Машина остановилась, но мотор еще урчал; где открылась большая ворота. Потом мотор замолчал, и снаружи добрался чей голос:

Мертвецов сюда, слышал? А остальные по лестнице наверх, в зал рисования, понял?

Да, да, понял.

Но я не был мертв, я принадлежал к остальным, и меня понесли наверх.

Сначала шли длинным, тускло освещенным коридором, с зелеными, выкрашенными масляной краской стенами.

Вот из темноты коридора вынырнули двери с табличками 6-А и 6-Б, между теми дверями висела Фейербахова «Медея». Дальше пошли двери с другими табличками, между ними – «Мальчик, вынимает терновник» – розовое с красноватым отливом фото в коричневой раме. А на лестничной клетке, на стене, окрашенной в желтый цвет, гордились все они – от великого курфюрста до Гитлера.

Мимо проплыл портрет старого Фрица в небесно-голубом мундире, образец арийской породы. Затем возникло все остальное: бюст Цезаря, Цицерона и Марка Аврелия, Гермесу колонна с рогом, слева в золотой раме – усы и кончик носа Ницше (остальные портрета были заделаны надписью «Легкая хирургия »)… «И прежде чем санитары стали сходить на третий этаж, я успел увидеть и ее – перевитую каминным лавровым венком таблицу с именами павших, с большим золотым Железным крестом наверху».

Если сейчас, мелькнуло у меня в голове, если сейчас… Да вот и он, я его уже увидел – пейзаж тот, большой и яркий, плоский, как старинная гравюра… на первом плане изображена большая связка бананов, на среднем из них было то нацарапано, я разглядел то надпись, потому что, кажется, сам его и нацарапал…

Меня занесли в зал рисования, над дверью которой висело изображение Зевса, там пахло йодом, калом, марлей и табаком и было шумно. Все это, думалось мне, еще не доказательство. Наконец, в каждой гимназии есть залы рисования, коридоры с зелеными и желтыми стенами, наконец, то, что «Медея» висит между 6-А и 6-Б, – еще не доказательство, что я в своей школе. «… Ни одно чувство не говорит тебе, что ты в родной школе, которую всего три месяца назад покинул… Сердце во мне не отзывалось ».

Я выплюнул сигарету и закричал: когда кричишь, становится легче, надо только кричать громче, кричать было так хорошо, я кричал, как сумасшедший. Я попросил пить и еще сигарету, в кармане, вверху. Мне принесли воды, только тогда я открыл глаза и увидел старческое усталое лицо, пожарную форму, на меня повеяло духом лука и табака…

Где мы? – Спросил я.

В Бендорфи.

Спасибо, – сказал я и затянулся.

Пожалуй, я же в Бендорфи, то есть дома.

В Бендорфи три классические гимназии: гимназия Фридриха Великого, гимназия Альберта и (может, лучше было бы этого и не говорить), но последняя, третья – гимназия Адольфа Гитлера.

Теперь я слышал, как где били тяжелые орудия. Пушки били уверенно и размеренно, словно торжественная органная музыка. Прямо как в тевойне, о которой пишут в книгах с рисунками… Вдруг мне пришло в голову, что и мое имя будет стоять на таблице павших, укарбоване в камень, а в школьном календаре против моей фамилии будет написано «Ушел из школы на фронт и погиб за…» Но я еще не знал, за что, не знал еще наверняка, я в своей школе, я хотел сейчас об этом узнать что-нибудь.

Я выплюнул сигарету в проход между Соломяник и попытался посоваты руками, но почувствовал такую боль, что опять закричал.

Наконец передо мной вырос врач, молча смотрел на меня, он смотрел на меня настолько долго, что я отвел глаза. Позади него стоял пожарный, который давал мне пить. Он-то зашептал на ухо врачу…

Минуточку, уже скоро ваша очередь…

Я снова закрыл глаза и подумал: ты должен, должен узнать, что у тебя за рана и ты действительно в своей школе. Все здесь было такое чуждое мне и безразлично, будто меня принесли к какому музея города мертвых, в мир, глубоко чуждый мне и неинтересен. Нет, не могло быть, что только три месяца прошло, как я рисовал здесь вазы и писал шрифты, а в перерывах медленно сходил вниз – мимо Ницше, Гермеса, Того, мимо Цезаря, Цицерона, Марка Аврелия и шел к сторожу Биргелера пить молоко – в малую тусклую кладовку.

