Путник придешь когда в спа идея. Зарубежная литература сокращено

Машина остановилась, но мотор еще урчал; где открылась большая ворота. Потом мотор замолчал, и снаружи добрался чей голос:

– Мертвецов сюда, слышал? А остальные по лестнице наверх, в зал рисования, понял?

– Да, да, понял.

Но я не был мертв, я принадлежал к остальным, и меня понесли наверх.

Сначала шли длинным, тускло освещенным коридором, с зелеными, выкрашенными масляной краской стенами.

Вот из темноты коридора вынырнули двери с табличками 6-А и 6-Б, между теми дверями висела Фейербахова “Медея”. Дальше пошли двери с другими

Табличками, между ними – “Мальчик, вынимает терновник” – розовое с красноватым отливом фото в коричневой раме. А на лестничной клетке, на стене, окрашенной в желтый цвет, гордились все они – от великого курфюрста до Гитлера.

Мимо проплыл портрет старого Фрица в небесно-голубом мундире, образец арийской породы. Затем возникло все остальное: бюст Цезаря, Цицерона и Марка Аврелия, Гермесу колонна с рогом, слева в золотой раме – усы и кончик носа Ницше (остальные портрета были заделаны надписью “Легкая хирургия “)… “И прежде чем санитары стали сходить на третий этаж, я успел увидеть и ее – перевитую каминным лавровым венком таблицу с именами павших, с большим золотым Железным крестом наверху”.

Если сейчас, мелькнуло у меня в голове, если сейчас… Да вот и он, я его уже увидел – пейзаж тот, большой и яркий, плоский, как старинная гравюра… на первом плане изображена большая связка бананов, на среднем из них было то нацарапано, я разглядел то надпись, потому что, кажется, сам его и нацарапал…

Меня занесли в зал рисования, над дверью которой висело изображение Зевса, там пахло йодом, калом, марлей и табаком и было шумно. Все это, думалось мне, еще не доказательство. Наконец, в каждой гимназии есть залы рисования, коридоры с зелеными и желтыми стенами, наконец, то, что “Медея” висит между 6-А и 6-Б, – еще не доказательство, что я в своей школе. “… Ни одно чувство не говорит тебе, что ты в родной школе, которую всего три месяца назад покинул… Сердце во мне не отзывалось “.

Я выплюнул сигарету и закричал: когда кричишь, становится легче, надо только кричать громче, кричать было так хорошо, я кричал, как сумасшедший. Я попросил пить и еще сигарету, в кармане, вверху. Мне принесли воды, только тогда я открыл глаза и увидел старческое усталое лицо, пожарную форму, на меня повеяло духом лука и табака…

– Где мы? – Спросил я.

– В Бендорфи.

– Спасибо, – сказал я и затянулся.

Пожалуй, я же в Бендорфи, то есть дома.

В Бендорфи три классические гимназии: гимназия Фридриха Великого, гимназия Альберта и (может, лучше было бы этого и не говорить), но последняя, третья – гимназия Адольфа Гитлера.

Теперь я слышал, как где били тяжелые орудия. Пушки били уверенно и размеренно, словно торжественная органная музыка. Прямо как в тевойне, о которой пишут в книгах с рисунками… Вдруг мне пришло в голову, что и мое имя будет стоять на таблице павших, укарбоване в камень, а в школьном календаре против моей фамилии будет написано “Ушел из школы на фронт и погиб за…” Но я еще не знал, за что, не знал еще наверняка, я в своей школе, я хотел сейчас об этом узнать что-нибудь.

Я выплюнул сигарету в проход между Соломяник и попытался посоваты руками, но почувствовал такую боль, что опять закричал.

Наконец передо мной вырос врач, молча смотрел на меня, он смотрел на меня настолько долго, что я отвел глаза. Позади него стоял пожарный, который давал мне пить. Он-то зашептал на ухо врачу…

– Минуточку, уже скоро ваша очередь…

Я снова закрыл глаза и подумал: ты должен, должен узнать, что у тебя за рана и ты действительно в своей школе. Все здесь было такое чуждое мне и безразлично, будто меня принесли к какому музея города мертвых, в мир, глубоко чуждый мне и неинтересен. Нет, не могло быть, что только три месяца прошло, как я рисовал здесь вазы и писал шрифты, а в перерывах медленно сходил вниз – мимо Ницше, Гермеса, Того, мимо Цезаря, Цицерона, Марка Аврелия и шел к сторожу Биргелера пить молоко – в малую тусклую кладовку.

