Основные проблемы христианской философии.

Первая  доказательства бытия Бога. Вторая  Теодицея, или оправдание Бога. Третья  проблема самостоятельности материального мира, сотворенного Богом. Четвер-тая  соотношение веры и разума.

Рассмотрим эти проблемы по порядку.

1. Доказательства бытия Бога. Бог непосредственно явлен в душах верующих и в Святом писании, поэтому он не нуждается в доказательствах. Но с другой стороны, ум че-ловеческий так устроен, что стремится разумно обосновать даже то, что непосредственно нам дано. Поэтому уже в древности начинают разрабатываться доказательства существо-вания Бога.

Дадим три типа доказательств бытия Бога: космологическое, телеологическое и он-тологическое.

Космологическое доказательство. От слова “космос”, т.е. мир в целом. Оно опира-ется на факт существования движения в мире. Каждое движение имеет свою причину, причина же всегда находится вне своего следствия. Так, отдельное тело приходит в дви-жение под действием толчка от другого тела, которое находится вне первого тела.

Миру в целом присуще движение, это движение тоже должно иметь какую-то об-щую причину, которая должна находиться вне мира в целом. Мир материален, поэтому причина, находящаяся вне всего материального мира, не может быть материальной, сле-довательно, она обладает духовной природой. Такой причиной может быть только Бог. Поэтому Бог существует.

Это доказательство содержится уже в работах Платона и Аристотеля, а также в Библии.

Телеологическое доказательство. От слова “телос”, т.е. цель. Опирается на факт присутствия целесообразности в природе, ее упорядоченности. Природа устроена неслу-чайным образом, она не хаотична, в ней действуют разумные законы, например, планеты двигаются по орбитам, которые могут быть описаны математическими уравнениями. Сле-довательно, должен существовать разумный устроитель мира, который привнес в мир по-рядок. Этим разумным устроителем может быть только Бог. Поэтому Бог существует.

Так, расставленные в определенном порядке столы и стулья в аудитории указыва-ют на то, что кто-то побывал в аудитории и расставил столы и стулья именно так, а не иначе.

В XX веке телеологическое доказательство может опереться на открытый физика-ми антропный принцип. Выяснилось, что мир действительно устроен неслучайным обра-зом, в его основе лежат такие законы и физические постоянные, которые обеспечивают присутствие в мире его наблюдателя, т.е. человека. Таким образом, присутствие человека, разумного существа, познающего мир, заложено в законы природы.

Телеологическое доказательство разрабатывалось уже греками  Сократом, Плато-ном, стоиками.

Онтологическое доказательство. От слова “онтос”, т.е. сущее, существующее.

Укажем два варианта онтологического доказательства. Первый выдвинут Ансель-мом Кентерберийским, но о нем есть упоминание у стоиков. Строится в виде следующего рассуждения:

Первая посылка: Бог  существо совершенное. Вторая посылка: совершенство включает в себя реальное существование. Заключение: Бог существует.

Вторая посылка основана на понимании совершенного как того, что само себя дер-жит, обеспечивает собственное существование.

Другой вариант онтологического доказательства, более утонченный. Мы воспри-нимаем окружающий нас мир как несовершенный. Но оценивать что-то как несовершен-ное можно лишь имея представление о совершенстве. Это представление невозможно из-влечь из несовершенного мира. Следовательно, его нам вложил в сознание тот, кто сам не является частью этого несовершенного мира, им может быть только Бог. Значит, Бог су-ществует.

Проведем параллель с рассуждением героя из романа Дж. Оруэлла “1984”, в кото-ром описывается тоталитарное общество. Рассуждение следующее: “Я всю свою жизнь живу в обществе, в котором подъезды пахнут кислой капустой, сигареты рассыпаются в пальцах, от джина изжога, даже бритвенные лезвия распределяются по талонам. Другой жизни я не знаю. И я отчетливо понимаю, что такая жизнь ненормальна. Откуда же у меня это понимание, если я не жил иной жизнью?”. Герой делает предположение, что представ-ление о нормальной жизни передалось ему генетически от прошлых поколений, которые жили в другом обществе. Здесь проблема та же самая, что и в онтологическом доказатель-стве бытия Бога. Проблема состоит в объяснении наличия в нашем сознании представле-ния о норме или совершенстве.

2. Теодицея. Переводится как богооправдание. Это совокупность учений, которые стремятся согласовать идею всеблагого и всеразумного Бога с наличием зла и несправед-ливости в созданном им мире. Теодицея пытается ответить на вопрос: если Бог всеблаг и справедлив, то почему в созданном им мире существуют зло, войны, землетрясения, бо-лезни, эпидемии? Почему злые торжествуют победу, а добрые терпят поражение?

В античной философии проблемы теодицеи не возникало, так как признавалось существование многих богов, эти боги ограничивали друг друга, им были присущи чисто человеческие недостатки  зависть, ревность, они вмешивались в мир и привносили в него собственное несовершенство. Также зло объяснялось из материи как самостоятельного начала, которая также была источником несовершенства мира.

Однако в христианстве Бог един, он является творцом всего, в том числе и материи, поэтому он определяет все, что происходит в мире. Это означает, что Бог несет ответст-венность за все, что происходит в мире, в том числе и за то зло, которое в нем присутству-ет. В таком случае получается, что люди могут делать все, что хотят, а Бог за все отвечает. Однако непонятно, как совершенный Бог мог создать несовершенный мир.

Например, очевидно, что несовершенство изготовленного столяром стола говорит о несовершенстве того, кто его изготовил, т.е. самого столяра. Но Бог не может быть несо-вершенным!

Приведем два варианта теодицеи. Первый  в протестантизме. Вседобрый Бог аб-солютно все в мире предопределяет. Как же понять присутствие зла в мире? Ответ Мар-тина Лютера, одного из основателей протестантизма, следующий: если было бы можно это разумно понять, то не было бы нужды в вере. Таким образом, необходимо верить во всеблагость Бога, несмотря ни на что.

Второй вариант  в католицизме и православии. Опирается на принцип свободной воли. Бог доказывает свою благость тем, что сотворил свободную человеческую личность по своему образу и подобию. Свобода же для своей полноты должна включать возмож-ность совершения зла.

Адам, получив свободу от Бога, выбрал зло, вкусив запретный плод, тем самым вверг себя и весь мир в состояние греховности и несовершенства. Таким образом, несо-вершенство мира есть результат избыточного начального совершенства, которым одарил человека всеблагий и вседобрый Бог. Поэтому не Бог, а сам человек ответствен за зло в мире.

3. О том, насколько самостоятелен материальный мир. Сначала дадим поясняю-щий материал. Мир есть совокупность отдельных вещей, которые мы воспринимаем через органы чувств: зрение, слух, вкус, обоняние, осязание и т.д. Этим отдельным вещам соот-ветствуют общие понятия.

Например, существуют стул, диван, кресло, стол… Им соответствует понятие “ме-бель”. Существуют конкретные собаки  Тузик, Джек, Чарли… Им соответствует понятие собаки как таковой. Существуют Иванов, Петров, Наполеон, Офелия… Им соответствует понятие человека как такового.

Общие понятия объединяются более общими понятиями. Собака как таковая, олень как таковой, человек как таковой охватываются понятием млекопитающее. Это понятие вместе с понятиями рыба, насекомое, птица и т.д. объединяется в более общее понятие животное, которое вместе с понятием растение объединяется в понятие живое существо, которое в свою очередь вместе с понятием неживая природа охватываются понятием при-рода вообще. Вся природа как материальный мир объединяется вместе с идеальным ми-ром (мысли, идеи, понятия) предельно общим понятием “Бытие”, охватывающим все, что существует.

Итак, с одной стороны, есть отдельные материальные вещи, воспринимаемые на-шими органами чувств, с другой стороны,  общие понятия, соответствующие этим от-дельным вещам.

Теперь перейдем к христианской философии. В ней возникают два направления: реализм и номинализм.

Реализм  от слова реалии, так назывались в христианской философии общие поня-тия: человек как таковой, птица как таковая и т.д. Согласно реализму, общие понятия, или реалии, выражают сущность отдельных предметов. Эти понятия обладают существовани-ем, независимым от отдельных вещей, и являются определяющими по отношению к от-дельным вещам. Чем более общим является реалия, тем большей реальностью она облада-ет.

Например, собака как таковая обладает большей реальностью, чем отдельная соба-ка, которую мы воспринимаем нашими органами чувств в качестве конкретного живого существа. Еще большей реальностью обладает млекопитающее как таковое. Еще большей реальностью обладает живое существо вообще. Максимально реальным является понятие Бытие, которое совпадает с Богом, обнимающим все, что существует.

Эта позиция может показаться, на первый взгляд, странной современному челове-ку, который ценит прежде всего то, что можно потрогать руками. Но рассмотрим сле-дующий пример. Допустим, вы заходите в деканат своего факультета. Как правильнее сказать: зайти в деканат или в комнату, где находится деканат? И где он там находится?

Деканат нельзя воспринять как отдельную чувственную вещь через зрение, слух и т.д. И тем не менее он несомненно реален. Деканат может переехать из этой комнату в другую, в деканате могут смениться все работники  от декана до секретаря. Но как ре-альность деканат остается, и он более реален, чем те, кто в нем работает. Такой же реаль-ностью, которая не воспринимается органами чувств, но воспринимается нашим умом, является любое учреждение: вуз, школа, государство, которое ведь тоже невозможно уви-деть и потрогать. Ясно, что государство есть нечто более реальное, чем любой гражданин, который сегодня есть, а завтра его уже нет, так как люди смертны, несовершенны и т.д.

И что значит “зайти в гости к семье Петровых”? Ну зашли, и где же семья Петро-вых? Мы можем видеть только комнаты, в которых она проживает, ее членов, которые се-годня одни, а завтра другие: сегодня эта семья полная, а завтра неполная, или число чле-нов семьи увеличивается и т.д. Но семья как особая реальность сохраняется, живет и су-ществует.

Итак, речь идет об особом виде реальности, отличной от реальности отдельных предметов, которые можно воспринимать с помощью органов чувств. Реализм восходит к учению Платона об идеях. Но как течение он возникает внутри патристики и становится господствующим в схоластической философии. Он являлся теоретической основой для осмысления природы Бога и его свойств.

Представители реализма: Платон, Аврелий Августин, Ансельм Кентерберийский. Умеренным реалистом, признававшим относительную самостоятельность отдельных ве-щей, был Фома Аквинский.

Противоположным течением был номинализм, от лат. слова nominalis, т.е. относя-щийся к названиям, именам. Согласно номинализму общие понятия не существуют как особая реальность. Реальностью обладают лишь отдельные чувственные, окружающие нас вещи, которые можно осязать, увидеть, услышать и т.д.

Различают крайний и умеренный номинализм; первый считал общие понятия сло-весными фикциями, играющими роль полезных сокращений. Чтобы не перечислять всех людей: Иванов, Петрова, Николаева, Наполеон…, используют в качестве сокращения сло-во “человек”. Вторая разновидность номинализма признавала существование общих поня-тий, но лишь в качестве имен в уме познающего субъекта.

Номинализм предлагал перестать без конца спорить о понятиях, но исследовать ре-альные свойства реального мира, развивать опытное знание. Этим он способствовал раз-витию науки. Но в конечном счете он делал невозможной саму науку. Дело в том, что наука изучает окружающий мир ради познания его общих закономерностей. Например, ставится эксперимент, чтобы выявить закон или общую причинную связь. Но как раз эти общие закономерности для номинализма являлись словесными фикциями. Мир представ-лялся как простая совокупность вещей и фактов, не связанных между собой.

Номинализм подрывал важнейшие положения христианской религии. Например, в соответствии с догматом Святой Троицы, Бог един и в то же время существует в трех ли-цах, которые неслиянны и нераздельны. Но согласно номинализму, необходимо выбирать: либо Бог един, либо должны существовать три Бога. Но первое  это ислам, аллах един и нет никого кроме аллаха. Второе  многобожие, т.е. язычество. Исчезала специфика хри-стианства. Поэтому церковь преследовала номинализм и номиналистов.

Его представители: Росцелин, Оккам, Буридан, Иоанн Дунс Скотт.

4. Соотношение веры и разума. К XII веку сложилось несколько точек зрения на соотношение веры и разума, все они не удовлетворяли церковь. Дадим три точки зрения.

Рационалистическая (от ratio, т.е. разум). Представитель Абеляр (1079-1143). Со-гласно этой точке зрения, все положения веры должны быть подвергнуты экзамену разу-ма, и то, что не согласуется с разумом, должно быть отброшено.

