не различал новых качеств драмы Пиранделло за его режиссерскими прие­мами. Пиранделло-режиссер удивлял его «аналитическими» конструкциями сценического действия. Именно как «аналитик» Пиранделло занял интеллектуальную нишу в новой драме, на­равне с Ибсеном и Шоу. Однако, как и каждый из них, - на осо­бицу, исходя из собственного ракурса видения сцены. Пиран­делло называл его «Юморизм» (1908). Аналитический (или «юмористский») метод Пиранделло строится на театральной игре «масок». Маски, разумеется, унаследованы от комедии дель арте (Пиранделло отнюдь не чурался «каботинства»). Но Пиранделло не был «кладоискателем», случайно вскрывшим тайник четырехсотлетней давности. Не был он и реконструк­тором старинного театра. Пиранделло подходит к маске как к инструменту современного театра, эволюционировавшему вместе с генеральными театральными идеями сквозь роман­тизм, символизм, экспрессионизм, футуризм, с изменчивыми вариациями от шутовских до мистических, от метафорических до бытовых. Новаторство Пиранделло в том, что он дает новое обоснование театральной маски XX в. Это его собственная, «пиранделловская» парадоксальная маска. Она названа им обнаженной». Подобно тому как веристы оперировали «обна­женными» фактами, имея в виду не скрывать жестокость того, что увидит за фактом зритель, так и у Пиранделло его маска ничего не прикрывает, никого не защищает. Его персонажи пы­таются скрыться, но именно маска разоблачает тайники души. Разоблачение, однако, не доходит до выяснения полной исти­ны. Здесь Пиранделло сильно отступает от веризма в сторону. Веристы базировались на позитивизме, а Пиранделло на реля­тивистских концепциях познания (есть критики, которые срав­нивают театральный релятивизм Пиранделло с научным реля­тивизмом в физике Альберта Эйнштейна. Есть критики, которые считают Пиранделло экзистенциалистом). Согласно убеждениям Пиранделло. полной истины не существует. Исти­на вовсе «не истинна», она субъективна и относительна. По за­конам театральной игры Пиранделло. как только некая «исти-

На» кем-то установлена, она оказывается заблуждением, и тре­буется новый поиск, новая манипуляция фантомами «видимо­сти» и «реальности». Такой поиск «истин» уводит в бесконеч­ность, и он бесконечно мучителен.

На первом, веристском этапе театрального творчества (до 1921 г.) Пиранделло занимался поисками истины в детек­тивно-бытовом ключе («Лиола», 1916; «Дурацкий колпак», 1917) и детективно-психологическом («Наслаждение в доброде­тели», 1917; «Это так, если вам так кажется», 1917). Процесс рас­следования очень увлекал публику, но результат раздражал, поскольку не давал ответа на загадку. Но автор и режиссер не собирался удовлетворять любопытство зрителя к фактам. Он стремился приобщить его к состоянию сознания персонажа, обременить его душевным грузом героя пьесы (чаще всего это психологическая травма). Как ни крути, в пьесе «Это так...» не важно, кто из трех лиц сумасшедший. Нужно, чтобы зритель ощутил, как все они боятся одиночества и поэтому оберегают и мучают друг друга одновременно. Отсюда сочетание резкой гротескной позы, пауз, рассекаемых неприятным смехом, и глу­бокой сосредоточенности на внутреннем мире персонажа - за­дание Пиранделло-режиссера своим актерам. В «Юморизме» эта манера описывается со ссылками на «надрывы» Достоев­ского. В зрелых пьесах зафиксирована в режиссерских ремар­ках. Из актеров - современников Пиранделло полнее всего она проявлена у Шарля Дюллена, исполнителя ведущих ролей в «Это так...» и «Наслаждении в добродетели», поставленных во Франции. В самые последние годы жизни Пиранделло нашел нужного актера в лице Эдуардо де Филиппо, по сути своего преемника в итальянском и мировом театре, и его младшего брата Пеппино де Филиппо. Под руководством Пиранделло Эдуардо сыграл главную роль в «Дурацком колпаке», а Пеппи­но заглавную в «Лиола».

В 1910-е гг. Пиранделло принимал активное участие в деятельности сицилийских трупп, например в Средиземно­морской труппе как соавтор спектакля «Воздух континента» (капокомико Нино Мартольо). Труппа показала Риму и Мила­ну звезд из Сицилии, среди них Джованни Грассо (1873-1930), вышедшего в «матадоры» из гистрионов «местного значения». В труппе не менее замечательного сицилийца Анджело Муско (1972-1936) Пиранделло поставил все свои веристские пьесы. Добиваться от Муско внутренней сосредоточенности и просто­ты было нелегким делом, требовавшим терпения. Сам Муско описывает типичный эпизод расхождения позиций автора и труппы. На последнем прогоне «Лиола», раздраженный на­игрышами, Пиранделло выхватил экземпляр у суфлера и дви-

нулся к выходу, намереваясь отменить премьеру. «Маэстро, -закричали ему вслед, - спектакль все равно состоится. Мы будем импровизировать!» 78

Начиная с показа в мае 1921 г. в Риме в Театре Балле (труппа Дарио Никкодеми) пьесы «Шесть персонажей в поис­ках автора - », спектакль Пиранделло выявляется в своей пол­ноте и входит в строй генеральных театральных идей XX в. В1922 г. появляется драма «Генрих IV», а к концу 1929 г. еще две пьесы, составляющие «театральную трилогию» с «Шестью персонажами».

Пьесы 1920-х гг. написаны как драмы-спектакли, или режиссерские композиции. Действие разворачивается в двух­слойном сценическом пространстве, где театр встроен в театр, обнажены все уголки закулисья, сделан аналитический экс­курсе сам процесс театрального творчества. Зритель римской премьеры «Шести персонажей» попадал на репетицию надоев­шей пьесы на неприбранных подмостках, где рабочий сцены с ленцой приколачивал декорацию, а премьерша еще не при­ехала. По ходу действия актеры конфликтовали с персонажами другой - ненаписанной - пьесы. А в финале у зрителей не только не просили аплодисментов, но и не удосужились веж­ливо завершить спектакль. Директор труппы сам убежал со сце­ны с воплем: «Идите все к черту!» Очень странно выглядели шестеро персонажей (среди них двое детей без слов) - в мер­твенных масках, в одинаковой густоскладчатой одежде. Это были недовоплощенные лица - участники банальной семейной драмы, которую некий автор оставил незаконченной.

Премьера имела успех скандала, напоминавшего исход футуристических вечеров. Но такое впечатление быстро рассеялось, уступив место признанию нового феномена - современных возможностей «театрального театра» маски и импровизации. Условные, укрупненно-обобщающие, гипер­болические и гротесковые «обнаженные» маски проясняли подоплеку социально-исторических процессов бытия. Театр "чрандемо становился крупнейшим опытом театра XX в., где Щенцческая игра превращалась в метод познания и критики современности.

Пиранделло, сочетая в своем лице драматурга и ре­жиссера, писал не пьесу для спектакля, а сразу сочинял слек-^кль, писал зрелище. В его римской труппе Teatro D"Arte dRoma (Римский художественный театр), организованной 8 1924 г. и с перерывами и с переменным составом просущест-овавшей до 1929 гг., появились и новые актеры. Например, с °всем юные Марта Абба и Паола Борбони, несколько поучив­шиеся у т, Павловой и П. Шарова, готовые подчиняться режис-

Серским требованиям. Однако для таких ролей, как Отец («Шесть персонажей») или Генрих IV, нужен был актер, умею­щий сохранять индивидуальность и в режиссерском контексте. У Пиранделло играл один из тогдашних «матадоров» - Рудже-ро Руджери (1871-1953), «чеканный» декламатор, специали­зировавшийся на поэтической драме, которому можно было доверить любой текст. Быть может, он был излишне «аристо­кратичен», но только как представитель театрального сословия трагиков, а не как жизненный типаж. Однако театру Пиран­делло в эти годы уже не требуется безусловной жизненности. Жизнеподобие удостоверяется игровой условностью театраль­ного театра (играем в жизнеподобие).