Вот санитары подняли меня и понесли за доску, и я увидел еще одну примету: здесь, над дверью висел когда крест, как гимназия называлась еще школой Святого Фомы; креста потом сняли, но на стене остался свежий темно-желтый след, такой выразительный, который был, пожалуй, еще лучше видно, чем сам старик, маленький, худой крест. Тогда сердцах они перекрасили всю стену, и маляр не сумел подобрать краски, и крест вновь выступил. Они ругались, и ничего не помогли. Креста было видно, было видно даже след от букового ветви, которую цеплял сторож Биргелер, когда еще позволяли цеплять по школам кресты…

Вот меня положили на операционный стол и я увидел свое отражение в свете лампочки. Отяжелевший пожарный стоял напротив доски и улыбался мне, он улыбался устало и печально. И вдруг за его плечами на нестертому другой стороне доски я увидел нечто такое, от чего забилось сердце у меня в груди – на доске была надпись моей рукой. Все остальное не было еще доказательством: ни “Медея”, ни Ницше, ни Динарская профиль верховинца из кинофильма, ни бананы из Того, ни даже следует креста над дверью, все это могло быть и по всем другим школам. Но вряд чтобы по другим школам писали на досках моей рукой. Вот он, все еще там, то выражение, которое нам велели тогда написать, в том безнадежном жизни, которое закончилось лишь три месяца назад: “Путник, когда ты придешь в Спа…” О, я помню, как принял великоваты буквы и учитель рисования раскричался. Семь раз было там написано – моим письмом, латинским шрифтом, готическим, курсивом, римским, итальянским и рок “Путник, когда ты придешь в Спа…”

Я дернулся, почувствовав укол в левое бедро, хотел подняться на локти и не смог, однако успел взглянуть на себя и увидел – меня уже размотали, – что у меня нет обеих рук, нет правой ноги, тем-то я сразу упал на спину, поскольку не имел теперь на что опереться, я закричал; и врач только пожал плечами, я хотел еще раз посмотреть на доску, но пожарник стоял теперь совсем близко от меня и заменял ее; он крепко держал меня за плечи, и я слышал только дух смалятины и грязи, исходивший от его мундира, видел только его усталое, скорбное лицо, и вдруг я его узнал: это был Биргелер.

– Молока, – тихо сказал я.

Схожі твори:

Понятия и вещи и люди у Толстого теряют свою однозначность и цельность. В одном из русских журналов 30-х годов писалось: “Психологические задачи о человеке всего более привлекают теперь наше внимание…...
О Шевченко писать тяжело. По многим причинам…Тарас Шевченко это больше, чем писатель. Это человек давно ставший символом, знаком, легендой. Его творчество – не просто поэтические стихотворения, а философия, мудрость, призыв....
Ч. Т. Айтматов Джамиля Шел третий год войны. Взрослых здоровых мужчин в аиле не было, и потому жену моего старшего брата Садыка (он также был на фронте), Джамилю, бригадир послал...
Г. Х. Андерсен Гадкий утенок У утки вылупились утята. Один из них был поздним, да и внешне не удался. Старая утка напугала мать, что это индюшонок, не иначе, но плавал...
Душным летним днем я возвращался с охоты в тряской тележке. Вдруг кучер мой забеспокоился. Взглянув вперед, я увидел, что путь нам пересекает похоронный обоз. Это была дурная примета, и кучер...
Н. Н. Носов Прятки Витя и Славик соседи. Они всегда ходят друг к другу в гости. Однажды они начали играть в прятки. Первым прятался Витя. Он три раза подряд прятался...
Я ехал с охоты вечером один, на беговых дрожках. В дороге меня застала сильная Гроза. Кое-как схоронился я под широким кустом и терпеливо ожидал конца ненастья. Вдруг при блеске молний...
Н. Н. Носов Клякса Мальчик Федя Рыбкин любил смешить весь класс, это было даже привычкой. Один раз он подрался с Гришей Копейкиным из-за флакончика туши. И нечаянно одна капля попала...
Дело было в десятых числах июля. Я прилег отдохнуть после удачной охоты на тетеревов, когда ко мне вошел Ермолай и сообщил, что у нас кончилась дробь. Он предложил послать его...
А. Серафимович Воробьиная ночь На берегу, возле парома, стоял маленький дощатый домик. В комнате спали паромщик Кирилл и мальчик лет 10 Вася (подручный Кирилла). Еще ранней весной привела мать Васю...
Оскар Уайльд Великан-эгоист Каждый день после школы дети играли в чудесно-красивом саду. Но однажды вернулся великан – хозяин этого сада. Он выгнал всех детей и запретил им возвращаться. Он был...
По словам самого автора, это случилось весной 1942 года, когда, приехав на какой-то срок в Москву, он, заглянув в свои тетрадки, решил “оживить” старого героя. Однако это отнюдь не означало...
Оскар Уайльд Звездный Мальчик Бедный дровосек принес в дом младенца с янтарным ожерельем на шее, завернутого в плащ с золотыми звездами – он нашел его в зимнем лесу на месте...
Бабушка посылает мальчика за земляникой. И если он хорошо постарается и наберет много ягоды, то она отнесет ее на базар и продаст, а уж тогда обязательно купит внуку пряник в...
Если попытаться определить место Высоцкого в истории нашей культуры одним словом, то самым точным, на мой взгляд, будет: олицетворенная совесть народа. Поэтому и любимец народа, поэтому и массовое паломничество к...
Р. Акутагава Паутинка Однажды утром Будда бродил в одиночестве по берегу райского пруда. Он остановился в раздумье и вдруг увидел все, что творилось на дне Лотосового пруда, доходившего до самых...
Лонг Дафнис и Хлоя Действие происходит на хорошо знакомом грекам острове Лесбосе в Эгейском море, и даже не на всем острове, а в одной только деревне на его окраине. Жили...