Теория двойственной истины, Авероэс (1126-1198). Вера и наука имеют разные области познания; область первой Божественное откровение, область второй  природа. Таким образом, у каждого своя истина. Противоречия между верой и наукой возникают, когда они начинают вторгаться не в свою область, т.е. когда вера начинает судить о при-роде, а наука о религиозных положениях. Эта позиция позволяла освобождать науку и философию от контроля церкви.

Полное отрицание ценности науки и разума. Представители  Тертуллиан (при-мерно 160-220) и Петр Дамиани (1007-1072). Разум противоречит вере, так как он грехо-вен и несовершенен, поэтому положения веры ему представляются абсурдными. Но эта абсурдность для разума и означает истинность положений веры. Не нужна какая-то особая богословская наука, основанная на разумных основаниях, в Евангелии уже присутствует вся истина.

Эта точка зрения тоже не удовлетворяла церковь, так как получалось, что сама цер-ковь как посредник между верующими и Богом не нужна, в Евангелии уже все есть, и ка-ждый верующий сам может во всем разобраться.

Решение вопроса о вере и разуме было поручено Фоме Аквинскому, который впол-не удовлетворительно справился с этой задачей.

Согласно Фоме, разум, т.е. наука и философия, выполняет лишь служебные и вспомогательные функции по отношению к богословию, на разум можно опираться для лучшего разъяснения положений веры, чтобы облегчить слабому человеческому уму их понимание. Так, Иисус переходил на язык притч, когда объяснял свои истины простому народу. Если же положения веры и науки противоречат друг другу, это знак того, что нау-ка ошибается в своих рассуждениях.

Далее Фома разделил все положения веры на два вида. Первые положения разумно постижимы и могут быть строго доказаны. Это  существование Бога, его единство, бес-смертие души. Вторые положения рационально непостижимы, потому что они сверхра-зумны, не могут быть доказаны, но тем не менее они истинны. Это положения о сотворе-нии мира из ничего, о первородном грехе (согласно которому грех Адама передается всем поколениям, несмотря на то, что душа только что родившегося человека чиста и безгреш-на), о непорочном зачатии девы Марии, которая, родив младенца, все же осталась девой, о Троичности Бога и др.

Философия Фомы лежит в основе современного католицизма, она носит название томизма (фомизма) по имени ее создателя.

Основные проблемы христианской философии

Трансцендентное и имманентное как основная антиномия религиозного сознания

Понятия трансцендентного и имманентного можно приблизительно сравнить с такими знакомыми обыденному сознанию противоположными понятиями, как сверхъестественное и естественное, мир горний и мир дольний (миры божественный и земной).

Рассуждая чисто логически и отвечая на вопрос, по каким же признакам противоположны трансцендентное и имманентное, следует сказать, что по всем признакам. Иначе говоря, никакое из известных нам свойств земного мира нельзя приписать трансцендентному. Таким образом получается, что мы не в состоянии сказать что-либо о трансцендентном. Конечно, строго логически это так и есть, и это неизбежно приводит к выводу, что для нашего сознания совершенно безразлично, существует ли трансцендентное вообще. Однако такой вывод совершенно не годится для религиозной философии, поскольку религиозное отношение основывается на вере в трансцендентное, а потому религиозное сознание по меньшей мере признает у него признак существования. Но этого для религиозного сознания мало – ведь невозможно верить в лишенную свойств, «голую» абстракцию. Больше того, христианская вера основана на том, что «Бог есть любовь», однако возлюбить абстракцию невозможно, полюбить можно лишь личность. Поэтому и требуются «отступления» от строго логической трактовки трансцендентного и имманентного. Требуется хотя бы минимальная конкретизация трансцендентного.

Подобная конкретизация предполагается уже самим понятием «религия», которое означает «связь»; подобный смысл и у понятия «символ» – разделяя, связывать. Для того, чтобы была возможна связь, требуется что-либо общее. Таким общим в случае христианской веры является личностное представление о Боге.

Что значит утверждение «человек верит в Бога»? Здесь необходимо усмотреть три момента: во-первых, веру в существование надмирного Бога; во-вторых, веру в Его определяющее воздействие на мир вообще и человека в частности; в-третьих, веру в возможность для человека обратиться к Богу. Это обращение к Богу называется молитвой; в христианстве различают молитвы-прошения, молитвы-благодарения, молитвы-славословия (богохульство категорически запрещено).

Религиозная вера, таким образом, – это двусторонняя связь человека с Богом, то есть диалог двух личностей – человеческой личности и Абсолютной Божественной личности. (Конечно, слово «личность» применимо к Богу не так, как к человеку, а именно – это уже не понятие, а символ, поскольку о трансцендентном если и можно говорить, то лишь символически.) При этом одна личность – человеческая – все время вопрошает, а другая – Божественная – время от времени отвечает.

Тринитарная проблема

Христианство – это монотеизм, однако христианский монотеизм существенно отличается от иудейского. Христианский Бог триипостасен: три ипостаси суть Бог-Отец, Бог-Сын и Бог-Дух Святой. Проблема состоит в том, чтобы, признавая триипостасность Бога, не уклониться в тритеизм. Главная трудность – в интерпретации термина «ипостась».

Слово «ипостась» встречается уже в Новом Завете (Евр. 1, 3). Что именно понимал под ним автор – им самим не разъясняется. Это слово употребляет Аристотель в смысле «субстанция», однако этот смысл совершенно не пригоден в свете требования монотеизма. Все было бы проще, если бы дело ограничивалось потребностями философского решения как такового. Однако для религиозной философии важно такое решение, которое подлежит наглядной интерпретации. Именно поэтому приходится прибегать к мифологии, священной истории, Божественным именам – они придают трансцендентному наглядность, хотя и символическую. (Впечатляющий пример рассуждений о Божественных именах дан в «Ареопагитиках» Псевдо-Дионисия.)

Триединство Бог-Отец, Бог-Сын и Бог-Дух Святой вызывает ассоциацию с Единым, Умом и Душой в учении Плотина. Влияние неоплатонизма как противное христианству определялось эманацией , вследствие чего при переходе от Единого к Уму и Душе снижалась степень совершенства (это называли субординатизмом). Если из этой схемы устранить эманацию, то Единое, Ум и Душа окажутся равными и единосущными, что вполне отвечало бы требованию монотеизма и соответственно единосущности ипостасей. Кстати, заметно соответствие в описании Плотином и христианскими авторами Бога-Отца и Единого, Ума и Сына-Логоса, Духа Святого и Души. Однако в каждом случае определить, чьему влиянию обязано это сходство, невозможно.

Хотя для христианства необходимо личностное понимание Бога, именование ипостасей «лицами» («личностями») без специального истолкования слов богословы не одобряли, поскольку «лицо», «личность» в конечном счете ассоциируются с актерской маской в древнем театре. Однако и в настоящее время эти термины выглядят допустимыми.

В философской литературе, не ориентирующейся на наглядность, триипостасность интерпретируется сугубо теоретически. Полнота существования характеризуется отношениями «в-себе-бытие», «для-себя-бытие», «у-себя-бытие»; это есть тройственное отношение сущего к его сущности. В Троице «второй, непосредственно порождаясь первым , есть прямой образ ипостаси его, выражает своею действительностью существенное содержание первого, служит ему вечным выражением, или Словом, а третий, исходя из первого, как уже имеющего свое проявление во втором, утверждает его как выраженного …». Можно это представить и несколько по-иному. «Первый есть безусловное Первоначало, дух как самосущий, т. е. непосредственно существующий как абсолютная субстанция; второй есть вечное и адекватное проявление или выражение, существенное Слово первого, и третий есть Дух, возвращающийся к себе и тем замыкающий круг божественного бытия…».

Основная трудность понимания догмата троичности, как она выявилась исторически (в разные эпохи и у разных народов), состояла в необходимости осознания, что Отец и Сын – это одно – «Я и Отец – одно» (Ин. 10, 30), и что это единство – сущностное, то есть что Сын единосущен Отцу. Иначе говоря, людям было необходимо поверить в то, что через Сына Бог-Отец открывает себя людям: «…Я в Отце, и Отец во Мне» (Ин. 14, 10). Этому препятствовало обыденное представление об отношении отца и сына. Между тем в евангелиях есть немало мест, где Иисус Христос совершенно недопустимым в иудейской среде образом характеризует свое отношение к Богу. Так, например, Иисус обращался к Богу как к своему отцу, что существенно отличалось от отношения иудеев к Богу: «…Восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему, и к Богу Моему и Богу вашему» (Ин. 20, 17). Иисус говорил также, что именно он определяет человеческую судьбу перед Богом (Лк. 12, 8-9), он верил, что может творить чудеса, тогда как в иудаизме это делает лишь Бог (Мф. 11, 4-6). В Нагорной проповеди Иисус Христос даже поправляет Закон, хотя такой власти не было ни у кого – ни пророка, ни учителя. Наконец, вместо «так говорил Бог» он говорил «Я говорю вам», что было вовсе невозможным для израильтян. Подобных примеров много больше. Таким образом, тем людям, которые не поверили Иисусу Христу, что он – Сын Бога и Бог, осталось признать в нем обманщика и распять его.

Проблема доказательства бытия Бога

Коль скоро Бог в христианской философии – это первоначало, то никакого доказательства, как и всегда при выборе первоначала, с философской точки зрения не требуется, поскольку это просто невозможно. «”Первоначала” же и не нуждаются в доказательстве, и не опускаются до доказуемости. Они, как говорится, сами собой очевидны». Однако для религиозного сознания иной раз дело обстоит по-другому: возможность доказательства укрепляет веру, как свидетельствуют сами верующие. С философской точки зрения это выглядит по меньшей мере неубедительно. «…Идея доказательства существования Бога является противоречивой идеей и ее следует отбросить. Если существует опыт встречи с Богом (и только в этом смысле и можно говорить о существовании Бога), то такой опыт должен быть лишь точкой отсчета и ничем более…».

Несмотря на наличие философских аргументов против необходимости доказательства бытия Бога, их все-таки выстраивали. В самом ли деле эти рассуждения доказывают существование Бога?

«…Существование Бога может быть доказано пятью путями.

Первый и наиболее очевидный путь – это доказательство от движения. <…> …Все движущееся необходимо движется чем-то другим. И если движущий движется сам, то, значит, и его самого движет что-то другое, и это другое – таким же образом. Но этот (ряд) не может идти в бесконечность, ибо тогда не будет первого двигателя, и, следовательно, никаких двигателей вообще, ибо вторичные двигатели движут лишь постольку, поскольку движимы первым двигателем… Поэтому необходимо прийти (мыслью) к первому двигателю, который уже не движим ничем; и каждому ясно, что это – Бог.

Второй путь – (это путь, вытекающий) из природы действующей причины. <…> …Если бы в причинном (ряду) не было первой причины, то не было бы ни последней, ни какой-либо промежуточной причины. <…> Поэтому необходимо прийти (мыслью) к первой действующей причине, каковую все называют Богом.

Третий путь исходит из (понятий) возможности и необходимости… <…> …Невозможно, чтобы ряд причинно обусловливающих друг друга необходимых сущностей уходил в бесконечность, как это было уже доказано в связи с действующими причинами. Поэтому нельзя не принять бытия некоей сущности, необходимой через саму себя, а не через иное, и обусловливающей необходимость всего прочего, что необходимо.

Четвертый путь исходит из неравенства степеней (совершенства), обнаруживаемых в вещах. <…> (Необходимо), должна быть некая сущность, являющаяся для всего сущего причиной его бытия, блага и прочих совершенств; и ее-то мы и называем Богом.

Пятый путь идет от порядка мира. <…> Есть некая разумная сущность, направляющая все природные вещи к их цели; эту-то сущность мы и называем Богом».

Проблема богопознания

Проблема познания вообще – одна из фундаментальных в философии; причем даже если речь идет о возможности познания сторон и свойств материального мира, есть много сомнений. Что же касается вопроса о возможности познания трансцендентного, то отрицательный ответ кажется очевидным. По меньшей мере такой ответ с необходимостью следует из противопоставления трансцендентного и имманентного. Однако коль скоро в религиозной философии невозможно абсолютизировать это противопоставление, нельзя и абсолютно отрицать возможность богопознания, ибо в этом случае о Боге невозможно будет что-либо утверждать.

