Архитекторы из John McAslan + Partners преобразили бывший элеватор 1960-х годов до неузнаваемости: теперь там есть залы для постоянной экспозиции и временных выставок, лекционное пространство и хранилище для частных коллекций. Директор Музея русского импрессионизма Юлия Петрова рассказала ТАСС о том, как из частной коллекции вырос большой музей и что же такое на самом деле русский импрессионизм.
Директор Музея русского импрессионизма Юлия Петрова
− Как отдельного, мощного течения импрессионизма в русском искусстве не было. Как в музее трактуют понятие русского импрессионизма? Какой временной период ему отводится?
− Мы фокусируемся не на именах авторов, а на стилистике произведений. Я предпочитаю говорить о феномене русского импрессионизма, а не о направлении или течении. Мы прекрасно понимаем, что это пока даже не окончательно устоявшийся термин, и порой слышим претензии в адрес нашего музея. Кто-то говорит, что русского импрессионизма не существует, другие спрашивают, кого мы имеем в виду.
− И кого же вы имеете в виду?
− Импрессионизм сказался на творчестве практически каждого из мастеров рубежа XIX-XX веков. Интересно показывать импрессионистские произведения живописцев, которые широко известны, с произведениями совсем иных направлений. К примеру, импрессионистские полотна встречаются в творчестве Александра Герасимова. У нас есть одна его работа, написанная в 1934 году в Париже. Она удивляет и потрясает тем, насколько выбивается из его собственной истории и советского искусства 1930-х годов.
− Сколько всего работ в музейной коллекции?
− В коллекции Бориса Минца сейчас порядка 250 работ, но не все они были переданы в музей. Для основной экспозиции Музея русского импрессионизма мы отобрали те экспонаты, которые стилистически соответствуют заявленной теме. В нее не вошли ни современные художники, ни прекрасная подборка графики "Мира искусства": Лансере и Добужинский не имеют отношения к импрессионизму. Возможно, мы их когда-то покажем на временных выставках.
− Что зрители увидят в постоянной экспозиции музея?
− В постоянной экспозиции музея, которая расположится на цокольном этаже, будет порядка 80 работ. Хронологически они охватывают период с 1870-х примерно до 1970-х годов.
В основной экспозиции − известные имена: Константин Коровин, Валентин Серов. У нас есть прекрасная работа Кустодиева "Венеция", которую мы показывали на выставках до открытия музея и которая меняет традиционное представление о художнике. Нам интересно показать другого Кустодиева. Конечно, мы включили в экспозицию Юрия Пименова, который сам себя считал реалистическим импрессионистом. Будет и ряд художников, менее известных широкой публике. Для меня лично было важно рассказать о каждом из них так, чтобы у наших посетителей сложилось цельное мнение и о живописце, и о человеке.
− Когда анонсировался музей, было заявлено, что в его программах и постоянной экспозиции будут принимать участие и другие коллекционеры. Есть ли уже конкретные планы?
− Конечно, договоренности существуют, но мы пока предпочли бы не раскрывать имена, так как хочется немного сохранить интригу. Работы из других частных коллекций появятся в постоянной экспозиции уже в декабре. Многие художники на арт-рынке появляются редко, какие-то ключевые для музея произведения были куплены до нас, и владельцы не собираются с ними расставаться. Поэтому мы ведем переговоры о сотрудничестве.
− Наш проект гуманитарный, это меценатская история. Борис Иосифович прекрасно понимает, что наш музей, как и любой другой, никогда не сможет окупить вложенные средства. Наше большое преимущество в том, что есть возможность приобретать новые экспонаты, и у нас идет постоянная работа по поиску и приобретению произведений искусства на аукционах, у частных коллекционеров, у наследников. И сейчас, когда мы становимся более известными, люди сами приходят к нам с предложениями.
− Есть ли у Музея русского импрессионизма консультанты?
− Определением того, подходят ли вещи для музейной коллекции, занимаюсь я. Приоритетный критерий − качество.
− Какие временные выставки уже запланированы?
− Сейчас у нас сформирован выставочный план до осени 2017 года. Мы откроемся и продолжим ряд переговоров, потому что некоторым потенциальным партнерам важно посмотреть, что в итоге здесь получится. Под крупные проекты мы готовы освобождать пространство всего музея. В этом году мы покажем три выставки. Первая откроется одновременно с постоянной экспозицией, это выставка Арнольда Лаховского, который хорошо известен специалистам, но не так хорошо публике. Мы привлекли на эту выставку очень яркие, красивые работы из 10 государственных музеев, которые с нами сотрудничают.
Осенью у нас будет выставка "Элизии" Валерия Кошлякова. Работ этого художника в коллекции Минца довольно много, но конкретно под этот проект Кошляков создает контент прямо сейчас: это будут абсолютно новые, еще не виденные никем работы. Вместе с куратором Данило Эккером, директором Туринского музея искусств, они сделают здесь нечто совершенно фантастическое. У них есть планы по переустройству выставочных залов, и я думаю, мы все будем приятно удивлены. После этот же проект отправится на биеннале в Венецию. В этот момент наша постоянная экспозиция уедет на гастроли за рубеж, в очень красивый недавно отстроенный современный музей Софии "Квадрат 500". А по возвращении, в декабре, покажем постоянную экспозицию уже обновленной.
− То есть замыкаться в пространстве музея не собираетесь?
− Да, эту работу мы начали в 2014 году, и то, что мы ее продолжим, говорит о ее важности и необходимости. Мы показали 50 работ в Венеции (на выставке "С распахнутыми глазами" в Палаццо Франкетти), потом в Музее августинцев во Фрайбурге. Нашу региональную программу мы начали с Иванова. "Венецию" в итоге увидели в Саратове, Санкт-Петербурге, Екатеринбурге, работы Юрия Пименова − в Воронеже и Ульяновске.
