Чистович Николай Яковлевич

Мясковский Николай Яковлевич

это исторически ключевая фигура всей нашей музыкальной. Художественная личность, которая сберегла для всех, кто вошел в новую послереволюционную эпоху России, самое лучшее, непреходящее. По времени рождения Николаю Яковлевичу Мясковскому суждено было соединить две эпохи. Не просто разное время - эпохи Царской и Советской России. «История наша сделала такой бросок, что между вчерашним и нынешним оказалась какая-то пустота, психологически болезненная, как раскрытая рана », – писал В. Ходасевич о событиях революции и Гражданской войны. Рану эту можно было залечивать разными способами: низвергнуть искусство «графьев», дворян и «мещанского нытика» , создавать «искусство для пролетариата». А можно было сохранить духовные ценности и приумножить их. В этом, без сомнения, - предназначение Мясковского. Сохранить для нас, потомков Октября, нечто , идущее из прежней жизни, из дореволюционных представлений и ценностей (ценностей вечных ), таким образом сглаживая разрыв между прошлым и настоящим.

Николай Яковлевич имел большое (хотя и не громкое) влияние на атмосферу отечественной музыки. Однако ученик Николая Яковлевича Б. Чайковский говорил, что в воздухе словно висело – «Бей его!». Первые комсомольцы Московской консерватории объявили Мясковского главой «буржуазного направления в музыке», уловив внутренне свободный, независимый дух , присущий большому искусству.

В революционную Россию Николай Яковлевич Мясковский, дворянин с либерально-демократическими взглядами, вошел вполне сложившимся 36-летним человеком (родился 8 апреля 1881 – умер 8 августа 1950). В начале Первой мировой войны Мясковский был мобилизован в саперные войска и попал на австрийский фронт. Испытал «угощение» артиллерийским огнем, смерть друзей, плен. Поймут ли Николая Яковлевича его потомки, узнав, что он имел право на освобождение от мобилизации… Поверят ли, что никогда ничего не добиваясь для себя, он всегда охотно хлопотал за других, старался помочь.

Признание больших художников, если оно не случилось при жизни, идет вслед за их земной жизнью. Но бывает по-иному…

Николай Яковлевич Мясковский (ученик Лядова и ) получил признание при жизни и вошел в историю музыки XX века как крупнейший русский симфонист. Причин несоответствия достоинств музыки Мясковского и весьма скромного места, которое она занимает, вероятно, несколько. Ну хотя бы та, что в творчестве композитора отсутствуют такие жанры, как опера, балет, киномузыка, которые делают композитора более доступным и известным. Широкая аудитория лишена возможности знать музыку композитора.

Сочинения Мясковского обладают глубокой сдержанностью, большой степенью интимности высказывания. Они лишены всего внешне эффектного и, возможно, малопонятны той части публики, которая, по меткому замечанию Б. Асафьева (восторженного ценителя творчества Мясковского), привыкла, «чтобы ей подслащали пилюли». А музыканты… О них тот же Асафьев писал так: «…кто занят самим собой, кто не интересуется сложными концепциями, предпочитая мимолетное… а кто погряз в условностях и не чует ничего живого».

В среде профессионалов (нацеленных во многом на внешнюю новизну) можно встретить равнодушие или даже пренебрежение: старомодно, скучно! К тому же музыкальный язык композитора рождает иногда ложное ощущение, что подобное уже было, ибо стиль Мясковского не ломает, не отвергает традицию, а развивает ее в самобытной форме.

Возможно, причина нашей отдаленности, индифферентности от музы Мясковского еще и в том, что она не спорит, не воюет, не поучает, не развлекает и не оказывает агрессивного психического давления (как это случается в XX веке). Она, как определил ее суть Асафьев, «выделяется крайне острым устремлением к тому, чтобы выяснить самому себе тайны своей душевной жизни…».