Последняя часть театральной трилогии «Сегодня мы импровизируем» 1929 г. содержит постановочный проект, сопоставимый с опытами А. Риччарди и А.-Дж. Брагалья, но в отличие от них технически вполне реализуемый. Главным образом потому, что все зрелищные выдумки нацелены на под­держку актера. На первом месте импровизирующий актер. Но импровизацией захвачен и сам театр, играет все сценическое пространство, все здание театра. Актеры разыгрывают новеллу о загубленном таланте одаренной певицы. В сюжете есть еще несколько трагических перипетий. Но главное живое драма­тическое действующее начало - это сам театр и его чуткий и ловкий режиссер доктор Хинкфус, который одарен и тради­ционными талантами неутомимого площадного шарлатана, и мастерством современного сценографа, владеющего кино­световой оснасткой авангардной сцены XX в.

Белая стена углом и рядом уличный фонарь создают городской экстерьер. Вдруг стена делается прозрачной и за ней открывается интерьер кабаре, показанный самыми экономны­ми средствами: красный бархатный занавес, гирлянда разно­цветных огней, три танцорки, одна певица, один пьяный посе­титель. Оперный спектакль играет сам театр. На возвращенной стене-экране крутят «Трубадура» (черно-белого и немого; озвучание - грамзапись, гремящая из тут же стоящего граммо­фона). Самую же впечатляющую сценографическую импрови­зацию режиссер предпринимает, когда зрители уходят в фойе. Это ночной аэродром «в великолепной перспективе» под ярко-звездным небом, пронизанным гулом летящего самолета. (Как не вспомнить эстетизацию «рычащего автомобиля» у Маринет-ти?) Правда, ехидно комментирует импровизатор, это «синте­тическое» великолепие - излишество. Просто автору новеллы вздумалось сделать трех молодых людей авиаторами. И док­тор Хинкфус воспользовался этим обстоятельством для сотво­рения современного аэродрома из древнего театрального «НИ-

че го»: «миг темноты: быстрое перемещение теней, тайная игра л учей. Вот я вам сейчас покажу» (эпизод V). И хорошо, если это увидит хоть один зритель. А где же другие зрители? Они 8 фойе, где по четырем углам разыгрываются одновременно че­тыре интермедии. Содержание интермедий - варианты выяс­нения достаточно тягостных житейских отношений. Волшебство в другом - во всемогуществе театральной иллюзии. Ее апо­феоз - сцена смерти героини, спевшей всю оперу, как лебеди­ную песню, в полупустой комнате для своих двух дочек, никог­да не бывавших в театре и так и не понявших, что происходит. Последним театральным сочинением Пиранделло ста­ла пьеса «Горные великаны», в ней тоталитарному обществу (цивилизации великанов) противостоит труппа актеров-неудачников, арендовавших под горой виллу «Проклятье», облюбованную призраками. Только на подобной площадке еще можно было бы сыграть серьезный, возвышающий душу спек­такль, полный скорби и любви. Спектакль не состоялся, потому что великаны убили актрису. То, что пережили со своими со­ратниками режиссеры-персонажи этих пьес, отозвалось потом в фильме-притче Ф. Феллини «Репетиция оркестра» (1979).

___________________________________________________ 28.4.

Неореализм. Театр Эдуардо де филиппо. Режис­серские опыты Лукино Висконти. Вторая половина XX в. в условиях политической напряженности, когда ситуация меня­лась изо дня в день, все же может быть разделена на два вре­менных отрезка. Первый - это время преодоления послевоен­ной разрухи, время демократических реформ и надежд, все свои сложности отражавшее в искусстве неореализма. Эво­люция неореализма проходит через период экономического подъема 50-х гг. (названного периодом «бума» или «итальян­ского чуда»). Неореализм склоняется к кризису в середине 60-х, в обстановке «холодной войны» с «горячими точками» по всей планете. Переломным для искусства оказывается ситуация «массового потребления» и контекст «контркультуры».

Следующий временной отрезок обозначен концом бОхгг. (1968), насыщенных событиями мирового молодеж­ного протеста. Итальянское движение - одно из самых актив­ных. В это же время появляются «красные бригады», левые и правые экстремисты терроризируют общество. Искусство пере­живает очередной виток политизации.

Эстетика неореализма сформировалась в кино. Про­граммная заявка - лента Роберто Росселини «Рим - открытый город» (1945). Термин «неореализм» указывал на обновление веристской традиции - самой надежной из реалистического

Наследия итальянского искусства. Минуя споры, которые раз­горелись сразу же и длились более двадцати лет, укажем на исторически отстоявшуюся «квинтэссенцию» неореалистиче­ской эстетики. Это натура и документ, то есть объективные факты жизни и политики, явленные без прикрас. Это пафос честного, «открытого» анализа только что пережитой военно-политической и социальной катастрофы. По сути, пафос воз­рожденной национальной чести. Данное обстоятельство, как тогда казалось, гарантировало восстановление гуманистиче­ских ценностей, и прежде всего естественного выражения про­блем жизни и смерти, труда и любви. Эстетика неореализма тяготела к художественным высказываниям в формах притчи, к восстановлению гармонии художественных категорий, к поэ­тизации простых проявлений существования, к героизации обыденности.

Одним из первых спектаклей, наделенных названны­ми свойствами, стал спектакль неаполитанского театра Сан Фердинандо «Неаполь - город миллионеров», базовой пло­щадки Театра Эдуардо (де Филиппо). В 1950 г. киноверсия постановки сильно расширила зрительскую аудиторию этого программного зрелища.

Эдуардо де Филиппо (1900-1984) - актер, драматург и режиссер, один из главных созидателей итальянского театра XX в. В его искусстве итальянский театр обрел общенациональ­ные цели и мировое значение. Родившись на диалектальной сцене, де Филиппо дебютировал в четырехлетнем возрасте в труппе Эдуардо Скарпетты и за восемьдесят лет активного сце­нического творчества совершил грандиозное дело актуализа­ции извечных традиций комедии дель арте, их органическое слияние с новой драмой и режиссурой. Так Эдуардо де Филип­по продолжил и довершил реформу Пиранделло.

Синтез новаторских качеств зрелого творчества де Фи­липпо явлен в ключевой сцене-лаццо «Неаполя - города миллионеров». Это эпизод с «фальшивым покойником» - по происхождению фарсовый прием XVI в., по содержанию жиз­ненный факт 1942 г.

Семейство безработного водителя трамвая Дженнаро Йовине выкручивается, приторговывая на «черном рынке». Узнав о предстоящем обыске, на кровать, распираемую от упря­танной там контрабанды, укладывают отца семейства и имити­руют заупокойную службу. Сержант, догадываясь о проделке, все же не решается обыскать «покойника». Тут раздается вой воздушной тревоги. Под грохот бомбежки участники панихиды разбегаются. Последней ретируется «вдова». Только Дженнаро и сержант недвижимы. Они стоически переупрямливают друг

друга, пока не договариваются о примирении. Маленькая фарсовая сценка вырастает в большую метафору сопротивления простой жизни мировой войне. Элементарная и смешная игра в «фальшивого покойника» обретает психологизм и филосо­фичность, виртуозность и изящество.

Следующей постановке - «Филумена Мартурано» (1946) - была сужденэ двадцатилетняя сценическая и экран­ная жизнь вплоть до киноверсии 1964 г. («Брак по-итальянски», оежиссер Витторио де Сика). Эта нестандартная история о про­ститутке, вырастившей своих троих сыновей от разных мужчин, была написана и поставлена как притча о святости материнства («дети есть дети») и как урок нравственного долга друг перед другом мужчины и женщины. Общечеловеческий смысл всегда перевешивал социальные коллизии пьесы (даже проблему проституции в обществе). Перевешивал и тогда, когда филуме­на, в исполнении старшей сестры братьев де Филиппо Титины де филиппо (1898-1963). конфликтовала с сожителем Доме-нико (его играл Эдуардо) из-за имущества. Эта Филумена, как истинная простолюдинка, была и расчетлива, и сметлива, и истово набожна. Именно с этой исполнительницей Театр Эдуар­до по приглашению Папы Римского сыграл несколько ключевых сцен в Ватикане. В их числе молитву Филумены перед Мадон­ной, покровительницей роз, о даровании ей сил сохранить

жизнь детей.

