Мед и яд любви

Юрий Рюриков

Любовь - это… проявление бессмертного начала в существе смертном.

Это свет вечности в настоящей минуте…

Когда человек любит, он проникает в суть мира.

М. М. Пришвин

Любовь. Или это остаток чего-то вырождающегося, бывшего когда-то громадным, или же это часть того, что в будущем разовьется в нечто громадное, в настоящем же оно не удовлетворяет, дает гораздо меньше, чем ждешь.

А. П. Чехов

«В суть мира»?

«Передать на сцену.

Ответьте, пожалуйста.

Он полюбил ее и стал смотреть на себя по-новому. Теперь он не считал себя ничтожеством, мало на что способным, рабом своих начальников и жизненных обстоятельств.

Он стал и мир ощущать по-новому. Он стал чувствовать страшную ответственность за каждый свой поступок. Мир в кризисе, он странен и непонятен, и только он может что-то сделать с ним…

Однажды она чуть не попала под машину, но он рывком выдернул ее из-под колес. Она не видела машину и обиделась на его грубость. Он в порыве сказал, что любит ее и вытащил бы ее из огня.

После этого она изменилась, в ее глазах появилась жалость, и она стала избегать его. Ее раздражало его чувство. Она ощущала, что не имеет права быть беспечно счастливой, если кто-то по ее вине несчастен. Ее мучила совесть, он мешал ей быть счастливой, и она спросила его, согласен ли он на дружбу. Он оскорбился…

1. Считаете ли вы его чувство любовью?

2. Верно ли поступила она, если он ей не нравился и его любовь ей не льстила?

3. Что теперь делать ему?

Писала девушка»

(Москва, апрель, 1982, Дом культуры МГУ).

А что, если вы сами попробуете ответить на эти вопросы? Причем дважды: сейчас, сразу и, скажем, после главы «Душа любви». Чьи ответы останутся теми же, у тех твердые взгляды на любовь, ясная позиция; чьи изменятся - у тех явная тяга к самоуглублению, душа, открытая для чужих истин…

Над всемий временами

Афродиту Книдскую, эту великую скульптурную поэму любви, изваял Пракситель в IV веке до н. э.

Афродита недаром была богиней любви и красоты - для греков любовь и красота были неотделимы. И она вся переполнена этой изобильной красотой тела и духа.

Она высока, длиннонога, у нее тяжеловатые - для нас - руки и плечи, небольшая голова, крупные глаза и губы, мягкий и удлиненный овал лица. У нее высокие бедра, высокая талия, красивая и высоко поставленная грудь, и во всем этом есть какая-то высшая сила, олимпийская грация. Но это еще красота без изящества, без той взлетающей легкости, которая есть в Нике и которая входит сейчас в новые идеалы красоты.

Она стоит, опираясь на одну ногу, и тело ее выгнуто от этого плавно и музыкально. Как будто медленная волна прошла по ее талии, по ее бедру и по ее ноге, прошла и оставила там свой изгиб. Рожденная из волны, она несет в себе ее медленную и спокойную красоту.

Она вся - естественность, вся - умиротворенность: она нагая, но она стоит спокойно, в ее позе нет никакого стеснения. Она не боится, что ее нагота может привести кого-то в ужас. Она не боится, что ее саму может осквернить чей-то взгляд.

Афродита как бы живет в особом мире - мире нормальных, не извращенных чувств. Она живет для простого человеческого взгляда, который увидит в ней и ее этос - выражение ее духовного величия, и ее эрос - выражение ее любовной привлекательности, увидит их гармонию, их красоту.

И от того, что она выше и ханжества, и сластолюбия, она как бы поднимает до себя глядящих на нее, как бы очищает их, передает им частицу своей красоты, гармонии, частицу своего особого - естественного - отношения к миру. В ней заложен особый, полный огромных ценностей, идеал, и она как бы приобщает к нему глядящих на нее. И наверно, здесь, кроме прямого наслаждения от взгляда на нее, и лежит ее вечность, ее гуманистическая сила.

Афродита Книдская - богиня гармонической духовно-телесной любви. Она вобрала в себя ее высшие ценности, и, может быть, от этого в ней есть неисчерпаемость, недостижимость, которая бывает в гармонии, в идеале. Это, видимо, не портрет, а мечта - мечта о том союзе любви и мира, которого нет в самой жизни. Это первая на свете утопия любви - любовь божественная, но и человеческая, идеал, возможно, на все времена. Потому что гармония между любовью и миром, наверно, может быть только преходящей, ее всегда, видимо, будет теснить их разлад - если только мир не будет переустроен по законам любви…

Несколько ключей к книге

К новой цивилизации

Любовь - как бы монарх среди чувств, самое манящее из всех, но и самое обманное, самое разочаровывающее. Она дает самое сильное наслаждение и самую сильную боль, самое острое счастье и самую тяжелую тоску. Ее полюсы и контрасты сливаются в массу неповторимых сочетаний, и какое из этих сочетаний выпадет человеку, такой он и видит любовь.

Любовь все время меняется, и особенно на стыке времен, когда одна эпоха выламывается из другой, когда круто перекраиваются человеческие отношения, чувства, взгляды. Наверно, поэтому вокруг любви всегда шли и, пожалуй, всегда будут идти бурные споры. Идут они и сейчас, и это естественно: в любви возникает сегодня много нового - неясного и полуясного, ичем новее это новое, тем больше споров оно вызывает.

Любовь и семья - пересечение всех мировых сил, которые правят жизнью, зеркало всех перемен, которые идут в человечестве. И чтобы по-настоящему понять, что происходит в любви и в семье, надо, наверно, понять, что делается в устоях цивилизации, в глубинах социальной жизни: личные судьбы можно по-настоящему постичь только через планетарные призмы.

В наше время происходит, очевидно, коренной перелом в земной цивилизации. Человечество попало в стратегическое положение, невиданное в истории. Оно начинает восходить на такие высоты, о которых раньше могло только мечтать в утопиях и в сказках; но под его ногами разверзаются такие пропасти, каких на его пути еще никогда не было.

Оказываются под вопросом главные устои нынешней цивилизации. Куда ведет нас научно-техническая революция - в тупики или на новые просторы? Что дает людям и что отнимает великое переселение народов в сверхгорода, эти антиоазисы посреди природы? Не переродит ли нас отсечение от природы, не убьет ли в людях естественного человека? И как сделать, чтобы человечество перестало быть цивилизацией-хищником, которая пожирает планету?

Три дамокловых меча нависли сейчас над человечеством, и каждый следующий мы осознаем хуже предыдущего. Это меч атомной смерти, меч экологической гибели и меч эгоизации людей, их нравственного вырождения. Все они выкованы главными устоями нынешней цивилизации: промышленно-технической базой человечества, типом поселения - нынешним городом, самим положением человека в укладе массовой цивилизации. Именно эти устои ведут к убийству природы и самоубийству человечества, и их, видимо, придется в корне переустраивать, создавать совершенно новую цивилизацию.

И прежде всего человечеству нужна в корне новая промышленная база. Теперешняя база построена на принципе «после нас хоть трава не расти». Лишь 1–3 процента сырья, которое добывает промышленность, претворяется в вещи, предметы, а 97–99 процентов уходят в отбросы. Каждый год мы изымаем из тела планеты 100 миллиардов тонн сырья - и 97–99 миллиардов ухаем в отравление природы. К концу века человечество будет добывать втрое больше - 300 миллиардов тонн в год, и почти вся эта лавина - 290–297 миллиардов в год - станет отравлять землю, воздух, воду. Потому-то, как скорая помощь, человечеству нужна принципиально новая промышленная база - безотходная, экологически чистая, не губящая природу.

Второй устой цивилизации, который так же губителен для нас - сегодняшняя жилая среда, человеческое поселение. Нынешняя деревня отсечена от культуры, в ней нет почвы для расцвета человека, для его глубокой и разносторонней жизни. Город, особенно большой, разрушает здоровье людей, их нервы и нравственность; он разобщает, эгоизирует их, превращает в толпу на улицах и в одиночек дома. Город, кроме того, главный отравитель биосферы: именно в городах собрана почти вся нынешняя промышленность.