Сквозняк конца ХХ века отодвинул от нас сокровенно-хрупкое и чистое творчество Николая Мясковского чем-то «более актуальным» (порой грубым и пошлым). Художественный феномен по имени «Мясковский » оказался сокрытым. Чрезвычайно редко встретишь имя композитора в концертных программах, а ведь раньше в репертуар каждого крупного исполнителя его сочинения входили непременно. Грамзаписи сейчас скорее найдешь у музыкантов старшего поколения. Все симфонии композитора записаны в Англии Евгением Светлановым, но у нас в стране их нет. Большинство программ радио, тем более телевидения, не рискнет обратиться к художнику немодному, не имеющему ажиотажного спроса (разве что когда к его сочинениям обращается крупный исполнитель - Г. Рождественский, В. Гергиев).

Дмитрий Горбатов

Мой дар убог, и голос мой негромок,
Но я живу и на земле мое
Кому-нибудь любезно бытие:
Его найдёт далёкий мой потомок
В моих стихах; как знать? душа моя
Окажется с душой его в сношеньи,
И как нашёл я друга в поколеньи,
Читателя найду в потомстве я.

В 1907 году 26-летний Мясковский издал своё сочинение, обозначенное «опус 1». Это был цикл романсов — «Семь размышлений» на стихи Евгения Боратынского: приведённое выше стихотворение открывает цикл. Это же стихотворение можно рассматривать и как эпиграф ко всему творчеству Николая Яковлевича Мясковского — одного из самых удивительных русских композиторов.

Здесь каждая строка — предсказание. «Мой дар убог, и голос мой негромок». Боратынский ясно понимал: оказавшись в поэтическом окружении Пушкина и Лермонтова, его голос, такой отчётливо непохожий на другие голоса той эпохи, вряд ли будет внятно расслышан и по достоинству оценён современниками. С Мясковским, увы, произойдёт то же самое: на фоне Прокофьева и Шостаковича, его дар действительно покажется (и многим кажется до сих пор) «убогим».

«Его найдёт далёкий мой потомок». Боратынский понимал также и то, что, хотя и не будучи «первым среди равных», его негромкий голос будет привлекать внимание благодарных потомков. То же произойдёт и с Мясковским. Его по-настоящему полюбят лишь подлинные ценители русской музыки, и вокруг его имени никогда не будет той низкой суеты, что до сих пор досадно омрачает имена двух его великих современников. Недостаточно широкая посмертная популярность Мясковского обернулась для него сегодня одним важным преимуществом: те, кому непонятна и неинтересна его музыка, ни за что не станут притворяться понимающими и заинтересованными. Здесь необходимо именно родство душ автора и его далёкого потомка — «душа моя окажется с душой его в сношеньи», и потому сегодня любовь к музыке Мясковского не омрачена ни глупо-никчемной модой, ни малейшим оттенком лицемерия. Потомки — немногие — действительно глубоко благодарны ему за это.

«И как нашёл я друга в поколеньи…» Всю жизнь самым близким другом Мясковского был Сергей Прокофьев. Трудно представить себе более глубоких творческих антиподов — но так же трудно представить себе людей, более близких духовно: их почти полувековая дружба окончилась 8 августа 1950 года — в день смерти Мясковского. И нельзя забыть, что именно Прокофьев — один из самых одарённых европейских музыкантов, беспощадный критик современной музыки (брюзжавший по поводу Стравинского и почти вообще не замечавший Шостаковича), — столь упорно искал расположения Мясковского, а затем всю жизнь был самым активным и преданным пропагандистом его музыки на Западе. Изданная четверть века тому назад переписка Мясковского и Прокофьева — одна из самых ярких страниц русской эпистолярики, блещущая пленительным юмором и утончённым интеллектом.