Вот санитары подняли меня и понесли за доску, и я увидел еще одну примету: здесь, над дверью висел когда крест, как гимназия называлась еще школой Святого Фомы; креста потом сняли, но на стене остался свежий темно-желтый след, такой выразительный, который был, пожалуй, еще лучше видно, чем сам старик, маленький, худой крест. Тогда сердцах они перекрасили всю стену, и маляр не сумел подобрать краски, и крест вновь выступил. Они ругались, и ничего не помогли. Креста было видно, было видно даже след от букового ветви, которую цеплял сторож Биргелер, когда еще позволяли цеплять по школам кресты…

Вот меня положили на операционный стол и я увидел свое отражение в свете лампочки. Отяжелевший пожарный стоял напротив доски и улыбался мне, он улыбался устало и печально. И вдруг за его плечами на нестертому другой стороне доски я увидел нечто такое, от чего забилось сердце у меня в груди – на доске была надпись моей рукой. Все остальное не было еще доказательством: ни «Медея», ни Ницше, ни Динарская профиль верховинца из кинофильма, ни бананы из Того, ни даже следует креста над дверью, все это могло быть и по всем другим школам. Но вряд чтобы по другим школам писали на досках моей рукой. Вот он, все еще там, то выражение, которое нам велели тогда написать, в том безнадежном жизни, которое закончилось лишь три месяца назад: «Путник, когда ты придешь в Спа…» О, я помню, как принял великоваты буквы и учитель рисования раскричался. Семь раз было там написано – моим письмом, латинским шрифтом, готическим, курсивом, римским, итальянским и рок «Путник, когда ты придешь в Спа…»

Я дернулся, почувствовав укол в левое бедро, хотел подняться на локти и не смог, однако успел взглянуть на себя и увидел – меня уже размотали, – что у меня нет обеих рук, нет правой ноги, тем-то я сразу упал на спину, поскольку не имел теперь на что опереться, я закричал; и врач только пожал плечами, я хотел еще раз посмотреть на доску, но пожарник стоял теперь совсем близко от меня и заменял ее; он крепко держал меня за плечи, и я слышал только дух смалятины и грязи, исходивший от его мундира, видел только его усталое, скорбное лицо, и вдруг я его узнал: это был Биргелер.

Молока, – тихо сказал я.

Характеристика героев «На дне» помогает составить общий портрет людей, находящихся на «дне жизни»: бездействие, смиренность, нежелание и неспособность изменить собственную жизнь.

Костылевы

Владелец ночлежки, в которой проживают главные герои пьесы «На дне», и его жена Василиса - злые и порочные люди. Данные персонажи «На дне» считали себя «хозяевами жизни», не понимая, что нравственно они оказываются хуже тех, кому не повезло в жизни.

Актер

Это бывший актер, организм которого теперь «отравлен алкоголем». М. Горький не наделяет своего героя даже именем, чтобы показать нахождение его на «дне жизни», его безволие и бездействие.

Сатин

Сатин попал в ночлежку после тюремного заключения за убийство человека. Герой понимал, что его жизнь кончена, поэтому он не старался изменить ее. Сатин является своеобразным философом, который рассуждает на многие вечные вопросы. М. Горький особое внимание уделяет описанию данного образа, так как он во многом выражает авторскую позицию.

Настя

Это молодая девушка, которая мечтает об искренней любви, несмотря на то что сама она является девушкой легкого поведения.

Васька Пепел

Васька является вором, который мечтает о честной жизни в Сибири рядом со своей возлюбленной Наташей. Однако мечтам Пепла не суждено сбыться: желая защитить Наташу, он убивает Костылева и оказывается в тюрьме.

Наташа

Это сестра Василисы, которая вечно терпит издевательства и даже побои от Костылевых.

Лука

Это пожилой странник, взгляды которого воздействуют на жителей ночлежки. Лука сострадает окружающим людям, утешает их, считая, что ложь во спасение способна замотивировать человека на конкретные действия.

Роль Луки в жизни жителей ночлежки велика, однако помощь героя неоднозначна, что отражает следующая таблица:

Клещ

По профессии Клещ является слесарем. Он честно и упорно работает, чтобы выбраться из ночлежки. Постепенно его старания прекращаются, так как он понимает, что он ничем не отличается от находящихся рядом с ним людей, которых ранее он презирал. Клещ злится на собственную судьбу, уже прекратив стараться изменить жизнь к лучшему.

Анна

Жена Клеща, которая находится при смерти. Она понимает, что абсолютно никому не нужна, даже собственному мужу, который считает, что ее смерть пойдет на пользу им обоим.

Бубнов

Раньше герой владел красильной мастерской, но окружающая среда сломала Бубнова, когда его жена сбежала от него к мастеру. Находясь на «дне жизни», Бубнов не стремится к улучшению жизни, он фактически плывет по течению, не думая о будущем.

Барон

Барон является человеком, который не думает о хорошем будущем, он живет в прошлом, которое для него было хорошим.

Квашня

Героиня произведения является торговкой пельменями. Это сильная женщина, которая привыкла зарабатывать на жизнь собственным трудом. Жизнь не озлобила ее, она привыкла помогать другим людям.

Медведев

Это полицейский, который посещает ночлежку для сохранения порядка. На протяжении всего повествования ухаживает за Квашней, в итоге женщина соглашается на отношения с ним.

Алешка

Это молодой сапожник, пьянство которого привело его на «дно жизни». Он не стремится исправить себя, сделаться лучше, он доволен тем, что имеет.

Татарин

Татарин является ключником, считавшим, что каждый человек должен жить честной жизнью, несмотря на различные обстоятельства.

Кривой Зоб

Это еще один ключник, который оправдывал свой нечестный образ жизни тем, что честные люди не смогут выжить в этом мире.

Данная статья, которая поможет написать сочинение «Характеристика героев «На дне»», даст краткие сведения о персонажах пьесы М. Горького.

Тест по произведению