.
Краткое изложение “Путник, когда ты придешь в Спа…”

План

1. Г. Белль - "совесть немецкой нации".

2. Название рассказа, его композиция.

3. Восприятие героем окружающего мира. Средства характеристики героя.

4. Символы в произведении.

Задача для подготовительного периода

1.Видилить этапы опознания героем родной школы. 2.Определим символы в произведении.

Литература

1. Веренько Л. Трагедия Второй мировой войны в творчестве Г. Белля // Зарубежная литература. - 2005. - № 5 (405) - С. 7-8.

2. Белль Г. Материалы к изучению творчества. // Всемирная литература. - 1998. - № 5. - С. 12-18.

3. Гладышев В. Изучение творчества Г. Белля. 11 кл. // Зарубежная литература. - 2005. - № 5 (405). - С. 3-7.

4. Гордина Л. Осуждение антигуманной сущности войны в рассказе Г. Белля "Путник, когда ты придешь в Спа..." // Зарубежная литература. - 2005. - № 5 (405). - С. 9-11.

5. Горидько Ю. Тема войны в творчестве Г. Белля. 11 кл. // Зарубежная литература. - 2005. - № 5 (405). - С. 1-3.

6. Затонский Д. Отдельная и самостоятельная человечность. // Зарубежная литература. - 2000. - № 17 (177). - С. 3-6.

7. Шахматная К. Г. Белль // Зарубежная литература. - 2003. - № 10. - С. 21-23.

8. Юпин Л. Филологический анализ художественного текста рассказа Г. Белля "Путник, когда ты придешь в Спа..." 11 кл. // Зарубежная литература. - 2005. - С. 12-13.

9. Лобода А. П. "Единственное, что важно - это быть человеком". Урок по роману А. Камю «Чума». 11 класс // Зарубежная литература. - 2000. - № 1. - С. 13-18.

10. Горидько Ю. Изучение творчества А. Камю // "ЗЛ". - 2005. - № 3 (403). - С. 5-16.

11. Марченко Ж. "Абсурд жизни - это вовсе не конец, а только начало" (Сартр) (По роману А. Камю "Чума") // "ЗЛ". - 2005. - № 3 (403). - С. 17-20.

12. Нагорная А. Ю. Постигая творческую манеру писателя сквозь призму философских идей. На материале романа "Чума" Камю // Всемирная литература. - 2005. - № 6. - С. 61-64.

Инструктивно-методические материалы

Генрих Белль - один из самых известных писателей послевоенной Германии. Ему пришлось жить в сложный период истории его страны, когда жестокие войны определяли бытие целых поколений немцев. Трагедия нации не обошла писателя и его семьи; отец писателя солдатом прошел Первую мировую войну. Сам Генрих шесть лет воевал на фронтах Второй мировой войны. Трагические фронтовые события, их жестокость определили смысл жизни и творчества художника. К концу жизни Белль выступал против войны как человек, немец и писатель. Во время Второй мировой войны, попав на страшный с фронтов (Восточный) летом 1843 году, он оказался на территории Украины. Навсегда в его памяти остались названия городов и сел этого края: Галичина, Волынь, Запорожье, Львов, Черкассы, Одесса, Херсон и многие другие. Они стали символом немецких поражений и многочисленных смертей.