Мясковский — не просто один из русских композиторов (каких было очень много в то время). Он — неотъемлемая часть и, одновременно, достойнейший представитель той культурной среды, которая обусловила звёздный час всей русской культуры на рубеже прошлого и позапрошлого веков. Мясковский — эталон того, что именуется термином «школа» в его самом почётном толковании: школа — как синоним высочайшей дисциплины творческого труда. Мясковский принадлежал к поколению людей, которые, встречая и провожая гостя, подавали ему пальто, — без различия пола и возраста. (Композитор Моисей Вайнберг, юношей чудом спасшийся из польского гетто перед самой Войной, вспоминая свой первый визит на квартиру к Мясковскому, утверждал, что именно это потрясло его больше всего: «Вы представляете, он подал мне пальто! Мне, 20-летнему мальчишке!»)

Мясковский — сын своей эпохи — композитор глубоко трагический. В Галиции ему довелось пройти фронт Первой Мировой войны поручиком сапёрного батальона (по настоянию отца, генерала русской армии, он получил образование военного инженера в кадетском корпусе). Человек, столько раз видевший вокруг себя жуткую смерть, — когда от людей оставались лишь клочья кровавого мяса, притом смерть совершенно ничем не оправданную, — наверное, и к жизни начинает относиться по-другому. Вероятно, именно поэтому Мясковский никогда не боялся репрессий. Поэтому же Союз композиторов, когда в 1948 году участвовал в кампании беспрецедентной травли самых талантливых советских музыкантов, так и не дождался от Мясковского ни одного покаянного письма (их написали тогда все ведущие композиторы, кроме него одного), — да и вообще не дождался от него ни единого слова жалобы.

Мясковский относился именно к тому духовному типу русских людей, о котором с трагической точностью сказала Ахматова:

Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл, —
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.

Эмиграция была внутренне исключена для Мясковского — решительно и навсегда. Прокофьев, не называя своего друга по имени, напишет о нём в дневнике: «Напрасно один мудрый человек говорил: «Не убегайте от событий, события не простят вам этого: когда вы вернётесь, вас не будут понимать». Я не внял его словам».

Всю жизнь Мясковский был замкнутым, погружённым в себя человеком. В девять лет он потерял мать — её портрет висел над столом у него в кабинете до последнего дня (там же он висит и сейчас). Личная жизнь Мясковского не сложилась — женат он не был ни разу. Тщательно сторонившийся шумной советской композиторской тусовки, он жил особняком, полностью сосредоточенный на преподавании и творчестве. Мясковский — автор двадцати семи симфоний: случай уникальный со времён Гайдна. Двадцать семь симфоний — двадцать семь жизней; все они прожиты Мясковским абсолютно честно — так же, как прожил он свою «внешнюю» жизнь. Среди всех его симфоний особое место занимает Шестая — звёздный час композитора и, одновременно, первый настоящий триумф русской музыки после революции. В 1923 году именно Шестая симфония принесла Мясковскому мировую славу.

"Молчание". Портрет композитора Н.Я.Мясковского. 2008, Художник Юрий Никитин

Это был единственный период, когда Мясковский как бы «вышел из тени». В юности его заслонял гений Скрябина (у которого он очень многому научился). Когда Мясковский стал молодым человеком, вперёд уверенно вышел Стравинский. Не успел Стравинский покинуть Россию, как о себе громогласно заявил Прокофьев. И вот настали 20-е годы: Стравинский в эмиграции, Прокофьев в «продолжительной творческой командировке» (выражение наркома Луначарского), а Шостакович — пока ещё только талантливый подросток. Мясковский находится в зените творческой зрелости: ему исполнилось сорок, и в русской музыке на родине именно он — самый крупный композитор, самая авторитетная музыкально-общественная фигура.