Если бы писатель Михаил Пришвин встретил предназначенную ему судьбою суженую не на склоне лет, а хотя бы немного раньше, он бы вошел в историю литературы не как «певец русской природы», а как певец любви. Дневники Михаила Пришвина , которые он вел в течение полувека и которые называл главной своей книгой, полны лирических высказываний. А дневник любви «Мы с тобой», который Пришвин написал вместе со своей возлюбленной Валерией Лебедевой (Лиорко), можно назвать одной из самых прекрасных книг о любви.

«Любовь похожа на море, сверкающее цветами небесными. Счастлив, кто приходит на берег и, очарованный, согласует душу свою с величием всего моря. Тогда границы души бедного человека расширяются до бесконечности, и бедный человек понимает тогда, что и смерти нет...» - к этому пониманию Пришвин шел всю свою жизнь. «Доведу любовь свою до конца и найду в конце ее начало бесконечной любви переходящих друг в друга людей. Пусть наши потомки знают, какие родники таились в эту эпоху под скалами зла и насилия», - писал Пришвин. Чтобы понять, как выглядели усвоенные писателем уроки любви, стоит обратиться к его дневникам.

Любовь не должна быть плотской

Точнее, любовь не должна быть основана только на плотском чувстве. В любовном дневнике Пришвин вспоминает случай, который сильно подействовал на него: «Это было в детстве. Я - мальчик и она - прекрасная молодая девушка, моя тетка, приехавшая из сказочной страны Италии. Она пробудила во мне впервые чувство всеохватывающее, чистейшее, я не понимал еще тогда, что это - любовь. Потом она уехала в свою Италию. Шли годы. Давно это было, не могу я теперь найти начала и причин раздвоенности моего чувства - этот стыд от женщины, с которой сошелся на час, и страх перед большой любовью».

Позже Пришвин встретился со своей «Марьей Моревной», как он ее называл, и признался в мучительном раздвоении. «А ты соедини, - загадочно ответила былая возлюбленная. - Но в этом же и есть вся трудность жизни, чтобы вернуть себе детство, когда это все было одно». Это осознание греховности плоти, отрицание любви без участия души Пришвин пронес через всю жизнь. Он считал, что именно «отрицание соблазна» помогло ему стать писателем. После череды тех случаев, когда чувство было основано исключительно на страсти, Пришвин будет искать в любви прежде всего духовное начало: «Тут ничего не может прийти со стороны, в этом же и есть твое личное дело - соедини, и создашь любовь настоящую, без стыда и без страха».

Поэтому: на одной лишь страсти отношения построить невозможно. Пришвин всегда предупреждал «опасаться страстей», их темная сила затмевает разум. По-настоящему крепкие отношения включают в себя и голос разума, и плотские наслаждения , и нежность сердца одновременно.

Любовь не должна быть духовной

Все хорошо в меру. После столкновения с «темной стороной» плотского влечения и разочарования в нем Пришвин на долгие годы становится аскетом. «Любовный голод или ядовитая пища любви? - его выбор однозначен. - Мне достался любовный голод». В 1902 году, путешествуя по Европе после окончания Лейпцигского университета, Пришвин знакомится в Париже с Варварой Измалковой, русской студенткой Сорбонны. Платонический роман длился очень недолго, всего три недели, и закончился разрывом из-за разных устремлений влюбленных. Пришвин, с его горьким опытом «бездуховной», плотской любви, искал соединения душ, видел в Вареньке «Прекрасную даму», объект поклонения, но не живую женщину со всеми ее достоинствами и недостатками. Варвара же мыслила более приземленно, как и большинство девушек в ее годы, она ждала предложения руки и сердца, помолвки, подвенечного платья и прочих приятных бытовых забот, которые совершенно не интересовали молодого писателя-идеалиста. Он не знал, как соединить желание обладать возлюбленной, сделать ее женой со стремлением поклоняться ей издали, как богине на пьедестале: «В этом и состоял роковой роман моей юности на всю жизнь: она сразу согласилась, а мне стало стыдно, и она это заметила и отказала. Я настаивал, и после борьбы она согласилась за меня выйти. И опять мне стало скучно быть женихом. Наконец, она догадалась и отказала мне в этот раз навсегда и так сделалась Недоступной». Всю жизнь Пришвин вспоминал об этих отношениях: «К той, которую я когда-то любил, я предъявлял требования, которые она не могла выполнить. Я не мог унизить ее животным чувством - в этом было мое безумие. А ей хотелось обыкновенного замужества. Узел завязался надо мной на всю жизнь».

Поэтому: духовная любовь без телесного влечения тоже не приносит счастья. Отношения должны быть максимально полными. Стоит исключить один «ингредиент», и вот уже наступает разлад… Пришвин недаром сравнивал любовь с морем: «Но другой приходит к морю не с душой, а с кувшином и, зачерпнув, приносит из всего моря только кувшин, и вода в кувшине соленая и негодная. «Любовь - это обман», - говорит такой человек и больше не возвращается к морю». Если вы из всего спектра отношений выбираете только одну их сторону, будьте готовы к разочарованию.

Любовь не должна быть жалостливой

Беда многих женщин в том, что они принимают жалость за любовь. Но и мужчины, оказывается, этому подвержены. Все еще переживая разрыв с Варварой Измалковой, терзаясь незаконченностью этих отношений, Пришвин встретил крестьянку Ефросинью Павловну Смогалеву. После развода с мужем она одна растила сына. Пришвин с его идеализмом решил, что, раз ему не удалась роль рыцаря, воспевающего Прекрасную даму, значит, можно попробовать себя в не менее романтичной роли спасителя. «Я думал: любить женщину - это открывать в ней девушку. И только тогда женщина пойдет на любовь, когда ты в ней откроешь это: именно девушку, хотя бы у нее было десять мужей и множество детей», - так считал Пришвин в то время.

Любовь, основанная только на разуме, не задалась с самого начала. На смену жалости пришло взаимное недовольство, раздражение. Павловна, как называл супругу Пришвин, понимала, что муж ее не любит и вымещала разочарование в злости. Пришвин же страдал молча, сносил бесконечные попреки жены, постоянное унижение - а Ефросинья могла, например, начать грубо отчитывать его при детях - и винил во всем себя: «В любви моей была спешка эгоистическая с неспособностью вникнуть в душу другого человека». Он будто искупал самопожертвованием прошлые неудачные отношения.

Примириться с неудачным браком помогало писательство. А еще страсть к красивым вещам, в которые Пришвин влюблялся, «как в молодости влюбился в невесту». Купленную в комиссионном магазине старинную трость с золотым набалдашником он мог положить с собой в постель. Этот «вещизм» был своего рода средством психологической защиты от печальной действительности. «И, конечно, Павловна явилась мне тогда не как личность, а как часть природы, часть моего дома. Вот отчего в моих сочинениях «человека» и нет», - так отвечал Пришвин на обвинение Зинаиды Гиппиус, которая назвала его «бесчеловечным писателем».

Поэтому: самообман не делает людей счастливыми. Если в отношениях нет ни духовной, ни чувственной составляющей, они превращаются в «смертоносное болото». Еще с давних времен известна мудрость: влечение тел порождает страсть, влечение душ порождает дружбу, влечение умов порождает уважение, и только соединение всех трех влечений порождает любовь. Ни страсти, ни дружбы, ни уважения не было в браке Михаила Михайловича и Павловны. «Зачем это я сделал, зачем тратил на забаву или самообман драгоценную человеческую жизнь! - сокрушался Пришвин в конце жизни. - Для нас не было светлого дня. Одно неудовольствие за другим…»

Любить никогда не поздно

Но судьба всегда поощряет терпеливых людей, и в возрасте 67 лет Пришвин встречает свою первую настоящую любовь. Валерии Дмитриевне 40 лет, и она пришла в дом Пришвина устроиться секретарем по рекомендации общего знакомого.

Валерия Пришвина

К моменту их знакомства у Валерии тоже был опыт несчастливой любви за плечами. Ее первый возлюбленный, философ, «гнушался браком» и звал к высокому идеалу отношений. Он хотел вместе с Валерией отправиться странствовать и проповедовать новое учение, но она не могла бросить мать. Позже девушка вышла замуж за друга, который давно добивался ее руки. Но этот брак по расчету не принес ей счастья. По ложному доносу ее вместе с мужем арестовали и отправили в ссылку. Спустя несколько лет Валерия, не в силах больше жить с нелюбимым, попросила у мужа развода. С таким «грузом прожитого» она приходит к Пришвину.

