Христина СТРАЖНИКОВА

Это сон: Гамлет потерял память. Абсолютно. Так бывает с человеком после сильного потрясения.

Гамлет не знает, как его зовут, где он родился, в каком он звании. Он не помнит зла. И он не помнит знаний, за десять лет впитанных его умом в университете Виттенберга.

Гамлет просыпается в своей спальне королевского замка в Эльсиноре после бешеной вспышки мщения, открывает глаза и видит долину.

Цветут каштаны. Гудят под окном пчелы. Поет в терновнике птичка. Он видит краски, слышит звуки, вдыхает запахи. Теперь он просто человек, который вкушает радость и не знает, как это называется.

Что ему до “быть – не быть”, когда быть – так хорошо? Что ему до трона и до датской короны, когда он стал беззлобным младенцем, чуждым тщеславия? Нет у него причины кого бы то ни было завистливо осуждать, до порыва мести.

Гамлет забыл просторные залы третьесортного модного университета в Виттенберге, “Афинах Германии”. Не помнит, как Мартин Лютер поносил перед ним основы теологии, как вещал с кафедры Джордано Бруно, как бурно со своими товарищами он сам обсуждал открытия Коперника.

Забыл он и возвышенные речи, которые так любил произносить перед всеми, приняв изысканно театральную позу: "Какое чудо природы человек! Как благородно рассуждает! С какими безграничными способностями! Как точен и поразителен по складу и движениям! В поступках как близок к ангелу! В воззрениях как близок к Богу! Краса вселенной! Венец всего живущего!”, в общем: “Человек – это звучит гордо!”

Гамлет глядит из распахнутого окна в сад: под окном стоит юноша, он что-то кричит ему. Это Розенкранц, его приятель.

Я - принц?! - Гамлет теперь знает только то, что он ничего не знает.

Что я могу еще придумать, чтобы наверняка отвратить его от гибели?

Мы кружим по парку в самом центре города. По периметру кованой ограды – четыре улицы. Там вздымается пыль, и короткие гудки наперебой настаивают: “Пусти!”

Нас отделяют от автомобильных пробок роскошные тополя. И можно, между прочим, представить: то, что внутри ограды – и есть весь мир. Прочего не существует. Тем более что дети, совсем малышня, звонкими голосами заглушают и гудки, и рев моторов. Детей в парке так много…

Я не хочу жить, я жду, когда моя жизнь оборвется…

Это Андрей. Который раз мы видимся за десять лет знакомства, а он по-прежнему затягивает свою старую песню. Сколько не возражай ему, что жизнь - драгоценность высшей пробы, что радоваться каждому мгновению - это так естественно, он не слышит. Он может только жаловаться.

Давай смотреть иначе. Слышишь, как смеются дети. Ведь этот смех – о вечном, о правде. Ты тоже когда-то так же радовался жизни.

Тогда я был глуп.

То же самое ты говорил и в первую нашу встречу:

Жизнь моя ничего не стоит. Жизнь вообще – вещь пустая. Если бы я знал, что меня после жизни точно ждет счастье, я бы кончил с ней как-нибудь. Но я не знаю наверняка, что меня ждет. Только поэтому все еще жив. Как же я хочу умереть, забыться. Вот и кидаюсь ко всему, что приближает мою смерть.

В который раз ты повторяешь за Гамлетом:

“Я жизнь свою в булавку не ценю!”

“Как пошло, пусто, плоско и ничтожно

В глазах моих житье на этом свете!”

“Достойно ль

Души терпеть удары и щелчки

Обидчицы судьбы…

Умереть, забыться.

И все”.

“Когда бы неизвестность после смерти…”

Зачем я перечитываю “Гамлета”? Трагедию, в которой нет выхода?

Дело простое: слишком уж часто сводит меня жизнь с гамлетами. И задаешься вопросом: а не начитались ли эти “мальчики в возрасте мужа” трагедий Шекспира, не вжились ли в образ “героя”, Гамлета, и не повторяют ли сценарий его судьбы, исполненной одновременно высокомерия и отчаяния?

“Сами по себе вещи не бывают хорошими и дурными, а только в нашей оценке… Дания - тюрьма”, – говорит принц Гамлет.

“Тюрьмой делает ее ваша жажда славы. Вашим запросам тесно в ней”, - отвечает ему Розенкранц.

Что же там с книжным Гамлетом?..

Принц учился за границей, а теперь спешно возвращается на родину. Ему 30 лет. По нашим меркам, это уже не студент, а аспирант, или даже доцент.

В Дании умер его отец, и Гамлет, второй наследник престола после его матери Гертруды, спешит на похороны. Теперь он окажется при деле, к которому, казалось бы, столько лет готовился: он уже представляет себя соправителем матери, он уже мечтает и о полном своем самовластии.

“Соединенье знанья, красноречья

И доблести, наш праздник, цвет надежд,

Законодатель вкусов и приличий,

Их зеркало…”

Таков Гамлет в собственных глазах. Таким отражают его датчане.

В Эльсиноре принц замечает Офелию, он уже представляет эту девушку будущей королевой и дает Офелии клятвы верности. Пока он бодр и трудолюбив, реальность еще совпадает с его мечтами. И, кажется, развязка должна быть одна: венец брачный, венец царственный, и долгая счастливая жизнь, как ее может представить себе принц-идеалист.

Но не проходит и месяца после смерти отца Гамлета, как его постигает событие, которое он воспринимает как обиду судьбы – его мать, вопреки церковным канонам, запрещавшим кровосмешение, выходит замуж за родного брата умершего короля. И теперь король Дании – Клавдий… Какое потрясение! А как же Гамлет?