Общечеловеческий притчевый смысл остался в роли Филумены на первом плане и тогда, когда пожилая неаполи­танка (в фильме де Сика) облеклась красотой нестареющей Софии Лорен, а Марчелло Мастрояни в роли Доменико использовал все грани своего обаяния.

В1956 г. в Москве в Театре им. Евг. Вахтангова шедевр де Филиппо обрел версию советского театра: соединение лиризма и праздничности в тонко-изобретательной игре Цецилии Мансуровой и Рубена Симонова. Режиссер Евгений Симонов использовал в спектакле давний опыт вахтанговской «Турандот».

Третьим достижением 1940-х гг. Театра Эдуардо стал спектакль «Ох уж эти призраки!» (1946) - образец притчи-лац-цо в духе Пиранделло о маленьком человеке по имени Пас-куале, которого наняли, чтобы создать иллюзию нормальной жизни в пустом замке с дурной славой обиталища призраков. В непритязательном по форме «павильонном» спектакле про­явилась изысканная виртуозность Эдуардо-актера, умеющего тщательно отобранными средствами жизнеподобной пантоми­мы поэтизировать будни (например, сцена распития кофе на балконе напоказ соседям).

Особой заботой де филиппо-режиссера была действо­вавшая двадцать лет программа «Скарпеттиана» - цикл спек­таклей по пьесам и сценариям неаполитанских мастеров коме­дии дель арте, где он сам солировал в маске Пульчинеллы. Благодаря этим спектаклям де филиппо в образах Пульчинел­лы и де Филиппо - создатель галереи современных персона­жей воспринимался в единстве. В1962 г., подводя полувековой творческий итог, де Филиппо поставил программный спектакль «Сын Пульчинеллы» (пьеса 1959 г.). По сюжету старый дзанни втянут в предвыборную кампанию, и в разнообразных лацци только подрывает без того шаткие позиции своего хозяина. А сын Пульчинеллы, юный американец Джонни (вариант име­ни Дзанни), отрекается от комедии дель арте в пользу шоу-биз­неса, чем сильно печалит своего отца. (Это лишь малая часть сюжетных линий огромной пьесы.) Пьеса не стала удачей. Важнее было другое. Де Филиппо решал в спектакле вопрос: Пульчинелла - это условная маска или человек? Ответ был при­мерно таков: Пульчинелла старинная маска и ее не надо сни­мать, чтобы увидеть за ней человека. Маска - символ челове­ка, объединяющий людей эпохи Ренессанса и XX в., она всегда современна.

В период 1960-1970-х гг. Эдуардо де Филиппо работал в основном как автор, создавший прекрасный репертуар, обо­шедший все сцены мира. Среди пьес - «Искусство комедии» (1965), «Цилиндр» (1966), «Экзамены не кончаются никогда» (1973). В 1973 г. он получил международную премию по драма­тургии. В1977 г. вернулся в Сан Фердинандо как актер и режис­сер. В1981 г. стал профессором Римского университета. В1982 г. был избран сенатором Республики.

Грандиозной деятельности Эдуардо де Филиппо со­путствовало вполне самостоятельное творчество Пеппино де Филиппо (1903-1980 ?). Этот большой актер, как и Эдуардо, был учеником Пиранделло и Скарпетты. Он блистал в кино в острохарактерных и тонкопсихологических ролях. А в театре увековечил себя наследственным и по наследству оставленным следующему поколению семьи спектаклем «Метаморфозы бро­дячего музыканта» по старинному сценарию неаполитанской комедии дель арте. По сюжету пьесы добряк Пеппино Сарак-кино, зарабатывающий на жизнь музыкой, не раз выручает из беды молодых влюбленных, для чего преображается до не­узнаваемости. Среди прочего он принимал вид египетской мумии. Особенно же впечатляло его филигранное воплощение в «римскую статую» с ошеломляющей иллюзией оживающего античного мрамора. Вдобавок к виртуозной пантомиме Пеппи­но увлекал весь зрительный зал пляской тарантеллы. Плясали

«не покидая кресел, не в силах противиться гипнотическо-«сангвинизму» лукавого импровизатора.

Если семья де Филиппо сначала была тесно связана г традициями диалектального («местного») театра, то сразу с «большим стилем» сцены оказался в тесном контакте другой крупнейший деятель неореализма - великий кинорежиссер Лукина Висконти (1906-1976). Как и в кино, в театре у Вискон­ти свое особое место, свой особенный почерк. Идеологически Висконти, связанный с Сопротивлением, был настроен весьма радикально.

В 1946 г. он организовал в Риме в театре Элизео постоянную труппу, куда вошли тогдашние звезды и где воспи­тались новые большие индивидуальности. Имена говорят сами за себя: Рина Морелли и Паоло Стоппа, премьеры труппы. Сре­ди начинающих - Витторио Гассман, Марчелло Мастрояни, Франко Дзефирелли и др.

В режиссерском почерке Висконти переплетались «жесткий» натурализм (вплоть до жестокости), изысканный психологизм и рафинированный эстетизм. Критика находи­ла такое сочетание «холодным», потому что даже безмерные страсти действующих лиц четко анализировались, импрови­зация отсутствовала и каждое сценическое положение отра­батывалось до «балетной» пластической завершенности. Кроме того, Висконти работал с крупными сценографами и художниками, в их числе с Сальвадором Дали, оформившим в 1949 г. постановку спектакля «Розалинда» (по комедии В. Шекспира «Как вам это понравится»). И если большинство тогдашних режиссеров (как де Филиппо) ограничивались скромными выгородками в виде павильона или ширм, то в римском Элизео декорации обретали эстетически самодо­статочное значение.

«Холодным» театр Висконти находили еще и потому, что его репертуар был ориентирован на зарубежную драматур­гию, в основном на интеллектуальную драму «новой волны». У Висконти практически не было «домашних» проблем, даже «итальянские страсти» его театра бурлили в Америке («Вид с моста» А. Миллера).

«Стеклянный зверинец» Тенесси Уильямса (1945), его ж е «Трамвай „Желание"» (1947), «Смерть коммивояжера» Артура Миллера (1952), пьесы Жана Ануя, Жана Жироду и дру­гие преобладали над современными итальянскими сочине­ниями. Но все тогдашние претензии неудовлетворенной кри­нки не меняют того факта, что театр Висконти около двадцати Лет нес нагрузку постоянного режиссерского театра в Италии, г де до недавнего времени режиссура еще не сложилась.

эзде/Глгт

Пйва«->-

Режиссура Джорджо Стрелера. Своеобразно разви­вался в послевоенном театре громадный творческий потенциал Джорджо Стрелера (1921-1997), человека другого поколения. Искусство Стрелера тоже было связано с установками демокра­тического театрального движения. Для него образцами были эпический театр Бертольта Брехта, Авиньонские фестивали, французский Народный Национальный театр (ТНП) под руко­водством Жана Вилара. Его также увлекала общая задача ста­билизации театральной практики Италии. В 1946 г. Стрелер во­шел в только что созданный Миланский Малый театр (Пикколо театро ди Милане, директор Паоло Грасси). Благодаря Грасси и Стрелеру Пикколо стал лидером стабильных репертуарных коллективов, ставивших перед собой широкие просветитель­ские цели. Стрелер работал в миланском Пикколо двадцать лет, из них первые двенадцать без перерывов. В 1969 г. режиссер покинул эту сцену, возглавив молодежный коллектив Театр и действие (это была его реакция на тогдашнее движение молодежного протеста). В 1972 г. он вернулся в Пикколо. Стре­лер принимал участие в организации многих фестивалей, со­трудничал в Театре Европы. Систему эпического театра Стрелер изучал под непосредственным руководством Брехта. Итальян­ский режиссер почерпнул у немецкого мэтра сочетание «теат­ра, мира, жизни - всего вместе в диалектическом соотноше­нии, постоянном, трудном, но всегда активном» 79 . Среди его собственных брехтовских постановок лучшие: «Трехгрошевая опера» (1956), «Добрый человек из Сезуана» (1957), «Жизнь Галилея» (1963).