«Это была женщина не воображаемая, не на бумаге, а живая, душевно-грациозная, и я понял, что настоящие счастливые люди живут для этого, а не для книг, как я; что для этого стоит жить…» - скоро запишет в своем дневнике Пришвин. С этого взаимного восхищения и уважения началась дружба, которая переросла в любовь. Пришвин осознал прошлые ошибки и понял, что любовь не всегда бывает сложной, а может явиться вот в таком простом обличье: «И вот захотелось с этого мрачно-насиженного трона сбежать». Возможно, впервые в жизни Пришвин готов забыть о своих идеалах и наслаждаться близостью простой «земной» женщины.

Если писатель сначала и мучился, думая, чем он заслужил такое счастье, то тяжелый развод с Ефросиньей успокоил его сомнения. Та не погнушалась даже сходить в Союз писателей пожаловаться на «преступную связь» супруга. После пережитой «войны», как говорил Пришвин о своем разводе, счастье с Валерией стало полным. Им обоим было ясно, что это уже навсегда. Последние годы жизни Михаил Михайлович Пришвин прожил с ощущением, что «Бог создал меня самым счастливым человеком и поручил мне прославить любовь на Земле».

Поэтому: никогда не поздно разорвать отношения, которые делают вас несчастными, для того чтобы начать новые, встретив человека, в котором вы чувствуете родную душу. За любовь стоит бороться в любом возрасте, ведь жить без чувства - все равно что «быть замаринованным в стеклянной банке», как говорил Пришвин о своем первом браке. Он же добавлял: «Если женщина помогает создавать жизнь, хранит дом, рожает детей или участвует в творчестве с мужем, то ее надо почитать как царицу. Суровой борьбой она нам дается. И оттого, может быть, я ненавижу слабых мужчин … В любви надо бороться за свою высоту и сим побеждать. В любви надо самому расти и расти».

Жизнь Михаила Пришвина складывалась спокойно и, в определенной мере, предсказуемо: рождение в купе­ческой семье, учеба в Елецкой гимназии, затем на агрономиче­ском отделении Лейпцигского университета, возвращение в Россию, служба земским агрономом в Клину, работа в лабора­тории Петровской сельскохозяйственной академии (нынешней академии им. И.Тимирязева), публикация агрономических тру­дов. Казалось бы - как все удачно!

И вдруг в 33-летнем возрасте Михаил Пришвин неожиданно бросает службу, покупает ружье и, прихватив лишь котомку и за­писные книжки, уходит пешком на Север, «в край непуганых птиц».
Путевые заметки этого непонятного на первый взгляд странствия лягут в основу его первой книги.

Потом последуют но­вые путешествия (он исходил и изъездил весь Север, среднюю Рос­сию, Дальний Восток, Казахстан) и будут изданы новые книги. Что же заставило Пришвина так резко изменить размеренную и спо­койную жизнь, какие «подводные камни» повернули ее течение?

В «потаенных» «Дневниках» Пришвина есть упоминание об одном, казалось бы, малозначительном эпизоде из далекого детства. Когда он был подростком, он очень нравился горнич­ной Дуняше - озорной взрослой девушке. Уже в зрелом воз­расте Пришвин вспоминает, что в самую отчаянную минуту, когда между ними могла возникнуть близость, он как бы услы­шал невидимого «покровителя»: «Нет, остановись, нельзя!»

«Если бы это произошло, - пишет он, - я был бы другим че­ловеком. Это проявившееся во мне качество души, как «отрица­ние соблазна», сделало меня писателем. Вся моя особенность, все истоки моего характера берутся из моего физического ро­мантизма». Давняя история наложила отпечаток на всю жизнь Пришвина, сфор­мировала его на­туру.

Детский ис­пуг проявлялся в дальнейшем чрез­мерным внутрен­ним самоконтро­лем всегда, когда дело касалось его отношений с жен­щинами. Первый неудачный опыт нередко приводит к тому, что тон­кие и романтиче­ские натуры на­чинают отдавать предпочтение только возвышенной и чистой, платонической любви.

Учась в Лейпциге, от одной из своих знакомых Пришвин ус­лышал: «Вы так похожи на князя Мышкина - поразительно!» Женщины, с которыми он общался, улавливали это сходство мгновенно, черты идеализации отношений с ними, «тайный ро­мантизм» действительно стали чертой его характера, пред­ставляя для многих загадку его души. А он был убежден, что близость между мужчиной и женщиной возможна только при сильной взаимной любви.

В 1902 году во время коротких каникул в Париже 29-летний Пришвин знакомится с Варенькой - Варварой Петровной Измалковой, студенткой исторического факультета Сорбонны, дочерью крупного петербургского чиновника. Их трехнедель­ный, бурный, но платонический роман оставил в романтиче­ской душе Пришвина глубокий след и выявил мучившие его противоречия.

Нежные отношения двух влюбленных закончи­лись разрывом, причем по его вине, об этом Пришвин неодно­кратно повторяет в разные годы в своих дневниках: «К той, ко­торую я когда-то любил, я предъявлял требования, которые она не могла выполнить. Я не мог унизить ее животным чувст­вом - в этом было мое безумие. А ей хотелось обыкновенного замужества. Узел завязался надо мной на всю жизнь».

Даже спустя 30 лет Пришвин никак не может успокоиться. Он снова и снова спрашивает себя, что было бы, если бы та юношеская любовь окончилась браком? И сам же отвечает: «…теперь ясно, что песнь моя осталась бы неспетой». Он счи­тает, что именно мучения и страдания от нерешенного противоречия сделали его настоящим писателем.

Уже пожилым че­ловеком он напишет, что пропустил ту единственную, дарован­ную ему судьбой минуту блаженства. Снова ищет и находит этому факту важное оправдание: «…чем больше я вглядываюсь в свою жизнь, тем мне становится яснее, что Она мне была не­обходима только в своей недоступности, необходима для рас­крытия и движения моего духа».

Вернувшись после учебы в Россию, Пришвин работает агроно­мом и кажется окружающим общительным, активным и деятель­ным.

Но если бы кто-то смог заглянуть в его душу, то понял бы, что перед ним глубоко страдающий человек, вынужденный в силу романтического склада натуры прятать от посторонних глаз свои муки и изливать их только дневнику: «Мне было очень неладно - борьба такая между животным и духовным, хотелось брака с женщиной единственной». Но как же быть с главным противоре­чием жизни - стремлением к возвышенной и духовной любви и естественными, плотскими желаниями мужчины?

Однажды он встретил крестьянку с красивыми грустными глазами. После развода с мужем она осталась одна с годова­лым ребенком на руках. Это была Ефросинья Павловна Смогалева, ставшая первой женой Пришвина.

Но, как и следовало ожидать, ничего хорошего из этого бра­ка «от отчаяния» не вышло. «Фрося превратилась в злейшую Ксантиппу», отношения между супругами не заладились с са­мого начала - слишком разными были они по своему душевно­му складу и воспитанию. К тому же супруга не соответствова­ла высоким требованиям Пришвина к любви. Однако этот странный брак длился почти 30 лет. И вот, чтобы уйти от своих душевных терзаний, ограничить общение со сварливой женой, Пришвин и отправился странствовать по России, с величайшей самоотдачей занялся охотой и сочинительством, «стараясь в этих радостях скрыть свое горе».

Возвращаясь из путешествий, он продолжал страдать от ду­шевного одиночества и, мучая себя мыслями о погубленной им самим первой любви, видел в снах утерянную невесту. «Как все великие однолюбы, я все-таки ее ждал, и она постоянно прихо­дила ко мне во сне. Очень много лет спустя я понял, что у поэтов она называется Музой».

Совершенно случайно Пришвин узнает, что Варя Измалкова после окончания университета стала работать в одном из парижских банков. Не колеблясь, он посылает ей письмо, где признается, что чувства к ней не остыли, она по-прежнему в его сердце.

Варенька, видимо, тоже не может забыть своего ро­мантического увлечения и решает сделать попытку возобно­вить их отношения, а может быть, и соединить жизни. Она при­езжает в Россию и назначает Пришвину встречу.