Принц подавлен. Тщеславие возносит его до мести. Неожиданная развязка сокрушает его надежды и прагматические расчеты. И вскрывает глубокий изъян души. Убийство Клавдием Гамлета-старшего и измена матери брачному обету - только дополнительные условия, которые помогают принцу метить по живым мишеням в порыве страсти тщеславия.

Розенкранц: Что причина вашего нездоровья?

Гамлет: Я нуждаюсь в служебном повышенье.

Розенкранц: Как это возможно, когда сам король назначил вас наследником датского престола?

Гамлет: Да, сэр, но “пока трава вырастет…” - старовата поговорка...

Как я взбешен. Ему, как видишь, мало,

Убив отца и опозорив мать,

Быть мне преградой на пути к престолу.

Еще в Виттенберге Гамлет привык жить умом. Точнее говоря, мечтами, той идеей-фантазией, в которой он давно утвердился. В эпицентре его мировоззрения - “краса вселенной”, его собственная персона. Вместо Творца. И поэтому относительно спокойно ему только с самим собой, но придуманным, и с теми идеальными проекциями людей, что его окружают. Все это – плоды его ума, ими выложена дорога мыслей, по которой принцу так удобно прогуливаться. Жить миражами Гамлету удобно: иллюзии так привычны.

Он бунтует, застигнутый врасплох противоречием реальной жизни, со всей ее неприглядностью и непредсказуемостью, с ее несовершенными и жалкими героями, своему умозрительному представлению о ней.

Гамлета не устраивает дядя (“Кровосмеситель и прелюбодей, Чьи качества ничтожны Перед моими! ”), “вертлявый, глупый хохотун” Полоний, отец Офелии, и она сама: “Ничтожность, женщина, твое названье!” Его не устраивает многое и многие. Ну и пропади они пропадом, раз не соответствуют замыслам и ожиданиям Гамлета.

Так рушится удобный придуманный мир принца: сначала его гордый ум отделяет его от людей, а потом Гамлет вооружается бегством от них и от реальности – местью осуждения, предательства и убийства. Теперь он – судья всех. Ни много, ни мало, он приходит к вседозволенности, нарекая себя карающей десницей Бога, присваивая себе право последнего слова, принадлежащее Богу.

Даже откровенно решившись на убийство, он продолжает считать, что его “нравственность относительно сносна”.

Высокомерие Гамлета и присвоенное им “право на грех” делают свое злое дело: от руки принца погибают отец Офелии и ее брат Лаэрт, его приятели Розенкранц и Гильденстерн и дядя Клавдий. В круговороте его мести гибнут Офелия и мать Гамлета.

“Меня не мучит совесть”, - произносит Гамлет после того, как росчерком пера он отправил на верную смерть своих школьных друзей.

“Не больше, чем убийство короля И обрученье с деверем”, - заявляет он матери, убив Полония.

Несколько лет назад один знакомый пригласил меня в ночной клуб. В старинном особняке на этаже, где когда-то размещался то ли купеческий склад, то ли лавка, ставни были обиты железом, лампы светили неестественным, мертвенно-фиолетовым светом, а дым стоял густым киселем.

Гамлет Леша привел меня сюда, чтобы показать свои апартаменты и как он в них смотрится.

За панцирной сеткой, в отсеке, отделенном от танцпола, на столе стояли две “вертушки”. Рядом лежали наушники и гора пластинок.

Леша – ди-джей. Принц в ночном королевстве.

Стою напротив его “одиночной камеры”. Моргает луч мертвенного света. Веселится иллюминация. Слух глохнет. Леша играет две пластинки одновременно. Я наблюдаю за его лицом.

Леша немного закидывает голову назад, и она покачивается в ритм музыке… А вот он берется за наушники. Закрывает глаза. Кажется, подпевает что-то по-английски… Теперь он гордо обводит взглядом зал. Глаза его странно блестят, а улыбка… чему он так высокомерно улыбается?

Хочешь покрутить пластинку? Я тебя научу – будешь первой девчонкой-ди-джеем, единственной принцессой, - это мы уже в чилауте, специальной комнате отдыха, где собираются после бессонной ночи ди-джеи и их товарищи, чтобы “продолжить удовольствие”. Здесь тоже есть проигрыватель. И Леша приносит пластинки. Только крутить их приходится ему самому и еще одному гамлету, Сереже.

Через полчаса я наблюдаю продолжение побега двух гамлетов и их друзей “от пошлости жизни”, и мне становится за них страшно. Прямо с крутящейся пластинки они вдыхают белый порошок. “Чтобы совсем забыться”.

Леша, кому ты мстишь?

Леша мстит “подлой” жизни. “Венец всего живущего” , если бы он знал наверняка, что после жизни его точно ждет счастье... А пока он только кидается ко всему, что приближает его смерть.

“Быть готовым - вот все. Никто не знает, что теряет он; так что за важность потерять рано? Будь что будет!” - едва ли не слово в слово за Гамлетом объяснял свою “философию жизни” Леша.

“Я горд, я мстителен, честолюбив. К моим услугам столько грехов, что я не могу и уместить их в уме, не могу дать им образа в воображении, не имею времени их исполнить”, “ могу обвинять себя в таких вещах, что лучше бы мне на свет не родиться”, - признается Гамлет Офелии, делая окончательную попытку порвать с ней отношения, - “к чему таким тварям, как я, ползать между небом и землею? Мы обманщики все до одного”, “добродетель не привьешь к нам так, чтобы в нас не осталось и следа старых грехов”.

Гамлет боится сам себя, и он боится возможной измены Офелии. Когда-то там, в финале их возможной супружеской жизни. Как это случилось с Гамлетом-старшим и Гертрудой.

Поэтому от страха перед вымышленным будущим Гамлет делает для Офелии "лучшее", на его взгляд ­- оставляет ее, предав свои клятвы.