Российские театроведы полагали, что своеобразие эпического дискурса у Стрелера состояло в трактовке прин­ципа «остранения», отличавшейся от исходной 80 . По Стрелеру, «остранение» - задача не актера, а режиссера. При этом «остранение» может быть не только дискуссионно-аналитиче­ским, но и лирическим, передаваемым посредством метафор. Таким образом, стилистика брехтовских спектаклей Стрелера сближалась со стилистикой учеников Брехта, таких, как Ман-фред Векверт и Бенно Бессон (швейцарец).

Большую роль в творчестве Стрелера и коллектива Пик­коло играл репертуар Гольдони. Именно здесь Гольдони был заново открыт в XX в. как великий драматург. Спектакль, просла­вивший театр, - «Арлекин - слуга двух хозяев» имел пять ре­дакций (1947,1952,1957- к 250-летнему юбилею Гольдони, 1972, 1977) и двух главных исполнителей. После безвременной смерти Арлекина номер один - Марчелло Моретти (1910-1961) его за­менил Ферруччо Солери, которого тренировал сам Моретти, раз-

глядевший своего преемника. Структура спектакля включала три плана: а) действие было разомкнуто и в закулисье и на площадь (зрителя посвящали и в то, как ставят декорации, и в то, как актер надевает маску и пр.); б) режиссер показывал, что пьеса XVIII в., сохраняя весьма актуальную для XX в. просветительскую пробле­матику, играется сценическими средствами предшествующей эпохи - времени расцвета комедии дель арте; это и был аналог брехтовского «остранения» по-стрелеровски; в) спектакль был обращен к зрителю как к соучастнику действия, все лацци разви­вались и длились только при активном участии зала.

В «Арлекине» при индивидуально отточенном (до акробатизма) техническом мастерстве внешнего преображения каждый актер имел возможность создавать мгновения лири­ческой задушевности. Например, Беатриче под видом Федери­ко в мужском костюме в великолепном исполнении атлетичной Рельды Ридони мгновениями проявляла женскую хрупкость. И тут же брала себя в руки. Или смешной Панталоне вдруг тро­гательно вспоминал о молодости (актер Антонио Баттистелла). Что же касается Моретти - Арлекина, то, когда в нем утихала тотальная активность, он потрясал лирически-проникновенной наивностью и доверчивостью. А Ферруччо Солери в этой роли акцентировал умное лукавство, отчего лирические мгновения его Арлекина окрашивались иронией.

В более поздних редакциях лирическим взаимодейст­вием Стрелер наделял совокупно весь ансамбль. Это особенно сказалось на трактовке «коллективных» комедий Гольдони. Их Стрелер поставил вдоволь: «Дачная трилогия» (накапливалась с 1954 по 1961 г. - первая часть в двух редакциях), «Бабьи сплетни», «Кьоджинские перепалки» и, наконец, «Кампьелло» (1975) - стоическая, антикарнавальная хороводная компози­ция на бескрасочном черновато-буром «пятачке» (кампьелло - площаденка, пятачок в темных промостках среди окраинных каналов Венеции), да еще под снегопадом. На этом малом про­странстве на исходе карнавала кружатся в беспечном хороводе ненаряженные темные фигуры с затененными лицами: пожи­лые соседки, парнишка, две девчонки. Ни масок, ни красок. И все же - это праздник жизни, удостоверяющий мощь и не­зыблемость простодушного бытия, его хрупкую доверчивость и веселую отвагу, дерзание сделать жизненный выбор на свой страх и риск и не бояться за это расплаты.

Большое место в творчестве Стрелера занимал Шекс­пир. Начиная с 1947 г. Стрелер поставил двенадцать его пьес, большую часть в нескольких редакциях. Постановщик в основ­ам обращался к хроникам. «Ричард II» вообще был впервые Куществлен в Италии миланским Пикколо (1947). По хроникам

ПОЭТИКА ДРАМАТУРГИИ ФУТУРИСТОВ И ОБЭРИУТОВ

(к вопросу о преемственности)

Понятие традиции применительно к авангардистским явлениям в некоторой мере парадоксально, но и вполне закономерно. Парадокс связан с вечным стремлением авангардистов к разрыву с предшественниками, с прокламацией своей «непохожести» ни на кого, с отказом от наследования предыдущего эстетического опыта. Но само отречение от прошлого есть постоянная оглядка на него. В этом плане и футуристы опирались - пусть с отрицанием - на традиции прежней литературы, а обэриуты связаны прочными нитями с футуристами. Одной из особенностей русского футуризма, унаследованной от символизма, явилась устремленность к некоему синтетическому искусству, что особенно отчетливо проявилось в футуристическом театре, использующем, помимо слова, живопись, графику, жест, танец. Но был ли достигнут футуристами синтез, или смешение эстетик разных видов искусства осталось эклектичным? Какой посыл дал футуризм для последующих авангардных практик, в частности, драматургии обэриутов?

Понятие «футуристическая драматургия» включает достаточно разные явления. С одной стороны, это пьесы В. Маяковского, «опера» А. Крученых, В. Хлебникова и М. Матюшина, наиболее ярко выразившие поэтику раннего этапа театра футуристов. Но это и драматургические произведения В. Хлебникова 1908 - 1914 годов, отличающиеся от его же более поздних драматургических опытов, которые не были никогда поставлены на сцене. Это и пенталогия И. Зданевича «Аслаабличья», названная автором «вертепом». И все же при всей непохожести этих произведений есть ряд общих черт, которые позволяют говорить о феномене футуристической драматургии. Следует учитывать и тот факт, что драматургия футуристов-будетлян теснейшим образом связана с понятием «футуристический театр».

Зарождение футуристической драматургии в русской литературе традиционно относят к 1913 году, когда Объединенный комитет «Союза молодежи», созданного Е. Гуро и М. Матюшиным, решает организовать новый театр. Идея театра, который разрушал бы прежние сценические формы, основывалась на футуристической концепции потрясения традиций, антибытового поведения, эпатажа публики. В августе 1913 года в журнале «Маски» появилась статья художника Б. Шапошникова «Футуризм и театр», в которой говорилось о необходимости новой сценической техники, о взаимоотношениях актера, режиссера и зрителя, о новом типе актера. «Футуристический театр создаст актера-интуита, который будет передавать свои ощущения всеми доступными ему средствами: быстрой выразительной речью, пением, свистом, мимикой, танцем, ходьбой и бегом» . В этой статье содержался намек на необходимость использования новым театром приемов различных видов искусства. Автор статьи представлял читателю некоторые идеи главы итальянских футуристов Ф.-Т. Маринетти, в частности, тезис об обновлении театральных приемов. Необходимо отметить, что русские футуристы начали создавать свой театр и теоретически обосновали его раньше, чем итальянский футуризм объявил о синтетическом театре. Общим положением обеих концепций футуристического театра была декларация импровизационного, динамичного, алогичного, симультанного театра. Но итальянцы отняли у слова приоритет, заменили его физическим действием. Приехавший в Россию Маринетти, выступая со своими стихами, продемонстрировал некоторые приемы динамического театра, иронически описанные Б. Лившицем в «Полутороглазом стрельце»: «Жестикуляция - не совсем подходящее слово для этой молниеносной быстроты движений, сменявших одно другое, как в фильме, искусственно ускоренном перепившимся механиком. Точно демонстрируя на собственном примере возможности новой динамики, Маринетти двоился, выбрасывая в стороны руки, ноги, ударяя кулаком по пюпитру, мотая головой, сверкая белками, скаля зубы, глотая воду стакан за стаканом, не останавливаясь ни на секунду, чтобы перевести дыхание» . Русские же футуристы считали слово основой драматургии, правда, расширили пространство свободы словесной и - шире - языковой игры. А. Крученых в статье «Новые пути слова» (см.: ) замечал, что переживание не укладывается в застывшие понятия, каковыми являются слова, творец испытывает муки слова - гносеологическое одиночество. Отсюда стремление к заумному свободному языку, к такому способу выражения человек прибегает в стрессовые минуты. «Заумь», как считали футуристы, выражает «новый разум», опирающийся на интуицию, она рождается из экстатических состояний. П. Флоренский, вовсе не разделявший футуристического отношения к миру и искусству, о происхождении зауми писал: «Кто не знает радости, переполняющей грудь странными звуками, странными глаголами, бессвязными словами, полусловами и даже вовсе не словами, слагающимися сами собой в звуковые пятна и узоры, издали подобные звучным стихам? Кто не припомнит слов и звуков смущения, скорби, ненависти и гнева, которые силятся воплотиться в своеобразную звуко-речь? … Не словами, а звуковыми пятнами, еще не расчленившимися, ответствую бытию» . Футуристы исходили из общей для авангардного искусства начала ХХ века установки на возвращение к истокам слова, речи, видя в бессознательном творческие интенции. В работе «Фонетика театра» А. Крученых уверял, что «для пользы самих актеров и для воспитания глухонемой публики необходимо ставить заумные пьесы - они возродят театр» . Тем не менее футуристы и жесту придавали значение смысловыражения. В. Гнедов исполнял свою «Поэму конца» только жестикуляцией. А автор предисловия к книге В. Гнедова «Смерть искусству» И. Игнатьев писал: «Слово подошло к Пределу. Штампованными фразами заменил Человек Дня несложный словообиход. В его распоряжении множество языков, “мертвых” и “живых”, со сложными литеро-синтаксическими законами, вместо незамысловатых письмен Первоначалья» . Заумь и жест не только не противоречили друг другу, но оказывались связанными в артикуляционном акте говорения в экстатическом состоянии.