20-е годы — историческая концовка Русской Революции, эпоха её выстраданного осознания. Шестая симфония Мясковского — это симфония о революции, о любой Революции вообще. В этом музыкальном произведении диалектика Революции явлена гораздо глубже и откровеннее, чем в ином историческом или философском романе. Всё своё глубочайшее понимание Революции Мясковский безошибочно вложил в обобщённые музыкальные символы. Грандиозный финал симфонии открывается темами весёлых уличных песен Французской революции — знаменитых в то время «Карманьолы» и «Ça ira». Сначала их мелодии исполняются попеременно, затем накладываются друг на друга, всё быстрее закручиваясь в безумном вихре. Но в какой-то момент они уже перестают звучать как песни: начинается дикая вакханалия — вакханалия Революции, — от которой становится по-настоящему страшно… и которая закономерно сменяется средневековой секвенцией «Dies irae» — традиционным лейтмотивом смерти в европейской музыке.

Среди всех вокальных жанров Мясковский предпочитал романс: при такой замкнутости и самоуглублённости композитора, хоровая музыка была для него чересчур публична. Финал Шестой симфонии — единственное исключение: после темы «Dies irae» Мясковский вводит архаический заупокойный раскольничий стих «О расставании души с телом», который звучит в исполнении хора низких голосов. Именно этот скорбный текст завершает самую трагическую русскую симфонию ХХ века:

Что мы видели?
Диву дивную,
Диву дивную
Телу мёртвую.
Как душа-то с телом
Расставалася,
Расставалася
Да прощалася.
Как тебе-то, душа,
На суд Божий идить
А тебе-то, тело,
Во сыру мать землю.

Ни до, ни после Мясковского ни один русский композитор не посвящал Революции столь эпохального и безысходно трагического полотна. И, конечно же, кроме Мясковского, ни один советский композитор никогда не осмелился бы ввести в свою симфонию тему заупокойного католического песнопения одновременно с темами уличных революционных песен…

Счастье, что Мясковский успел обнародовать свою симфонию в первой половине 20-х годов, — иначе не сносить бы ему головы! Это инакомыслие ему припомнили лишь четверть века спустя, в 1948-м: по мнению руководства Союза советских композиторов, Мясковский «в своём симфоническом творчестве уделял недостаточное внимание русской народной песне»(!)… У смертельно больного Мясковского уже не было сил реагировать на эту Пошлость — и он просто погрузился в молчание. А тогда, в 1923-м, на премьере Шестой симфонии московская публика провожала её стоя. Четверть часа Мясковского вызывали кланяться, но вышел он нехотя, всего один раз. (Он всю жизнь стеснялся поклонов и оваций.)

…Писать о Мясковском сегодня — неблагодарный труд: у нынешнего поколения «модных» композиторов и критиков его имя вызывает почему-то лишь небрежную ухмылку. Кроме того, никакие слова всё равно не способны передать того удивительного ощущения, которое неизменно сопровождает каждый личный контакт вдумчивого, обладающего вкусом слушателя с музыкой Мясковского. И в том, как именно располагал он звуки в каждом своём аккорде, и в том, как он, 60-летний профессор Московской консерватории, подавал пальто своим 20-летним студентам, — с равною силой просвечивает один и тот же внутренний аристократизм, недолговечный и хрупкий в любой культуре. Всё, к чему прикасался Мясковский, неизменно обретало самые благородные черты: даже поверхностная советская лирика Степана Щипачёва выглядит в романсах Мясковского изящной классической поэзией.

Мясковский - Симфония №17 соль минор, Op. 41 - IV Andante

Мясковский — это, в сущности, и есть Россия, которую мы потеряли. Она, конечно, продолжает существовать рядом с нами, но, увы, только «виртуально». 20 апреля 2001 года Мясковскому исполнилось 120 лет — но Московская консерватория, где он преподавал долгие годы, не сумела запланировать ни одного концерта, посвящённого этой дате. И только Евгений Фёдорович Светланов, заплатив свои собственные деньги, надеется, наконец, выпустить хотя бы несколько комплектов записей всех симфоний Мясковского (шестнадцать компакт-дисков): он начал записывать их ещё в СССР, но они не успели выйти — слишком быстро всё развалилось.
И эти несколько комплектов наверняка станут раритетом!..