«…Каким образом мы можем познать Бога, который не является ни чем-либо умопостигаемым, ни чем-либо чувственно-воспринимаемым… Итак, познать, что есть Бог по существу своему – мы не можем, поскольку он – непознаваем…». «…Все божественное, которое нам открывается, мы познаем единственно в силу сопричастности к нему…». Речь здесь идет об особом виде познания – мистическом познании, то есть непосредственном усмотрении сверхъестественного. Принимая во внимание, что религиозное отношение – это диалог, сразу заметим, что для мистического познания точно так же необходимо взаимное действие двух сторон – человека и Бога. Мистик со своей стороны предпринимает определенные действия, дабы подготовиться к познанию Божественных истин, тогда как со стороны Бога мистику дается Откровение. Богопознание, таким образом, – это познание через Откровение.

Та мистическая картина, которая дается в Откровении, имеет символический характер, коль скоро речь идет о выражении трансцендентного. Интересно, что сам мистик не всегда в состоянии проникнуть в символику Откровения, примеры чего есть в книгах Ветхого Завета.

Как же человек может высказывать знание, полученное о трансцендентном? В общем случае есть два противоположных пути описания. Один – положительный (катафатический), когда объект описывают через то, чем он является, то есть перечисляются его свойства. Другой – отрицательный (апофатический), когда об объекте говорят, чем он не является. Для объектов земного мира мы используем положительный путь описания, что, очевидно, неприменимо к трансцендентному вследствие противоположности трансцендентного имманентному. Остается признать, что несомненно предпочтительнее апофатическое богословие. Именно на это указывают рассуждения о трансцендентном, которое чувственно не воспринимаемо и не умопостигаемо.

«Разумное» знание и вера

Поскольку представления даются человеку либо верой, либо разумом, причем истины веры могут противоречить истинам разума, возникает вопрос об их соотношении. Эволюция ответов на этот вопрос шла от принципа превосходства веры над разумом к концепции «двух истин».

В эпоху апологетики, когда еще не был окончательно утвержден библейский канон и не были сформулированы основные догматы, разуму, по сути, просто не на что было опереться. Не случайно поэтому апологеты апеллировали преимущественно к вере. Наиболее ярко эту позицию выразил Тертуллиан, с именем которого связывают тезис «Верую, ибо абсурдно». «Сын Божий пригвожден ко кресту; я не стыжусь этого, потому что этого должно стыдиться. Сын Божий умер; это вполне вероятно, потому что это безумно. Он погребен и воскрес; это достоверно, потому что это невозможно».

Уже по-другому выглядит позиция Августина (354–430), который понимает, что человек как разумное существо вряд ли может отказаться от аргументов разума, хотя и не безразлично, на что именно может быть направлен разум. Л. Шестов пишет: «Уже у бл. Августина совершенно отчетливо устанавливается, что вера подлежит, почти что сама ищет, контроля разума». Одновременно он цитирует Августина: «Вере в Бога должно предшествовать понимание некоторых вещей. В то же время вера, которой в него верят, помогает больше понимать… Имеются вещи, которым сначала нужно поверить, чтобы потом их понять». И еще: «Понимай, чтобы поверить моему слову, веруй, чтобы понять слово Божие».

Еще больше доверяет свидетельствам разума Ансельм Кентерберийский (1034–1109). Его эпоха выдвигала новые требования. «Христианин должен идти от веры к разуму, а не от разума к вере, и еще меньше того он должен перестать верить, если он не способен понять разумом эту веру, а должен поступать так: если он в состоянии проникнуть до познания, то он находит в этом удовольствие, а если нет, то он просто поклоняется». Слова Ансельма о том, что если христианин не в силах проникнуть до познания, то он просто поклоняется, очень напоминают прежде всего первобытную религиозность. Во вторую очередь они напоминают состояние даже современного обыденного религиозного сознания, не утруждающего себя размышлениями над истинами веры, приверженцем которой тем не менее себя считает.

В конце концов схоластика приходит к здравой идее гармонии веры и разума. Складывается концепция «двух истин». Суть ее в том, что истины веры и истины разума относятся к разным областям действительности, а значит, они по меньшей мере не могут мешать друг другу. Больше того, коль скоро наука изучает материальный мир, то есть творение Бога, она тем самым способствует приближению к Богу. Наконец, философия, которая в противоположность теологии связана также с истинами разума, может помочь в прояснении некоторых догматов (хотя, конечно, не все догматы подлежат рациональному обоснованию, поскольку они сверх разумны). Отсюда возникает представление о философии как служанке богословия. Позже это прокомментирует И. Кант: «Так, о философии говорят, что она служанка богословия… Но из этого еще не совсем ясно, “идет ли она с факелом впереди своей милостивой госпожи или несет ее шлейф“».

Вопрос о соотношении истин веры и истин разума в современную эпоху научного прогресса по-прежнему (если не в еще большей степени) актуален. В самом деле, опасны (или, может быть, полезны?) для религии развитие науки, рост образованности людей? На этот вопрос можно ответить очень просто: наука выбивает у религии искусственные подпорки в виде человеческого невежества. Если еще раз вспомнить слова Ансельма о тех верующих, которые предпочитают оставаться на уровне простого поклонения, то ясно, что их интеллектуальная непритязательность дает возможность довольствоваться примитивными религиозными представлениями и не требует убедительной для ума (и тем более философской) аргументации – достаточно незамысловатых чудес. Если же религии требуется отстаивать свое существование среди людей с развитым мышлением, то она мобилизует все внутренние резервы, отбросив все наносное и несущественное. Поэтому-то, например, Н. А. Бердяев писал, что наука и техника опасны для душевной жизни, но полезны для жизни духовной, понимая под духовной жизнью религиозное отношение. «Власть техники в человеческой жизни влечет за собой очень большое изменение в типе религиозности. И нужно прямо сказать, что к лучшему. В техническую, машинную эпоху ослабевает и делается все более и более затруднительным наследственный, привычный, бытовой, социально обусловленный тип религиозности. Религиозный субъект меняется, он чувствует себя менее связанным с традиционными формами, с растительно-органическим бытом. Религиозная жизнь в техническо-машинную эпоху требует более напряженной духовности, христианство делается более внутренним и духовным, более свободным от социальных внушений».

Христианское учение о творении

Прежде всего идея творения противопоставляется эманации. Это необходимо для того, чтобы Бог был понят как существо надмирное, как Творец, противостоящий творению.

Из чего Бог сотворил мир? Обычно об этом говорится в космогонических мифах. Два основных мифологических варианта – либо демиург сотворил мир из хаоса, либо из себя самого. Поскольку в ветхозаветном мифе о творении на этот вопрос не дается ответ, требуется найти приемлемую для христианства точку зрения. Оба известных мифологических варианта оказываются неприемлемыми: творение из хаоса противоречит монотеизму, а творение мира Богом из себя самого противоречит утверждению о всеблагости Бога, ибо в мире существует зло. Таким образом, остается признать, что Бог сотворил мир из ничего .

Время и вечность

Противопоставлению Творца и творения соответствует противопоставление вечности и времени. При всей трудности прямо ответить на вопрос, что такое время, люди вынуждены очень часто о нем говорить. «Так что же такое время? Если меня никто о нем не спрашивает, то я знаю – что, но как объяснить вопрошающему – не знаю. <…> Но как может быть прошлое и будущее, когда прошлого уже нет, а будущего еще нет? <…> Настоящее именно потому и время, что оно уходит в прошлое. Как же можно тогда говорить о том, что оно есть, если оно потому и есть, что его не будет. Итак, время существует лишь потому, что стремится исчезнуть. <…> Но погляди, душа, может ли быть настоящее долгим: тебе ведь дано наблюдать сроки и измерять их. <…> Настоящим можно назвать только миг, который уже не делится на части; но как ухватить его?».

Иногда в литературе различают мифологическое и эмпирическое время. Строго говоря, термин мифологическое время подразумевает вовсе не время, а как раз вечность, то есть такое состояние, когда закладывались трансцендентные причины эмпирического мира. «Как же ответить мне тем, кто вопрошает: «Что делал Бог до того, как сотворил небо и землю?» Не стану отделываться той известной шуткой, что, дескать, Бог уготовлял преисподнюю тем, кто дерзнет допытываться о высоком».

Время – это характеристика текучести, подвижности, изменчивости объектов. Вечность же связывается с неизменным. Трансцендентное вечно, бесконечно. Творение конечно, оно имеет начало и конец. Когда же начинается «отсчет» времени? Когда время заканчивается?

На первый взгляд кажется, что отсчитывать время следует от сотворения мира, тем более что такой вид хронологии и в самом деле иногда используется. Однако не надо ли усомниться в правильности этого ответа? Основанием для сомнения является тот мифологический факт, что после сотворения люди – Адам и Ева – жили в Эдеме в гармонии с Богом. Иначе говоря, если Эдем – это некое трансцендентное состояние, то ему нельзя приписывать временность. Аналогично этому из эсхатологического мифа (Апокалипсис) известно, что после конца света, то есть с окончанием времени, установится вечность – Царство Божие. Логично поэтому предположить, что временность связана с дисгармоничностью отношений людей и Бога, то есть отсчет времени надо начинать с нарушения этой гармонии, то есть с изгнания из Эдема.

Телесность мира и природа зла

Если в мире существует зло, в чем не приходится сомневаться, то можно ли утверждать, что материя, телесность как таковая является причиной зла? Подобное подозрение возникает из разнообразных исторических примеров того, что христиане (скажем, некоторые) весьма склонны были плохо относиться к человеческому (собственному) телу, причем нередко это приветствовалось официально.

Прежде всего следует подчеркнуть, что для христианства необходимо «отрицательное» понимание зла, когда утверждается, что зло небытийно , то есть не имеет собственного источника (в противном случае учение оказалось бы дуализмом, например, наподобие зороастрийского). «…Распространенное выражение: ”зло присуще материи как таковой” – не верно, поскольку материи присуще разнообразие форм, а потому и она причастна красоте мироздания. <…> …Если же материя все-таки существует, – тогда она должна происходить из Блага…». «…Зло – это лишение, недостаток и оскудение (добра), оно порочно, слепо, беспричинно, безотносительно, безобразно, безжизненно, бездуховно, бесплодно, бездеятельно, бессильно, беззаконно, неразумно, несовершенно, непостоянно, неопределенно, ему присущи неведение, небытие, и само по себе оно нигде, никогда и никак не существует». Небытийность зла иногда описывают по аналогии с тенью, как Платон описывал небытийность вещей, уподобляя их теням.

Что же касается идеи о том, что человеческое тело само по себе плохо, то от нее следует решительно отказаться, ибо это прежде всего противоречит Боговоплощению.

Не противоречит ли наличие зла всеблагости Бога? – Это возникшая еще в древности проблема теодицеи – богооправдания. Все же почему всеблагий Бог допускает существование зла в мире? Рассуждая о мире вообще, мы не усматриваем в нем причины зла. Остается предположить, что эти причины прояснятся при рассмотрении идеи человека.

Человек как образ и подобие Бога

Христианское учение о человеке как образе и подобии Бога происходит из ветхозаветного антропогонического мифа. Однако в христианстве различают человека как образ Бога и человека как подобие Бога. Можно сказать, что человек является подобием Бога лишь потенциально, хотя и не обязательно он использует эту возможность. Актуально же человек – это образ Бога. Но в каком именно смысле?

Этот вопрос приходится специально задавать потому, что из-за мифологизации трансцендентного в религии, то есть из-за необходимости придания наглядности трансцендентному, чтобы сделать его доступным для веры и массового сознания, нередко в обыденном сознании происходит полное забвение того важного обстоятельства, что мифологическая наглядность имеет символический характер, а значит, не может быть интерпретирована «напрямую».

В христианстве целостность человека понимается как триединство тела, души и духа (1 Фессалоник. 5, 23), что, конечно, напоминает античное представление о триединстве человека – тело, душа, ум. Требуется различать душу и дух, тем более что мифологически они не различались. Душа согласно древней традиции, – это оживляющее начало. Так, например, Аристотель различал душу растительную, душу животную и душу разумную. Дух же присущ только человеку, почему человек и оказывается венцом творения. «”Он вдунул в лице его дыхание жизни”. Этими словами указывается, что дух жизни подается человеку извне, то есть от Бога, при сотворении... <…> Еккл. 12: ”Дух возвратится к Тому, Кто его дал”». Дух тем самым это именно то начало в человеке, которое устремлено к Богу, это «искра Божья» в человеке. Человек – это образ Бога ни в коем случае не телесно, не душевно, а духовно.

В триединстве духа, душа и тела душа подвергается двоякому воздействию – тело тянет ее вниз, к заботе о земной жизни, тогда как дух увлекает душу ввысь, к Богу. Тело, таким образом, способно отвлекать человека от Бога, что и может быть воспринято как повод (хотя и ложный) для неприязненного отношения к телесному вообще.