Задача футуристического театра была выражена в декларации: «Устремиться на оплот художественной чахлости - на русский театр и решительно преобразить его. Художественным, Коршевским, Александринским, Большим и Малым нет места в сегодня! - с этой целью учреждается новый театр «Будетлянин». И в нем будет устроено несколько представлений (Москва и Петроград). Будут поставлены дейма: Крученых «Победа над солнцем» (опера), Маяковского «Железная дорога», Хлебникова «Рождественская сказка» и др.» (цит. по: ).

Футуристы отрицали классический театр. Но не только нигилизм руководил ниспровергателями старых форм. В русле времени тотального обновления и поисков искусства они стремились создать такую драматургию, которая стала бы основой нового театра, могущего вместить в себя поэзию и танец, трагедию и клоунаду, высокую патетику и откровенную пародию. Футуристический театр рождался на перекрестке двух тенденций. В 1910 - 1915 годах в театре равно существовали эклектика и синтез. В первое десятилетие ХХ века эклектика пропитала собой и бытовую жизнь, и искусство. Смешение в пределах одного художественного явления разных стилей и эпох, их намеренное неразличение особенно ярко проявлялись в многочисленных театрах миниатюр, варьете, буфф и фарсовых театриках, размножавшихся в Москве и Петербурге.

В апреле 1914 года в газете «Новь» В. Шершеневич опубликовал «Декларацию о футуристическом театре», где обвинял в эклектике Московский Художественный театр, Мейерхольда, кинематограф и предлагал крайнюю меру: заменить слово в театре движением, импровизацией. Это было то направление, по которому пошли итальянские футуристы, создав форму синтезы - прообраза перфомансов и хэппенингов второй половины ХХ века. В альманахе «Русская художественная летопись» появилась статья В. Чудовского о «Старинном театре» Н. Евреинова и Н. Дризена: «Эклектизм - знамение века. Нам милы все эпохи (кроме только что бывшей, которую мы сменили). Мы любуемся на все минувшие дни (кроме вчерашнего). <…>Эстетика наша как ошалевшая магнитная игла. <…> Но эклектизм, перед которым все равны - Данте и Шекспир, Мильтон и Ватто, Рабле и Шиллер, - великая сила. И не будем заботиться о том, что скажут потомки о нашем многобожии - единственное, что нам остается - быть последовательными, подводить итоги, делать syntesis» . Синтез выступал как конечная цель, но он не мог возникнуть сразу. Новому театру и его драматургии нужно было пройти стадию механического соединения разнородных форм и приемов.

Вторая тенденция вела начало от символизма с его стремлением к синтетическому нерасчлененному искусству, в котором сливались бы в едином пространстве слово, живопись, музыка. Это стремление к слиянию продемонстрировала работа художника К. Малевича, поэта А. Крученых и художника-композитора М. Матюшина над постановкой «Победы над Солнцем», которая задумывалась как синтезирующее взаимообогащение слова, музыки и формы: «Крученых, Малевич и я работали вместе, - вспоминал Матюшин. - И каждый из нас своим теоретическим образом подымал и разъяснял начатое другими. Опера росла усилиями всего коллектива, через слово, музыку и пространственный образ художника» (цит. по: ).

Еще до первого публичного представления футуристического театра в книге «Возропщем» (1913) А. Крученых была напечатана пьеса, которую можно считать переходом к новой драматургии. В монологическом Предисловии автор нападал на Московский Художественный театр, называя его «почтенным убежищем пошлости». Персонажи пьесы не обладали ни характерами, ни психологической индивидуальностью. Это были персонажи-идеи: Женщина, Чтец, Некто Непринужденный. Драма строилась на чередующихся монологах, в которых начальные реплики еще имели общепонятный смысл, а затем он терялся в грамматических нелепицах, обрывках слов, нанизывании слогов. Монолог Женщины - это поток частей слова и неологизмов, фонетических образований. В конце монолога Чтеца вставлено построенное на зауми стихотворение, которое, по ремарке автора, необходимо было читать с различными голосовыми модуляциями и подвываниями. Заумные стихи звучали и в Эпилоге пьесы, когда все актеры уходили со сцены, и Некто Непринужденный произносил заключительные слова. При этом действия как движителя пьесы не было, как не было и сюжета. Пьеса, по сути, представляла собой чередование монологов, в которых заумь призвана была дойти до зрителя с помощью интонации и жеста.

Следует отметить, что, хотя уже в первых драматургических опытах футуристы претендовали на абсолютное новаторство, но многое в их творчестве покоилось на традициях, взятых из разных областей жизни. Так, заумь была открытием футуристов лишь в применении к поэзии, но предтечей ее являлись глоссалии русских сектантов-хлыстов, которые во время радений входили в состояние экстаза и начинали произносить нечто, чему не было соответствия ни в одном языке и что одновременно содержало в себе все языки, образовывало «единый для выражения мятущейся души» язык. Позже в сверхповести «Зангези» (1922) В. Хлебников назвал это звукоговорение «языком богов». Источником теоретического обоснования зауми А. Крученых явилась статья Д. Г. Коновалова «Религиозный экстаз в русском мистическом сектантстве» (см.: ).

Преддверием футуристической драматургии можно считать и драматическую поэму «Мирсконца», первоначально состоявшую из стихов А. Крученых и пьесы В. Хлебникова «Поля и Оля». Здесь был применен новый принцип решения художественного времени: события располагались не от прошлого к настоящему, а герои проживали свои жизни с конца, от смерти до рождения. Начавшись с похоронной процессии, с катафалка которой сбегает Поля, не согласный «быть запеленатым в почти 70 лет», сюжет заканчивается тем, что герои едут в детских колясках с воздушными шариками в руках. Соответственно их возрасту менялась и речь, переходящая от общепонятного бытового языка к звуко-слоговому лепету. Р. Якобсон в письме к А. Крученых возводил такой прием к теории относительности А. Эйнштейна: «Знаете, «мирсконца» до вас никто из поэтов не сказал, чуть-чуть лишь почувствовали Белый и Маринетти, а между тем этот грандиозный тезис даже научен вполне (хотя вы и заговариваете о поэтике, противоборствующей математике), и ярче очерчен в принципе относительности» .

Объявленная футуристами программа театрального представления была реализована не полностью. В начале декабря 1913 года в помещении «Луна-парка» состоялись первые спектакли футуристов: трагедия «Владимир Маяковский» В. Маяковского и опера «Победа над Солнцем» А. Крученых, В. Хлебникова и М. Матюшина.