У Боратынского есть небольшое стихотворение о собственном творчестве — оно тоже входит в цикл романсов Мясковского «опус 1». Чем больше вчитываешься в это стихотворение, тем больше кажется, что и оно тоже написано о Мясковском — как если бы словами Боратынского Мясковский попытался дать оценку своего собственного творчества. И тем больше начинает казаться, что подлинное место Мясковского в музыке относительно Прокофьева и Шостаковича в точности сопоставимо с местом Боратынского в поэзии — относительно Пушкина и Лермонтова. Место это не самое видное и выгодное — но зато совершенно уникальное: занять его в русской культуре больше некому.

Прочтём же теперь стихотворение Евгения Абрамовича Боратынского с особенным вниманием — и помянем Николая Яковлевича Мясковского. Он, ей-богу, это заслужил!

Не ослеплён я Музою моею:
Красавицей её не назовут,
И юноши, узрев её, за нею
Влюблённою толпой не побегут.
Приманивать изысканным убором,
Игрою глаз, блестящим разговором
Ни склонности у ней, ни дара нет;
Но поражён бывает мельком свет
Её лица необщим выраженьем,
Её речей спокойной простотой;
И он, скорей чем едким осужденьем,
Её почтит небрежной похвалой.

Мясковский - Квартет №13 ля минор, соч. 86 (1949) / Quartet for strings No. 13 in A minor (Op. 86)

1. Moderato
2. Presto fantastico
3. Andante con moto e molto cantabile
4. Molto vivo, energico

Borodin Quartet - Ruben Ahoronian (violin), Andrei Abramenkov (violin), Igor Naidin (viola), Valentin Berlinsky (cello) recorded on 13th November 2003 at CitÈ de la musique, Paris]

За время преподавания в Московской консерватории Мясковский воспитал около 80 композиторов, среди которых Д. Б. Кабалевский, А. Ф. Козловский, А. Л. Локшин, Б. А. Мокроусов, А. В. Мосолов, В. И. Мурадели, Л. Н. Оборин, Н. И. Пейко, Л. В. Фейгин, В. Я. Шебалин, А. И. Хачатурян, Б. А. Чайковский, В. Г. Фере. Несмотря на разность дарований и увлечений, каждый из учеников Мясковского нашёл свой стиль, жанр и интонацию

По воспоминаниям учеников, Николай Яковлевич был добрым, отзывчивым человеком, никогда не позволявшим себе грубости. Эрудиция, наблюдательность и точность его замечаний восхищали не одно поколение музыкантов. Дарование Мясковского-педагога, его умение услышать, «схватить» самое главное в сочинении, увидеть и достоинства, и недостатки, ценили не только ученики, но и коллеги, обращавшиеся к нему за советами — Прокофьев, Шостакович, Вайнберг и многие другие.

Произведения

Творчество Н. Я. Мясковского представлено широким жанровым диапазоном исключая произведения для музыкального театра и киномузыки. Композитор создал 27 симфоний, 13 квартетов, 9 сонат для фортепиано, другие сочинения оркестровой и камерной музыки, кантаты и романсы, а также переложения для фортепиано и оркестра. Номер опуса был присвоен 87 сочинениям. Кроме этого Мясковским написан ряд доопусных произведений за годы обучения в консерватории и сочинения, которым автор не присвоил номер опуса (безопусные). Среди неосуществлённых замыслов — оперы «Идиот» по одноимённому роману Ф. М. Достоевского (в ранние годы), «Первая девушка» по повести Н. В. Богданова (в зрелые годы), «Король Лир» по одноимённой трагедии Шекспира. Мясковский, в отличие от Прокофьева, не был сторонником сочинения программной музыки и, как писал Кабалевский, тяготел к так называемой «чистой музыке». Сочетание «чистая музыка» принадлежит самому Мясковскому: «Театр никогда меня к себе не привлекал ни в опере, ни в балете. Я и здесь всегда предпочитаю то, что несет в себе наибольшее количество черт „чистой музыки“ и симфонической жизни — оперы Вагнера, Римского-Корсакова»