Но происхо­дит невероятное. И много лет спустя писатель с горечью вспо­минал о «позорнейшем моменте» своей жизни, когда по рассе­янности перепутал день и пропустил назначенное свидание. А Варвара Петровна, не пожелав разобраться в ситуации, не про­стила этой небрежности. Возвратившись в Париж, она пишет Пришвину гневное письмо об окончательном разрыве.

Чтобы как-то пережить эту трагедию, Пришвин вновь от­правляется странствовать по России и пишет замечательные книги, которые приносят ему широкую известность.

Пришвин — писатель и путешественник

Но чувст­во безнадежности, тоска о единственной на свете Женщине, грезы о любви и семейном счастье не покидают его. «Потреб­ность писать есть потребность уйти от одиночества, разделить с людьми свое горе и радость… Но горе я оставил при себе и де­лился с читателем только своей радостью».

Так в метаниях и внутренних терзаниях прошла целая жизнь. И вот, наконец, на склоне лет судьба преподнесла Ми­хаилу Пришвину по-настоящему царский подарок.

«один я…»

1940-й год. Пришвину 67 лет. Уже несколько лет он живет один в полученной после долгих хлопот московской квартире в Лаврушинском переулке; жена - в Загорске, он, конечно, на­вещает ее, помогает деньгами.

Привычное одиночество скра­шивают две охотничьи собаки. «Вот желанная квартира, а жить не с кем… Один я. Прожил свою долгую брачную жизнь «полумонахом»…»

Но вот однажды в доме Пришвина появляется женщина - секретарь, которую он нанял по рекомендации знакомого пи­сателя для приведения в порядок своих многолетних дневни­ков. Основное его требование к помощнице - особая деликат­ность, учитывая откровенность дневниковых записей.

Валерии Дмитриевне Лиорко 40 лет. Ее судьба в чем-то схо­жа с судьбой Пришвина. В юности она тоже пережила боль­шую любовь.

Первая встреча состоялась 16 января 1940 года. Сначала они не понравились друг другу. Но уже 23 марта в дневнике Пришвина появляется знаменательная запись: «В моей жиз­ни было две «звездных встречи» - «звезда утренняя» в 29 лет и «звезда вечерняя» в 67 лет. Между ними 36 лет ожида­ния».

А майская запись как бы подтверждает ранее написан­ное: «После того, как мы с тобой сошлись, я, наконец, пере­стал думать о путешествиях… Ты расточала дары любви сво­ей, и я, как баловень судьбы, принимал эти дары… Потом я тихонько, босыми ногами ушел на кухню и там сидел до ут­ра, и встретил рассвет, и понял на рассвете, что Бог создал меня самым счастливым человеком».

Официальный развод Пришвина с женой был тяжелым - Ефросинья Петровна устраивала скандалы, даже жаловалась в Союз писателей. Пришвин, который не переносил конфликтов, пришел к секретарю Союза писателей и попросил: «Я готов от­дать все, оставьте только любовь». Московская квартира пере­ходит жене, и только тогда она дает согласие на развод.

Пришвин впервые в жизни счастлив, он забыл о поездках и странствиях - появилась долгожданная любимая женщина, которая понимала и принимала его таким, каков он есть.

На склоне лет Пришвин, наконец, ощутил, что такое семейное те­пло и радость общения с близким по духу человеком.

Пройдет еще долгих 14 лет их совместной жизни, и каждый год 16 января, в день их встречи, он будет делать запись в днев­нике, благословляя судьбу за неожиданный и прекрасный по­дарок.

16 января последнего в своей жизни 1953-го года он пи­шет: «День нашей встречи с В. Позади 13 лет нашего счастья…».

В эти годы Пришвин много работал, готовил к печати свои дневники и написал большой автобиографический роман «Ко­щеева цепь».

Невероятно, но скончался Михаил Пришвин именно 16 ян­варя 1954 года - в одном дне сошлись встреча и разлука, замк­нулся круг жизни.

Сергей Круть

Арина: очень красиво он писал...люблю читать дневники Пришвина...а тут выборка о Любви.

История любви: Человек как цветущий сад

Начинал Пришвин жизнь свою неудачником: рано умер отец, в гимназии оставался на второй год, а затем был исключен совсем — за дерзость учителю. Отрочество и юность были типичными для русского молодого человека начала века: студентом Рижского политехникума он попадает в подпольный марксистский кружок, вместе с товарищами по учебе его арестовывают, целый год — в одиночной камере Митавской тюрьмы под Ригой. Затем — ссылка в родной Елец без права дальнейшей учебы в России.

Мать добивается для сына разрешения уехать в Германию. Михаил Пришвин продолжает своё образование в Лейпцигском университете. Незадолго до получения диплома едет к друзьям в Париж. Там и происходит его «роковая» встреча с русской студенткой Сорбонны Варварой Петровной Измалковой. На него обрушивается любовь. Отношения с Варей начались стремительно, страстно и... так же быстро оборвались.
Но пламя неосуществленной любви зажгло его, как писателя, и он пронес его до старости, до того часа, когда в 67 лет произошла встреча с женщиной, о которой мог сказать: «Это Она! Та, которую я так долго ждал». Вместе было прожито четырнадцать лет. Это были годы настоящего счастья в полном единодушии и единомыслии. Об этом они оба — Валерия Дмитриевна и Михаил Михайлович рассказали в своей удивительной книге «Мы с тобой», которую недавно удалось выпустить в свет.

Всю жизнь Пришвин вел дневник, который вобрал в себя всё, что пережил писатель на своей Родине: революцию и войны, писательство при царе и большевиках, богоискательство интеллигенции начала века и разрушительный атеизм преобразователей природы, трудности собственной жизни, одиночество, несмотря на многолетние семейные узы...
Л.А. Рязанова (составитель).

Из дневников Михаила Пришвина

Есть такой особенный страх близости к человеку, основанный на всеобщем опыте в том, что каждый таит в себе какой-нибудь личный грех и всеми силами старается укрыть его от постороннего глаза красивой завесой. Встречая незнакомого, мы тоже показываемся ему с хорошей стороны, и так мало-помалу создается общество укрывателей личных грехов от постороннего глаза.
Тут есть наивные, верящие в реальность этой условности между людьми; есть притворщики, циники, сатиры, умеющие условностью пользоваться как соусом для вкусного блюда. И есть очень немногие, которые, не удовлетворяясь иллюзией, укрывающей грех, ищут пути к безгрешному сближению, полагая в тайниках души, что есть такой Он или Она, могущие соединиться безгрешно и навсегда и жить на земле как праотцы до грехопадения.
По правде говоря, райская история повторяется и до сих пор бесчисленно: почти каждая любовь начинается раем.

Начало любви — во внимании, потом в избрании, потом в достижении, потому что любовь без дела мертва.

Любовь похожа на море, сверкающее цветами небесными. Счастлив, кто приходит на берег и, очарованный, согласует душу свою с величием всего моря. Тогда границы души бедного человека расширяются до бесконечности, и бедный человек понимает тогда, что и смерти нет... Не видно «того» берега в море, и вовсе нет берегов у любви.
Но другой приходит к морю не с душой, а с кувшином и, зачерпнув, приносит из всего моря только кувшин, и вода в кувшине соленая и негодная.
— Любовь — это обман, — говорит такой человек и больше не возвращается к морю.

Кто обманывается в ком-нибудь, тот и другого обманывает. Значит, нельзя обманывать, но нельзя и обманываться.

Сад цветет, и каждый нагружается в нем ароматом. Так и человек бывает как цветущий сад: любит все, и каждый в его любовь входит.

Было во время дождя: катились навстречу друг другу по телеграфной проволоке две капли. Они бы встретились и одной большой каплей упали на землю, но какая-то птица, пролетая, задела проволоку, и капли упали на землю до встречи друг с другом.
Вот и все о каплях, и их судьба для нас исчезает в сырой земле. Но по себе мы, люди, знаем, что нарушенное движение двух навстречу друг другу и там, в этой темной земле, продолжается.
И так много волнующих книг написано о возможности встречи двух стремящихся одно к другому существ, что довольно бегущих по проволоке двух дождевых капель, чтобы заняться новой возможностью встреч в судьбе человеческой.