Основоположниками футуристического театра выступили будетляне. В. Маяковский в спешке не успел придумать названия своей трагедии, и в цензуру она пошла с титлом: «Владимир Маяковский. Трагедия». А. Крученых вспоминал: «Когда выпускалась афиша, то полицмейстер никакого нового названия уже не разрешил, а Маяковский даже обрадовался: - Ну и пусть трагедия так и называется “Владимир Маяковский”. У меня от спешки тоже получались некоторые недоразумения. В цензуру был послан только текст оперы (музыка тогда не подвергалась предварительной цензуре), и потому на афише пришлось написать: “Победа над Солнцем. Опера А. Крученых”. М. Матюшин, написавший к ней музыку, ходил и все недовольно фыркал» . Показательно, что М. Матюшин, создавший музыку, был художником. Спектакль «Владимир Маяковский» оформляли художники П. Филонов и И. Школьник, в живописи разделявшие идеи футуристического изображения человека: «Человек-форма такой же знак, как нота, буква, и только» . Персонажи трагедии «Владимир Маяковский», за исключением Автора, являлись абстракциями, едва ли не сюрреалистическими образами - Человек без уха, Человек без головы, Человек без глаза. В сюрреалистические образы-метафоры вырастали человеческие плевки, превращавшиеся в огромных калек, Пианист, который «не может вытащить рук из белых зубов разъяренных клавиш». Вместе с тем все действующие лица трагедии воплощали разные ипостаси личности Поэта, как бы отделенные от него и сублимированные в некие говорящие плакаты: в спектакле актеры были заключены между двумя разрисованными щитами, которые они носили на себе. Более того, почти каждый персонаж был вывернутой наизнанку схемой-образом конкретного реального человека: Человек без уха - музыкант М. Матюшин, Без головы - поэт-заумник А. Крученых, Без глаза и ноги - художник Д. Бурлюк, Старик с черными сухими кошками - мудрец В. Хлебников. Каждый персонаж, таким образом, был многослоен, за внешней плакатностью таилось несколько смыслов, прораставших один из другого.

В трагедии «Владимир Маяковский» нарушался канон диалогического построения драматического произведения. Почти исчезало непосредственное сценическое действие: события не происходили, а описывались в монологах персонажей, как это было в монологах Вестника в античной трагедии. Почти все ранние футуристические пьесы имели Пролог и Эпилог. В Прологе трагедии, как заметил В. Марков, «Маяковскому удается затронуть не только все свои основные темы, но и главные темы русского футуризма в целом (урбанизм, примитивизм, антиэстетизм, истерическое отчаяние, отсутствие понимания, душа нового человека, душа вещей)» .

Пьеса делилась на два действия. В первом рисовался сложный мир разрыва связей между людьми, трагического отчуждения людей друг от друга и от мира вещей. «Праздник нищих» напоминал и античный хор, где Поэт выполнял функции Корифея, и карнавал, в котором Поэт отходил на второй план, а в действие вступали образы-идеи людей-частей его личности. Второе действие представляло, как это характерно и для более поздних пьес В. Маяковского «Клоп» и «Баня», некое утопическое будущее. Автор собирал все человеческие печали и слезы в большой чемодан и, «душу на копьях домов оставляя за клоком клок», покидал город, в котором должна воцариться гармония. В Эпилоге Маяковский пытался травестировать трагический пафос пьесы шутовством.