− Долго выбирали архитектурное бюро, которое делало проект музея?
− Выбор был сделан сразу. Мы знакомы с этим бюро по их работе с "Фабрикой Станиславского", где в том числе находится Студия театрального искусства Сергея Женовача. Там архитекторами было предложено очень интересное решение по изменению бывшей фабричной территории. Там, так же как и на "Большевике", есть и бизнес-центр, и апартаменты, и культурный объект.
Поскольку здание музея не имеет исторической ценности, мы смогли реорганизовать пространство и полностью приспособить его под музей. Это было основной задачей для архитекторов.
− Сейчас почти в каждом музее есть образовательные проекты, чего ждать от вашего?
− Просветительскую работу мы начали осенью 2014 года с занятий для детей и взрослых − и не только по нашей тематике. У нас предусмотрено отдельное помещение для занятий с детьми разных возрастов. Оно трансформируется, позволяет ставить столы и стулья, чтобы можно было рисовать, но их можно убрать, на это место поставить пуфы и начать беседу об искусстве. Все оборудовано для просмотра иллюстраций. Есть лекторий с возможностью кинопоказа, даже в формате 3D, где планируется показывать фильмы об искусстве и авторское кино. Летом уже будет возможность купить абонемент или билеты на разовые занятия.
Справка
Картина Бориса Кустодиева "Венеция"
. Картину Бориса Кустодиева "Венеция" была написана в 1913 году. Кустодиев Венецию очень любил, восхищался. Он ее писал немного, но с охотой и с любовью. На картине изображен вид на собор Санта-Мария-делла-Салюте и церковь Сан-Джорджо-Маджоре на месте слияния Большого канала и канала Джудекки в районе набережной Скьявоне. Главная выставка, в которой эта работа участвовала, состоялась в 1968 году уже после смерти мастера. Но это была самая фундаментальная экспозиция Кустодиева в музее Академии художеств. Картина принадлежала частному коллекционеру. Так сложилось, что она была вывезена за рубеж, в России до 2013 года не была и не выставлялась", - рассказала на открытии выставки гендиректор Музея русского импрессионизма в Москве Юлия Петрова.
В 2013 году "Венеция" была куплена бизнесменом Борисом Минцем на аукционе в Лондоне. Как сообщили ТАСС представители аукционного дома MacDougall’s в Лондоне, полотно было продано за 751,2 тыс. фунтов стерлингов.
В феврале 2016 года картна была выставлена в Екатеринбурге в библиотеке имени Герцена в рамках проекта Музея русского импрессионизма "Картина в библиотеке". Сейчас картину можно будет увидеть в Москве.
Директор Музея русского импрессионизма Юлия Петрова.
Заславский : В студии Григорий Заславский, добрый день. И я с удовольствием представляю нашего гостя - это директор только что открывшегося в Москве Музея русского импрессионизма Юлия Петрова. Юлия, приветствую вас в студии "Вестей ФМ", здравствуйте.
Петрова : Здравствуйте.
Заславский : Расскажите, пожалуйста, вообще, насколько я понимаю, вашему учредителю, основателю принадлежит весь этот комплекс "Большевик". Да или нет?
Петрова : Совершенно верно, да.
Заславский : Да. А как, почему вы выбрали из всех этих замечательных корпусов (каждый из них для человека с опытом ассоциируется с чем-то сладким и прекрасным, "Юбилейным" печеньем, "Земляничным", пирожные вкусные), почему из всех этих корпусов вы выбрали вот этот вот мукомольный цех в глубине квартала, к которому нужно еще идти? И, в общем, это во многом новое для Москвы такое музейное пространство внутри. Ну, может быть, это можно сравнить с таким спрятавшимся среди переулков домом Васнецова. Сейчас я начал тут же искать какие-то ассоциации.
Петрова : Идти там недалеко. И нам самим нравится, и гости уже оставляют отзывы, что "Большевик" реконструирован очень красиво, и идешь по нему, как по Лондону. Это чистая правда, он очень талантливо сейчас сделан. Выбрали это здание (круглое в плане, цилиндр, цилиндр без окон) именно потому, что собственно уличный дневной свет картинам нашим не нужен, вообще для музейных полотен он не очень полезен. И если в обычных музеях (музеях, извините, не в обычных, а в расположенных в более традиционных помещениях) сотрудники вынуждены как-то бороться со светом, вешать тяжелые гардины, то у нас такой проблемы нет. Нет окон, нет бликов, ничто не мешает восприятию живописи. Здание показалось нам в этом плане очень удобным. И кроме того, поскольку оно не имело исторической ценности, как лицевое здание на Ленинградском проспекте, которое было восстановлено буквально до детали по архивным фотографиям, по документам, наше здание, построенное в 60-е годы 20-го века, исторической ценности не имело, что, конечно, позволило нам его переоборудовать под музей практически полностью. Оно осталось в своих формах, но внутри абсолютно изменилась его планировка.
Заславский : А вот интересно, очень часто, когда делаются в России какие-то вот такие новые постройки, часто берут как аналог какую-то зарубежную, английскую или какую-то другую институцию. Есть ли какой-то образец, был ли он для Музея русского импрессионизма как по внешнему его решению, так и по внутреннему содержанию? Ну, даже, может быть, исходя из того, вот та команда, которая делала, наверняка иностранная. Или нет, да?