Он заранее обвиняет Офелию, приписав ей недостатки и пороки всего женского рода:

"Слышал я и о вашей живописи, слышал довольно. Бог дает вам лицо, вы делаете другое. Вы таскаетесь, пляшете и поете; созданиям Божьим даете имена в насмешку; притворяясь, будто все это от незнания, а оно просто легкомысленность ". "Слишком уж знают умные, каких чудищ вы из них делаете". “Нет, шалишь. Довольно. На этом я спятил. Никаких свадеб!”

Исчезни, Офелия. Я поверил, что всякая женщина предаст…

Сережа стал гамлетом и ди-джеем как раз после “предательства” девушки. Она сбежала к его приятелю накануне самой свадьбы. Увы, конечно. Но разве стоит делать из этого трагедию?

В квартире моего брата - множество полок с книгами. Спрашиваю однажды:

Ради чего ты читаешь?

Мне нравится процесс: переживать, чувствовать. Словно живешь с героями.

А мне всегда казалось, что главное – искать смысл. Читать ради ощущений, мне кажется, банально.

А мне нравится…

Вполне вероятно, что “Гамлета” читать ради ощущений даже опасно. Известно, что Шекспир писал пьесу, когда им была потеряна вера в победу добра над злом. А чему может научить человек с мятущимся духом, который сам для себя представляет клубок волнительных и тягостных мучений, когда он не видит светлого выхода из тупика внутренних противоречий?

В таком состоянии он способен только высказать свою боль. Шекспир сделал это хоть и запутанно, но гениально. Впрочем, настолько гениально, что можно задаться вопросом: из каких бездн преисподней вещал гений, водивший рукой Шекспира так умело, что “Гамлет” способен возбуждать расположение к герою и возносить его на щит победителя? Насколько умело этот дух играет с нашими чувствами-страстями, что критики умудряются усмотреть в действиях Гамлета и Офелии даже “христианский подвиг самопожертвования”, когда их путь – путь самоубийства?

“Где в “Гамлете” та дорога, которой велит идти Бог? Поле битвы – внешний мир или сердце человека? Враги – согрешающие против тебя или твои собственные страсти? Выход – смирение или бунт?”, - вот на какие вопросы хочется отвечать. Если не задавать их себе, прочитав пьесу, а остановиться только на чувственных переживаниях, можно согласиться с автором в его безысходности. Появляется опасность научиться смотреть на жизнь трагично. Умереть еще при жизни, утонув в пучине бессилия, согласившись с поступками мизантропа и скептика Гамлета или с пассивной чувственной любовью-обожанием Офелии. Есть опасность озлобиться на мир, запутавшись в понятиях добра и зла, благородства и подлости, страсти и добродетели. В “Гамлете” эти понятия тонко извращены, и только внимательно вчитываясь, возможно различить их подмену.

Нельзя не судить Гамлета, потому что произведение искусства задает читателю программу действий. Проживая с героем его жизнь, мы усваиваем его правила поведения и его страсти.

Прояснить смысл жизни, прочитав “Гамлета”, крайне сложно: истину Шекспир нам не открывает. В пьесе нет образцовых героев, поступкам которых можно было бы подражать. В ней борются на смерть не добродетель с грехом, а страсть со страстью. Трагедия этой трагедии круговорота мести в том, что она выстраивается не вокруг Христа и евангельских истин. Да и возможно ли это вообще в трагедии? Ведь истинная трагедия и есть отсутствие Бога в жизни человека. Как у Гамлета.

У Шекспира Гамлет, не зная Бога, не познает Его правды – всепрощающей и долготерпеливой любви ко всякой душе. Именно потому, что он не испытал на себе этой любви Бога, он не может подражать ей в своем отношении к другим. Жизнь становится для Гамлета трагедией, когда суть ее – мудрое бытие.

Даже в самую минуту смерти он думает совсем не о Творце, а о своем “добром имени”. Когда его приятель Горацио порывается допить отравленное вино, Гамлет останавливает его безумие своим тщеславным побуждением:

“Какое я оставлю по себе

Запятнанное имя, друг Горацьо,

Когда все так останется безвестным!

…пострадай еще в ничтожном мире,

Чтоб повесть рассказать мою”.

Герой ли ты, Гамлет, после того, как мы увидели тебя не твоими глазами?

“Я не могу… дать вам здравый ответ: ум мой болен”, - отвечает принц.

Да… но у нас-то Гамлет потерял память! Что же теперь с ним делать? С амнезией оставлять его в Эльсиноре не хочется. Кто здесь поставит его, забывшего все свои притязания, на твердую почву веры в Бога? Кто разъяснит ему корень счастья – Творца? Кто научит его благословлять каждый миг жизни?

Опьяненная вином страсти, слепо влюбленная в него мать? Дядя Клавдий, способный перешагнуть все границы дозволенного? Суеверный Горацио? Вольнодумный Лаэрт? Подхалим Полоний? Розенкранц? Гильденштерн? Кто? Даже в Офелии, которой не чужда молитва, нельзя быть уверенным наверняка.

Конечно, это не все жители Эльсинора. Да и есть вероятность, что Гамлета отправят на излечение в какой-нибудь монастырь, где призирают несчастных, подобных ему. Все-таки, наверное, можно надеяться, что пройдет время, и он научится радоваться бытию и хвалить Творца, вслед за поэтом:

“За хлеб мой насущный, за каждую каплю воды

Спасибо скажу,

За то, что Адамовы я повторяю труды,

Спасибо скажу.

За этот пророческий, этот бессмысленный дар,

За то, что нельзя

Ни словом, ни птичьим заклятьем спастись от беды,

Спасибо скажу.

За то, что в родимую душную землю сойду,

В траву перельюсь,

За то, что мой путь - от земли до высокой звезды,

Спасибо скажу”.