Война в произведениях Белля - это война побежденных. Он изображает ее последний период - период отступления и поражения. Однако, так же, как и Ремарка и Хемингуэя, Белля интересовала человек на войне.

В основе сюжета - постепенное опознания молодым раненым солдатом гимназии, в которой он учился восемь лет и оставил три месяца назад.

По жанру - это рассказ. Считается, что оно - образец психологической прозы, ибо:

o много размышлений героя о смысле жизни в композиции рассказа;

o рассказ ведется от первого лица;

o принцип контраста;

o в основе повествования - процесс опознания героем собственной гимназии (прошлое) и осознание своей дальнейшей жизни;

o психологические детали (таблица с именами павших, запись на доске)

o психологическая символика;

Особенности композиции рассказа

1. Г. Белль несколько необычно построил сюжет, чтобы персонажи могли раскрыться перед читателями сами, без авторских толкований.

2. В Г. Белля «я» скрыто за собой различные человеческие характеры и почти никогда за ним не стоял сам писатель.

3. Действие в произведении разворачивалась или через диалоги героев, или через их монологи, рассказы о событиях, свидетелями которых они были.

5. Герой рассказа - лишь жертва войны, потому что никаких преступлений он не совершал.

6. Рассказ построен в форме монолога, исповедального раскрытия души главного героя, при котором читатель всегда слышал большей или меньшей степени голос самого автора.

Довольно странный и непонятный на первый взгляд, название, от которого веяло древностью. Эта фраза - начало древнегреческого двустишия-эпитафии о битве в Фе-рмопильський ущелье, где, защищая родину, погибли спартанские воины царя Леонида. Она звучала так: "Передай, путник, македонцам, что вместе мертвые мы здесь лежим, верные им данным словом". автором был Симонид Кеосскому Эти строки были известны еще во времена Шиллера, который сделал перевод упомянутого выше стиха. С тех пор, как Германия стала империей, она отождествляла себя с гармоничной античностью. Служение империи освящалось идеей справедливости войн, к которым школа готовила немецких юношей, хотя эти войны могли быть только грабительскими. Стихотворение о битве при Фермопилах - давняя формула подвига в справедливой войне. Именно в таком духе воспитывалась немецкая молодежь перед Второй мировой войной и во время ее ведения. Ключевая фраза не случайно появляется на доске немецкой гимназии, она отразила суть системы воспитания в тогдашней Германии, построенной на высокомерия и обмане.

Главная проблема произведения - "человек на войне", человек обыкновенный, простой, рядовой. Белль будто нарочно не дал своему герою имя, лишил его выразительных индивидуальных признаков, подчеркнув индивидуальный характер образа.

Герой, попав в свою родную гимназию, сначала не узнал ее. Этот процесс происходит как бы в несколько этапов - от опознания глазами до опознания сердцем.

Первый этап. Раненого героя занесли в гимназии, где теперь расположен пункт медицинской помощи, пронесли через первый этаж, лестничную площадку, второй этаж, где были залы для рисования. Герой ничего не чувствовал. Он дважды спросил, в котором теперь они месте и стал свидетелем того, как мертвых солдат отделяли от живых, размещали где-то в подвалах школы. Через некоторое время он наблюдал, как тех, которые попали в живых, вскоре спускали вниз - то есть к мертвым. Подвал школы превратился в трупарню. Итак, школа - дом детства, радости, смеха и школа - "мертвый дом», мертвецкая. Это ужасное преобразования никак случайно. Школа, которая готовила учащихся к смерти всей системой воспитания, должна была стать морге.

Второй этап. "Сердце в мне не отзывалось" - констатировал герой рассказа даже тогда, когда увидел очень важную примету: над дверью зала для рисования висел когда крест, тогда еще гимназия называлась школой святого Фомы. И сколько его зарисовывали, следует все равно остался.

Третий этап. Солдата положили на операционный стол. И вдруг за плечами врача на доске герой увидел что-то такое, от чего впервые, как он находился в этом "мертвом доме", его сердце отозвалось. На доске было написано, сделанный его рукой. Эта кульминация рассказа, кульминация опознания, она имела место в финале произведения и сосредоточена в высказывании, "который нам велели тогда написать, в том безнадежном жизни, которое закончилось всего три месяца назад...". Момент опознания в рассказе совпал с моментом осознания героем того, что с ним произошло: у него не было обеих рук и правой ноги. Вот чем закончилась система воспитания, которую установили «они» в гимназии святого Фомы (христианской гимназии, один из постулатов которой наверняка был как в библейской заповеди: "Не убий!").