Петрова : Архитектор иностранный - британское архитектурное бюро John McAslan + Рartners .
Заславский : Они уже делали музеи какие-то?
Петрова : Они вообще специализируются на культурных объектах. В Москве они делали "Фабрику Станиславского" с театральной студией Сергея Женовача. И поэтому мы обратились к ним, будучи абсолютно уверены в качестве того, что получится. "Фабрика Станиславского", кто там был, знают, что изумительно сделана и качественно, и красиво.
Заславский : И офисная часть, и театральная, да, согласен, да.
Петрова : И офисная часть, и театральная, и апартаменты, которые там находятся.
Заславский : В апартаментах не был.
Петрова : Внутри тоже не была, но снаружи все это выглядит очень и очень достойно, в едином стиле и на очень высоком уровне. Поэтому к этому архитектурному бюро мы обратились безо всякой опаски. Равнялись ли они на какие-то существующие образцы? Честно говоря, не уверена.
Полностью слушайте в аудиоверсии.
Популярное
11.10.2019, 10:08
Очередная попытка Зеленского понравиться народу
РОСТИСЛАВ ИЩЕНКО: «Это была очередная попытка понравиться народу. Зеленскому кто-то сказал, что с народом надо общаться. Кстати, правильно сказали, потому что ему надо каким-то образом поддерживать свой рейтинг. Это единственное, что у него есть. Очевидно, сказали ему и о том, что общаться надо креативно».
09.03.2018С Юлией Петровой, директором Музея русского импрессионизма, мы встретились спустя неделю после открытия выставки «Жены», посвященной спутницам знаменитых русских художников. Утро буднего дня – а посетителей уже много, к иным экспонатам не сразу и подойдешь. Тема, безусловно, интригующая – много ли мы знаем о личной жизни гениев? О том, кто были эти женщины, как складывались их судьбы, а также об удивительных поворотах собственной судьбы Юлия Петрова рассказала MY WAY.
Полные залы, экскурсии одна за другой. Чем можно объяснить такой успех? Тем, что приоткрываются подробности жизни известных людей?
Я думаю, скорее дело в том, что мы собрали на этой выставке первые имена русского искусства. Илья Репин, Валентин Серов, Борис Кустодиев, Михаил Нестеров, Игорь Грабарь, Николай Фешин, Александр Дейнека, Петр Кончаловский… Я вижу, что больше внимания привлекают работы именно тех авторов, чьи имена у всех на слуху. Поэтому мне кажется, что интерес скорее вызывает соединение в одном пространстве имен, которыми мы привыкли гордиться. Безусловно, истории судеб тоже людей интересуют, и на экскурсиях мы отвечаем на эти вопросы. Но мы – художественный музей и в первую очередь говорим о живописи.
Понятно. Тем не менее из наследия этих прекрасных художников вы выбрали не пейзажи или натюрморты, а именно портреты их жен.
Мне не кажется, что здесь мы сбиваемся в какую-то бульварную «желтизну». Напротив, то, что мы рассказываем об этих женщинах, на мой взгляд, добавляет информации к образу художника. Мне бы хотелось, чтобы с каждой знаменитой фамилией вставал образ человека, о котором интересно узнать больше, почитать, придя домой, или рассказать своим родителям, детям, друзьям.
Выставка охватывает период с последней четверти XIX по первую половину XX века. Но далеко не все из работ попадают в поле русского импрессионизма.
Такой задачи мы не ставили. С самого начала мы с Борисом Иосифовичем Минцем, основателем музея, договорились о том, что русскому импрессионизму будет посвящена только постоянная экспозиция, а временные выставки имеют право не относиться ни к импрессионизму, ни к русскому искусству. С другой стороны, нам интереснее всего работать с именно с этим периодом, поскольку к нему относится развитие русского импрессионизма. Через призму портрета жены говорим и о русском искусстве этого периода, и об эволюции женского образа. Хронологически первый портрет на этой выставке датирован 1880 годом, он приехал к нам из Симферополя. Это работа Николая Матвеева, очень нежная, академического плана, подписанная просто –«Портрет жены». Мы не знаем об этой женщине вообще ничего, даже ее имени. Но прошло почти 140 лет, и зрителей, и социологов, и искусствоведов стало интересовать – кто все-таки эти женщины. Что можно сказать о них самих? Помогали ли они этим мастерам или влияли на них деструктивно? Действительно, приходится рассказывать и личные истории, подчас трагические, подчас довольно забавные. За каждым произведением – судьба.
То есть они очень редко выставляются?
Все, что мы здесь показываем, публика видит редко. Это вещи из 15 музеев и 17 частных собраний. И тут, знаете, еще вопрос, что широкая публика видит реже – работу из частных собраний, например Романа Бабичева или Петра Авена, или работу из музея Саранска, Симферополя или Петрозаводска. К сожалению, даже такие блестящие музеи, как Уфимский или Казанский, посещаются москвичами крайне редко. Возвращаясь к вопросу про истории. Конечно, всегда отдельного разговора заслуживает Наталья Борисовна Нордман-Северова, супруга Репина. Всю свою жизнь она эпатировала окружающих. Происходила из дворянской семьи, небогатой, но достаточно заметной – ее крестным отцом был Александр II. В юности бежала в Соединенные Штаты, чтобы там работать на ферме, через год вернулась в Россию. Разговоры за ее спиной в основном были осуждающими. Когда первый раз ее привели в гости к Репину, Илья Ефимович попросил «эту больше в дом не приводить».
Даже так?