Арсений Тарковский, 1945 г.

Оригинально. Но я не согласен, - раздастся чей-то голос.

Со всем. Я сочувствую Гамлету. Он мне близок, дорог.

Но кто? Это всего лишь модель поведения, фантом безысходности. Сочувствовать ей может только… Гамлет.

В России интерес к Гамлету возник ещё в XVIII веке, когда на русской сцене появился «Гамлет» А. Сумарокова. Пьеса имела большой успех. И, хотя, по признанию самого автора, этот «Гамлет» «кроме монолога в окончании третьего действия и Клавдиева на колени падения на Шекспирову трагедию едва ли походит», структурообразующей доминантой трагедии был монолог «что делать мне теперь? Не знаю, что зачать?» аналог шекспировского «to be or not to be», в котором А. Сумароков весьма точно воспроизводит английский оригинал. В 1810 году на петербургских подмостках вновь появился «Гамлет», на сей раз это было «подражание Шекспиру» С. Висковатова. Пьеса была очень далека от оригинала, изменены были и сюжетные коллизии, и характеры героев. С. Висковатов не имел таланта А. Сумарокова, и его трагедию обвиняли в несценичности, но его «Гамлет» продержался в репертуаре театра 25 лет.

Таким образом, русской публике было знакомо имя принца Датского, так же как и монолог Гамлета «Быть или не быть», который, по словам В.Белинского был так знаменит, «как будто бы он не составлял части драмы, но был особенным и цельным произведением», но собственно о самой пьесе У. Шекспира большая её часть имела весьма смутное представление. Хотя в 1828 году был издан довольно точный перевод «Гамлета» Вронченко, до зрителей он не дошёл, и не был принят читателями – стремясь к идентичности, переводчик уснастил текст множеством архаизмов, да и стихи были довольно тяжеловесны и тяжелы для восприятия.

Трагедия великого английского драматурга впервые зазвучала с русской сцены в 1834 году, когда за перевод «Гамлета» взялся писатель романтического направления Н. Полевой. Хотя перевод был на треть короче подлинника (Н. Полевой убрал из шекспировской пьесы всё, что ему показалось вульгарным, непонятным или излишне длинным) и местами не точен, именно Полевой разрушил существовавший стереотип о несценичности этой трагедии. Живой и выразительный язык Н. Полевого, обладавшего незаурядным литературным дарованием, сделал У. Шекспира понятным и близким русскому зрителю.

С самого появления шекспировского «Гамлета» на русской сцене имя принца Датского приобрело нарицательное значение, да и сам герой легко извлекался из контекста пьесы и воспринимался не как мститель из скандинавской саги или мыслитель эпохи Возрождения, а как современник зрителя. По утверждению комментатора У. Шекспира А. Н. Горбунова, «Гамлет заговорил с русскими людьми 30-х годов XIX века об их собственных скорбях».

Такому переосмыслению пьесы способствовал ряд факторов:
- влияние философии «немецкого гамлетизма» И. В. Гёте;
- социально-политическая обстановка николаевского царствования;
- история первых переделок и «переводов» «Гамлета» на русский язык;
- сценическая интерпретация образа Гамлета первыми исполнителями;
- влияние романтизма, который в данный исторический период был господствующим литературным и общекультурным течением.

Рассмотрим каждый из вышеперечисленных факторов.

«Гамлет», восторженно принятый современниками Шекспира, в XVIII был предан незаслуженному забвению. Новую жизнь «Гамлету» дал И.В. Гете. В своем романе «Годы учения Вильгельма Мейстера» он впервые излагает свой взгляд на трагедию:
«Представьте себе живо этого юношу, этого королевича, … когда он узнаёт, что показалась тень его отца, побудьте с ним в ту страшную ночь, когда почтенный дух сам является перед ним!.. Страшное обвинение дяди раздаётся в его ушах, он слышит настойчивый призыв к мщению и многократную просьбу: «Помни обо мне!» Кого же мы видим перед собою после того, как дух исчез? Молодого ли героя, жаждущего мести? Прирождённого ли государя, счастливого возможностью вызвать на бой узурпатора своей короны? Нет! Изумление и уныние охватывают одинокого, он ожесточается на улыбающихся злодеев, клянётся не забывать покойника, а кончает многозначительным вздохом: «Свихнулось время, горе мне, рождённому, чтоб вновь его вправить!»
Эти слова … дают ключ ко всему поведению Гамлета, и мне ясно, что хотел изобразить Шекспир: великое деяние, возложенное на душу, которой это деяние не под силу. … Здесь дуб посажен в драгоценный сосуд, которому годится принять в свой лоно лишь нежные цветы, корни распирают сосуд и он гибнет».

По мнению И.В. Гете основное наполнение пьесы в том, что "прекрасное, чистое, благородное, высоконравственное существо, лишенное силы чувства, делающей героя, гибнет под бременем, которого он не мог ни снести, ни сбросить". В трактовке И.В. Гете «история датского принца превратилась в историю души прекрасной и благородной, но по своей природе неспособной к действию». Этот взгляд на трагедию больше характеризовал самого И.В. Гете и кризисное состояние германского общества, чем действительно написанное У. Шекспиром, но такое переосмысление образа Гамлета оказало значительное влияние на трактовку пьесы и надолго стало господствующим в Германии.

Гетевское определение «гамлетизма» было знакомо образованной части русского общества. В 1827 году рассуждения И. В. Гете о Гамлете были напечатаны в «Московском вестнике», и нельзя сказать, что эта публикация прошла незамеченной. Позиция Гете отчасти оказала влияние на Н. Полевого. При создании своей сценической версии пьесы, Н. Полевой выделил моменты нерешительности героя, монологи, в которых Гамлет бранит себя за бездействие, а рассказ Гамлета «о смелых и решительных поступках, благодаря которым он избежал ловушки Клавдия и отомстил Розенкранцу и Гиндельстерну», который, по мнению Гёте, «цельности пьесы… крайне вредит», в переводе скомкан и сокращён в четверо.