Немецкий писатель фактически змальовав фашизма как явления. Его герои - солдаты, ефрейторы, фельдфебели, обер-лейтенанты - простые служаки, исполнители чужой воли, не нашли в себе силы противостоять фашизму, а потому сами в определенной степени страдали от своей причастности к его преступлениям. Нет, Белль не оправдывал их - он сочувствовал им как людям.

Маленький рассказ Белля "Путник, когда ты придешь в Спа..." пронизан огромным антивоенным пафосом. В нем говорилось об отрицании не только фашизма, но и любой войны.

Сюжет рассказа построено как постепенное опознания главным героем, молодым искалеченным солдатом, гимназии, в которой учился в течение восьми лет и которую оставил всего три месяца назад, когда был отправлен прямо со школьной парты на фронт.

Подробно описывая реквизит гимназии тогдашней фашистской Германии, Белль подсказал читателю, что подобный реквизит отвечал определенной системе воспитания и в данном случае - воспитание расизма, национальной исключительности, воинственности.

Скользя взглядом по всем картинам и скульптурам, герой остался равнодушным, здесь все для него «чужое». И только попав на операционной стол, который находился в зале для рисования, он узнал на доске надпись, сделанная его рукой: "Путник, когда ты придешь в Спа... В этот же момент осознал и свое состояние. Вот чем закончилась система воспитания, которую установили «они» (фашисты) в гимназии святого Фомы. Школа, которая учила убивать, сама превратилась в трупарню (в подвалах составляли мертвых солдат) .

Не случайно учитель заставлял писать на доске именно древнегреческий двустишие Симонида Кеосскому о битве 300 мужественных спартанских воинов при Фермопилах против персов-завоевателей. Стихотворение об этой битве - давняя формула подвига в справедливой войне. Спартанцы погибли все до одного, защищая родину.

Фашисты по-фарисейски стремились "отождествить" себя со спартанцами. Убивая в головы молодежи идею о справедливых войны, готовя их к героической смерти, фашистские идеологи, на самом деле, готовили для Гитлера "пушечное мясо", столь необходимое ему для совершения его анти человеческих намерений.

Однако мир признал героизм отважных воинов Спарты, и он же осудил гитлеризм, восстав против него и уничтожив общими усилиями.

Символика ПРОИЗВЕДЕНИЯ

Основная мысль произведения

Автор убедил, что война не должна повториться, человек родился для жизни, а не для смерти, она призвана строить, творить прекрасное, а не разрушать мир, в котором живет, потому что, разрушая окружающую среду, она прежде всего уничтожала саму себя, ведь человек ответственен за судьбы мира.

Тема Второй мировой войны была одной из центральных в творчестве Г. Белля. Писатель разрабатывал ее в непривычном для традиционной баталистики направлении, принципиально избегая патетики, изображения крупных сражений, описания героических подвигов. Его персонажи были лишены ореола святости и вообще каких-либо черт, которые можно было бы истолковать как признаки воинской доблести. На то были свои причины. «Были ли героями, — спросил писатель однажды, — те, кто кричал, молился и проклинал в окопах, госпиталях, на лестницах и в подвалах, на грузовых машинах, телегах, в железнодорожных вагонах?.. Героическая смерть, ко-торую им щедро приписывают, не более чем разменная монета политики, а значит — фальшивые деньги».

Раскрывая преступный характер гитлеровского завоевательного похода, описывая мутные от дыма боев и пролитой крови военные будни, показы-вая жертвы, которыми немецкий народ оплатил безумные мечтания своего вождя, Г. Белль говорил от имени всех тех, кто, вернувшись с фронта, страдал от ран, ощущения духовной искалеченности и идейной обманутости. Он изображал, как правило, ситуации поражения немецких воинов, обнажавшие губительную силу нацистской идеологии, которая превратила честный и трудолюбивый народ с богатейшей культурой в войско озверев-ших от жажды крови и власти захватчиков.

К числу самых сильных военных произведенийГ. Белля принадлежит рассказ «Путник, придешь когда в Спа...», в котором антивоенный пафос соединяется с чувством сострадания участи молодых немецких солдат, обманутых гитлеровской идеологией и искалеченных гитлеровской войной.