Женщина знает, что любить — это стоит всей жизни, и оттого боится и бежит. Не стоит догонять ее — так ее не возьмешь: новая женщина цену себе знает. Если же нужно взять ее, то докажи, что за тебя стоит отдать свою жизнь.

Если в творчестве женщина мешает, то с ней надо, как Степан Разин, а если сам не хочешь, как Степан, то на тебя найдется свой Тарас Бульба, и пусть он тебя застрелит.
Но если женщина помогает создавать жизнь, хранит дом, рожает детей или участвует в творчестве с мужем, то ее надо почитать как царицу. Суровой борьбой она нам дается. И оттого, может быть, я ненавижу слабых мужчин.

Воображаемый конец романа. Они были так обязаны друг другу, так обрадовались своей встрече, что старались отдать все хранимое в душе богатство свое как бы в каком-то соревновании: ты дал, а я больше, и опять то же с другой стороны, и до тех пор, пока ни у того, ни у другого из своих запасов ничего не осталось. В таких случаях люди, отдавшие все свое другому, считают этого другого своей собственностью и этим друг друга мучат всю оставшуюся жизнь. Но эти двое, прекрасные и свободные люди, узнав однажды, что отдали друг другу все, и больше меняться им нечем, и выше расти в этом обмене им некуда, обнялись, крепко расцеловались и без слез и без слов разошлись. Будьте же благословенны, прекрасные люди!

Итак, любовь, как творчество, есть воплощение каждым из любящих в другом своего идеального образа. Любящий под влиянием другого как бы находит себя, и оба эти найденные, новые существа соединяются в единого человека: происходит как бы восстановление разделенного Адама.

Тот человек, кого ты любишь во мне, конечно, лучше меня: я не такой. Но ты люби, и я постараюсь быть лучше себя...

Когда люди живут в любви, то не замечают наступления старости, и если даже заметят морщину, то не придают ей значения: не в этом дело. Итак, если б люди любили друг друга, то вовсе бы и не занимались косметикой.

Любовь — как понимание или как путь к единомыслию. Тут в любви все оттенки понимания, начиная от физического касания, подобного тому, как понимает весной на разливе вода землю и от этого остается пойма. Когда уходит вода — остается илистая земля, некрасивая сначала, и как быстро понятая водой земля, эта пойма, начинает украшаться, расти и цвести!
Так мы видим ежегодно в природе, как в зеркале, наш собственный человеческий путь понимания, единомыслия и возрождения.

Понять сущность самого брака, как путь любовного единомыслия, в котором рождается Третье, все равно пусть это будет дитя человеческое или качественная мысль (образ).
И это общий закон жизни, а то почему бы, по всеобщему признанию, именно в младенцах виден бывает лучший образ человека!
Именно этим образом и должно определяться направление нашей человеческой культуры.
Чем дальше от человека в природу, тем сильнее размножение.
Чего стоят рыбы с их икрой, осинки с их пухом! А человек, чем дальше совершенствуется в существе человеческом, тем труднее ему множиться и, наконец, он рождается в своем идеале.
Когда это еще знал Рафаэль, — вон когда! — а я только теперь... И это узнать можно только в редчайшем, труднейшем для мужчин опыте любви.

В глубине своей, мне кажется, она все знает и в ней содержится ответ на всякий вопрос глубокого сознания. Если бы я мог обо всем спросить — она бы ответила на все. Но у меня редко бывает достаточно силы, чтобы ее спросить. Жизнь проходит часто так себе, как будто едешь на телеге, имея возможность лететь на самолете. Но только это большое богатство, сознавать, что все — от себя и если я хорошенько только захочу, то пересяду из телеги в самолет или задам Ляле всякий вопрос и получу от нее всякий ответ.
Ляля мне остается неиссякаемым источником мысли, высшим синтезом того, что называется природой.

Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна были бездетны. Дети, рожденные в свете той и другой любви: в одном случае любовь к детям есть частность общей любви, в другом — любовь к детям исключает всякую другую любовь: самое злобное, хищное существо может иметь любовь к детям.
Итак, всякая любовь есть связь, но не всякая связь есть любовь. Истинная любовь — есть нравственное творчество.

Искусство в существе своем дело мужское, вернее, одно из поприщ чисто мужского действия, как песня у птичьих самцов. А дело женщины — это прямая любовь.

Сколько тысяч раз с утра и до ночи нужно чирикнуть свои позывные к самке, чтобы в ней пробудился жизненный ответ. Воробей начинает с первым теплым лучом, а самка ответит, хорошо если через месяц, с первой набухшей беременной почкой.
Нам почему-то кажется, если это птицы-то они много летают, если это лани или тигры, то непрерывно бегают, прыгают. На самом деле птицы больше сидят, чем летают, тигры очень ленивые, лани пасутся и только шевелят губами. Так и люди тоже. Мы думаем, что жизнь людей наполняется любовью, а когда спросим себя и других — кто сколько любил, и оказывается — вот так мало! Вот как мы тоже ленивы!

Знаешь ли ты ту любовь, когда тебе самому от нее нет ничего и не будет, а ты все-таки любишь через это все вокруг себя, и ходишь по полю и лугу, и подбираешь красочно, один к одному синие васильки, пахнущие медом, и голубые незабудки.

Утверждаю, что на земле у людей существует великая любовь, единая и беспредельная. И в этом мире любви, предназначенной человеку для питания души в той же мере, как воздух для крови, я нахожу единственную, которая соответствует моему собственному единству, и только через это соответствие, единство с той и с другой стороны вхожу я в море всеобщей любви человеческой.

Вот почему даже самые примитивные люди, начиная свою короткую любовь, непременно чувствуют, что не им одним, а всем хорошо на земле жить, и если даже очевидно, что хорошая жизнь не выходит, то все-таки возможно человеку и должно быть счастливым. Итак, только через любовь можно найти самого себя как личность, и только личностью можно войти в мир любви человеческой: любви — добродетели.
Иначе: только путем личной любви можно приобщиться к всечеловеческой любви.

Каждый несоблазненный юноша, каждый неразвращенный и незабитый нуждой мужчина содержит в себе свою сказку о любимой женщине, о возможности невозможного счастья.
А когда, бывает, женщина является, то вот и встает вопрос:
— Не она ли это явилась, та, которую я ждал?
Потом следуют ответы чередой:
— Она!
— Как будто она!
— Нет, не она!
А то бывает, очень редко, человек, сам не веря себе, говорит:
— Неужели она?
И каждый день, уверяясь днем в поступках и непринужденном общении, восклицает: «Да, это она!»
А ночью, прикасаясь, принимает в себя восторженно чудодейственный ток жизни и уверяется в явлении чуда: сказка стала действительностью — это она, несомненно она!

О, как опошлено французское «ищите женщину»! А между тем это истина. Все музы опошлены, но священный огонь продолжает гореть и в наше время, как горел он с незапамятных времен истории человека на земле. Вот и мое писательство все от начала до конца есть робкая, очень стыдливая песнь какого-то существа, поющего в весеннем хоре природы единственное слово:
«Приди!»

Любовь — это неведомая страна, и мы все плывем туда каждый на своем корабле, и каждый из нас на своем корабле капитан и ведет корабль своим собственным путем.

Нам, неопытным и выученным по романам кажется, что женщины должны стремиться ко лжи и т.д. Между тем они искренни до такой степени, что мы и вообразить это себе без опыта не можем, только эта искренность, сама искренность, совсем не похожа на наше понятие о ней, мы смешиваем ее с правдой.

Как назвать то радостное чувство, когда кажется, будто изменяется речка, выплывая в океан, — свобода? любовь? Хочется весь мир обнять, и если не все хороши, то глаза встречаются только с теми, кто хорош, и оттого кажется, что все хороши. Редко у кого не бывало такой радости в жизни, но редко кто справился с этим богатством: один промотал его, другой не поверил, а чаще всего быстро нахватал из этого великого богатства, набил себе карманы и потом сел на всю жизнь стеречь свои сокровища, стал их собственником или рабом.

Ночью думал, что любовь на земле, та самая обыкновенная и к женщине, именно к женщине, — это все, и тут Бог, и всякая другая любовь в своих границах: любовь-жалость и любовь-понимание — отсюда.