Никола́йЯ́ковлевичМяско́вский (8 (20) апреля 1881, Новогеоргиевск — 8 августа 1950, Москва) — русский композитор, педагог и музыкальный критик. Основоположник и глава московской композиторской школы советского периода. Доктор искусствоведения (1940), народный артист СССР (1946), лауреат пяти Сталинских премий (1941, 1946 — дважды, 1950, 1951 — посмертно).

Камерное и хоровое творчество Н.Я. Мясковского

Стиль музыки Мясковского суров и одновременно красив и лиричен. В его творчестве собственные музыкальные идеи композитора органично взаимосвязаны с элементами позднего романтизма П. И. Чайковского, модернизма И. Ф. Стравинского и С. С. Прокофьева, импрессионизма Дебюсси. Также заметно влияние Н. А. Римского-Корсакова и А. Н. Скрябина.

Среди симфоний Мясковского особенно выделяются лирико-трагические Вторая (1912), Третья (1914), Четвёртая (1917) и Пятая (1921), монументально-трагическая Шестая (1923), героико-драматическая Шестнадцатая (1936), задумчиво-ностальгические Двадцать первая (1940) и Двадцать пятая (1946), патриотическая Двадцать вторая (1941), посвящённая событиям Великой Отечественной войны, а также последняя Двадцать седьмая (1950).

Для его ранних работ характерны мрачные, даже зловещие тона, которые переплетаются с лирическими, задушевными интонациями русского романтизма. Первые 10 симфоний (1908—1927) отличает вязкая, тяжёлая полифония с обилием низов и мощным звучанием.

Монументально-трагическая Шестая симфония, написанная в память об отце (1923), отразила трагедию русского народа, расколотого гражданской войной. Как символ нового, социального раскола XX века в России, в её финале звучит мрачный старообрядческий хор.

В 1925—1927 годах Мясковский много экспериментировал: интонационный стиль Седьмой симфонии лежит на стыке русского романтизма и французского импрессионизма, для Восьмой симфонии применены атональные построения в духе А. Шёнберга. Опус № 26 отличается «ярко выраженным национальным колоритом», воплощает образ Степана Разина, в нём использованы мелодии одной башкирской и нескольких русских песен. Свои Десятую и Тринадцатую симфонии Мясковский создавал в русле исканий Шёнберга

В начале 1930-х годов, начиная с Симфонии № 11, из-за давления, оказываемого властями, стиль Мясковского изменился на более светлый, в его музыке начали доминировать мажорные тональности, а полифония упростилась. Он написал Двенадцатую симфонию, посвящённую коллективизации, — по мнению современных критиков, она стала худшей в его творчестве. В том же духе выдержана упрощённая 14-я симфония. Единственное мрачное произведение этого периода — Симфония № 13, своего рода прощание композитора с модернизмом и авангардом. Мясковский был вынужден представить её на закрытой премьере, что аналогично ситуации, сложившейся вокруг Четвёртой симфонии Шостаковича

Д. Б. Кабалевский отмечал яркий оптимизм 14-й и 15-й симфоний, в которых всё большее место занимает «песенно-танцевальная стихия народной музыки». Соглашаясь с такой оценкой о ведущем значении народно-песенного начала в этих двух симфониях, А. А. Иконников выделял 15-ю из ряда интонационно связанных с народной песней и танцем сочинений (12-я, 8-я, 6-я, 5-я симфонии), поскольку она «ни одной подлинной фольклорной темы не содержит», но отмечал, что её некоторые темы «настолько типичны в жанровой характерности, мелодически выразительны, что воспринимаются как родственные фольклорным».