Свободная воля как причина зла

В христианском учении о человеке важнейшим представлением является свобода человеческой воли. Хотя, конечно, христианство не чуждо провиденциализма, его нельзя назвать фатализмом. Человек, как, впрочем, и ангелы, был сотворен свободным, то есть ему предоставлена свобода выбора. Выбора между чем?

Хотя некоторые христианские авторы возражают против утверждения, что христианство – это нравственное учение, оно, как и любая религия, представляет собой «знание ради спасения» (М. Шелер) – спасения от царящего в мире зла . Поэтому здесь подразумевается выбор между добром (благом) и злом. Однако речь идет о религиозном сознании, где благо тождественно Богу. Перед человеком, таким образом, открывается возможность выбора: следовать по пути, предписанному Богом, либо следовать собственным путем.

Совершенно ясно этот выбор представлен в ветхозаветном мифе о грехопадении. Суть его в том, что Бог сформулировал некий запрет, а люди предпочли этот запрет проигнорировать. Интересно обратить внимание и на Диавола (Сатану). Сам по себе он никоим образом не является источником зла. Это ангел, который воспользовался возможностью свободного выбора и сделал его не в пользу Бога. Его роль состоит в искушении, то есть в указании людям на возможность свободного выбора. Сам же выбор Сатана, разумеется, за них не делает, решение принимают они сами. «…Зло в душах возникает не из-за причастности их материи, а в силу беспорядочного и ошибочного движения».

Грехопадение и спасение

Зло, таким образом, это уклонение, уход от Бога, то есть от Блага, это умаление блага. Одновременно в христианстве зло понимают как распадение единства, распадение целого. Вследствие нарушения людьми в Эдеме данного Богом запрета распалось их единство с Богом, что и было первым грехом.

Логической моделью грехопадения может служить разработанная в античной философии диалектика единого и многого, примененная к соотношению идеи и вещи (по Платону). Одна сторона этого соотношения – идея (единое) как смысловая модель вещей (многого) – нашла выражение в концепции экземпляризма , согласно которой все люди соответствуют Адаму как «образцу». (То, что такая концепция действительно существовала, для сомневающихся в ней можно подтвердить ссылками на известную, причем вовсе не юмористическую дискуссию по вопросу: при изображении Адама следует ли рисовать пупок? Кроме того, лишь с помощью экземпляризма объясняется наличие «первородного» греха, то есть греха прародителей, у новорожденного младенца.) Как известно, человечество стало множиться, а вместе с этим стало множиться и зло после изгнания из рая.

Вторая сторона отношения идеи и вещи – идея как предел становления (идеал) вещи. Если в этой схеме многое – это люди, то логический образ спасения оказывается в определенном смысле обратным логическому образу грехопадения: если грехопадение – это движение от единого ко многому, то спасение – это движение от многого к единому. Люди, свободно вставшие на путь спасения, выбирают для себя и нравственный идеал – Иисуса Христа («Второго Адама», как его еще называют), который и определяет их моральный путь.

Здесь можно отчетливо увидеть разницу между христианством как «религией любви» и иудаизмом как «религией закона». Эта разница – в мотивации поступка: либо изнутри, от своего Я, свободно стремящегося к идеалу, либо извне, со стороны нормы, выполнение которой вовсе не обязательно требует внутреннее чувство человека, а, например, страх, внешняя дисциплина, стремление соответствовать социуму.

Подобное различие иудаизма и христианства объясняется прежде всего существенным различием в представлениях о трансцендентном. Строго логический монотеизм иудаизма вместе с радикальной удаленностью Бога от человека не может не оставлять его экзистенциально потусторонним. Христианская концепция Боговоплощения, причем – что самое важное – включающая в себя не имеющую аналогов идею Богочеловека, смогла сделать Бога близким людям, открыть им возможность полюбить Бога, а значит, возможность внутренне воспринять предлагаемые им ценности (все это и называется свободным выбором идеала).

Богочеловек

Единство Божественного и человеческого в Иисусе Христе открывает возможность единства Бога и людей, преодоления их разобщенности как трансцендентного и имманентного. Можно сказать, что благодаря этому религиозность (подлинная, а не мнимая) приобретает иной характер, поднимается на более высокий уровень морального сознания.

Идея единства Божественного и человеческого в Иисусе Христе встречается уже у Оригена. «…Мы видим в нем, с одной стороны, нечто человеческое, чем Он, по-видимому, нисколько не отличается от общей немощи смертных, с другой же стороны, – нечто божественное, что не свойственно никакой иной природе, помимо той первой и неизреченной природы Божества. Отсюда и возникает затруднение для человеческой мысли…». Главный христологический догмат, принятый IV Халкидонским собором (421г.), признает Иисуса Христа «Совершенным по Божеству» и «Совершенным по человечеству», причем Божественное и человеческое соединены в нем «неслитно, непревращенно, неразделимо, неразлучимо». При этом, хотя Иисус Христос является «единосущным нам по человечеству», он подобен нам «во всем, кроме греха».

Человечность Иисуса Христа делает его экзистенциально понятным, а потому его жизнь может сопереживаться человеком. Это и выразил апостол Павел: «И уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2, 20). Его внутреннее Я требовало, хотело поступать именно так, как рекомендовал Иисус Христос, и никак иначе. Подобное приближение к идеалу (характеризуемое термином обо жение) и делает человека уже не только образом, но и подобием Бога, превращая потенциальность в актуальность. Это и есть спасение как восстановление утраченного единства человека с Богом. «…Я в Отце Моем, и вы во Мне, и Я в вас» (Ин. 14, 20). «Вы уже очищены чрез слово, которое Я проповедовал вам. Пребудьте во Мне, и Я в вас» (Ин. 15, 3–4).

Поскольку в христианстве полагают, что миссия Христа реализуется церковью («И Я говорю тебе: ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою…» – Мф. 16, 18), постольку предполагается, что спасение осуществляется посредством церкви (с философской точки зрения это дискуссионное утверждение). Различают церковь земную как совокупность верующих, ставших на путь спасения, и церковь небесную – небесный Иерусалим. Соответственно определяется полярность «град земной и град Божий». Град земной – земная жизнь верующего – не самодостаточен, ибо он лишь средство для достижения Града Божьего.

По своей сути церковь – это «мистическое тело Христа». Иисус Христос говорил: «…где двое или трое собраны во Имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18, 20). Здесь проявляется мистическое свойство имени: имя мистически тождественно носителю имени, а потому присутствие имени мистически тождественно присутствию его носителя.

Философия в христианстве предстает в целостной системе ценностей человечества в качестве одного из уникальнейших духовных феноменов культуры. Христианство, вступив на историческую арену во второй половине I века новой эры, надолго приковало к себе свободную человеческую мысль (разум), подчинив своим интересам практически все известные античные философские учения. Христианская мысль, сама претендуя на роль духовной философии, представляла нравственно-этические сюжеты относительно ортодоксальной религии. Поэтому она имеет одинаково важное значение как для искренне верующего, так и для светского человека, если он стремится к культуре и просвещению. Речь, конечно, идет только о новых (но обязательно религиозных) воззрениях на Мироздание, общество и самого человека. В современном христианстве совершенно иначе представлен мир человеческой мысли. Оно, как и прежде, будучи целиком и полностью опосредовано откровением из Священного Писания, стремится к свободе толкования последнего.

Христианская философия с самого начала была тесно сопряжена с теологией. Ее тематика охватывала бытийные отношения (Бог — человек), то есть все традиционные философские дисциплины — онтологию, гносеологию, логику, этику, эстетику и т.д. Она складывалась исторически постепенно и трудно, выкристаллизовываясь из хаоса разнообразных античных учений, противоречивых домыслов, возникших в отдельных христианских обществах. Первым систематическим философствованием, связанным с христианством (но еще не христианской философией), считаются произведения так называемых гностиков (греч. gnosis — знание). Гностиками называли тех, кто не хотел довольствоваться слепой верой в Бога, а стремился понять и углубить свою веру в него. При этом они делились на два класса. Первый составляли гностики, принадлежащие церкви, которые стремились логически последовательно обосновать христианскую веру. Гностики же, не связанные с официальной церковью, хотели свое учение увязать с идеалами древневосточных мифических представлений о мире и греческой античной мистической философией.

Гностицизм стал первым довольно критичным течением философской мысли в раннем христианстве, где весьма оригинально сочетались учение Христа и светская мудрость античных философов. Но самым главным было то, что гностики смело невежественной вере противопоставляли «просвещенное» знание о Боге. Однако при этом их не без основания называли мистиками, так как они учили, что самого Бога можно познать только посредством откровения или прямого (личного) общения с ним. Самыми известными представителями христианского гностицизма были Климент (конец II-начало III в.) и Ориген из Александрии (ок. 185-254), основанной в 331 году до н.э. Александром Македонским (356-323 до н.э.).

Однако основным способом существования философско-религиозной мысли в христианстве первоначально стала древняя римская апологетика. Философско-религиозные апологеты (греч. apologetes — защитник), защищая духовные интересы раннего христианства, апеллировали к представителям власти — римским императорам, наместникам, убеждая их в необходимости лояльности к новой религии. Одновременно они выдвигали в качестве интеллектуальных опор философские начала главных древнегреческих философских систем — платонизма, а много позже — и аристотелиз-ма. Не создав своих философских направлений, они, тем не менее, наметили круг мировоззренческих проблем, которые впоследствии стали главными для всех христианских философов. Это были вопросы о Боге, о сотворении мира, о природе человека и смысле его жизни и некоторые другие. В средние века христианские философы создали мощную систему защиты Священного Писания и Предания, призванную оберегать истины веры.

А в I-II веках, в период становления и начала функционирования церкви, апологетика расцвела пышным цветом уже как способ рациональной (теоретической) защиты христианства. При этом, разрабатывая основные принципы христианской философии, апологеты активно использовали понятийный аппарат и методологию древнегреческой и древнеримской философии. Наибольшая роль в становлении и развитии апологетики как первой философии веры принадлежит Филону Александрийскому (20 до н.э-54 н.э.). Он считается одним из выдающихся представителей нового религиозно-философского течения — экзегетики (гр. exegesis — толкование), то есть толкователей религиозных текстов. В то время главным условием постижения божественной истины было толкование сокровенного смысла Библии. По Филону, толкование Библии, с одной стороны, есть божественная благодать, а с другой — философское осмысление. Специалисты полагают, что в толковании Библии проявляется особое отношение к Слову, а точнее — к библейскому тексту как носителю божественной истины.

Слово мудрого человека (философа) — это лишь отражение божественного Слова. В этой связи Филон указывает, что библейская мудрость и творчество древнегреческих философов имеют один источник — божественный разум. Однако греки-философы и первые христиане открывали для себя умопостигаемую истину очень по-разному. Филон, например, в отличие от античных философов, видевших в Боге абсолютную монаду, которая, будучи неразложимой и неделимой, представляла абстрактную целостность, увидел в Боге личность, к которой, кроме всего прочего, должно быть и личностное отношение. Безусловно, он помещает Бога за пределы материального (ощущаемого) мира, характеризуя его как трансценденцию, однако уверен в его особом личностном самовыражении. Бог, по Филону, сам при необходимости представляется человеку, но в том виде, какой считает нужным. Так, Моисею он представился как Яхве (в греческом варианте Иегова), что по-русски означает «Сущий».

Таким образом, Филоном Александрийским впервые в истории философской и религиозной мысли представлено принципиально новое личностное отношение к Богу. Характеристика Бога как личности была существенным шагом вперед в направлении создания феномена христианского миросозерцания. Однако она не предполагала полного преодоления существующей в религии пропасти между Богом и реальным миром. Только Логос как всеобщий закон, как мировой порядок, красота и гармония способен был привести все разнообразие мира к единству. По Филону, именно Логос есть царство вечных умопостигаемых идей, тождественных божественным мыслям. Но, в отличие от античной философии, у Филона Логос выступает как сотворенный Богом дух, который первоначально представлял собой божественный разум.

Таким образом, в новой философии веры Филоном впервые поставлена проблема наименования Бога, к которому неприложимы никакие прежние слова и понятия о нем. Однако, по мнению Филона, уже Моисей, постигнув истину непосредственно от самого Бога, смог доступно изложить ее людям на понятном им языке, опираясь на образы и мистические примеры. Поэтому для толкования божественной истины стал необходим человеческий разум, способный сделать божественное откровение понятным людям. Человеческий разум Филон называл отражением вселенского разумного миропорядка, или Логоса. В связи с этим сам он не видел ничего предосудительного в том, что античные философы стремились своим умом постичь тайны мироустройства. Это был своего рода тренинг человеческого ума, который необходимо было активно подключить к разработке и освоению рафинированного поля христианского учения.