Думаю с любовью об отсутствующей Ляле. Мне сейчас становится ясно, как никогда не было, что Ляля это самое лучшее, что я в своей жизни встречал, и всякое раздумье о какой — то личной «свободе» надо отбросить как нелепость, потому что нет свободы большей, чем та, что дается любовью. И если я всегда буду на своей высоте, она никогда меня не разлюбит. В любви надо бороться за свою высоту и сим побеждать. В любви надо самому расти и расти.

Я сказал: — Люблю тебя всё больше и больше.
А она: — Ведь я же это говорила тебе с самого начала, что ты будешь любить всё больше и больше.
Она это знала, а я не знал. Я воспитал в себе мысль, что любовь проходит, что вечно любить невозможно, а что на время — не стоит труда. Вот в этом и есть разделение любви и наше общее непонимание: одна любовь (какая-то) проходящая, а другая вечная. В одной человеку необходимы дети, чтобы через них продолжаться; другая, усиливаясь, соединяется с вечностью.

Я, создавая дальнему неведомому читателю paдость, не обращал внимания на своего ближнего и не хотел быть ослом для него. Я был конем для дальнего и не хотел быть ослом для ближнего.
Но Ляля пришла, я ее полюбил и согласился быть «ослом» для нее. Ослиное же дело состоит у человека не только в перенесении тяжестей, как у простого осла, а в том особенном внимании к ближнему, открывающем в нем недостатки с обязательством их преодолеть.
В этом преодолении недостатков ближнего и есть вся нравственность человечества, все его «ослиное» дело.

Материнство как сила, создающая мост от настоящего к будущему, осталась единственной движущей силой жизни...
Новое время характерно величием материнства: это победа женщины.
Сегодня мы пришли в бор, я положил голову свою ей на колени и уснул. А когда проснулся, то она сидела в той же позе, когда я засыпал, глядела на меня, и я узнал в этих глазах не жену, а мать...

Сегодня мне стало вдруг очень понятно это существо — больше моего охвата, и больше всего, и лучше всего, мне известного, это существо — мать.
— Ты говоришь, что любовь, но я вижу только терпение и жалость.
— Так это же и есть любовь: терпение и жалость.
— Бог с тобой! Но где же радость и счастье, разве они осуждены оставаться за бортом любви?
— Радость и счастье — это дети любви, но сама любовь, как сила, — это терпение и жалость. И если ты теперь счастлив и радуешься жизни, то благодари за это мать: она жалела тебя и много терпела, чтобы ты вырос и стал счастлив.
Женщина по природе своей жалостлива, и каждый несчастный находит в ней утешение. Все сводится к материнству, из этого источника пьют, а потом бахвалятся: каждую можно взять! Сколько из этого обмана слез пролилось!

В вестибюле раздевалась прекрасная женщина, и в это время заплакал ее мальчик. Женщина наклонилась к нему, взяла на руки и целовала его, но как целовала! Не только не улыбалась, не оглядывалась на людей, а вся, как в музыку, целиком, серьезной и возвышенной, ушла в эти поцелуи. И я близко узнал ее душу.
Умереть — это значит отдаться до конца, как отдается на дело рожденья женщина и через это становится матерью... А смерть матери — это не смерть, а успенье.

Я будто живую воду достаю из глубокого колодца ее души, и от этого в лице я нахожу, открываю какое-то соответствие этой глубине.
От этого тоже лицо ее в моих глазах вечно меняется, вечно волнуется, как отраженная в глубокой воде звезда.

Близко к любви было в молодости — две недели поцелуев — и навеки... Так никогда любви в жизни у меня и не было, и вся любовь моя перешла в поэзию, всего меня обволокла поэзия и закрыла в уединении. Я почти ребенок, почти целомудренный. И сам этого не знал, удовлетворяясь разрядкой смертельной тоски или опьяняясь радостью. И еще прошло бы, может быть, немного времени, и я бы умер, не познав вовсе силы, которая движет всеми мирами.

Если думать о ней, глядя ей прямо в лицо, а не как-нибудь со стороны, или «по поводу», то поэзия ко мне прямо ручьем бежит. Тогда кажется, будто любовь и поэзия — два названия одного и того же источника. Но это не совсем верно: поэзия не может заменить всю любовь и только вытекает из нее, как из озера.

Мы еще не были так счастливы, как теперь, мы даже находимся у предела возможного счастья, когда сущность жизни — радость — переходит в бесконечность (сливается с вечностью) и смерть мало страшит. Как можно быть счастливым, в то время как... Невозможно! И вот вышло чудо — и мы счастливы. Значит, это возможно при всяких условиях.

Посмотрит на тебя, улыбнется и всего осветит так ярко, что деться лукавому некуда, и все лукавое уползает за спину, и ты лицом к лицу стоишь избавленный, могучий, ясный.

В любви можно доходить до всего, все простится, только не привычка...

В то далекое время я и не мечтал о писательстве, но когда безумно влюбился, то в разгар чувства где-то в вагоне на бумажке пытался записать последовательно этапы моей любви: писал и плакал, для чего, для кого, зачем я записывал? Боже мой! А пять лет тому назад, когда начался роман с Лялей, не то же ли самое, приобщаясь душой к тайнам жизни, не водил ли я то же своей сивой лапой по бумаге?
Она писала мне письма, не думая о том, хорошо ли они написаны или плохо. Я же старался из всех своих сил превратить свое чувство к ней в поэзию. Но если бы наши письма судить, то окажется, что мои письма прекрасны, а ее письма на весах тянут больше и что я, думая о поэзии, никогда не напишу такого письма, как она, ничего о поэзии не думающая.
Так, оказывается, есть область, в которой, при всем таланте в поэзии, ничего не сделаешь. И есть «что-то», значащее больше, чем поэзия. И не то что я, но и Пушкин, и Данте, и величайший поэт не может вступить в спор с этим «что-то».
Всю жизнь я смутно боялся этого «что-то» и много раз давал себе клятву не соблазняться «чем-то» большим поэзии, как соблазнился Гоголь. Я думал, от этого соблазна поможет мое смирение, сознание скромности своего места, моя любимая молитва:
«Да будет воля Твоя (а я — смиренный художник)». И вот, несмотря ни на что, я подошел к роковой черте между поэзией и верой.
Писал интимные страницы о женщине, в них чего-то не хватало... Она чуть — чуть поправила, только прикоснулась, и эти же страницы стали прекрасными. Вот этого-то мне и не хватало всю жизнь, чтобы моей поэзии коснулась женщина.

Женщина протянула руку к арфе, тронула пальцем, и от прикосновения пальца ее к струне родился звук. Так и со мной было: она тронула — и я запел.

Самое удивительное и особенное было в полнейшем отсутствии у меня того дразнящего изображения женщины, которое впечатляется при первой встрече. Меня впечатляла ее душа — и ее понимание моей души. Тут было соприкосновение душ, и только очень медленно, очень постепенно переходящее в тело, и без малейшего разрыва на душу и плоть, без малейшего стыда и упрека. Это было воплощение.
Я почти могу припомнить, как у моей Психеи создавались ее прекрасные глаза, расцветала улыбка, первые животворящие слезы paдости, и поцелуй, и огненное соприкосновение, в котором сплавлялась в единство наша разная плоть.
Мне казалось тогда, будто древний бог, наказавший человека изгнанием, возвращал ему свое благоволение и передавал в мои руки продолжение древнего творчества мира, прерванное непослушанием.
В ней для меня все нашлось, и через нее во мне все сошлось.

Гигиена любви состоит в том, чтобы не смотреть на друга никогда со стороны и никогда не судить о нем вместе с кем-то другим.

Михаил, будь счастлив тем, что твой ландыш простоял за каким-то листиком и вся толпа прошла мимо него. И только под самый конец только одна женщина за тем листиком открыла тебя, и не сорвала, а сама наклонилась к тебе.

Сколько отмерено человеку в ширину — столько и счастья, сколько в глубину — столько несчастья. Итак, счастье или несчастье — это зависть наша одного человека перед другим. А так нет ничего: счастье и несчастье — это только две меры судьбы: счастье — в ширину, несчастье — в глубину.

Молоденькая парочка идет: казалось, что это давно-давно прошло, а вот она идет, и до того ясно, что это вечное: вечная безумная попытка своим личным счастьем осчастливить весь мир.