Да. Тем не менее Наталья Борисовна стала супругой Ильи Ефимовича. Она была суфражисткой, феминисткой, пыталась эмансипировать прислугу. Широко известно, что в усадьбе Репина в Пенатах прислугу сажали за стол с господами. Наталья Борисовна готовила мужу вегетарианские обеды, котлеты из сена. Репин, впрочем, вспоминал, что «вечером Наташа спускается в ледник и ест ветчину».
Может, он иронизировал или фантазировал?
Может. Но он очень ее любил. Говорили, что он «от своей Нордманши не отходит ни на шаг». И даже те, кто осуждал Наталью Борисовну за ее радикальные взгляды, в частности Корней Чуковский, признавали, что она Илью Ефимовича очень поддерживает и делает для него все возможное. У нас на экспозиции живописный и скульптурный портреты Натальи Борисовны. Репин создал всего несколько скульптурных портретов, этот – один из них. Отдельная история у портрета кисти Игоря Грабаря, тоже из частного собрания. На нем изображены две молодые женщины, сестры Мещерины, племянницы предпринимателя Николая Мещерина, владельца Даниловской мануфактуры. Игорь Грабарь часто приезжал к ним в Дугино – Мещерин держал в своей усадьбе мастерские для художников. Со временем одна из племянниц, Валентина, стала женой Грабаря. Они родили двоих детей, но, к сожалению, Валентина заболела, несколько лет провела в клинике и в итоге ушла из дома. Заботу о детях взяла на себя ее сестра Мария, которая затем стала второй супругой художника. Портрет, который у нас представлен, написан в 1914 году, когда Грабарь только женился на Валентине. Конечно, никто не мог тогда предполагать, что так повернется жизнь.
Чем портреты жен отличаются от изображений других «моделей»?
Прежде всего, это изображение человека, художнику наиболее близкого, наиболее понятного. Автопортрет и портрет жены – это, в общем, родственные вещи. Портрет жены не пишется на заказ. Соответственно, на него можно потратить разное количество времени. Например, Роберт Фальк портрет своей супруги Ангелины Щекин-Кротовой писал два года. Иногда от гостей нашего музея я слышу комментарии в том духе, что «жены-то совсем не красавицы». Но в большинстве случаев талантливый художник пишет образ, а не фотографическую конкретику. Портрет – это всегда совокупность физических черт и внутреннего обаяния, которому художник, работая с моделью, несомненно, подвержен.
Есть ли у вас любимые работы?
Конечно. Но я затрудняюсь выбрать одну. Есть портреты, которые мне очень нравятся с художественной точки зрения. Я уже упомянула Бориса Григорьева и Николая Фешина. Прекрасный портрет – кисти Кончаловского 1919 года. Вообще, на мой взгляд, 1910-е годы – самые интересные в его наследии. Женой Петра Петровича была дочь Василия Сурикова. Замечательная история связана с портретом кисти Петрова-Водкина. Создавая этот портрет, художник сделал предложение своей возлюбленной. Она смутилась, сказала: «Я не знаю», убежала в сад. Но свадьба состоялась, и они прожили долгую счастливую жизнь. Супруга Кузьмы Сергеевича француженка Мари стала искусствоведом-исследователем и написала мемуары, которые озаглавила «Мой великий русский муж».
Были ли среди жен художников живописцы?
Конечно. Елизавета Потехина училась вместе с Робертом Фальком и стала его первой супругой. Елизавета фон Браше, жена Бориса Григорьева, окончила Строгановское училище с золотой медалью – однако кто видел ее работы? Для большинства этих женщин замужество поставило точку в личной творческой судьбе. Исключением можно считать Варвару Степанову – ее портрет кисти Александра Родченко тоже у нас на выставке. Как редкий пример женщины, которая создала рядом с мужем-художником собственную яркую карьеру, назовем Надежду Надеждину, основательницу ансамбля «Березка». Ее мужем был Владимир Лебедев, живописец, график, художник очень тонкий. Понятно, что очень много вопросов вызывает фигура Маргариты Коненковой. Теперь уже известно, что она была советской разведчицей. И именно потому, что она выполняла спецзадания, Коненковы провели 20 лет в Штатах, а, вернувшись оттуда, не подверглись никаким репрессиям, напротив, получили квартиру и мастерскую на Тверском бульваре.
Не могу не спросить – а вам как директору музея хва
тает времени и на работу, и на семью?
Конечно, объять необъятное нельзя, всегда будешь чувствовать себя не успевшей в той или другой части своей жизни. Но я знаю, что моя сильная сторона – тайм-менеджмент. Еще не зная такого слова, в средних классах школы я научилась планировать и соблюдать спланированные графики, никогда не опаздывать. Уверена, что это помогает мне держаться в ритме. Кроме того, у меня муж – каменная стена.
А как вы в принципе выбрали профессию? Вы из семьи искусствоведов?
Нет. Мои родители инженеры. Я училась в очень хорошей школе в Санкт-Петербурге, у нас был курс по истории искусств – преподаватель Галина Петровна Жиркова так интересно рассказывала, что я загорелась. Потом я поступила в университет в Петербурге, училась параллельно на двух факультетах – историческом и филологическом. Занималась французским символизмом и в итоге защитила диссертацию на эту тему – о художнике по имени Эжен Каррьер. Работать начала после 10 класса – давала уроки французского, делала переводы, редакторскую работу. Спасибо тем, кто в меня верил, когда я, семнадцатилетняя, приходила к ним и утверждала, что все смогу. Я тоже стараюсь поддерживать молодежь, которая приходит к нам в музей.
А как вы сами попали в музей?