Однако на русской почве понятие «гамлетизма» обретает несколько иной смысл. Так, М. Лермонтов называет Гамлета «существом, одарённым сильной волею», а В. Белинский утверждает, что «от природы Гамлет человек сильный». Имя Гамлета можно часто встретить у Герцена, так как он приписывал себе душевное родство с шекспировским героем. "Тесье говорил, что у меня натура Гамлета и что это очень по-славянски. Действительно, это - замечательное колебанье, неспособность действовать от силы мысли и мысли, увлекаемые желаньем действия, прежде окончанья их"10. Козинцев так комментирует это высказывание Герцена: « некоторые слова Герцена напоминают слова немецких мыслителей (колебание, неспособность действовать), но смысл всей фразы иной… Колебание - не от безволия, а от силы мысли»11. В трактовке Герцена смысловой акцент смещается от самой рефлексии героя на её причины: "Характер Гамлета … общечеловеческий, особенно в эпоху сомнений и раздумий, в эпоху сознания каких-то черных дел, совершающихся возле них, каких-то измен великому в пользу ничтожного и пошлого..." По мнению Герцена, причина нерешительности Гамлета кроется не в его безволии, а в окружающей его среде и эпохе. На первый план выходит Гамлет-обличитель, Гамлет, не желающий играть по одним правилам с его пошлым окружением. На то, что такое понимание Гамлета было близко и Н. Полевому указывает хотя бы то, что переводчик счёл возможным дополнить Шекспира собственной фразой «Страшно… За человека страшно мне!» - восклицает его Гамлет в разговоре с матерью. Это высказывание, хоть и имеет мало общего с духом Шекспира, хорошо характеризует настроения русского общества. Основой российской государственности были сословная структура общества и крепостное право. Образованное дворянское сословие было обязано своему благополучию подневольному труду закабалённых крестьян, что противоречило владевшей умами большинства философии. К тому же привилегированные сословия тоже находились под прессингом государства, ужесточённая Николаем I цензура затыкала рот либеральной части общества, и в этих условиях произнесённое вслух правдивое слово само по себе было поступком. В свете этого Гамлет, говорящий со сцены о таких общественных язвах, как «тиранов гордость, сильных оскорбленья, …, тщета законов, судей бесстыдство» воспринимался почти тираноборцем, рыцарем правды, глашатаем либеральных идей.

Несомненно, большое влияние на феномен восприятия Гамлета русской публикой 30-40-ых годов оказали две первые русские пьесы "Гамлет" А.П.Сумарокова и С.И.Висковатова. При написании своего «Гамлета» А. Сумароков опирался на прозаический французский перевод М. де ла Пласса. В своей трагедии А. Сумароков изменил и характеры героев, и сюжет. Гамлет в финале пьесы А. Сумарокова не умирает, а наследует престол. В трагедии Сумарокова Гамлет так же, как и его прототип, мечтает о смерти-сне. Но мысль о «несчастной сей стране» и мучениях народа под властью тирана Клавдия заставляет его действовать. Гамлет у Сумарокова не мститель, он хочет, чтобы «кровь одних тиранов пролилась» и народ был освобождён от «тяжкого бремени». И хотя созданный русским драматургом образ не так глубок и многогранен, как шекспировский, Гамлет в его версии был обаятелен своей смелостью и решительностью, к тому же он «тоже размышляет, сомневается, переживает... Идея народного освободителя, вложенная автором в этот образ»18, вызывала горячие симпатии у зрителей и читателей (пьеса неоднократно переиздавалась вплоть до 20-х гг. XIX века). Успеху трагедии способствовало и то, что современники Сумарокова увидели в ней прозрачный намёк на убийство Петра III, тем более Клавдий у Сумарокова был не братом короля, а придворным, как и фаворит Екатерины II Григорий Орлов. Висковатов в своей переделке ещё дальше отошёл от оригинала. Гамлета он сделал королём, унаследовавшим трон от отца, Клавдий же показан первым принцем крови, только собирающимся жениться на вдовствующей королеве. Пьеса заканчивалась обращёнными в зал словами Гамлета: «Отечество! Тебе я жертвую собою!» Переводчик принёс Шекспира в жертву злободневному политическому смыслу – выведя на сцену юного короля Гамлета, Висковатов сознательно пытался реабилитировать императора Александра I, тема защиты Отечества, проходящая красной нитью через пьесу, была очень актуальна в период наполеоновских войн, к тому же некоторые монологи Гамлета содержали в себе «недвусмысленное наставление императору». Таким образом обе пьесы одноименные шекспировской трагедии были политизированы. Они «приучили» публику воспринимать монологи Гамлета не только как абстрактную философию, или как отражение внутреннего состояния героя, но как речи на злобу дня. Так же характерно, что ключевым моментом в обеих пьесах был монолог, в котором Гамлет задаётся вопросом «быть или не быть», и выбор бытия предопределяется не столько страхом неизвестности после смерти, сколько осознанием долга, необходимости бороться со злом.