Сюжет этого лаконичного, внешне прос-того рассказа насыщен глубоким символи-ческим подтекстом. Символично само место действия, поскольку именно в школе начи-налась обработка сознания юных граждан гитлеровской Германии в соответствии с идеологическими требованиями тоталитар-ного режима. Именно тут детям и подрост-кам прививалась фанатичная вера в идеалы гитлеровского рейха, ненависть к «низшим» расам, готовность отдать жизнь за фюрера, наивно-романтические представления о вой-не и солдатском героизме. Поэтому логично, что это здание превращается в госпиталь, куда привозят вчерашних гимназистов — раненых и мертвых солдат.

Особенно важную символическую нагрузку несет в рассказе вынесен-ный в его заголовок фрагмент предложения: «Путник, придешь когда в Спа...». Это — обрывок известной древней эпитафии тремстам спартанцам, мужественно погибших при обороне Фермопил. В полном виде фраза звучит следующим образом: «Путник, придешь когда в Спарту, расскажи лаке-демонянам, что мы пали тут, верные их приказу». Фрагмент эпитафии, используемый в нацистской гимназии в качестве дидактического матери-ала (перед тем как уйти на фронт, герой рассказа написал этот отрывок на доске), приобретает характер скорбного пророчества о судьбе ее выпуск-ников и — шире — о судьбе жертв всех войн, вспыхивавших в течение много-вековой человеческой истории. Материал с сайта

Писательские симпатии Белля принадлежали, как свидетельствуют его произведения, тому психологическому типу, который был полной проти-воположностью «эталонному» герою войны. Полемизируя с коллегами, демонстрировавшими в своих произведениях бравых, физически крепких и душевно непоколебимых воинов, он однажды иронично заметил: «Коро-левство — за героя военного романа, который был бы близорук, несмел, имел бы плоскостопие... и специальная премия автору, если тот отважится еще наделить его астмой и тюремным заключением». Изображенные самим Беллем персонажи отличаются обостренным чувством своей отчужденнос-ти от солдатского общества, внутренней неприспособленностью к войне и душевной хрупкостью, которая, на первый взгляд, кажется слабостью, но на самом деле является формой нравственного сопротивления духу наси-лия, насаждаемому в немецкой армии нацистской идеологией. Такое сопротивление было для писателя свидетельством неистребимости чело-вечности даже в тех условиях, когда она методически искоренялась поли-тиками, идеологами и смертоносными военными буднями. В утвержде-нии веры в неодолимую силу человечности и разоблачении преступной сущности войны состоит гуманистический пафос военной прозы Г. Белля.

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском

На этой странице материал по темам:

антивоенный пафос рассказа путник придешь когда в Спа
генрих белль Путник прийдеш когда вСпа.Нравственная позиция автора. Антивоенный пафос произведения.
фрагмент рассказа путник когда прийдешь в спа
белль путник история названия фраза спартанцы
анализ рассказа путник придешь когда в спа

Мертвецов сюда, слышал? А остальные по лестнице наверх, в зал рисования, понял?

Да, да, понял.

Но я не был мертв, я принадлежал к остальным, и меня понесли наверх.

Сначала шли длинным, тускло освещенным коридором, с зелеными, выкрашенными масляной краской стенами.

Вот из темноты коридора вынырнули двери с табличками 6-А и 6-Б, между теми дверями висела Фейербахова «Медея». Дальше пошли двери с другими табличками, между ними – «Мальчик, вынимает терновник» – розовое с красноватым отливом фото в коричневой раме. А на лестничной клетке, на стене, окрашенной в желтый цвет, гордились все они – от великого курфюрста до Гитлера.

Мимо проплыл портрет старого Фрица в небесно-голубом мундире, образец арийской породы. Затем возникло все остальное: бюст Цезаря, Цицерона и Марка Аврелия, Гермесу колонна с рогом, слева в золотой раме – усы и кончик носа Ницше (остальные портрета были заделаны надписью «Легкая хирургия »)… «И прежде чем санитары стали сходить на третий этаж, я успел увидеть и ее – перевитую каминным лавровым венком таблицу с именами павших, с большим золотым Железным крестом наверху».

Меня занесли в зал рисования, над дверью которой висело изображение Зевса, там пахло йодом, калом, марлей и табаком и было шумно. Все это, думалось мне, еще не доказательство. Наконец, в каждой гимназии есть залы рисования, коридоры с зелеными и желтыми стенами, наконец, то, что «Медея» висит между 6-А и 6-Б, – еще не доказательство, что я в своей школе. «… Ни одно чувство не говорит тебе, что ты в родной школе, которую всего три месяца назад покинул… Сердце во мне не отзывалось ».