Я познакомилась с господином Минцем, когда работала в антикварной галерее Леонида Шишкина в Москве. Борис Иосифович был одним из наших клиентов. Когда я уходила из галереи и сообщила господину Минцу, что увольняюсь, он предложил мне стать его консультантом. Ну а спустя короткое время у него возникла идея открыть музей – и вот уже шесть с лишним лет мы делаем этот проект.
Вы так молоды и уже директор музея – какие цели ставите перед собой?
Помимо карьерного роста существует рост профессиональный. Мне бы хотелось, чтобы выставки, которые мы здесь проводим, были успешными. Чтобы люди приходили на них с удовольствием и уходили вдохновленными. Чтобы москвичи, обдумывая, как они проведут выходные, смотрели – а что там в Музее русского импрессионизма? Думаю, что после 40 займусь докторской диссертацией. Ну и, как любая женщина, я хотела бы еще детей (сейчас у меня только одна дочь). И я хотела бы, чтобы моя семья была счастлива.
Интервью с бизнесменами, артистами, путешественниками и другими известными личностями вы можете найти в .
Текст: Людмила Буркина
За первые две недели своего существования музей уже испытал большой наплыв посетителей, что показывает интерес москвичей к такому явлению в искусстве, как русский импрессионизм. Но можно ли считать его действительно самобытным течением в искусстве? Об этом и многом другом рассказала нам Юлия Петрова, директор Музея русского импрессионизма.
В России ещё никогда не было музея, посвященного импрессионизму. Как вы думаете, почему? Возможно, из-за того, что существование импрессионизма в России всегда было под вопросом?
Действительно, вы правы термин «русский импрессионизм» в искусствознании оспаривается. Одни блестящие специалисты на нем настаивают, другие, не менее блестящие, считают, что говорить о существовании русского импрессионизма не правомерно. На наш взгляд, именно эта полемичность термина и является интересной. Если здесь, на площадке русского музея, такая полемика будет развиваться, будут проводиться дискуссии, научные работы и издательская работа, посвященная этому вопросу, – это будет интересно и здорово.
Почему до сих пор русскому импрессионизму доставалось мало внимания? Это объясняется историческими обстоятельствами. Русскому импрессионизму не повезло. Когда он вошел в самый свой зенит, в первые годы XX века, практически сразу его существенно потеснил авангард. Русское искусство развивалось в XIX веке и развивается сейчас несколько в другом темпе, чем европейское. У нас все происходит немного позже, но существенней и стремительней. Разные стилистики и направления сжались в тесный слоеный пирог, и импрессионизм, импрессионистичность, то есть стилистика союза русских художников, оказалась несколько подавлена авторитетом авангарда. Он вышел на сцену и сразу привлек внимание публики и критики. Многие художники увлеклись авангардными пробами, а русскому импрессионизму не досталось в этот момент своего исследователя. Серьезные научные монографии по истории импрессионизма были написаны только в конце XX века. Так, в 2001 году состоялась выставка в Русском музее «Русский импрессионизм», приуроченная к столетию союза русских художников. Для нее была написана очень серьезная программная статья Владимира Леняшина «Из времени в вечность». И с этого момента полемика вокруг русского импрессионизма начала развиваться, а мы ее поддерживаем.
Формирование экспозиции музея происходило на основе коллекции Бориса Минца. Произведения для коллекции отбирались только по принципу принадлежности к импрессионизму или рассматривались и другие стили?
Коллекция Бориса Минца строилась, как и любая частная коллекция, — из работ милых самому владельцу. Единственный, на мой взгляд, правильный способ коллекционировать что бы то ни было – покупать то, что тебе искренне нравится и симпатично. Со временем стало понятно, что коллекция Минца тяготеет именно к импрессионизму. То, что мы показываем сегодня в музее, — это то не единственное наполнение собрания Бориса Минца. Также, например, есть очень хорошая подборка графики объединения «Мира искусства». И, думая о том, как именно нужно построить фокус музейной экспозиции, мы поняли, что наиболее заслуживает внимания утраченный в свое время феномен русского импрессионизма. Как отметил сам Борис Минц в одном из интервью: «Борец за справедливость в нем победил». Он создал этот музей из чувства справедливости перед художниками, которых мы показываем. Это блестящие мастера, которые, к сожалению, в свое время утратили зрителя, а вернуть их ему необходимо.
Интересно, почему вы не начали первую выставку с более известных художников? Почему именно Арнольд Лаховский?
Потому что это одна из наших программных задач. Естественно, думая о концепции музея, мы поставили перед собой ряд целей. Одна из них – обращение внимания на мало известные имена. В нашей постоянной экспозиции и основном собрании немало имен, которые хорошо известны специалистам, но не массовому зрителю. Например, Сергей Виноградов, Станислав Жуковский — художники не хрестоматийные, но абсолютно этого заслуживающие. Та же история и с Лаховским. Мы выбрали его в качестве первой выставки именно как заявку на нашу идейную, важную для нас программу. В декабре мы будем делать выставку Елены Киселевой – замечательной художницы Серебряного века, которая, увы, точно так же в определенный момент по историческим обстоятельствам осталась без своего зрителя. Время от времени мы будем проводить выставки именно малоизвестных художников.
Арнольд Лаховский «Весна (Черная речка)»
То есть основная задача Музея русского импрессионизма заключается в экспонировании малоизвестных русских художников?
Нет, не только малоизвестных. Несомненно, это одна из наших задач — обращать внимание на то, что называется «забытыми именами». Но этим музейно-выставочная программа не ограничивается. В планах и привозные выставки европейских художников. Помимо монографических выставок, как например, выставки Лаховского и Киселевой, будут сборные, проблемные выставки. Будем показывать и коллекционерские подборки, и частные собрания – то, что наименее известно зрителю, реже всего попадает в поле зрения посетителя музея. Хочется обязательно привозить выставки и работы из региональных музеев. Там хранятся удивительные сокровища, которые проходят мимо москвичей. Поэтому малоизвестными именами мы не ограничимся.