В начале 19 века в России господствующим (хотя и не единственным) литературным течением был романтизм. Это направление не ограничивалось только литературой, романтизм в России стал общекультурным течением, распространившись на разнообразные явления. Появился романтизм в театре, музыке, романтизм в живописи, романтизм повлиял на публицистику. Оказал он влияние и на умы публики, можно сказать, что романтизм это не только род особой эстетики в искусстве, но и определённый способ восприятия действительности. Для романтизма характерен принцип контраста – красок и явлений, глубокое, даже преувеличенное изображение эмоций. По определению В. Белинского, «Романтизм есть не что иное как внутренний мир души человека, сокровенная жизнь его сердца». Как утверждает «Литературная энциклопедия», «открытие этого «внутреннего мира» и «сокровенной жизни» и составляет»20 главный предмет изображения романтизма. «Все … разветвления романтизма, так или иначе, определены этим открытием»21. Другой характерный для этого течения момент «противоречие между идеалом и действительностью»22. Поэтому Гамлет философствующий, Гамлет рассуждающий о человеке и заглядывающий в глубины собственной души, Гамлет разочарованный неизбежно воспринимался русской публикой как романтический герой. И на пьесу Шекспира легко накладывался один из шаблонов романтической литературы – незаурядный Герой, одинокий, непонятый, выше своей среды и т.п. То, что не вписывалось в эту концепцию, не замечалось. С одной стороны, такой подход обеднял образ Гамлета, делал героя стереотипным, одним из прочих Манфредов, Печориных, Прометеев. С другой - заострял момент «социально окрашенного протеста» столь заметного в первых русских постановках «Гамлета».

Романтическому переосмыслению «Гамлета» во многом способствовало и то, что «первые исполнители заглавной роли – П.С. Мочалов в Москве и В.А. Каратыгин в Петербурге – трактовали образ принца в романтическом плане»23. Трагики романтического направления, работая над ролью, ставили перед собой задачу создания титанических героев, наделённых могучими страстями. По свидетельству В.Г. Белинского, Мочалов «придал Гамлету гораздо больше силы и энергии, нежели сколько может быть у человека, находящегося в борьбе с самим собою и подавленного тяжестью невыносимого для него бедствия, и дал ему грусти и меланхолии гораздо менее, нежели сколько её должен иметь шекспировский Гамлет». Мочалов в своём исполнении Гамлета отступал от многих существовавших тогда стереотипов. Его Гамлет был не меланхоличным, а энергичным и яростным, монолог «Быть или не быть» он не декламировал, а проговаривал вполголоса, желая «вернее представить человека, погружённого в своих мыслях». Гамлет Мочалова пугал и завораживал зрителя мгновенными переходами от грусти к ярости, от нежности к жестокому сарказму. По оценке В.Г. Белинского, Мочалов в роли Гамлета создавал впечатление «исполина», с «громадной душой»: «исчез его обыкновенный рост: мы видели перед собою какое-то страшное явление, которое, при фантастическом блеске театрального освещения, отделялось от земли, росло, и вытягивалось во всё пространство между полом и потолком сцены, и колебалось на нём, как зловещее приведение»26. Другой актёр, В. Каратыгин, исполнитель роли Гамлета в Петербурге, прибегал к арсеналу совсем других выразительных средств (он был актёром «позы», формы, рационалистичного толка), но результат был тот же - «Гамлет страшный и великий» и близкий зрителю. Отзыв об этом исполнении мы можем увидеть в письме Герцена к жене: «Я сейчас возвратился с «Гамлета» и, поверишь ли, не токмо слёзы лились из глаз моих; но я рыдал… Сцена с Офелией и потом, когда Гамлет хохочет, после того, как король убежал с представления были превосходно сыграны Каратыгиным… сам Гамлет, страшный и великий… Я воротился домой весь взволнованный. Теперь вижу тёмную ночь, и бледный Гамлет показывает на конце шпаги череп: тут были губы, а теперь, - ха-ха…»27 Как отмечает Г. Козинцев, особенно поражал зрителя 30-х годов XIX века этот смех Гамлета: «Мысль о человеке, способном смеяться в минуты горя, открывала новые черты образа… можно, будучи бессильным, с потрясающей силой хохотать надо всем, что сильно».

Cписок использованной литературы

1. Алперс Б. История актёрского искусства в России. – М., 1945
2. Белинский В. Г. "Гамлет", драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета - М.,1948
3. Верцман И. Е. "Гамлет" Шекспира. - М., Художественная литература, 1964
4. Горбунов А.Н. К истории русского Гамлета./"Гамлет: Избранные переводы".- М.,1985
5. Грипич Н.В. "Гамлет" А.П.Сумарокова/ Материалы Третьей научной конференции "Наука. Университет. 2002".- Новосибирск, 2002
6. Динамов С. С. Зарубежная литература. - Л., Художественная литература, 1960
7. Дубашинский И. А. Вильям Шекспир, - М., Просвещение, 1965
8. Кетл А. Гамлет/ Вильям Шекспир. К четырёхсотлетию со дня рождения. Исследования и материалы – М., 1964
9. Козинцев Г.М. Наш современник Вильям Шекспир/ Собрание сочинений в 5 тт. Т.3, - М., 1983
10. Левин Ю.Д. Русский гамлетизм/ От романтизма к реализму. – М., 1978
11. Левин Ю.Д. Примечания/ И.С. Тургенев. Собрание сочинений в 12 тт., Т. 5 - М., 1980
12. Найдорф М. И. К постижению логики ренессансного кризиса/ Сборник научных трудов кафедры культурологии и искусствоведения Одесского национального политехнического университета. Выпуск 5 / Под общ. редакцией А.Г.Баканурского и Г.Е. Краснокутского. – Одесса, 2002
13. Петров С. Записки охотника/ Тургенев И. С. Собрание сочинений в 10 тт., т.1 – М.,1961
14. Поспелов Г. История русской литературы XIX века. Т. II, часть первая. - М., 1962
15. Распопин В.Н. Лекции по истории зарубежной литературы. Эпоха Ренессанса. Италия. – М., 2002
16. Семененко А. К вопросу о возникновении русского гамлетизма/ сборник «Русская филология» - Тарту, 2002
17. Сквозников В. Послесловие/ Тургенев И.С. Собрание сочинений в 10тт. Т. 10
18. Тургенев И.С. Гамлет и Дон Кихот/ Тургенев И.С. Собр. соч. в 10 томах, М., 1961
19. Тургенев И. С. Записки охотника/ Тургенев И.С. Собр. соч. в 10 томах - М., 1961
20. Шайтанов И. О. Западноевропейская классика: от Шекспира до Гете, - М., 2001
21. Шекспир У. Гамлет. Избранные переводы. - М.,1985
22. Шекспир В. К четырехсотлетию со дня рождения, - М., Наука, 1964

Стопервое китайское предупреждение: Под катом много текста и текста достаточно "сухого". Кто не спрятался, я не виновата

Борис Пастернак. ГАМЛЕТ

Гул затих. Я вышел на подмостки
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далёком отголоске,
Что случится на моём веку.