И вот ночью представилось мне, что очарование мое кончилось, я больше не люблю. Тогда я увидел, что во мне больше ничего нет и вся душа моя, как глубокой осенью разоренная земля: скот угнали, поля пустые, где черно, где снежок, и по снежку — следы кошек.
Думал о любви, что она, конечно, одна, и если распадается на чувственную и платоническую, то это как распадается самая жизнь человека на духовную и физическую: и это есть в сущности смерть.
Когда человек любит, он проникает в суть мира.

Вспомнилась моя старая мысль, где-то счастливо напечатанная в советское время. Я сказал тогда: «Кто из нас думает больше о вечности, у того из-под рук выходят более прочные вещи».
А сейчас, вероятно, приблизившись к старости, я начинаю подумывать, что не от вечности, а все от любви: высоко подняться может каждый из нас всевозможными средствами, но держаться долго на высоте можно только сильным излучением любви.

Любовь, как большая вода: приходит к ней жаждущий, напьется или ведром зачерпнет и унесет в свою меру. А вода бежит дальше.

Шаг не слышен, сердце не стучит, глаз утешен голубым сиянием неба сквозь стволы неодетых деревьев, благодарное сердце узнало возлюбленную в первой лимоннице — бабочке, в первом желто — лучистом цветке, в переплеске ручья и золотой сережке ольхи и в раскидистой песенке зяблика на вербе.
Я слышу шепот возлюбленной, нежное прикосновение и такую уверенность в правде этого моего бытия, что если бы сейчас приблизилась смерть, я бы, мне кажется, нашел в себе силу приблизить возлюбленную, обнимая ее, безболезненно сбросить ненужное мне больше тело.

Вот оно как будто и случилось, и во мне, в моей безмерной радости полного обладания нашлось даже место для маленькой грусти о вечном обмане, в котором находится смерть: ей хочется добыть себе прекрасную человеческую душу, а вместо этого, как злую насмешку, она получает безобразно измененные, достойные только червей останки того, чем был на земле человек.
В основе любви есть неоскорбляемое место полной уверенности и бесстрашия. Если случится в этом с моей стороны посягательство, то у меня есть средство борьбы против себя: я отдаю всего себя в полное распоряжение друга и через это узнаю, в чем я прав, в чем виноват. Если же увижу, что друг мой посягнул на святыню мою, я проверю его как себя. И если случится самое страшное и последнее: друг мой станет равнодушным к тому, чем я горю, то я возьму палку свою дорожную и выйду из дома, и святыня моя останется все равно нетронутой.

Самое удивительное из наших отношений выходило, что воспитанное неверие мое в реальность любви, поэзии жизни и всего такого, что считается недействительным, а только присущим людям как возрастное переживание, оказалось ложным. На самом деле существует гораздо большая реальность, чем обычная общая достоверность.
Это уверенность в существовании того, для выражения чего невозможно стало обходиться изношенными условными понятиями, превращающими в пустоту и обычные произносимые всеми слова о правде, Боге, и особенно то, что дается нам в слове «мистика».
Без слов, без мистики, а в действительности: есть нечто на земле драгоценное, из-за чего стоит жить, работать и быть веселым и радостным.

— Друг мой! В тебе единственном мое спасение, когда я в несчастье... Но когда я бываю счастлив в делах своих, то, радуясь, приношу тебе свою радость и любовь, и ты ответь — какая любовь дороже тебе: когда я в несчастье или когда я здоров, богат и славен, и прихожу к тебе как победитель?
— Конечно,— ответила она, — выше та любовь, когда ты победитель. А если ты в несчастье хватаешься за меня, чтобы спастись, так это же ты для себя любишь! Так будь же счастлив и приходи ко мне победителем: это лучше. Но я сама тебя люблю одинаково — и в горе и в радости.

Любовь — это знание... Есть в человеке и во всем мире сторона, которую можно узнать только посредством силы любви.

Последняя правда, что мир существует таким прекрасным, каким видели его детьми и влюбленными. Все остальное делают болезни и бедность.

Каждая семья окружена своей тайной, которая непонятна не только окружающим, но, пожалуй, еще больше непонятна самим членам семьи. Это происходит оттого, что брак есть не «могила любви», как думают, а личная, значит, священная война. Вступая в брак, данное лицо с его волей встречает другую, ограничивающую его волю, и тем самым является «тайна» двух, состоящих в борьбе с неизвестным концом.
В этой борьбе случаются как бы обвалы, в которых жизнь рассыпается, и посторонние люди по обломкам могут прочитать тайну семьи. Такой обвал был в семье Л. Толстого.

Что есть любовь? Об этом верно никто не сказал. Но верно можно сказать о любви только одно, что в ней содержится стремление к бессмертию и вечности, а вместе с тем, конечно, как нечто маленькое и само собою понятное и необходимое, способность существа, охваченного любовью, оставлять после себя более или менее прочные вещи, начиная от маленьких детей и кончая шекспировскими строками.

Красит человека только любовь, начиная от первой любви к женщине, кончая любовью к миру и человеку, — все остальное уродует человека, приводит его к гибели, то есть к власти над другим человеком, понимаемой как насилие.
Всякая слабость мужчины в отношении с женщиной должна быть оправдана силой действия (мужества): и в этом вся диалектика Мужчины и Женщины.

В обмане, полагаясь на мощь своей собранной жизнерадостности, находятся почти все мужчины, устремленные к женщине. И почти в каждой женщине таится страшный обман, возвращающий самообольщенного к своему ничтожеству.
Близко-близко я подступал к счастью, и вот, кажется, только бы рукой взять его, да тут как раз вместо счастья нож в то самое место, где счастье живет. Прошло сколько-то времени, и привык я к этому своему больному месту: не то чтобы помирился, а так иначе стал все понимать на свете — не в ширину, как раньше, а в глубину. И весь свет для меня переменился, и люди стали проступать совсем другие.
Любовный голод или ядовитая пища любви? Мне достался любовный голод.

Красота избегает тех, кто за ней гоняется: человек любит свое что-нибудь, трудится, и из-за любви, бывает, появится красота. Она вырастает даром, как рожь или как счастье. Мы не можем сделать красоту, а посеять и удобрить землю для этого мы можем...

Сегодня мысль моя была о страхе смерти, что страх этот проходит, если только оказывается, что умирать приходится с другом своим вместе. Отсюда я заключаю, что смерть есть имя непреодоленному любовью одиночеству и что с одиночеством человек не родится, а постепенно, старея, в борьбе, наживает его, как болезнь. Так чувство одиночества и сопровождающий его страх смерти есть тоже болезнь (эгоизм), излечиваемая только любовью.

Сегодня во время прогулки оглянулся и вдруг застал группу неодетых молодых в зеленой коре высоких деревьев в общении с небом. Сразу я по ним вспомнил деревья в Булонском лесу 47 лет назад. Тогда я раздумывал о выходе из положения, создавшегося благодаря моему роману, и тоже так поглядел на раскинувшиеся по горящему небу деревья, и вдруг все движение миров, солнц всяких, звезд сделалось мне понятным, и оттуда я перекинулся в свои запутанные отношения с девушкой, и решение выходило до того логически верное, что его надо было немедленно открыть ей. Я бросился к выходу из леса, нашел почтовую кабинку, купил синюю бумажку, попросил возлюбленную немедленно прийти на свидание, потому что все решено.
Наверно, она понять меня не могла: ничего не вышло из свидания, и я систему своих доказательств, заимствованную у звезд, совершенно забыл.
Было ли это у меня безумие? Нет, оно не было безумием, но стало, конечно, безумием, когда не встретило того, во что оно должно было воплотиться.
Совершенно то же произошло со мной десять лет тому назад. Пришла ко мне женщина, я ей начал раскрывать одну свою мысль. Она не поняла меня, считая за ненормального. Потом вскоре пришла другая женщина, я ей сказал это же самое, и она сразу же меня поняла, и вскоре мы с нею вошли в единомыслие.
Так, наверное, было бы и в том объяснении 47 лет назад: поняла бы — и все! А то после того чуть ли не полвека я думал о себе как о сумасшедшем, стараясь писать так, чтобы меня все поняли, пока я наконец добился своего: пришел друг, понял меня, и я стал таким же хорошим, простым и умным человеком, как большинство людей на земле.
Тут интересно, что действие пола закрывалось душевным состоянием: нужно было, чтобтам (в духе) сошлось, чтобы тем самым открылась возможность действия здесь (во плоти, в обычных переживаниях).