Арнольд Лаховский «За вязанием»
Продолжая тему выставок, пожалуйста, расскажите какие кураторы интереснее Музею русского импрессионизма: российские или зарубежные?
Это зависит от того, какой проект мы делаем. Например, на осень мы готовим большой проект Валерия Кошлякова, и там куратором будет европеец Данило Эккер – директор Туринской галереи современного искусства. Он работает с Кошляковым порядка десяти лет, делал уже его выставки, хорошо понимает вектор развития его творчества. Это очень плодотворный союз художника и куратора. Поэтому мы, конечно, обратились именно к нему. Это было и пожелание художника. И мы были абсолютно согласны с этим выбором. Для других экспозиций мы привлекаем и российских кураторов, несомненно. Постоянную экспозицию, естественно, собирали сами. Выставку Лаховского мы собирали совместно с Галереей Альбион и наши специалисты над этим работали. Это всегда зависит от выставки. Выставку Киселевой мы делаем вместе с Воронежским музеем, и будет один куратор от нас, один от воронежского музея. Мы представляем то, что хотим получить на выходе. Музей максимально плотно занимается каждым своим проектом.
Николай Тархов «Мамина комната утром», 1910-е
Как вы думаете, какому зрителю музей будет более интересен?
Сейчас, когда музей уже открыт, на эти вопросы можно отвечать более конкретно. Мы открыты уже две недели, и я вижу в залах, к своей радости, очень много детей. К своему удивлению вижу в залах и очень много мужчин. Известно, что традиционно посетители музеев – это дамы, которые, также, как в консерваторию или театр, приводят своих спутников. Но здесь, в музее, я вижу отцов, приводящих своих сыновей, молодых мам с колясками и с грудными детьми в слингах. Мы сделали для этого все, что было в наших силах. Лифты, пеленальные столики, полная доброжелательность персонала. Очень для нас важно, чтобы детей приводили в музей не в качестве наказания, как в школе, а в качестве естественной составляющей жизни. Сходить в гости, на детскую площадку, в музей. Для ребенка эти события одного порядка. Очень хотелось бы к этому стремиться. К нам с удовольствием приходят, как сейчас называют, люди третьего возраста. Надо сказать, что они очень подкованные и, приходя в музей, делятся, что узнали о нас из интернета. Прочитали об Арнольде Лаховском на Facebook и решили прийти в музей. Это, конечно, переворачивает представление о музейных посетителях. За первые пять дней работы музея нас посетило 4 500 человек. Надеемся, что мы сможем поддерживать этот темп и дальше.
Основатель Музея русского импрессионизма Борис Минц называет ваше выставочное пространство «абсолютно современным». Расскажите, пожалуйста, в чем заключается эта современность? В музее будут применяться новые способы коммуникации и работы с посетителями?
Я думаю, что, говоря о современности, стоит иметь в виду не средства коммуникации, хотя уже в июне мы презентуем в музее на постоянной экспозиции мультимедийную зону образовательно-просветительского плана. Будет возможность узнать, как художник работает, по каким физическим законам складывается восприятие картины, как он обращается с светом, в чем отличие импрессионистической живописи от живописи студийной, до импрессионистической. Будет много интересных форматов. Для меня современный музей – музей абсолютно доброжелательный к своему посетителю. Музей, в котором посетителю не угрожают ни окрики, ни нотации. Музей, с которым можно взаимодействовать, куда можно приходить на лекции, круглые столы, концерты, творческие вечера. Куда можно приводить детей и не беспокоиться. У нас есть детская учебная студия, где работают талантливые педагоги. Мы постарались так организовать студию, чтобы можно было работать и за мольбертом, и провести занятия, посадив детей в круг на пуфе, создав атмосферу для беседы. Современный музей — это музей, с которым легко общаться. Музей, с которым можно найти связь и в социальных сетях, и в интернете, и лично. Все наши сотрудники готовы в любой момент отвечать на любые вопросы наших посетителей. Кроме того, музей технологичен. Это, может быть, менее видно нашим посетителям, больше видно специалистам, партнерам, которые отдают свои произведения на выставки. И доверяют свои работы нашим хранилищам. Очень много нюансов и узловых моментов продумали мы, наши консультанты и архитекторы этого проекта.
Пётр Кончаловский «Натюрморт»
Юлия, какое настроение у Вашего музея? Можете сказать несколько слов или привести какую-нибудь ассоциацию?
Первое, о чем я сейчас подумала, когда вы этот вопрос задали… Мне его, надо сказать, ни разу не задавали за последний месяц, а я дала какое-то ошеломляющее для себя самой количество интервью. И первое, что возникло у меня в голове, первая ассоциация – то, что музей радостный. И работы импрессионистические яркие и художники, которые их создавали, ведь именно на это и нацеливались. Знаменитая фраза Серова: «Я хочу – хочу отрадного и буду писать только отрадное!» Она ведь именно про это. Но помимо этой очень известной цитаты, еще сразу пришла на ум фраза Василия Дмитриевича Поленова «Я считаю, что искусство должно давать счастье и радость, иначе оно ничего не стоит». Весь этот музей с его экспозицией, его построением, с его сотрудниками, должен давать счастье и радость. Иначе не понятно, зачем все это было делать.