Использование сначала платоновских, а позже — аристотелевских философских принципов и идей необходимо было для доказательства того, что христианские истины не являются простыми деформациями философской мысли великих греков, так как они не противоречат устоям человеческого разума. Напротив, в них разум находит свою полнейшую реализацию. Но это одна из многочисленных версий о диалектике соотношения разума и веры в христианской религии. Есть и другие, противоположные этому, мнения. Так, Квинт Тертуллиан, самобытный христианский мыслитель, уверял, что вера в Бога и человеческий разум не только несовместимы, но, более того, — взаимоисключающи. Вера Тертуллиана — антипод разума. Для того и дана человеку вера, убеждал он, чтобы воспринимать буквально все, что стоит выше человеческого разумения. Не мудрость, а невежество является оплотом веры. Тертуллиан был искренне убежден, что только в необразованной, невоспитанной душе христианина изначально существуют истины о Боге и Царстве Божьем.

Бог сам является человеку, утверждает Тертуллиан, к тому же самым неразумным образом — в противоречии. Так, к примеру, рождение Христа, сына Божьего, произошло от обыкновенной женщины. Христос, истинный Бог, одновременно является подлинным человеком. Где логика? Ее нет, и не надо искать никакую логику там, где все кажется нам абсолютно абсурдным. «Верую, потому что абсурдно», — вот девиз Тертуллиана . Естественное состояние человека — это следование здравому смыслу и чистая вера в Бога. Страстная проповедь Тертуллиана о чистой вере, абсолютно несовместимой с разумом, оказала разное влияние на многих христианских мыслителей. Одни соглашались с ним, другие же не менее страстно возражали, например гностики. А так как учения Тертуллиана и гностиков были противоположны, возникла необходимость выработать некую промежуточную систему взглядов. Отталкиваясь от этих противоположных воззрений, новые философствующие теологи (их назвали святыми Отцами церкви) сформулировали особую точку зрения, а точнее, выработали принципиально иное религиозно-философское учение, так называемую патристику (лат. pater — отец).

В христианской теологии человек воспринимается как субъект деятельности, познания и общения до объекта и субъекта "спасения”. Смысл человеческого бытия состоит не в познании и преобразовании природы и общества, а в соединении с Богом т т.н. "божьем царстве”. Все стороны жизнедеятельности человека при таком подходе рассматриваются через призму религиозных ценностей, как факторы, благоприятствующие или препятствующие "спасению”. В результате, жизнь человека получает как бы два измерения: первое - отношение человека к Б; второе - отношение Ч к природе и другим людям. Нельзя утверждать, что социальная активность человека, его познание и преобразование мира теряют в полной мере для религиозных мыслителей смысл. В различных системах этим сторонам придается неодинаковое значение. Но главное, определяющее в них отводится первому отношению, поскольку именно в нем раскрывается смысл человеческой жизни, приобретается все доброе и нравственное. Второе отношение приобретает значение для человека т.к. способствует формированию его духовного мира, выступает в качестве средства духовного восхождения к Б.

Человек в отличие от Б конечен и греховен.

Христианская философия имеет духовно-нравственную направленность и ориентирует человека на спасение его души.

Признается исключительная роль Ч среди творений Б. Б сотворил Ч не вместе со всеми существами, а отдельно, для него был выделен специальный день творения. Философы подчеркивают особое положение Ч в мире. Ч - венец творения. Он является центром Вселенной и конечной целью творения. Он - существо, господствующее на Земле.

Высокий статус человеческого бытия определяется формулой "человек - образ и подобие Б”. Божественные качества Ч - разум и воля. Именно разум и свободная воля делают нравственным существом Ч и представителем Б в этом мире, продолжателем божественных деяний. Человеку дана способность высказывать суждения, различать добро и зло. Свобода воли позволяет Ч сделать выбор между добром и злом. Первые люди - Адам и Ева - сделали этот выбор не удачно. Они выбрали зло и, тем самым, совершили грехопадение. Отныне природа человека оказалась испорченной, на него постоянно оказывает воздействие грехопадение. Поэтому определяют природу человека двойственной. Двойственность природы Ч - важнейшая черта всего Х мировоззрения. Это раздвоение Ч Августин назвал "болезнью души”, неподчинение ее себе самой, то есть высшему началу.
Человек сам своими силами не способен преодолевать своих греховных наклонностей. Ему постоянно необходима божественная помощь, действие божественной благодати. Соотношение природы и благодати является центральной темой учения о человеке.
Ч - бытие сотворенное богом, спасенное Христом и предназначенное к сверхъестественной судьбе.

Мир развивается не сам по себе, а согласно промыслу божию. Согласно этому мировоззрению, промысел Б распространяется на весь окружающий мир и придает природным и общественным процессам осмысленный и целенаправленный характер. Божественный замысел предопределяет историю людей, он пробивается через все события и факты. На долю людей остается либо содействовать осуществлению этого плана, либо противодействовать ему, за что Б подвергает их наказаниям.
Эсхатология - учение о конце мира. История изображается как целесообразный процесс, направляемый Б к заранее предопределенной цели - царству Божию. Оно изображается как мир истинного, прекрасного и совершенного, где человек будет находится в полном единении с Б. Его достижение - конечная цель и смысл человеческого существования. Это положение признается всеми направлениями Х. философии. расхождения начинаются, когда речь заходит об истолковании этого царства и путей, ведущих к нему.

Активное творческое начало изымалось из природы и передавалось Б.
В основе - два важные принципа: принцип творения и принцип откровения. Оба тесно связаны и предполагают существование единого личного бога.
Трактуется как абсолютное творческое начало. Ему приписываются все те атрибуты, которыми древнегреческие философы наделяли бытие: он вечен, неизменен, самотождественен, является источником всего сущего. Бог не только высшее Бытие, но и высшее Благо, высшая Истина и высшая Красота.
Б. - реальность, определяющая все сущее.

Августин.

Учение о Боге. Бог - высшее бытие. В нем пребывают вечные и неизменные идеи, обусловившие мировой порядок. Б сотворил мир из ничего по своей воли, а не в силу необходимости. Б стоит над природой. Б - истинное бытие, он вечен, самотождественен, ни от чего не зависит, является источником всего.
Учение о мире как второй реальности. Мир - вторичен, его создал Б. Божественное предопределение - источник двух противоположных царств - божьего и земного. Земное держится на войнах и насилии, Б - формируется с помощью церкви.

Учение о предопределении (человеке). Хотя субъективно Ч действует свободно, но все, что он делает, делает через него Б. Своим решение Б одних людей избрал для спасения, других - для осуждения на муки в аду.

Фома Аквинский.

Высшее начало есть само бытие, которое есть Б. Есть какие-то истины о Б, которые превосходят всякую способность человеческого рассудка, как например о том, что Б троичен и един.
Высшая истина - Б. Знание ее не в полной мере доступно человеческому разуму, поэтому Ч должен верить.
Основная миссия человека характеризуется как спасительная, испытательная, и назидательная. При таком подходе исторический процесс получает как бы два измерения: горизонтальное и вертикальное. Горизонтальное характеризует исторический процесс с точки зрения его внутреннего развития: деятельности людей, их борьбы за власть, за улучшение благосостояния и т. д. Вертикальное – характеризует влияние на исторический процесс действия Бога, его вмешательство в ход исторического развития. Христианское мировидение в своей основе провиденциальное. Мир развивается не сам по себе, а согласно промыслу Божию. Согласно этому мировоззрению, промысел Бога распространяется на весь окружающий мир и придает всем природным и общественным процессам осмысленный и целенаправленный характер. В философии истории провиденциализм утверждает, что божественный замысел предопределяет историю людей. На долю людей остается либо содействовать осуществлению этого плана, и, таким образом работать на спасение мира и человека, либо противодействовать ему, за что бог подвергнет людей наказаниям. Провиденциализм неразрывно связан с эсхатологией – учением о конце мира. История в христианском мировоззрении изображается как целесообразный процесс направляемый богом к заранее предопределяемой цели – царству Эсхатона (царству Божию). Христианские мыслители изображают царство Божие как мир истинного, прекрасного и совершенного, в котором человек будет находиться в полном единении с богом. Достижение царства Божьего – это конечная цель и смысл человеческого существования. Это положение является основой христианского мировоззрения и признается всеми направлениями христианской философии и теологии. Фома Аквинский – пытается построить и объяснить религию на основе разумного, а не веры, наука должна подтверждать религию. Рационалистическая метафизика РАЦИОНАЛИЗМ (от лат. ra io - разум) - философское воззрение, признающее разум (мышление) источником познания и критерием его истинности. Рене Декарт (дуалист) - математик, физик. В космологии идея естественного развития солнечной системы, в Ф. учение о субстанции, материя = протяженность. Пустота нематериальна. Понимание человека - бездушный телесный механизм и мыслящая душа воля. Животные живые автоматы. Бог сущность, какая является причиной всего сущего и не более того. Главная задача человека господство над другими автоматами, когда человек достигнет истинного знания при двух условиях: 1) знание естественной очевидности; 2) знание подчинено единому универсальному методу познания. Спиноза развил матер-ую сторону учения Декарта противопоставив дуализму материалистический монизм - философское воззрение, согласно которому все многообразие мира объясняется с помощью единой субстанции - материи либо духа. Г. Лейбниц развивал идеи объективного идеализма, заложенные в платоновском наследии, высказал ряд глубоких мыслей диалектического х-ра. Мир состоит из мельчайших элементов или монад - духовных элементов бытия, обладающих активностью и самостоятельностью, находящихся в непрерывном изменении и способных к страданию, восприятию и сознанию. Рене Декарт. (1596 - 1650г) В границах его физики материя представляет собой единств. субстанцию, единственное основание бытия и познания.

Эпоха средневековья выдвинула плеяду выдающихся философов: Августин, Эриугена, Ансельм, Аль-Фараби, Ибн Сина, Ибн Рутил, Абеляр, Роджер Бэкон, Сигер, Фома Аквинский, Скот, Оккам и другие.
Теодицея буквально означает оправдание Бога. Ясно, что в средние века, в эпоху теоцентризма, стремились обосновать правомерность представлений о Боге. Обыденное религиозное сознание считало бытие Бога очевидным постольку, поскольку каждый человек имеет понятие о нем. По Августину, Бог постигается в глубинах человеческой души, стоит только погрузиться в них, и вы обретете Бога неминуемо. Дамаскин исходил из того, что понятие о Боге укоренено в сердце каждого человека. Рассматриваемые воззрения получили свое обобщение в так называемом онтологическом доказательстве Ансельма. Ансельм считал, что идеи существуют реально. Если есть идея Бога, то есть и сам Бог. Опровергая Ансельма, классик средневековой схоластики Фома Аквинский стремился идти от мира к Богу и приводил на этот счет ряд «доказательств».
Первое «доказательство» повторяет рассуждения Аристотеля о перводвигателе: каждый предмет движим другим, кроме перводвигателя. Во втором «доказательстве» утверждается, что мир – а здесь много случайного – должен иметь абсолютно необходимые причины. В третьем «доказательстве» Бог понимается как исходная основа всего сущего, отсутствие которой считается бессмысленным. В четвертом «доказательстве» Бог понимается как вершина совершенства, в пятом «доказательстве» – как последняя цель, гармонизирующая все целесообразные процессы.
В науке отсутствуют достоверные доказательства существования Бога. Приводимые в философии и в теологии аргументы в пользу действительности Бога пока не очень убедительны. Впрочем, верующему в существование Бога человеку они, пожалуй, и не нужны. Ведь Бог открылся людям с возгласом «Я – сущий». А тут и доказывать нечего. В любом случае – существует Бог или нет – философский смысл представления о геоцентризме является органичной стадией развития философских воззрений. Тот, кто не признает существование Бога, может в духе средневекового символизма утверждать, что в монотеизме и теоцентризме скрыты мощные слои философского знания.
Основные идеи средневековой философии:

1.Принцип абсолютной личности

– наиболее фундаментальная идея философского значения.

2.Теоцентризм
– принцип, согласно которому Бог является центром, фокусом средневековых философских и религиозных представлений; конкретизирует принцип абсолютной личности.