На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.

Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идёт другая драма,
И на этот раз меня уволь.

Но продуман распорядок действий
И неотвратим конец пути.
Я один. Всё тонет в фарисействе.
Жизнь прожить - не поле перейти.

Пастернак нашел в Гамлете своего духовного брата - ему он и доверил свою тревогу за новый век. - стихотворение о герое принце Датском, который поднялся на борьбу со всем мировым злом и погиб в этой безнадежной борьбе; о гениальном актере, играющем роль Гамлета в театре, глубоко эту роль постигшем; об Иисусе Христе, Богочеловеке, Сыне Божием, пришедшим на землю, чтобы пройти путь страданий и своими страданиями искупить все грехи человечества; о герое романа Юрия Живаго; наконец, об авторе романа Борисе Пастернаке.

Если вслушаться, вдуматься в стихотворение, то можно услышать в нём гармоничное единство пяти голосов.

Гамлет из 17 -ой части романа «Доктор Живаго» стал как бы лирической интерпретацией вечного шекспировского образа.
Как герой пастернаковской книги остается жить в своих стихах, так и Гамлет продолжает жить в стихотворении вопреки своей гибели в трагедии.

Мы помним, что принц Датский имел прямое отношение к театру и выступал даже в роли режиссера трагедии «Убийство Гонзаго», представленной труппой бродячих актеров. Так что пребывание на сценических подмостках для него естественно.
Гул затих. Я вышел на подмостки.

В буквальном, прямом понимании - это слова актера. Метафорически эти слова очень естественно могут быть приписаны Гамлету, который говорил, что жизнь - это театр и люди в нем - актеры.

Первая фраза текста «Гул затих» предполагает зрительный зал, публику, её легкий шум перед началом спектакля. Ассоциация с театром подкреплена с такими деталями, как «подмостки», «сумрак», «бинокли», «отголоски», «играть роль». Этот лексический ряд поддерживает наше представление об актере - мыслителе, глубоко вживавшемся в сущность своего сценического образа.

Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.

В прямом смысле эти слова принадлежат и Гамлету, который напряженно вглядывается в движущееся время, и актеру, играющему роль Гамлета, осмысливающему свою роль в трагедии. Но явно в стихотворение входит и сам Иисус Христос, поскольку Пастернак вводит ассоциацию с евангельской историей о молении о чаше. Но это ведь и мучительные мысли самого Юрия Андреевича Живаго, в тетради которого мы читаем стихотворение «Гамлет». Он предчувствует неизбежность новых бед и страданий, гибель свою и тех, кто дорог ему. И, конечно же, это и слова самого Пастернака о себе, так как он предполагал, что власть не простит ему его роман, который отражает трудный путь той части русской интеллигенции, которая осталась в России со своим народом, не эмигрировав. Не уехали очень многие, но они, как Ю. Живаго, как Ахматова, как Пастернак, ощущали своё противостояние тому миру, что тонул в фарисействе.

На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.

Пастернак тоже видел, как на него был «наставлен сумрак ночи», как на него глядели «тысячи биноклей» (поразительный символ опасности!) своими прицельными окулярами. Он жил многие послевоенные годы в предчувствии возможного ареста и расправы. Евгения Пастернак вспоминает, как поэт повторял: «Разумеется, я всегда ко всему готов. Почему со всеми могло быть, а со мной не будет?». Это ведь тоже понимание того, что «неотвратим конец пути», что «сейчас идёт другая драма», не менее страшная, чем во времена Шекспира. И поэт готов был, подобно своему герою, принести себя в жертву во имя своей сверхзадачи - написания романа.

Ещё несколько слов об ассоциации с Христом:

Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.

Неожиданное обращение «Авва Отче» словно на мгновение переносит нас в Гефсиманский сад, где перед арестом молился Христос. Он взывает к своему Богу-Отцу, зная о той череде страданий, которые предстоит пережить. Ощутить близость того мира помогает новый лексический ряд текста: Авва Отче, чаша, фарисейство, конец пути. Вспоминаются слова из Евангелия: «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия» (Мф; 26, 39) и о последующей Голгофе - «конце пути».

Эти стихи близко передают молитву Христа в . В Евангелии от Марка читаем: «Авва Отче! Все возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо меня» (гл. 14, стих 36). Авва - «отец» по-древнееврейски; Авва Отче - обращение к Богу-Отцу. Ясно, что в буквальном значении эти два стиха написаны Пастернаком от лица Христа. В переносном же значении они принадлежат всем четырем остальным носителям авторского сознания. Выражение «Да минует меня чаша сия» и сходные с ним давно вошли в языки христианских народов и стали крылатыми. Так мог бы сказать и Гамлет, и актер, и Юрий Андреевич, и Пастернак.

Я люблю Твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.