2 В июне 1913 г. Малевич писал Матюшину, отвечая на его приглашение приехать „потолковать”: „Кроме живописи ещё думаю о театре футуристическом, об этом писал Кручёныху, который согласился принять участие, и друг. Думаю, что удастся поставить в октябре месяце несколько спектаклей в Москве и Питере” (Малевич К. Письма и воспоминания / Публ. А. Повелихиной и Е. Ковтуна // Наше наследие. 1989. № 2. С. 127). За этим последовал знаменитый «Первый Всероссийский съезд баячей будущего (поэтов-футуристов)», состоявшийся летом 1913 г. на даче у Матюшина, где собрались Малевич и Кручёных (предполагалось также участие Хлебникова, не приехавшего из-за пресловутого инцидента с деньгами на дорогу, которые он потерял). В “отчёте” об этом съезде, опубликованном футуристами в газете, содержится призыв „устремиться на оплот художественной чахлости — на Русский театр и решительно преобразовать его”, и за этим следует одно из первых упоминаний о “первом футуристическом театре”: „Художественным, Коршевским, Александринским, Большим и Малым нет места в сегодня! — с этой целью учреждается
Новый театр «Будетлянин». И в нём будет устроено несколько представлений (Москва и Петроград). Будут поставлены Дейма: Кручёных «Победа над Солнцем» (опера), Маяковского «Железная дорога», Хлебникова «Рождественская сказка» и др.” (Заседания 18 и 19 июля 1913 г. в Усикирко // За 7 дней . 1913-15 августа).
3 Трое. СПб ., 1913. С. 41. Маяковский работал над трагедией летом 1913 г. в Москве и Кунцеве; в начале работы поэт предполагал озаглавить трагедию «Железная дорога». Очевидно, имея в виду один из самых ранних набросков пьесы, в письме к А.Г. Островскому Кручёных упоминает: „Железная дорога Маяковского — это проект несостоявшейся драмы” (Ziegler R. Briefe von A.E. Kručenyx an A.G. Ostrovskij. S. 7). Другим вариантом заглавия было: «Восстание вещей».
4 См. об этом: Ковтун Е.Ф. «Победа над солнцем» — начало супрематизма // Наше наследие . 1989. № 2. С. 121-127. В настоящее время известно местонахождение не всех, а лишь 26 эскизов Малевича к опере: 20 из них хранятся в Театральном музее в Петербурге, куда они перешли из коллекции Жевержеева; 6 эскизов принадлежат Государственному Русскому музею.
5 Эта афиша в настоящее время является значительной редкостью. Экземпляры есть в Литературном музее и в Музее Маяковского в Москве. Один из экземпляров афиши находится в собрании Н. Лобанова-Ростовского и воспроизведён в цвете в каталоге: Боулт Дж. Художники русского театра. 1880-1930. Собрание Никиты и Нины Лобановых-Ростовских. М.: Искусство , 1990. Илл. 58.
6 Текст трагедии, представленный в цензуру, имеет значительные расхождения с отдельным изданием трагедии «Владимир Маяковский» в 1914 г., а также с последующими публикациями этого текста, содержащими разночтения.
7 Мгебров А.А. Жизнь в театре. В 2-х тт. М.-Л.: Academia , 1932. Мгебров пишет о футуристическом театре в главе «От «Незнакомки» до студии на Бородинской» во втором томе своей книги, намечая линию, непосредственно связующую символистский и футуристический театр. «Чёрные маски» — пьеса Леонида Андреева, о которой упоминает здесь Кручёных, — была выдержана в стилистике символизма, неоднократно подвергавшейся “футуристической атаке” в манифестах и декларациях.
8 Мгебров А.А. Указ. соч. Т. 2. С. 278-280.
9 Известный отзыв Маяковского: „Это время завершилось трагедией «Владимир Маяковский». Поставлена в Петербурге. Луна-Парк. Просвистели её до дырок” (Маяковский В. Я сам // Маяковский: ПСС. Т. I. С. 22), как справедливо замечает Бенедикт Лившиц, был „преувеличением”. Согласно воспоминаниям последнего:
„Театр был полон: в ложах, в проходах, за кулисами набилось множество народа. Литераторы, художники, актеры, журналисты, адвокаты, члены Государственной Думы — все постарались попасть на премьеру. ‹...› Ждали скандала, пытались даже искусственно вызвать его, но ничего не вышло: оскорбительные выкрики, раздававшиеся в разных концах зала, повисали в воздухе без ответа” (Лившиц Б. Указ. соч. С. 447).
Лившицу вторит Жевержеев, указывая, однако, возможную причину выпадов публики: „Огромный успех спектаклей трагедии «Владимир Маяковский» в значительной степени вызван был и впечатлением, какое автор производил на сцене. Даже свиставшие первые ряды партера в моменты монологов Маяковского затихали. Нужно, впрочем, сказать, что отмеченные рецензентами тогдашних газет протесты и безобразия относились, главным образом, к тому, что спектакль, назначенный по афише на 8 часов, а фактически начавшийся лишь в половине девятого, окончился в девять с половиною часов, и часть публики решила, что спектакль не закончили” (Жевержеев Л. Воспоминания // Маяковскому. Сборник воспоминаний и статей. Л.: ГИХЛ , 1940. С. 135).
10 Волков Н. Указ. соч.
11 Почти все эти заметки и рецензии были перепечатаны самими футуристами в статье «Позорный столб российской критики» в «Первом журнале русских футуристов» (1914. №№ 1-2).
12 По воспоминаниям Матюшина:
„В день первого спектакля в зрительном зале всё время стоял “страшный скандал”. Зрители резко делились на сочувствующих и негодующих. Наши меценаты были страшно смущены скандалом и сами из директорской ложи показывали знаки негодования и свистели вместе с негодующими. Критика, конечно, беззубо кусалась, но успеха нашего у молодёжи она скрыть не могла. На спектакль приехали московские эгофутуристы, весьма странно одетые, кто в парчу, кто в шелка, с разрисованными лицами, с ожерельями на лбу. Кручёных играл удивительно хорошо свою роль “неприятеля”, дерущегося с самим собой. Он же и “чтец”” (Матюшин М. Русский кубофутуризм. Отрывок из неизданной книги "Творческий путь художника" // Наше наследие . 1989. № 2. С. 133).
13 Из письма Кручёных Островскому: „В Победе я играл пролог пьесы замечательно: 1) ликари были в противогазах (полное сходство!) 2) благодаря проволоко-картонным костюмам двигались как машины 3) поразительна была песня из одних гласных пел оперный актёр. Публика требовала повторения — но актёр испугался...” (Ziegler R. Briefe von A.E. Kručenyx an A.G. Ostrovskij. S. 9). Подробнее об этом см. также статью Кручёных «Об опере «Победа над солнцем»» (1960), публикуемую в наст. изд. на с. 270-283.
14 Это интервью, наряду с заметкой «Как будут дурачить публику (Футуристическая опера)», непосредственно предшествовавшее премьере спектакля, было напечатано в газете «День» (1913. 1 декабря). См. также воспоминания Матюшина о совместной работе с Кручёных над спектаклем: Матюшин М. Русский кубофутуризм. Отрывок из неизданной книги. С. 130-133.
15 Михаил Васильевич Ле-Дантю (1891-1917) — художник и теоретик русского авангарда, один из авторов концепции “всечества”, ближайший соратник Ларионова. Был одним из первых членов общества «Союз молодёжи», с которым вскоре порвал вслед за Ларионовым. Участник выставок «Союз молодёжи» (1911), «Ослиный хвост» (1912), «Мишень» (1913) и др.
16 Мгебров ошибается. Не Крученого, и не «Победа солнца», а «Победа над солнцем». Что это, в Древнем Египте происходило? Так перепутать имена и заглавия! А ещё «Academia»! — А.К .
17 Мгебров А.А. Указ. соч. Т. 2. С. 272, 282-284.
18 Жевержеев Л. Владимир Маяковский // Стройка . 1931. № 11. С. 14.
В позднейших воспоминаниях Жевержеев пишет: „По основному правилу «Союза молодёжи» всякая работа и членов Общества и участников его выступлений должна была оплачиваться. За право постановки Маяковский получил по 30 рублей за спектакль, а за участие в качестве режиссёра и исполнителя по три рубля за репетицию и по десять рублей за спектакль” (Жевержеев Л. Воспоминания // Маяковскому. С. 136).
В своих воспоминаниях Кручёных, руководствуясь, очевидно, бытовыми соображениями, старательно избегает “острых углов”, связанных с поведением Жевержеева. Тем не менее, “материальный вопрос”, связанный с постановкой оперы, вызвал скандал и послужил косвенной причиной распада «Союза молодёжи». Кручёных хотел выступить перед одним из спектаклей и заявить публике, „что «Союз молодёжи» ему не платит денег”. Многие члены «Союза молодёжи» расценили это как „скандальную и оскорбительную выходку” в свой адрес, а не только по отношению к своему председателю, против которого она, собственно, была направлена. В результате совместная работа с поэтической секцией «Гилея» была признана “нецелесообразной”, и произошёл полный разрыв (см.: Общее письмо художников «Союза молодёжи» к Л.И. Жевержееву (от 6 дек. 1913 г.) // ОР Русского музея. Ф. 121. Ед. хр. 3).
Жевержеев не только не заплатил Кручёных, Матюшину и Малевичу, но и не вернул последнему эскизы костюмов к опере (они также не были куплены меценатом), заявив, „что он вообще не меценат и с нами никаких дел не желает иметь” (Матюшин М. Русский кубофутуризм. Отрывок из неизданной книги. С. 133). Вскоре он перестал субсидировать и «Союз молодёжи».
19 О сильном впечатлении, производимым “повседневным” внешним обликом Маяковского в этом спектакле по контрасту с другими персонажами (эффект, несомненно, предусмотренный создателями спектакля), вспоминает и Жевержеев, в целом не принявший оформление спектакля:
„Чрезвычайно сложные по композиции “плоскостные” костюмы Филонова, написанные без предварительных эскизов им самолично прямо на холсте, затем были натянуты на фигурные, по контурам рисунка, рамки, которые передвигали перед собою актёры. Эти костюмы также были мало связаны со словом Маяковского.
Казалось бы, что при таком “оформлении” словесная ткань спектакля должна безусловно и безвозвратно пропасть. Если у отдельных исполнителей так и получилось, то главную роль Владимир Владимирович спас. Он сам нашёл для центрального персонажа наиболее удачное и выгодное “оформление”.
Он выходил на сцену в том же одеянии, в котором пришёл в театр, и на контрасте с “фоном-задником” Школьника и с “плоскостными костюмами” Филонова утверждал ярко ощущавшуюся зрителем реальность и героя трагедии — Владимира Маяковского и самого себя — её исполнителя — поэта Маяковского” (Жевержеев Л. Воспоминания // Маяковскому. С.135-136).
Этот пафос спектакля чутко уловил и один из современных футуристам театральных критиков, П. Ярцев: „Была наконец в футуристском спектакле осуществлена “надежда” теоретиков театра в эпоху революционную, когда вместе с мечтой о соборном театре вспыхнула мечта о “поэте-актёре”, о том, что поэт и актёр станут — одно: поэт сам будет обращаться в театре к людям со своими песнями” (Речь . 1913. 7 декабря).
20 Тем не менее, судя по письму Малевича к Матюшину от 15 февраля 1914 г., Малевич получил предложение поставить оперу в Москве весной того же года, в „театре на 1000 человек, ‹...› не менее 4-х спектаклей, а если пойдет, то и больше” (Малевич К. Письма и воспоминания. С. 135). Однако постановка не состоялась, возможно, из-за отказа Жевержеева в поддержке.
21 Цитируя этот отрывок из воспоминаний Кручёных, Джон Боулт считает, что „Кручёных, видевший этот спектакль, был особенно поражён декорациями Школьника к первому и второму действию, ошибочно приписывая их Филонову” (см.: Мислер Н., Боулт Д. Филонов. Аналитическое искусство. М: Советский художник , 1990. С. 64). С этим утверждением, однако, хочется поспорить, зная постоянную приверженность Кручёных к фактографической точности в выступлениях и воспоминаниях. К тому же, как нам кажется, стиль городских пейзажей Школьника этого периода вряд ли отличается „выписанностью до последнего окошка” (см. воспроизведение одного из эскизов декорации в: Маяковскому. С. 30). Вопрос остается открытым, поскольку эскизы Филонова не сохранились до нашего времени, что не помешало, однако, попыткам реконструировать сценографию спектакля по позднейшим копиям и зарисовкам с натуры непосредственно во время представления. Филонов работал над костюмами для всего спектакля и написал эскизы для пролога и эпилога, в то время как Школьник — для первого и второго действий спектакля (см.: Эткинд М. Союз молодёжи и его сценографические эксперименты // Советские художники театра и кино’ 79 . М., 1981).
22 Иосиф Соломонович Школьник (1883-1926) — живописец и график, один из организаторов общества художников «Союз молодёжи» и его секретарь. В 1910-е гг. активно занимался сценографией, участвовал в оформлении революционных празднеств в 1917 г., в 1918 г. был избран заведующим театрально-декорационной секцией Коллегии по делам искусств Народного комиссариата просвещения (ИЗО Наркомпроса). Эскизы декораций Школьника к трагедии «Владимир Маяковский» ныне находятся в Русском музее и в Театральном музее в Петербурге, а также в собрании Никиты Лобанова-Ростовского. Репродукции эскизов Школьника см. в изданиях: Маяковскому. С. 30; Russia 1900-1930. L’Arte della Scena. Venezia, Ca’ Pesaro , 1990. P. 123; Theatre in Revolution. Russian Avant-Garde Stage Design 1913- 1935. San Francisco, California Palace of the Legion of Honor , 1991. P. 102.
23 Речь идет о картине, ныне хранящейся в Русском музее в Петербурге под названием «Крестьянская семья» («Святое семейство»), 1914. Холст, масло. 159×128 см.
24 В рукописном варианте: „реальна”.
25 В рукописном варианте далее следует: „работавшего в таких же тонах”.
26 Это характерное высказывание, отмеченное Кручёных, впрямую перекликается с фразой Филонова, брошенной им в письме к М.В. Матюшину (1914): „Бурлюков я отрицаю начисто” (см.: Malmstad John E. From the History of the Russian Avant-Garde // Readings in Russian Modernism. To Honor Vladimir F. Markov / Ed. by Ronald Vroon, John E. Malmstad. Moscow: Nauka , 1993. P. 214).
27 Об этом портрете упоминает Н. Харджиев: „Вероятно, в конце 1913 г. П. Филонов написал портрет Хлебникова. Местонахождение этого портрета неизвестно, но о нём отчасти можно судить по стиховому “воспроизведению” в незавершённой поэме Хлебникова «Жуть лесная» (1914):