Беседовала: Елена Рыбакова
Открылась выставка собрания Бориса Минца в Венеции, к концу года должен появиться Музей русского импрессионизма в Москве. Загадочный русский импрессионизм привлечет публику, уверен коллекционер
Борис Минц
Предприниматель, коллекционер
1958
родился в семье военного инженера
1980 окончил физический факультет Ивановского государственного университета. Кандидат технических наук
1980-е работа на кафедре высшей математики Ивановской текстильной академии и в одном из центров НТТМ
1990-е вице-мэр города Иваново, начальник главного управления Госкомимущества, начальник управления президента по вопросам местного самоуправления
2000-е создает партию «Союз правых сил», возглавляет финансовую корпорацию «Открытие» и медиахолдинг РЕН ТВ
Ныне председатель совета директоров инвестиционного холдинга O1 Group. Действительный государственный советник I класса. Занимается благотворительной и общественной деятельностью
Когда только заговорили о вашем музее, попадалось такое пояснение: вот есть коллекция музея, а есть ваша собственная коллекция, то есть коллекция Музея русского импрессионизма — это одно, а ваша личная — другое. Было и иное объяснение: что коллекция музея — это часть вашей личной коллекции. Так каков же принцип?
Я собираю не только русский импрессионизм. Например, мне очень нравится Александр Бенуа . Хорошего Бенуа покупаю любого; у меня, наверное, работ 40. Очень люблю Бориса Кустодиева . Да я многих люблю! Валентина Серова , например (но его очень трудно купить), Игоря Грабаря . Из сегодняшних — Валерия Кошлякова , считаю его выдающимся художником современности. И даже часть его работ показываю в связи с импрессионизмом. Конечно, это не импрессионизм, но они написаны под его влиянием.
А современное искусство кроме Кошлякова?
Есть много разного: и Илья Кабаков , и чего только нет. Но вовсе не значит, что все нужно отдать в музей. Кроме того, не все работы — музейного уровня. Поэтому из произведений, что у меня были, искусствоведы отобрали пять-шесть десятков тех, которые, как они считают, соответствуют таким критериям. А когда было решено, что музею быть, я начал вкладывать деньги уже в его создание. Поэтому сейчас в большей степени покупаю русский импрессионизм. Раньше приобретал вообще все, что нравилось, — сейчас делаю это реже. Просто потому, что ресурсы не безграничны, да и, надо сказать, работы дорожают с каждым днем.
Сколько будет вещей в постоянной музейной экспозиции?
Думаю, постоянная экспозиция должна быть небольшой, приблизительно 50-70 картин. К профессионалам это, может, и не относится, но вообще современный человек дольше двух часов находиться в музее не может в принципе. И западные выставки устроены таким образом, что человек проводит в замкнутом пространстве максимум два часа. Просто потому, что людям не нравится больше, понимаете? Когда-то в молодости, когда было много свободного времени, приехав в Ленинград, я целыми днями ходил по Русскому музею и Эрмитажу. Но это нетипичное поведение для обычного человека — целый день, тем более выходной, провести в музее. В выходной люди хотят главным образом дольше поспать.
Юлия Петрова
Директор музея русского импрессионизма
Здание, которое выделено Музею русского импрессионизма на территории Культурно-делового комплекса «Большевик», в прежние, фабричные, времена являлось хранилищем муки и сухого молока. Исторической ценности конкретно эта постройка не имеет, она поздняя, поэтому у нас была возможность переоборудовать ее полностью. Мы поставили себе задачу сделать музейное здание максимально удобным для организации экспозиций и прочих мероприятий: в нем продумано не только поддержание температурного и влажностного режимов, но и грамотное сейфовое хранение, входная группа, зона погрузки и разгрузки для машин, которые будут привозить экспонаты на выставки, специальные лифты. Проект реконструкции подготовило лондонское бюро John McAslan + partners . Кроме того, по совету архитектора мы привлекли известных музейных консультантов Lord Cultural Resources : они поддержали нас на начальном этапе, помогли составить план действий, ввели в курс дела, предупредили о ряде нюансов. Работы по реконструкции начались в 2012 году, завершить их мы рассчитываем осенью этого года.
Фабрика «Большевик» не сказать чтобы намоленное место. Не очень известное.
Это оно пока неизвестное. Сделаем, и будет известным. «Гараж» тоже был когда-то неизвестным. Известность — такая вещь… А «Большевик» — место очень удобное. Близко к центру, но не в самом центре. Соответственно, у нас решены все проблемы парковки, притом музей недалеко от метро, так что в этом смысле будут удовлетворены все категории наших посетителей. Если будем делать хороший продукт, то и место станет популярным. В Саратове, когда мы показывали картину Кустодиева Венеция , пришло 6 тыс. человек за десять дней, настолько было интересно и необычно. Представьте себе провинциальную библиотеку, куда ежедневно приходило 600 человек! За день до закрытия выставки даже губернатор заехал посмотреть — потому что ну все об этом говорят.
Наше серьезное преимущество — мы c самого начала делаем абсолютно современный музей. Такого пространства, отвечающего всем требованиям музейного дела, можно сказать, в стране нет. Это беда российских музеев. К примеру, в Эрмитаже замечательная коллекция, фантастически профессиональные люди, но сами помещения? Чтобы сделать нормальный современный музей, дворцы нужно перестраивать, а перестраивать памятники архитектуры запрещено. И ГМИИ им. Пушкина, и другие музеи, чьи здания построены в прошлом-позапрошлом веке, модернизировать очень трудно. В Европе иначе. Например, здание главного музея импрессионизма, Орсе в Париже, специально для него было перестроено из бывшего вокзала. Нам, благодаря нашим консультантам и архитекторам, удалось сделать оптимальный проект. Я знаю коллекционеров (не хочу называть фамилии), которые практически никогда не дают свои работы на выставки по одной простой причине: пространство неправильное. Им жалко работу, которая будет находиться непонятно в каком температурном режиме.