Чьи это слова? Их можно понять как продолжение речи Христа, который в Евангелии говорит вслед за словами, приведенными выше: «Но не чего Я хочу, а чего Ты». Сперва Христос просит Отца о том, чтобы страдания миновали Его, однако тут же прибавляет: «но пусть сбудется не то, чего хочу Я, а то, чего хочешь Ты». Принимает все испытания своей судьбы, каковы бы они ни были, и Гамлет в трагедии Шекспира. Сознательно, мужественно идут навстречу гибели и герой романа, и его автор. В прямом смысле согласие играть роль высказано от имени актёра.

Но сейчас идет другая драма,
и на этот раз меня уволь.

Актёр согласен играть на сцене, но не хочет участвовать в отталкивающей (как следует из заключительного четверостишия) драме жизни. Приятие и неприятие страданий и насильственной смерти отражают колебания и Христа, так достоверно переданные в Евангелии и придающие Ему такую трогательную человечность, и Гамлета, метания Юрия Андреевича и самого Пастернака.

Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.

Актёр вынужден играть, даже когда пьеса перестаёт ему нравиться.

Другие тоже ничего не могут изменить в жизни, от трагического финала им не уйти.

я один, все тонет в фарисействе.

Фарисеи отвергали учение Христа, обличение их лицемерия и ханжества многократно звучит в речах Христа, переданных в Евангелии. Фарисейским - лживым, лицемерным - был двор короля Клавдия в Эльсиноре, где пришлось действовать Гамлету. Лицемерие и ханжество своего времени не раз обличал Пастернак, в том числе в «Докторе Живаго».

Евангельские образы, высокий библейский слог соединены с народной пословицей, содержащей простую, но очень глубокую мысль:

Жизнь прожить - не поле перейти.

Такая концовка придает естественность, достоверность всему стихотворению. Оно написано пятистопным хореем классическим размером, который использовал Лермонтов в стихотворении «Выхожу один я на дорогу... ». Когда мы говорим о стихотворном размере вообще, то имеем в виду не только чередование сильных и слабых слоговых позиций, но и присущее ему сплетение определённых тем, синтаксических конструкций, интонаций, настроений. Мне кажется, что тема и настроение одиночества переданы в этом стихотворении с предельным напряжением, начиная с первого и кончая завершающим стихом. Пятистопному хорею обычно свойствен контраст между темой пути и неподвижностью героя. Такой контраст мы видим и в «Гамлете» Пастернака: герой вышел на подмостки; остановился, прислонясь к дверному косяку, и не решается идти дальше, хотя понимает, что идти необходимо. Он просто обречён идти, хотя ждут его страдания и гибель (жизнь прожить - не поле перейти). В этих противоречиях и колебаниях заключен трагизм положения Гамлета всех времён.

Итак, Гамлет в стихотворении Пастернака отождествляется с . Стихотворение о самом процессе поиска единственного выхода, который был бы достоин каждого, кто видится нам при чтении стихотворения.

Гамлет Пастернака говорит на равных со всей Вселенной, она слышит Гамлета как давнего знакомого. - Гамлет Пастернака пытается понять свое предназначение и соотносит его с неотвратимостью закона, которому надо подчиняться.

Да его слышит Вселенная, но это не мешает ему оставаться наедине с самим собой, просто масштаб его раздумий соразмерен с масштабом Вселенной.

У Пастернака Гамлет - человек, на наших глазах совершающий выбор. В этом Гамлет перекликается с образом Христа.
- Каждый один на один с самим собой, перед каждым - неминуемая чаша страданий. Каждый расплачивается за грехи своих современников.

Там же. Площадка перед замком.
Входят Гамлет , Горацио и Марцелл .

Пощипывает уши. Страшный холод!

Лицо мне ветер режет, как в мороз!
Который час?

Без малого двенадцать.

Нет. С лишним. Било.

Било? Не слыхал.
Тогда, пожалуй, наступает время,
В которое всегда являлась тень.

Трубы, пушечные выстрелы за сценой.

Что это значит, принц?
Король не спит и пляшет до упаду,
И пьет, и бражничает до утра.
И чуть осушит новый кубок с рейнским,
Об этом сообщает гром литавр,
Как о победе!

Это что ж – обычай?
К несчастью, да – обычай, и такой,
Который лучше было б уничтожить,
Чем сохранять. Такие кутежи,
Расславленные на восток и запад,
Покрыли нас стыдом в чужих краях.
Там наша кличка – пьяницы и свиньи,
И это отнимает не шутя
Какую-то существенную мелочь
У наших дел, достоинств и заслуг.
Бывает и с отдельным человеком,
Что, например, родимое пятно,
В котором он невинен, ибо, верно,
Родителей себе не выбирал,
Иль странный склад души, перед которым
Сдается разум, или недочет
В манерах, оскорбляющий привычки, –
Бывает, словом, что пустой изъян,
В роду ли, свой ли, губит человека
Во мненье всех, будь доблести его,
Как милость божья, чисты и несметны.
А все от этой глупой капли зла,
И сразу все добро идет насмарку.
Досадно, ведь.

Смотрите, принц, вот он!

Входит Призрак .

Святители небесные, спасите!
Благой ли дух ты, или ангел зла,
Дыханье рая, ада ль дуновенье,
К вреду иль к пользе помыслы твои,
Я озадачен так таким явленьем,
Что требую ответа. Отзовись
На эти имена: отец мой, Гамлет,
Король, властитель датский, отвечай!
Не дай пропасть в неведенье. Скажи мне,
Зачем на преданных земле костях
Разорван саван? Отчего гробница,
Где мы в покое видели твой прах,
Разжала с силой челюсти из камня,
Чтоб выбросить тебя? Чем объяснить,
Что, бездыханный труп, в вооруженье,
Ты движешься, обезобразив ночь,
В лучах луны, и нам, простейшим смертным,
Так страшно потрясаешь существо
Загадками, которым нет разгадки?
Скажи, зачем? К чему? Что делать нам?