Я со стены письма Филонова
Смотрю, как конь усталый до конца
И много муки в письме у оного,
В глазах у конского лица

(См.: Харджиев Н., Тренин В. Поэтическая культура Маяковского. С. 45).

28 В рукописном варианте вместо „В те же годы” — „В начале 1914 года”.
29 В книгу Хлебникова «Изборник стихов» (СПб., 1914), набранную и отпечатанную в традиционной манере, было вброшюровано “литографическое приложение”, состоявшее из литографий Филонова к поэмам Хлебникова «Перуну» и «Ночь в Галиции».
30 О творческих взаимоотношениях Филонова и Хлебникова и, в частности, о возможных взаимовлияниях, связанных с созданием «Пропевеня...», см.: Парнис А.Е. Смутьян холста // Творчество . 1988. № 11. С. 26-28.
31 Каверин В. Художник неизвестен. Л.: Издательство писателей в Ленинграде , 1931. На с. 55 Филонов упоминается под своей фамилией, в других местах — под фамилией Архимедова.
32 В последней строке пропущены слова. У Филонова: „промозжит меч челоез полудитя рукопугое королюет”.
33 Филонов П. Пропевень о проросли мировой. Пг.: Мировый расцвет , . С. 23.
34 В рукописном варианте: „После 1914 года”.
35 В рукописном варианте: „сильнейший и непреклонный представитель “чистой” живописи”.
В 1940-е гг. Кручёных написал стихотворение «Сон о Филонове». Приводим его полностью:

А рядом
Ночью
в глухом переулке
перепилен поперёк
Четвертован
Вулкан погибших сокровищ
Великий художник
Очевидец незримого
Смутьян холста
Павел Филонов
Был он первым творцом в Ленинграде
Но худога
с голодухи
Погиб во время блокады,
Не имея в запасе ни жира, ни денег.
Картин в его мастерской
Бурлила тыща.
Но провели
Кровавобурые
Лихачи
Дорогу крутую
И теперь там только
Ветер посмертный
Свищет.

36 О школе Филонова, организованной в июне 1925 г. и известной также под названием «Коллектив Мастеров аналитического искусства» (МАИ), см.: Pawel Filonow und seine Schule / Hrsg.: J. Harten, J. Petrowa. Katalog. Russische Museum, Leningrad — Kunsthalle, Dusseldorf, Köln , 1990.
37 О работах Филонова см. уже упомянутую монографию Николетты Мислер и Джона Боулта на русском языке и более раннее американское издание тех же авторов: Misler N., Bowlt J.E. Pavel Filonov: A Hero and His Fate. Austin, Texas , 1984. См. также: Ковтун Е. Очевидец незримого // Павел Николаевич Филонов. 1883-1941. Живопись. Графика. Из собрания Государственного Русского музея. Л. , 1988.
38 Персональная выставка Филонова планировалась в 1929-31 гг. В 1930 г. был издан каталог этой не открывшейся выставки: Филонов. Каталог. Л.: Государственный Русский музей , 1930 (со вступительной статьей С. Исакова и частично опубликованными тезисами из рукописи Филонова «Идеология аналитического искусства»).
39 Речь идет о книге Ю. Тынянова «Подпоручик Киже» (Л.: Издательство писателей в Ленинграде, 1930) с рисунками Евгения Кибрика (1906-1978), впоследствии известного советского графика и иллюстратора, бывшего в те годы учеником Филонова. Судя по некоторым свидетельствам, Филонов принимал большое участие в этой работе своего ученика, что, однако, не помешало последнему публично отречься от своего учителя в 1930-е гг. (см. комментарий Парниса к тексту Кручёных в: Творчество . 1988. № 11. С. 29).
40 В рукописном варианте: „этого последнего из могикан станковизма”.
41 Строки из стихотворения Бурлюка «и. А.Р.» (Ор. 75), опубликованного в сб.: Дохлая луна. Изд. 2-е, дополненное. М ., 1914. С. 101.
42 Строки из стихотворения «Плодоносящие», впервые напечатанного в первом сборнике «Стрелец» (Пг., 1915. С. 57).
43 Раскрашивание лица стало своеобразным ритуалом-перформансом в раннем русском футуризме, начиная с эпатажной прогулки Михаила Ларионова и Константина Большакова по Кузнецкому мосту в Москве в 1913 г. В том же году Ларионов и Илья Зданевич выпустили манифест «Почему мы раскрашиваемся». Ларионов, Большаков, Гончарова, Зданевич, Каменский, Бурлюк и др. расписывали лица рисунками и фрагментами слов. Сохранились фотографии Бурлюка 1914 - начала 1920-х гг., неоднократно репродуцированные в различных изданиях, с разрисованным лицом и в самых эксцентричных жилетах, возможно, вдохновившими знаменитую жёлтую кофту Маяковского. Весной 1918 г., в день выхода «Газеты футуристов», Бурлюк вывесил несколько своих картин на Кузнецком мосту. Как вспоминает художник С. Лучишкин: „Давид Бурлюк, взобравшись на лестницу, прибил к стене дома на углу Кузнецкого моста и Неглинной свою картину. Она два года маячила перед всеми” (Лучишкин С.А. Я очень люблю жизнь. Страницы воспоминаний. М.: Советский художник , 1988. С. 61). См. об этом также в главе «В ногу с эпохой».
44 Строка из стихотворения «Приморский порт», впервые опубликованного в сборнике: «Рыкающий Парнас», (1914. С. 19):

Река ползет живот громадный моря,
Желтеет хитрая вода,
Цветною нефтью свой паркет узоря
Прижавши пристаням суда.

Впоследствии с изменениями перепечатано под названием «Лето» в: Д. Бурлюк пожимает руку Вульворт Бильдингу. С. 10.
45 Строки из стихотворения «Аршин гробовщика». См.: Четыре птицы: Д. Бурлюк, Г. Золотухин, В. Каменский, В. Хлебников. Сборник стихов. М., 1916. С. 13.