Следующее. Мы делаем серьезный мультимедийный проект, который будет, думаю, интересен молодежи. Он уже близок к завершению, технически все готово. Мне кажется, это важно само по себе, потому что раньше в России в таком виде произведения искусства никто никогда не представлял. Берется картина, специальным образом фотографируется, и благодаря этому зритель наблюдает, как она была написана, каким образом превращалась в то, чем стала. Все это можно будет увидеть в Интернете, и через соцсети быть в курсе всех наших новостей.
Первая постоянная экспозиция будет построена по хронологическому принципу и включит в себя как хрестоматийные имена (Константин Коровин, Валентин Серов, Игорь Грабарь ), так и авторов, хорошо известных специалистам и значительно меньше широкому зрителю (Николай Богданов-Бельский, Сергей Виноградов, Николай Дубовской ). Мы оттолкнемся от Василия Поленова и его ближайших учеников, рассмотрим представителей круга Союза русских художников и ранние импрессионистические опыты авангардистов (Михаил Ларионов, Владимир Баранов-Россине ), перейдем к послереволюционному периоду: здесь можно говорить и о «тихом», невыставочном импрессионизме (Юрий Пименов и такие забытые авторы, как Валентина Диффинэ-Кристи ), и даже об импрессионистических работах столпов соцреализма. Так, мы покажем парижский вид Александра Герасимова , приехавшего в 1934 году во Францию и там вспомнившего, чему его учил Константин Коровин.
Я говорю о первой постоянной экспозиции, потому что, по нашему мнению, время от времени менять нужно все: вешать другие вещи, разумеется оставляя ключевые произведения.
Для временных выставок у нас будет два зала, большой и малый. Уже есть ряд договоренностей с региональными музеями о совместных проектах. Низкий уровень развития внутреннего туризма у нас в стране приводит к тому, что великолепные региональные коллекции практически не известны москвичам.
Объясните логику событий. Русский импрессионизм — это только повод для такого общественного пространства, как музей, а музей бы возник в любом случае? Или же общественное пространство — это следствие того, что вы стали специализироваться на русском импрессионизме?
Когда я начинал собирать коллекцию, даже не предполагал, что когда-нибудь создам музей.
Вообще в этой истории чего больше — планомерности или случайности?
Тут две разные истории. История моего собирательства — это как бы такое, говоря поэтически, тайное желание. Чтобы заниматься коллекционированием, сначала нужно заработать немножко денег, как вы понимаете. И только когда желание совпало с возможностями, началось реальное, осмысленное коллекционирование. Но в процессе, конечно, взгляды всегда меняются. В какой-то момент мне стало понятно, что есть малоизученный и малопредставленный, не в фокусе искусствоведческого нимания, русский импрессионизм — абсолютно, с моей точки зрения, недооцененный. Никто не собирал эти вещи именно как русский импрессионизм. Как направление в истории отечественного искусства он практически не обозначен.
С чем было связано открытие темы «русский импрессионизм»? С каким-то определенным приобретением? Либо чистая идея?
Нет, она не приснилась мне в готовом виде, как таблица Менделееву . Просто я стал больше читать о русской живописи, а бывая в Париже, ходил по музеям. Там много музеев, не столь известных, как Орсе, но с коллекциями примерно того же времени, только помельче. В них есть и Клод Моне , и другие великие имена; есть и менее известные, хотя качество их живописи, мне кажется, совсем не хуже. (Как шутят пиарщики: чем отличается мышь от хомяка? Пиаром, и больше ничем.) И когда у меня уже набралось десятка два работ по теме и я все больше углублялся в нее, мне подумалось, что было бы правильно ее поднять вот именно на таком уровне. И ход событий подтверждает, что я был прав. Когда мы готовили выставку для Венеции, для палаццо Франкетти, приезжал профессор миланской Академии художеств, который сказал, что нами собраны совершенно блестящие работы. А это мнение представителя одного из самых выдающихся в Европе учебных заведений в области искусств.
Валентин Серов. «Окно». 1887
С чего вообще начиналось ваше собирательство?
В основном с графики — Бенуа, мирискусники. Много покупал современных московских художников: просто хотелось оживить дом, ну и денег особых не было. Я в 1990-е годы был чиновником, и мне казалось, что чиновнику заниматься коллекционированием не очень корректно. Потом уже, когда я ушел сначала в менеджмент, затем в бизнес, стало лучше и с деньгами, и со временем… А картинки я всю жизнь смотрел. У меня огромная библиотека, постоянно хожу в музеи, к коллекционерам, к дилерам, которые помогают в собирательстве.
Много времени уходит?
Порядком. Аукционы, к которым мы готовимся, — большая работа: нужно все просмотреть, выбрать, съездить, чтобы увидеть вживую… Не только в Лондоне, но и в Москве. У нас есть несколько очень неплохих аукционов, и при них несколько очень неплохих команд, которые собирают достойные вещи. В Москве мы много чего купили.
В основном на аукционах приобретаете?
Да. Примерно половина — это работы, которые были вывезены из страны много лет назад, а подчас и вовсе в России не бывали. Тот же венецианский Кустодиев: сомнений нет, что это именно он, работа известная, но выпала из поля зрения. Когда картину привозили в Петербург, то специалисты из Русского музея подходили и спрашивали: «Слушайте, где вы ее взяли? Мы считали, что она пропала».