Среди других работ этого периода выделяется Симфония № 16, посвящённая советской авиации. Её драматизм навеян катастрофой самолёта «Максим Горький», случившейся в мае 1935 года. Оценка С. С. Прокофьева Шестнадцатой симфонии может быть распространена на многие сочинения Мясковского, или даже воспринята как творческое кредо композитора: «По красоте материала, мастерству изложения и общей гармоничности построения — это настоящее большое искусство, без поисков внешних эффектов и без перемигивания с публикой. Тут не было ни слащавых наивностей, ни залезания в гробы умерших композиторов за вчерашним материалом. Весь зал единодушно приветствовал симфонию Мясковского». После первого исполнения посвящённой А. В. Гауку Семнадцатой симфонии Г. Г. Нейгауз писал, что это «своего рода совершенство», в котором Мясковский достиг необычайной «ясности и простоты (преодоления сложности) изложения»

Особой силой отличается Симфония № 21 (1940), которая открыла последний, завершающий период творчества Мясковского. В ней нашли своё отражение и тягостные раздумья о правильности пути страны, и искренняя вера в светлое будущее. В произведении соединяются чистая сонатная форма, мастерское сочетание мрачных и светлых тонов и философская глубина сочинения.

Во время войны композитор создал несколько струнных квартетов и три патриотические симфонии: № 22, 23 (на кабардино-балкарские темы) и 24. В Симфонии № 25 (в 3-х частях, 1946), ставшей высочайшим образцом вдумчивого классического романтизма, Мясковский достиг вершины полифонического мастерства.

Сергей Прокофьев писал о композиторе: «В нём больше от философа — его музыка мудра, страстна, мрачна и самоуглублённа. Он близок в этом Чайковскому и думаю, что является, по сути, его наследником в русской музыке. Музыка Мясковского достигает истинных глубин выразительности и красоты». Шостакович отзывался о Мясковском как о крупнейшем после Малера симфонисте, среди произведений которого целый ряд является просто шедеврами симфонического искусства.

Симфонические произведения Н. Я. Мясковского

Виолончелист Мстислав Ростропович назвал Виолончельный концерт Мясковского среди десяти своих любимейших произведений, когда-либо написанных для этого инструмента, а дирижёр Евгений Светланов, сделавший в 1991—1993 годах запись всех симфонических произведений Мясковского, назвал композитора прямым наследником русских классиков XIX века. Для Ростроповича Мясковским написана Вторая виолончельная соната, op. 81

Тем не менее, в настоящее время музыкальное наследие Мясковского не пользуется особой известностью. Работая на стыке различных течений, композитор не был полностью признан ни радикальными модернистами, ни сторонниками классического романтизма XIX века. Его работы несколько тяжеловаты, а лирическая составляющая осталась там в достаточно архаичной форме. Исследователь жизни и творчества Мясковского Дмитрий Горбатов и дирижёр Геннадий Рождественский указывали на то, что причина невысокой популярности композитора кроется в том, что для одних он слишком тяжёл и авангарден, а для других — чересчур консервативен.

В последнее время заметен повышенный интерес к творчеству Мясковского за границей, распространяющийся в свою очередь и на родине композитора в условиях отсутствия окончательного его осмысления. В этой связи ценна оценка В. Я. Шебалина: «В настоящее время еще невозможно дать исчерпывающую или даже сколько-нибудь приближающуюся к этому характеристику Мясковского как композитора. Каждое следующее поколение будет находить в его произведениях все новые черты. То, что писалось о нем в последние годы, — это лишь первые шаги на пути к осмыслению его творческого пути. <…> Вклад, сделанный Мясковским в русскую и советскую музыкальную культуру, столь огромен и своеобразен, что понадобятся еще долгие годы, чтобы ориентироваться в его музыкальном и литературном наследии и дать себе отчет в том, насколько велика и плодотворна его роль в общем течении русской и советской музыкальной жизни»