Где мы? – Спросил я.

В Бендорфи.

Спасибо, – сказал я и затянулся.

Пожалуй, я же в Бендорфи, то есть дома.

Теперь я слышал, как где били тяжелые орудия. Пушки били уверенно и размеренно, словно торжественная органная музыка. Прямо как в тевойне, о которой пишут в книгах с рисунками… Вдруг мне пришло в голову, что и мое имя будет стоять на таблице павших, укарбоване в камень, а в школьном календаре против моей фамилии будет написано «Ушел из школы на фронт и погиб за…» Но я еще не знал, за что, не знал еще наверняка, я в своей школе, я хотел сейчас об этом узнать что-нибудь.

Минуточку, уже скоро ваша очередь…

Вот меня положили на операционный стол и я увидел свое отражение в свете лампочки. Отяжелевший пожарный стоял напротив доски и улыбался мне, он улыбался устало и печально. И вдруг за его плечами на нестертому другой стороне доски я увидел нечто такое, от чего забилось сердце у меня в груди – на доске была надпись моей рукой. Все остальное не было еще доказательством: ни «Медея», ни Ницше, ни Динарская профиль верховинца из кинофильма, ни бананы из Того, ни даже следует креста над дверью, все это могло быть и по всем другим школам. Но вряд чтобы по другим школам писали на досках моей рукой. Вот он, все еще там, то выражение, которое нам велели тогда написать, в том безнадежном жизни, которое закончилось лишь три месяца назад: «Путник, когда ты придешь в Спа…» О, я помню, как принял великоваты буквы и учитель рисования раскричался. Семь раз было там написано – моим письмом, латинским шрифтом, готическим, курсивом, римским, итальянским и рок «Путник, когда ты придешь в Спа…»

Молока, – тихо сказал я.

Генрих Бёлль

Путник, придешь когда в Спа

Машина остановилась, но мотор еще несколько минут урчал; где-то распахнулись ворота. Сквозь разбитое окошечко в машину проник свет, и я увидел, что лампочка в потолке тоже разбита вдребезги; только цоколь ее торчал в патроне - несколько поблескивающих проволочек с остатками стекла. Потом мотор затих, и на улице кто-то крикнул:

Мертвых сюда, есть тут у вас мертвецы?

Ч-черт! Вы что, уже не затемняетесь? - откликнулся водитель.

Какого дьявола затемняться, когда весь город горит, точно факел, крикнул тот же голос. - Есть мертвецы, я спрашиваю?

Не знаю.

Мертвецов сюда, слышишь? Остальных наверх по лестнице, в рисовальный зал, понял?

Но я еще не был мертвецом, я принадлежал к остальным, и меня понесли в рисовальный зал, наверх по лестнице. Сначала несли по длинному, слабо освещенному коридору с зелеными, выкрашенными масляной краской стенами и гнутыми, наглухо вделанными в них старомодными черными вешалками; на дверях белели маленькие эмалевые таблички: «VIa» и «VIb»; между дверями, в черной раме, мягко поблескивая под стеклом и глядя вдаль, висела «Медея» Фейербаха. Потом пошли двери с табличками «Va» и «Vb», а между ними снимок со скульптуры «Мальчик, вытаскивающий занозу», превосходная, отсвечивающая красным фотография в коричневой раме.

Вот и колонна перед выходом на лестничную площадку, за ней чудесно выполненный макет - длинный и узкий, подлинно античный фриз Парфенона из желтоватого гипса - и все остальное, давно привычное: вооруженный до зубов греческий воин, воинственный и страшный, похожий на взъерошенного петуха. В самой лестничной клетке, на стене, выкрашенной в желтый цвет, красовались все - от великого курфюрста до Гитлера…

А на маленькой узкой площадке, где мне в течение нескольких секунд удалось лежать прямо на моих носилках, висел необыкновенно большой, необыкновенно яркий портрет старого Фридриха - в небесно-голубом мундире, с сияющими глазами и большой блестящей золотой звездой на груди.

И снова я лежал скатившись на сторону, и теперь меня несли мимо породистых арийских физиономий: нордического капитана с орлиным взором и глупым ртом, уроженки Западного Мозеля, пожалуй чересчур худой и костлявой, остзейского зубоскала с носом луковицей, длинным профилем и выступающим кадыком киношного горца; а потом добрались еще до одной площадки, и опять в течение нескольких секунд я лежал прямо на своих носилках, и еще до того, как санитары начали подниматься на следующий этаж, я успел его увидеть - украшенный каменным лавровым венком памятник воину с большим позолоченным Железным крестом наверху.