3. Монотеизм– Бог един, а не множественен. В отличие от античных богов христианский Бог един и уникален.
4.Креационизм– учение о сотворении мира Богом из ничего. Тем самым дается новый ответ на уже в античности поставленный вопрос о том, как из единого рождается множественное.
5.Символизм– понимание земного как инобытия, мира Бога.

6. Средневековый антропоцентризм,человек – не просто микрокосмос, а созданное Богом привилегированное существо, повелитель всего созданного для него. Главная проблема философии (и религии) – не Космос, а человек. Человек обладает не двумя измерениями, а именно телом и душой, как считали гении античности, а тремя. К первым двум добавляется «дух» (духовность) – причастность к божественному посредством веры. Высочайшая добродетель – не разум, не интеллект, а добрая воля, повиновение заповедям Бога. Вслед за Богом человек причастен к добру. Суть человека – вера, надежда, любовь, «но любовь из них больше». Быть человеком – значит жить по этическим правилам, изложенным Христом в Нагорной проповеди.

7. Общество как «Град земной», как символ и подготовка к «Граду Божьему».

8.Средневековая герменевтика– искусство интерпретации текстов.
9. Концепция линейного времени и множественности времен. Идея историзма.
10.Истолкование природы универсалий. Возникло феодальное общество (крепостное право). Значительную роль играло духовенство. Монастыри были и крепостями и центрами земледелия и очагами просвещения и культуры. Церковь стала хранительнице! письменности и образованности в Европе. Раннее средневековье характеризуется становлением христианская догматики в условиях формирования европейских государств в результате падения Римской империи. В условия) жесткого диктата церкви и государства власти философия была объявлена служанкой богословия, которая должна была использовать свой рациональный аппарат для подтверждения догматов христианства. Эта философия получила название "схоластики"" (опиралась на формальную логику Аристотеля). Еще в V в. (христианство уже государственная религия в Греции и Риме) было сильно влияние философии неоплатонизма, враждебного христианству (Нехристианские философские школы были закрыты по декрету императора Юстиана в 529 г.). При этом одни христианские идеологи склонялись к отрицанию, другие к использованию учений философии идеалистов древности. Так возникла литература апологетов (защитников) христианства, а за ней возникла патристика
– сочинения отцов церкви, писателей, заложивших основы философии христианства.
Со II в. апологеты обращаются к императорам, преследовавшим христианство. Они стремятся доказать, что христианство поднимает такие вопросы, которые ставила и предшествующая греческая философия, но дает более совершенное их разрешение. Видный апологет – Тертулиан (из Карфагена, II в.) – существует непримиримое разногласие между религией, божественным откровением, священным писанием и человеческой мудростью. Не создав философию систем апологеты, однако, наметили круг вопросов, которые стали основными для христианской философии (о боге, о творении мира, о природе человека и его целях). Наиболее влиятельный из отцов церкви – это Августин (354 – 430 гг., родился в Тагесте – африка Нумидия). Доказывал, что бог является высшим бытием, Бог сотворил мир из ничего по своей доброй воле, а не по необходимости. Мир представляет собою непрерывную лестницу существ, восходящую к создателю. Особое место занимает человек, который соединяет природ}" материального тела и обладает разумной душой и свободой воли. Душа нематериальна, бессмертна. Субъективно человек действует свободно, но на самом деле все, что он делает, делает через него бог.

Похожая информация.

Важной особенностью традирования философского знания является его зависимость от начальных условий, т. е. от условий его первоучреждения. Философия рождается в Греции как мысль о бытии, причем как мысль авторская, с позиции индивидуума, и в этом качестве философия противостоит мифу с его основанием в коллективном бессознательном. Но в то же историческое время от мифа обособляется политический дискурс полисной демократии и искусство трагедии. В результате складывается сложный комплекс взаимной обусловленности по всем трем направлениям распада мифологического в культурной парадигме Древней Греции. Но еще более сложным случаем неопределенности отношений представляется центральная идеологическая оппозиция античности между греческой мыслью о Бытии и иудейской идеей Бога, поскольку они принадлежат двум различным традициям авторской мысли и относятся к разным культурным парадигмам, во многом исключающим друг друга. Как показал Э. Левинас, еврейская – этическая по сути – мысль о Боге есть такое же первоучредительное действие с позиции индивидуума, как и греческая идея Бытия в интерпретации Хайдеггера. Обе идеи равны в своем первородстве и в значительной степени независимы друг от друга. Тоже самое вслед за Хайдеггером и Левинасом утверждает Деррида, указывая на два понятия, которые не есть в полной мере понятия, т. е. не являются означаемыми. Это Бог и Бытие. Они – продукт особого смыслообразования (не через знак, а через «след»). Но если Бог и Бытие принадлежат разным парадигмам и не сводимы друг к другу, то как возможно христианство, которое не мыслимо без их связи? Здесь возможен, конечно, самый радикальный ответ, что христианство является незаконным продуктом античности, его культурная идентичность иллюзорна, а мы по-прежнему живем в греко-иудейском мире. Иногда именно так интерпретируют мысль Деррида. В данной небольшой статье я хочу представить некоторые предварительные соображения в пользу иного мнения, т. е. в пользу христианства как парадоксального, но целостного мировоззрения. Для начала выделим три способа задавать проблемный контекст размышлению о христианстве, а именно, исторический, теологический и философский.

История.

В данном контексте, прежде всего, возникает необходимость различать, по крайней мере, три типа исторического христианства. 1. Назарейская ересь или христианство Иакова. С точки зрения современных исторических данных, весьма вероятно, что именно Иаков, брат Иисуса, а не Петр возглавил движение после смерти сводного брата [Тейбор 2007, 283]. Следами этого христианства в тексте Библии являются, во-первых, Евангелие от Марка, которое в аутентичном (самом древнем варианте) заканчивается на 8-ом стихе 16 гл., в этом варианте ничего не говорится о свидетельствах воскресения Христа; во-вторых, послание Иакова, в котором прямо не упоминается воскресение, и нет противопоставления закона и благодати. В целом этот вариант христианства можно отнести к радикальной разновидности апокалиптического мессианского движения в Палестине I века . 2. Вдохновенная проповедь апостола Павла, в центре которой событие воскресения Христа. Именно к этому христианству стремится вернуться Лютер, Кьеркегор и неоортодоксальная теология ХХ века. Оно представляется наиболее интересным и с философской точки зрения. 3. Соборное христианство, провозгласившее «омоусиос» и тринитарность Бога. Отмечу, во-первых, что, как было показано исторической критикой, данные догматические формулы не находят подтверждения в тексте Писания. Единственное упоминание тринитарной формулы (Мф. 28, 19) было добавлено не ранее начала V века. А наиболее отчетливое утверждение единосущности Иисуса и Бога в начале евангелия от Иоанна – «И Слово было Бог», требует уточненного перевода. Так, Новая Английская Библия дает такой вариант – «And what God was, the Word was» («И чем был Бог, тем было и Слово»), что, по мнению исследователей, означает скорее подобие (предельно возможное), но не тождество [Робинсон 1993, 52]. Во-вторых, связав Бога откровения с проблемным контекстом Бытия греческой философии, соборное христианство подчиняет мысль о Боге тому, что Хайдеггер назвал онто-тео-логической структурой метафизики. Это, с одной стороны, безусловно, искажает ветхозаветную идею Бога, а с другой, чуждо живому опыту евангельской веры. Именно к такому метафизическому Богу относятся слова Ницше – «Бог умер».

Теология.

С точки зрения заявленной темы для размышления, весьма показательным представляется путь, который проделала в ХХ веке протестантская неоортодоксальная теология. В целом содержание этой новой теологии часто и справедливо характеризуют как «восстание против имманентности», поскольку для нее принципиальна трансцендентность Бога, причем в новом, не ветхозаветном смысле, который в свою очередь связан с негреческой философией бытия, предложенной С. Кьеркегором. Однако важно, что в результате проделанного пути неоортодоксальная теология пришла к отказу от философских толкований Бога, к борьбе за чистоту богословского метода и принципиальной критике экзистенциализма как мировоззрения.

Парадигмальным текстом новой теологии стал труд К. Барта «Послание к Римлянам». Для того, чтобы быть конкретным, остановлюсь на одном ключевом фрагменте этой книги. А именно, на комментарии Барта к 7-ой главе послания, краткая суть которой сводится к утверждению: Закон свят, но грех, живущий во мне, производит смерть через закон. С точки зрения Барта, грех – это, прежде всего, фундаментальная необходимость человеческого бытия и одновременно ключевое понятие христианской веры. Он цитирует Лютера: «Тот не христианин, у кого нет греха или кто его не чувствует; если ты найдешь такого, то он антихрист, а не истинный христианин» [Барт 2005, 243]. В интерпретации данного фрагмента послания Барт так излагает свое понимание религии:

«Что такое религия, если она, хотя и проявляется как высшая ступень в рамках царства греха, не идентична греху? Очевидно это возможность, перед лицом которой все человеческие возможности вступают в свет радикального кризиса, перед лицом которой грех становится видимым и познаваемым» [Барт 2005, 221]. И далее, с почти ницшеанским пафосом: «Смысл религии – это смерть… Религия это все, что угодно, но не гармония с самим собой или, чего доброго, с бесконечным. Здесь нет места для благородных чувств и великодушной гуманности… Здесь пропасть, здесь ужас. Здесь видны демоны (Иван Карамазов и Лютер!)» [Барт 2005, 232].

В целом можно сказать, что грех понимается как фундаментальный экзистенциал, в структуре которого мы определяем свою жизнь, причем, как замечает Барт, делаем это «абсолютно невыносимым образом», поскольку мы должны совершить практически невозможный выбор – либо забыть о Боге, либо отказаться от своего я, признав, что «Он (Христос), а не я, есть мое экзистенциальное “я”, то я, каков я в Боге» [Барт 2005, 250].

На протяжении последних двадцати семи лет своей жизни Барт пишет многотомную (13 томов) «Церковную догматику», в которой пытается очистить систематическое богословие от экзистенциализма. Теперь, по мнению Барта, ничто в человеческом бытие не говорит нам о Боге. Бог есть тайна, которая сама открывает себя человеку. Фактически для человека Бог и его откровение есть одно и то же. А поскольку главное откровение Бога выражено в личности Иисуса Христа, «Бог и Иисус Христос – одно». Таким образом, Барт, как бы в обход ортодоксальной формулы «омоусиос», не онтологически, а, скорее, феноменологически обосновывает тождество лиц святой Троицы.

Наиболее последовательно идею Бога и экзистенциальную философию бытия связывал в своей теологии Пауль Тиллих. Согласно ему, Бог не есть «небесная личность», он не в «высоте», а в глубине нашей жизни, он есть ее предельное основание. Подчиняя свою мысль хайдеггеровскому императиву необходимости мыслить бытие отдельно от сущего, Тиллих предлагает различать Бога как сущность (гипотетический Бог ортодоксального богословия) и Бога как силу бытия. Такая сила трансцендентна миру – о ней нельзя сказать, что она существует и одновременно имманентна ему, поскольку мир не может без нее существовать. Многие исследователи признают, что такое понятие имманентной трансцендентности не ясно и противоречиво . Такую критическую точку зрения развивает в своей книге «Бог. Открытый вопрос» современный голландский теолог Антон Хаутепен [Хаутепен 2008].

Другой известный вариант экзистенциальной теологии представлен в творчестве Рудольфа Бультмана. С точки зрения Бультмана, христианское истолкование бытия принципиальным образом совпадает с истолкованием бытия в экзистенциальной философии именно потому, что последнее является, по сути, феноменологической реконструкцией самого опыта христианской веры. Констатируя этот факт, Бультман ставит вопрос о пределах точности такого совпадения. Или иначе, если философия дает истинное истолкование бытия, то что собственно откровение прибавляет к этой истине. В обоих случаях в основе лежит понимание бытия как свершения истины, а истина понимается как трансцендирование, т. е. переход из безличного Мы в личный модус бытия экзистенции как Самости. В обоих случаях истина добывается в решении быть в качестве Я перед лицом смерти . Отличие, однако, состоит в том, что с точки зрения Нового Завета человек всецело и вполне испорчен, так что любое его действие, включая решимость быть Самостью, есть лишь проявление этой испорченности. Поэтому человек нуждается в освобождающем деянии внешней силы.

«Ведь если человек в целом испорчен своеволием, если он знает, что его подлинная жизнь заключается в самоотдаче, но именно к ней он не способен, так как во всех своих начинаниях остается самим собой, своевольным человеком, – тогда его подлинная жизнь становится фактической возможностью лишь при условии освобождения от себя самого. Но ведь именно об этом говорит новозаветное провозвестие; именно в этом смысл события Христа: оно означает, что там, где не в состоянии действовать человек, Бог действует, совершил действие для него» [Бультман 2004, 30].