Скоро поезд приносит меня в Загорск. Здесь так сильна весна света, что от боли в глазах слезы текут и самую душу просвечивает, и проникает за душу, куда-то, может быть, в рай, и дальше за рай, в такую глубину, где только святые живут... Святые... И тут впервые я думаю, что святые происходят от света и что, может быть, в начале всего, там где-то, за раем, только свет, и все лучшее происходит от света, и если я буду это знать, никто любви моей от меня не отнимет и моя любовь для всех будет светом...

Никаких следов того, что люди называют любовью, не было в жизни этого старого художника. Вся любовь его, все, чем люди живут для себя, у него было отдано искусству. Обвеянный своими видениями, окутанный вуалью поэзии, он сохранился ребенком, удовлетворяясь взрывами смертельной тоски и опьянением радостью от жизни природы. Прошло бы, может быть, немного времени, и он умер, уверенный, что такая и есть вся жизнь на земле...
Но вот однажды пришла к нему женщина, и он ей, а не мечте своей, пролепетал свое «люблю».
Так все говорят, и Фацелия, ожидая от художника особенного и необыкновенного выражения чувства, спросила:
— А что это значит, «люблю»?
— Это значит,— сказал он, — что если у меня останется последний кусок хлеба, я не стану его есть и отдам тебе, если ты будешь больна, я не отойду от тебя, если для тебя надо будет работать, я впрягусь, как осел...
И он еще много насказал ей такого, что люди выносят из-за любви.
Фацелия напрасно ждала небывалого.
— Отдать последний кусок хлеба, ходить за больной, работать ослом, — повторила она, — да ведь это же у всех, так все делают...
— А мне этого и хочется, — ответил художник, — чтобы у меня было теперь, как у всех. Я же об этом именно и говорю, что наконец-то испытываю великое счастье не считать себя человеком особенным, одиноким и быть как все хорошие люди.

Немой стою с папироской, но все-таки молюсь в этот заутренний час, как и кому не знаю, отворяю окно и слышу: в неприступном чистике еще бормочут тетерева, журавль кличет солнце, и вот даже тут, на озере, сейчас на глазах, сом шевельнулся и пустил волну, как корабль.
Немой стою и только после записываю:
«В день грядущий, просветли, Господи, наше прошлое и сохрани в новом все, что было прежде хорошего, леса наши заповедные, истоки могучих рек, птиц сохрани, рыб умножь во много, верни всех зверей в леса и освободи от них душу нашу».

Поздней осенью бывает иногда совсем как ранней весной: там белый снег, там черная земля. Только весной из проталин пахнет землей, а осенью снегом. Так непременно бывает: мы привыкаем к снегу зимой, и весной нам пахнет земля, а летом принюхиваемся к земле, и поздней осенью пахнет нам снегом.
Редко бывает, проглянет солнце на какой-нибудь час, но зато какая же это радость! Тогда большое удовольствие доставляет нам какой-нибудь десяток уже замерзших, но уцелевших от бурь листьев на иве или очень маленький голубой цветок под ногой.
Наклоняюсь к голубому цветку и с удивлением узнаю в нем Ивана: это один Иван остался от прежнего двойного цветка, всем известного Ивана-да-Марьи.
По правде говоря, Иван не настоящий цветок. Он сложен из очень мелких кудрявых листиков, и только цвет его фиолетовый, за то его и называют цветком. Настоящий цветок с пестиками и тычинками только желтая Марья. Это от Марьи упали на осеннюю землю семена, чтобы в новом году опять покрыть землю Иванами и Марьями. Дело Марьи много труднее, вот, верно, потому она и опала раньше Ивана.
Но мне нравится, что Иван перенес морозы и даже заголубел. Провожая глазами голубой цветок поздней осени, я говорю потихоньку:
— Иван, Иван, где теперь твоя Марья?...

****
(Писатель Михаил Пришвин)
По книге «Почти каждая любовь начинается раем».

С самого детства нас учат тому, что природу нужно любить и беречь, стараться сохранить ее ценности, которые так необходимы человеку. И среди множества великих русских писателей, затрагивавших в своих произведениях тему природы, один все же выделяется на общем фоне. Речь идет о Михаиле Михайловиче Пришвине, которого называли «старичком-лесовичком» отечественной литературы. Любовь к этому писателю возникает еще в младших классах, и многие проносят в течение всей жизни.

Человек и природа в творчестве Михаила Пришвина

Едва только начинаешь читать произведения Михаила Пришвина, сразу же начинаешь понимать их особенности. В них нет каких-то политических подтекстов, которые так любили его современники, нет ярких заявлений и призывов обществу. Все произведения отличаются тем, что их основная ценность - человек и окружающий мир: природа, быт, животные. И эти художественные ценности писатель старается передать своему читателю, чтобы тот понял, насколько важно единство с природой.

Однажды Пришвин сказал: «…пишу о природе, сам же только о людях и думаю». Эту фразу можно смело назвать системообразующей в его рассказах, потому как в них мы видим открытого и думающего человека, с чистым сердцем рассуждающего об истинных ценностях.

Несмотря на то, что Пришвин пережил несколько войн и революцию, он не переставал восхвалять человека за его стремление познать жизнь со всех сторон. Конечно, любовь к природе стоит особняком, ведь в его произведениях разговаривают не только люди, но и деревья, животные. Все они помогают человеку, и такая помощь является взаимной, что подчеркивает единство.

Очень точно о Михаиле Михайловиче в свое время высказался другой великий писатель - Максим Горький. Он говорил, то ни у одного из русских писателей не встречал настолько сильной любви к природе. И действительно, Пришвин не только любил природу, он старался узнать о ней все, а затем передать эти знания своему читателю.

Рассуждения о чистоте человеческой души

Михаил Пришвин искренне верил в людей, стараясь видеть в них только хорошее и позитивное. Писатель считал, что с годами человек становится мудрее, он сравнивал людей с деревьями: «…так и люди есть, перенесли все на свете, а сами становятся до самой смерти все лучше». И кому как не Пришвину, пережившему тяжелые удары судьбы, знать об этом.

В основу человеческих отношений писатель ставил взаимопомощь, потому как человек должен был всегда находить опору в своих друзьях и близких. Он говорил: «Высшая нравственность - это жертва своей личностью в пользу коллектива». Тем не менее, с любовью к человеку у Пришвина могла сравниться только его любовь к природе. Многие произведения написаны так, что в каждой фразе скрывается глубокий смысл, рассуждение о тонком взаимоотношении человека и природы.

«Кладовая Солнца»

Михаил Пришвин за свою жизнь написал множество произведений, которые до сих пор восхищают своим глубоким смыслом. И «Кладовая Солнца» по праву считается одним из лучших его творений, ведь в этом произведении мы смотрим на чудесный мир глазами двух детей: брата и сестры Митраши и Насти. После смерти родителей на их хрупкие плечи взвалился тяжелый груз, потому как всем хозяйством им пришлось управлять самим.

Как-то дети решили сходить в лес за клюквой, взяв с собой необходимые вещи. Так они дошли до Блудова болота, о котором ходили легенды, и здесь брату и сестре пришлось расстаться, потому как «довольно широкая болотная тропа расходилась вилкой». Настя и Митраша оказались один на один с природой, им предстояло пройти множество испытаний, главным из которых являлась разлука. Тем не менее, брат и сестра смогли встретиться друг с другом, и Митраше в этом помогла собака Травка.

«Кладовая Солнца» дает нам возможность узнать, насколько тесно переплетены между собой человек и природа. Например, в момент спора и расставания Митраши и Насти тоскливое настроение передалось и природе: даже повидавшее многое на своем веку деревья стонали. Однако любовь Пришвина к людям, его вера в них дала нам счастливый конец произведения, ведь брат и сестра не только встретились, они еще смогли выполнить задуманное: собрать клюкву, которая «кислая и очень полезная для здоровья растет в болотах летом, а собирают ее поздней осенью».