В целом, Бультман хочет показать, что экзистенциальное истолкование бытия в философии недостаточно, чтобы понять трансцендирование как реальную возможность экзистенции быть по-другому. Иначе говоря, распад Мы как формы бытия-в-мире никак не гарантирует состоятельность бытия Самости. Все равно здесь нужна «вера мира» в то, что такое возможно, а в этом и состоит суть христианского откровения.

Самые радикальные, и потому интересные с философской точки зрения выводы в рамках неоортодоксальной традиции делает ученик Барта – Дитрих Бонхёффер . М олодой теолог полагает, что сам Барт, противопоставляя откровение Бога и экзистенциальную религиозность, остановился на полпути. Нужно дойти до конца и признать, что в современном безрелигиозном мире (а таковой характер мира тоже нужно признать) христианство не может сохранить себя как религию. Бонхёффер пишет:

«Своей “религиозной” проповедью мы можем воздействовать разве что на нескольких “последних рыцарей”, да еще на кучку интеллектуально нечестных людей. Неужели это и есть “малый остаток” избранных? Неужели мы, перебивая друг друга, наступая друг другу на ноги и все более разочаровываясь, обрушимся именно на эту сомнительную группу, пытаясь сбыть наш залежалый товар? Неужели мы набросимся на нескольких несчастных в минуту их слабости, чтобы, так сказать, религиозно их изнасиловать?» [Бонхёффер 1994, 200–201].

Тут, правда, на помощь христианской теологии приходят экзистенциальная философия и психотерапия. Но что они могут? Загнать человека в угол и сказать – «Вот тебе пограничная ситуация, а теперь поговорим о Боге»? По Бонхёфферу, «они доказывают уверенному, довольному и счастливому человеку, что в действительности он несчастен и пребывает в отчаянии и просто не желает замечать этого» [Бонхёффер 1994, 239]. Отвергая экзистенциально религиозное отношение к Богу, Бонхёффер предлагает следующее:

«Наше отношение к Богу не есть “религиозное” отношение к высшему, могущественному, всеблагому существу – это не настоящая трансцендентность; наше отношение к Богу есть новая жизнь в “существовании для других”, в причастности к бытию Иисуса. Не бесконечные, невыполнимые задачи, но ближний, причем всякий раз тот, кто рядом, – это и есть трансцендентность. Бог в обличье человека! Не в обличье животного, как в восточных религиях… но и не в облике абстрактных понятий Абсолютного, метафизического, бесконечного и т. д.; но и не греческий богочеловеческий персонаж “человек в себе”, нет а “человек для других!” – вот почему Распятый. Человек, живущий из трансцендентности» [Бонхёффер 1994, 282–283].

Нужно отметить, что мысль Бонхёффера имеет существенный философский потенциал. Такому теологу нужен философ для содержательного диалога. Бонхёффер находит место, куда поместить Бога в безрелигиозном мире, когда ослабевает сознание греха и человек не нуждается в гипотезе «Бога» для выхода из затруднительных положений. Это место, конечно, не до конца ясно, но приблизительно оно находится между автономным индивидом и институциональной реальностью в некоторой неопределенной сфере со-бытия с другими. В качестве ассоциации или гипотезы на ум приходит «неописуемое сообщество» Бланшо, «непроизводимое сообщество» Нанси или «грядущее сообщество» Агамбена. С моей точки зрения (но не с точки зрения указанных авторов), все эти понятия объединяет общая интуиция, состоящая в том, что наше сосуществование с другими не может стать предметом мысли непосредственно, просто по нашему произволу. Но эта мысль должна быть спровоцирована неким дополнительным событием, и так получилось, что таким событием для нас является мысль о Боге. Подводя итог, подчеркнем еще раз, что для Бонхёффера Бог застает человека не перед лицом «смерти, страдания и вины», но в «средоточии жизни» [Бонхёффер 1994, 233] как состоянии особой осмысленности в «существовании для других».

Говоря о неоортодоксальной теологии в целом, я полагаю, что ей был достигнут ценный, но отрицательный результат. Иначе говоря, идею Бога так и не удалось согласовать с идеей Бытия систематически и непротиворечиво, но, можно сказать, еще раз убедились в их специфической несовместности.

Философия.

Судьба европейской философии существенным образом обусловлена тем, что в определенный момент ее истории произошло изменение позиции философствования. Вначале мы имеем дело с эллинской философией – высокой классикой Платона и Аристотеля. А затем мы сталкиваемся с проблемой, которую описали А. Ф. Лосев, М. Хайдеггер, П. Адо: как сохраняется интеллектуальная традиция античности, неспособная выразить опыт христианства, в христианскую эпоху? Это весьма травматичная ситуация, которая нуждается в осмыслении и сохраняет свою актуальность до сих пор. Философия отрывается от органики жизни, в которую она была вписана в мире античности («забота о себе», эпимелейя и тому подобное). Этот отрыв свидетельствует о том, что философия стала языком, перестав быть опытом. По большому счёту, философия сохранилась лишь благодаря двусмысленности позднеэллинистической и раннехристианской ситуации, когда догматы формулировались посредством заимствования философских концептов. Таков и догмат о троичности, которого в буквальном смысле в Библии нет. С другой стороны, многие ереси также порождались философией. Философия не может поддержать веру, но она в состоянии опровергнуть ереси, построенные на логически неверных допущениях. Утверждавший это Боэций был первым из авторов новой эпохи, сохранивших языческую философию для христианского мира. Его интерпретации весьма далеки от экзистенциального смысла христианского опыта. Например, обращаясь к Халкидонскому символу веры, трактующему сосуществование двух природ во Христе, он различает четыре понятия природы в греческой философии и приводит их латинские аналоги: натура, субстанция, субсистенция, эссенция. Те, кто не понимает соединения двух природ, не видят различия между субстанцией и субсистенцией. По своей субстанции Христос – смертный человек, а по своей субсистенции он – носитель божественной разумности, которой обладал бы Адам, если бы не согрешил (не до греха, но в безгрешности). Но, не обладая такой разумностью, Адам впал в грех [Боэций 1990]. Всё это далеко от буквального смысла догмата, и не нужно быть Хайдеггером, чтобы понять, что такая онтологическая философия неспособна концептуально выразить опыт христианской веры.

Позднейшая интеллектуальная традиция уже более тонко подходит к проблеме, обнаруживая её ядро в понятии греха. С точки зрения христианской установки, все категории человеческого мира, прежде всего свобода, бытие и истина, производны от этого понятия. Именно грех становится основным концептом христианской философии. М. Лютер в полемике с Эразмом приходит к такому выводу: «Я понял, почему ты неправильно понимаешь свободу: ты неправильно понимаешь грех. Грех – это не незнание, как ты полагаешь; но это – ложное знание и гордыня». Иными словами, ты думаешь, что ты желаешь добра, но только не знаешь, как его достигнуть, а на самом деле сама эта твоя уверенность есть не что иное как ложь, порожденная грехом [Лютер 1986]. Концептуализация веры происходит довольно поздно – в немецкой классической философии. В частности, понятие греха концептуально использует Гегель. Остановлюсь на этом моменте более подробно.

Отмечу сразу, что в «Феноменологии духа» концептуализация веры является результатом развития определенного рода антропологической проблематики, причем в двух тематических измерениях. С одной стороны, у Гегеля доминирует тема признания, анализ которой представлен в известных работах А. Кожева [Кожев 2003]. Человек есть признание Другого в двояком смысле. Во-первых, поскольку Другой неочевиден и его необходимо признать и тем самым впервые конституировать. Во-вторых, поскольку для человека неочевиден смысл собственного существования как чего-то устойчивого и необходимого, или смысл единичного как случайно данного. Соответственно, он тоже нуждается в конституирующем признании. С другой стороны, соглашаясь с Кожевым, что признание у Гегеля является фундаментальным определением человека, которое никогда не ставится под сомнение, следует добавить, что подлинной проблемой признания в данном случае является не оно само по себе, но именно взаимность в признании. Взаимность же по Гегелю обретается в откровении, где вера выступает оборотной стороной благодати, и человек признает откровение, только будучи уже признанным, в событии боговоплощения. Признание и смысл единичного как истина субъкта и мира, или субстанции, понятой как субъект, образуют в «Феноменологии духа» два плана, неразрывно связанных и взаимодополняющих друг друга. В центре этого движения мысли находится исполненный драматизма анализ противоречивой двойственности «несчастного сознания». Анализ этот хорошо известен, однако отметим важные с нашей точки зрения моменты. Гегель дважды в «Феноменологии духа» обращается к теме несчастного сознания: в конце IV раздела и в последней части VII. В первом случае кульминации достигает проблематика признания и взаимности. Несчастное сознание интроецирует в себя ту противоположность, которую ранее Гегель персонифицировал как отношение Господина и Раба, т. е. творческого и нетворческого самосознания. Это сознание в своей сущностной двойственности драматически отображает глубинную трансфомацию опыта свободы при переходе от античности к христианству. Несчастное сознание, с одной стороны, переживает себя как свободное и неизменное, а с другой, как случайное и единичное. Но в определенный момент обе части претерпевают трансформацию и приходят к взаимности:

«За то, что неизменное сознание отрекается от своей формы и оставляет ее, а единичное сознание, напротив, воздает благодарностью, т. е. отказывает себе в удовлетворении сознания своей самостоятельности и, слагая с себя, передает сущность действования потустороннему, – благодаря обоим этим моментам взаимного отказа от себя обеих частей возникает, конечно, тем самым для сознания его единство с неизменным» [Гегель 1959, 119].

С моей точки зрения, это следует понимать следующим образом. В опыте несчастного сознания происходит разочарование в античном субстанциональном понимании свободы как действия согласно природе. Подобное понимание, как замечает Гегель уже в VII разделе, не проходит испытания действительностью. Но это разочарование имеет своим следствием не тотальный скептицизм и самоутверждение единичного, а попытку помыслить себя извне своей ситуации в мире как случайного единичного. Что приводит к пониманию случайной единичности под определением негативной всеобщности. По словам Гегеля: «…теперь тут найден враг в наиболее свойственном обличии» [Гегель 1959, 120]. И далее: «Себя как “это” действительное единичное сознание сознает в животных функциях. Последние, вместо того чтобы просто выполняться как нечто, что в себе и для себя ничтожно, и не может обрести важности и существенности для духа, составляют, напротив, предмет серьезных усилий и становятся прямо-таки самым важным делом, поскольку именно в них и обнаруживается враг в своем специфическом обличии» [Гегель 1959, 120].

Нетрудно заметить, что «враг в его собственном обличие» есть не что иное, как евангельское понятие греха, который, согласно апостолу Павлу, есть сила, исказившая мою внутреннюю природу и лишившая действенности мою волю к добру.

Важно, что разочарование в субстанциональной свободе приводит, по Гегелю, не к отказу от действия как такового, но к переадресации ответственности. Теперь за мое действие отвечает тот, с позиции кого моя ситуация в мире определяется как «захваченность» чуждой непрозрачной силой или врагом. Таким образом, отказываясь от собственной свободы «по природе», человек как субъект несчастного сознания получает возможность разделить решение и свободу Другого в той мере, в какой его обновленную самость характеризует сознание греха.

В VII разделе в части, посвященной религии откровения, Гегель возвращается к проблеме несчастного сознания. Как мы видели, идентичность несчастного сознания достигается через опосредование в сознании греха. Но сознание греха, дающее негативную определенность случайному единичному, в свою очередь предполагает осмысленность «случайного единичного» как такового. Или, как выражается Гегель, сознание греха «есть вера мира в то, что дух налично есть как некое самосознание, т. е. как некий действительный человек…» [Гегель 1959, 402]. Главной темой здесь становится боговоплощение или вочеловечение Бога. Суть в том, что боговоплощение является одновременно событием встречи с Абсолютом, которое, распадаясь на две эсхатологические данности – смерти и воскресения, – образует временную структуру феномена веры. Вера, по Гегелю, не просто историческое событие, имеющее свои последствия, но прежде всего новый тип самосознания, а именно, коллективная духовная практика признания неочевидного для каждого члена общины события встречи. Как неоднократно отмечалось, действительностью веры у Гегеля выступает не апостольский опыт, но духовная общность, впервые учреждаемая через признание неочевидного. Именно данное свободное учреждающее признание конституирует актуальный для христианской культуры смысл единичного, и таким образом единичное существование открывает себя как идеальный коррелят исторического процесса или, иначе говоря, как истину мирового целого в его истории.

Гегелевская феноменология веры на первый взгляд никак не связана с темой отношения Бытия и Бога, поскольку собственно трансцендентной идеи Бога в ней нет. Показательно, что в анализе религии откровения Гегель вообще не обращается к Ветхому Завету, сразу переходя от эллинизма к раннему христианству. Тема трансцендентного имеет у Гегеля свой эквивалент – историческое отчуждение. Можно сказать, что Гегель фактически демонстрирует некоторую эффективную стратегию обхода проблемы совместимости Бытия и Бога. Но эта философская стратегия в целом легитимна, поскольку так же, как у Лютера и потом у Барта, главным смыслообразующим фактором выступает сознание греха. Поэтому лучше сказать, что у Гегеля сознание греха связывает феноменологически истолкованную онтологию (идентичность несчастного сознания) с весьма ослабленной, но все же не нулевой идеей Бога. В целом, я бы сказал, что гегелевская философия свидетельствует о гибкости христианской интеллектуальной матрицы в контексте указанной проблемы совместимости.

Современные философы, обращаясь к христианству, причем чем дальше, тем больше, демонстрируют разные варианты гегелевской стратегии. Затронем более подробно случай Алена Бадью. В работе, посвященной философской реконструкции мысли апостола Павла («Апостол Павел. Обоснование универсализма»), Бадью рассматривает мысль Евангелия как актуальный для современной интеллектуальной ситуации опыт представления истины субъективного. Обратим внимание, что введением к его анализу является своеобразная теория дискурсов. В этой теории Бадью определяет специфику христианского дискурса через противопоставление его двум другим, а именно, греческому и иудейскому. Каждый дискурс представляет собой определенную «субъективную диспозицию». Субъективной фигурой греческого дискурса выступает мудрец. Это дискурс мудрости и логоса, посредством которого мыслится тотальность «природы как упорядоченного и завершенного развертывания бытия». Субъектом иудейского дискурса является пророк, и он обращен к трансцендентному потустороннему природной тотальности. Можно сказать, что оба дискурса представляют собой разные способы мыслить мир всеобщим образом. Греческий логос основывает свою всеобщность на аристотелевской интуиции «энергейи», т. е. того, что только действительно и никогда не возможно. Профетическая мысль иудеев, напротив, соотносит мир с Богом, который в данном случае интуитивно схватывается как возможность, превосходящая всякую действительность, как то, что только возможно. Именно в силу различия своей модальности эти два способа мыслить всеобщее, как полагает Бадью, не могут вступить в противоречие: «иудейский и греческий дискурсы суть два лика одной фигуры господства» [Бадью 1999, 37]. Остановимся на этом моменте. Бадью пишет, во-первых, что «согласно логике Павла, надо идти вплоть до того, чтобы сказать: Христос-событие не есть Бог бытия, не есть Бытие <…> Оно (воскресение, – А. И.) есть чистое событие, начало эпохи, изменение соотношения возможного и невозможного» [Бадью 1999, 40–41]. Иначе говоря, это сверхбытийное событие единичного, учреждающее возможность нового универсального субъекта, т. е. возможность для человека мыслить и, соответственно, сосуществовать с другими по-новому. Следствием указанного положения является второе утверждение Бадью: «К сущности христианского субъекта, в силу его верности Христу-событию, относится разделенность на два пути, реализующихся в мысли каждого субъекта <…> Ибо один субъект является в действительности сплетением двух субъективных путей, которые Павел именует плотью и духом» [Бадью 1999, 49].

Путь плоти Бадью в конечном счете истолковывает как сферу отношений господства и подчинения, сферу Закона. В данном случае, для Бадью значима концепция Лакана, согласно который субъект конституируется своей бытийной недостаточностью в дискурсе большого Другого. Другой здесь символизирует безличную фигуру неограниченного Господства, изъятием из которой может быть только безумие. Нетрудно заметить, что Господство легко определить такой формулой, как «признание без взаимности». Действительно, Закон или дискурс Другого требует безусловного признания, но никогда не отвечает взаимностью . В свою очередь, путь духа Бадью интерпретирует как сферу, непосредственно связанную со сверхсущим, событийным измерением единичного, – сферу, где посредством «благодати» взаимность уже всегда имеет место как безвозмездный дар. Соответственно, главная формула, определяющая субъекта, такова: «Ибо вы не под законом, но под благодатью» (Рим. 6,14). «Структурирование субъекта происходит здесь по формуле: “не… но”, которую следует понимать не как состояние, а как становление» [Бадью 1999, 55].

Говоря в целом, с точки зрения Бадью, специфика христианского дискурса состоит в утверждении фундаментальной двойственности истины единичного, мышление которой требует разделения отношений господства и взаимности в общем поле символических практик признания, что производит, в свою очередь, разделенного субъекта. Этот субъект, с одной стороны, изначально вписан в символическое поле распределения господства, где верховной инстанцией в современной ситуации, по убеждению Бадью, выступает Капитал («господство бессмысленной всеобщности капитала» [Бадью 1999, 13]), а с другой, наделен способностью мыслить себя с точки зрения взаимности, как особый случай, исключение из правила в указанном символическом поле.

С точки зрения нашего размышления о Бытии и Боге важно, что, во-первых, Бадью, в отличие от экзистенциалистов, радикально разводит эти идеи в сфере христианской мысли. При этом Бытие существенно утрачивает свое содержание, по сути, оно редуцируется к смерти Христа как «месту» события воскресения. «Смерть есть конструкция событийного места, в том смысле, что она предназначает воскресение (ни как из нее не выводимое) людям, их субъективной ситуации. <…> Только воскресение является данностью события, которое мобилизует место, и его действием будет спасение» [Бадью 1999, 61] . Во-вторых, христианская идея Бога в интерпретации Бадью становится диалектически содержательной, включая в себя, с одной стороны, отрицание ветхозаветной трансцендентности (отделенности), а с другой, «изобретение новой жизни». Но значимость этой диалектики радикально обусловлена тем, что «Бог включается в конститутивное измерение разделенного человеческого субъекта» [Бадью 1999, 61]. Иначе говоря, мысль о Боге у Бадью, как я его понимаю, не объясняет ситуацию человека в мире, и не исходит из какого-либо объяснения подобного рода, как это было у экзистенциальных авторов, но принципиально расширяет ее, привнося новое, можно сказать, избыточное измерение взаимности. С этой точки зрения, Бадью в своем понимании христианства ближе, скорее, Бонхёфферу, чем Тиллиху и Бультману.

В целом случай Бадью весьма показателен для современных философских попыток переприсвоения усилий христианской мысли в условиях очевидного дефицита смысла в культуре. Но, по моему мнению, современная философия просто меняет локализацию христианских смыслов, помещая их в сферу секулярной субъективности, и не задумываясь о природе их совместности. Проблема в том, что после хайдеггеровской критики метафизики нужно признать событийный характер мышления. Бог и Бытие – это изначальные имена мысли. Субъект таким изначальным именем не является, хотя посредством этого понятия открывается возможность новых смысловых комбинаций. Однако хочу заметить, что первичная возможность таких комбинаций заложена в христианской культурной матрице, а не в понятиях, изобретенных Декартом или Лаканом.

В заключение хочу подвести некоторый итог своих предварительных размышлений. Для меня ясно, что проблема совместимости Бытия и Бога – это фундаментальная проблема традирования философского знания, его зависимости от начальных условий, которые всегда требуют некоторого доопределения в конкретной культурно-исторической ситуации. Современная ситуация после Хайдеггера и неудачи экзистенциальной философии может быть охарактеризована как ослабление Бытия (термин Джанни Ваттимо). Возможно, одним из следствий этого будет усиление идеи Бога, ее роли как смыслообразующего фактора. Не знаю, возможны варианты. Но, во всяком случае, очевидно, что сейчас весьма актуален осмысленный диалог философии и теологии в общем концептуальном поле.

Список литературы

Бадью 1999 – Бадью А. Апостол Павел. Обоснование универсализма. М.–СПб., 1999.
Барт 2005 – Барт К. Послание к Римлянам. М., 2005.
Бонхёффер 1994 – Бонхёффер Д. Сопротивление и покорность. М., 1994.
Боэций 1990 – Боэций. Против Евтихия и Нестория // Боэций. «Утешение философией» и другие трактаты. М., 1990. С. 167–189.
Бультман 2004 – Бультман Р. Избранное: Вера и понимание. М., 2004.
Гегель 1959 – Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа // Гегель Г. В. Ф. Соч. в 30 т. Т. 4. М., 1959.
Гренц, Ослон 2011 – Гренц Ст., Олсон Р. Богословие и богословы ХХ века. Черкассы, 2011. С. 164–190.
Жижек 2009 – Жижек С. Кукла и карлик: христианство между ересью и бунтом. М., 2009.
Кожев 2003 – Кожев А. Введение в чтение Гегеля. СПб., 2003.
Лютер 1986 – Лютер М. О рабстве воли // Эразм Роттердамский. Философские произведения. М., 1986. С. 290–545.
Робинсон 1993 – Робинсон Дж. Быть честным перед Богом. М., 1993.
Тейбор 2007 – Тейбор Дж. Династия Иисуса. М., 2007.
Хаутепен – 2008 – Хаутепен А. Бог. Открытый вопрос. Богословские перспективы современной культуры. М., 2008.

* Статья написана при поддержке РГНФ, грант № 12-03-00613 «Мифопоэзис современности: анализ превращенных форм общественного самосознания».

1 Историк христианства и археолог Дж. Тейбор именно этот вариант считает подлинным историческим христианством [Тейбор 2007, 131–145].
2 Критический анализ теологии Тиллиха см., например: Гренц, Олсон 2011, 164–190.
3 Заметим, что решение, как его вслед за Хайдеггером понимает Бультман, есть особый вид признания, а именно признание того, что ты есть в модусе радикальной возможности, присущей единичному существованию (радикальной единственности жизни по М. Бахтину), и которую невозможно разделить с другими. Можно сказать, что признание как решимость есть предельный случай гегелевского признания Другого, так сказать, момент его исчерпанности, когда признание останавливается в своем коммуникативном движении и по сути означает отказ в доверии.
4 Дитрих Бонхёффер - самый талантливый (по мнению Барта) молодой теолог Германии, казнен нацистами в апреле 1945 г., в возрасте тридцати девяти лет. Его «Письма из тюрьмы» (в русском переводе «Сопротивление и покорность») – уникальный человеческий и богословский документ.
5 Отметим, что «сверхбытийное» в отношении концепции Бадью означает не трансцендентное и ноуменальное, а, скорее, «реальное» в лакановском смысле, – то, в отношении чего конституируется субъект, и что он собой замещает в действительности символических отношений социума.
6 Примечательной иллюстрацией этой простой и в то же время емкой истины является творчество Кафки, в интерпретации Вальтера Беньямина.
7 Интерпретация фигуры Христа и события воскресения у Бадью весьма похожа на адопцианскую ересь VIII века: Христос родился и умер человеком, а потом был воскрешен и усыновлен Богом. Так же в своей книге интерпретирует Христа Славой Жижек [Жижек 2009, 180–182].

© ИСАКОВ А. И., 2012

Ключевые слова: Бог, Бытие, христианство, философия, неоортодоксальная теология, трансцендентное.

Аннотация: Проблема совместимости Бытия и Бога – это фундаментальная проблема традирования философского знания, его зависимости от начальных условий, которые всегда требуют некоторого доопределения в конкретной культурно-исторической ситуации. Современная ситуация после Хайдеггера и неудачи экзистенциальной философии могут быть охарактеризованы как ослабление Бытия (термин Джанни Ваттимо). Возможно, одним из следствий этого будет усиление идеи Бога, ее роли как смыслообразующего фактора. Но очевидно, что сейчас весьма актуален осмысленный диалог философии и христианской теологии в общем концептуальном поле.

A. N. Isakov. God and Being: Christianity and philosophy

Key words: God, Being, Christianity, philosophy, neo-orthodox theology, transcendent.

Annotation: The problem of compatibility of Being and God is a fundamental problem of a tradition making of philosophical knowledge, its dependence on entry conditions which always demand some define in the future in a concrete cultural and historical situation. The modern situation after Heidegger and failure of existential philosophy can be characterized as weakening of Being (Gianni Vattimo"s term). Probably, strengthening of idea of God, its role as sense creation factor will be one of consequences of it. But it is obvious that intelligent dialogue between philosophy and Christian theology in the general conceptual field is very actual at present.