Все это быстро мелькало одно за другим: я не тяжелый, а санитары торопились. Конечно, все могло мне только почудиться; у меня сильный жар и решительно все болит: голова, ноги, руки, а сердце колотится как сумасшедшее - что только не привидится в таком жару.

Но после породистых физиономий промелькнуло и все остальное: все три бюста - Цезаря, Цицерона и Марка Аврелия, рядышком, изумительные копии; совсем желтые, античные и важные стояли они у стен; когда же мы свернули за угол, я увидел и колонну Гермеса, а в самом конце коридора - этот коридор был выкрашен в темно-розовый цвет, - в самом-самом конце над входом в рисовальный зал висела большая маска Зевса; но до нее было еще далеко. Справа в окне алело зарево пожара, все небо было красное, и по нему торжественно плыли плотные черные тучи дыма…

И опять я невольно перевел взгляд налево и увидел над дверьми таблички «Xa» и «Xb», а между этими коричневыми, словно пропахшими затхлостью дверьми виднелись в золотой раме усы и острый нос Ницше, вторая половина портрета была заклеена бумажкой с надписью «Легкая хирургия»…

Если сейчас будет… мелькнуло у меня в голове. Если сейчас будет… Но вот и она, я вижу ее: картина, изображающая африканскую колонию Германии Того, - пестрая и большая, плоская, как старинная гравюра, великолепная олеография. На переднем плане, перед колониальными домиками, перед неграми и немецким солдатом, неизвестно для чего торчащим тут со своей винтовкой, - на самом-самом переднем плане желтела большая, в натуральную величину, связка бананов; слева гроздь, справа гроздь, и на одном банане в самой середине этой правой грозди что-то нацарапано, я это видел; я сам, кажется, и нацарапал…

Но вот рывком открылась дверь в рисовальный зал, и я проплыл под маской Зевса и закрыл глаза. Я ничего не хотел больше видеть. В зале пахло йодом, испражнениями, марлей и табаком и было шумно. Носилки поставили на пол, и я сказал санитарам:

Суньте мне сигарету в рот. В верхнем левом кармане.

Я почувствовал, как чужие руки пошарили у меня в кармане, потом чиркнула спичка, и во рту у меня оказалась зажженная сигарета. Я затянулся.

Спасибо, - сказал я.

Все это, думал я, еще ничего не доказывает. В конце концов, в любой гимназии есть рисовальный зал, есть коридоры с зелеными и желтыми стенами, в которых торчат гнутые старомодные вешалки для платья; в конце концов, это еще не доказательство, что я нахожусь в своей школе, если между «IVa» и «IVb» висит «Медея», а между «Xa» и «Xb» - усы Ницше. Несомненно, существуют правила, где сказано, что именно там они и должны висеть. Правила внутреннего распорядка для классических гимназий в Пруссии: «Медея» - между «IVa» и «IVb», там же «Мальчик, вытаскивающий занозу», в следующем коридоре - Цезарь, Марк Аврелий и Цицерон, а Ницше на верхнем этаже, где уже изучают философию. Фриз Парфенона и универсальная олеография - Того. «Мальчик, вытаскивающий, занозу» и фриз Парфенона это, в конце концов, не более чем добрый старый школьный реквизит, переходящий из поколения в поколение, и наверняка я не единственный, кому взбрело в голову написать на банане «Да здравствует Того!». И выходки школьников, в конце концов, всегда одни и те же. А кроме того, вполне возможно, что от сильного жара у меня начался бред.

Боли я теперь не чувствовал. В машине я еще очень страдал; когда ее швыряло на мелких выбоинах, я каждый раз начинал кричать. Уж лучше глубокие воронки: машина поднимается и опускается, как корабль на волнах. Теперь, видно, подействовал укол; где-то в темноте мне всадили шприц в руку, и я почувствовал, как игла проткнула кожу и ноге стало горячо…

Да это просто невозможно, думал я, машина наверняка не прошла такое большое расстояние - почти тридцать километров. А кроме того, ты ничего не испытываешь, ничто в душе не подсказывает тебе, что ты в своей школе, в той самой школе, которую покинул всего три месяца назад. Восемь лет - не пустяк, неужели после восьми лет ты все это узнаешь только глазами?

Вас может заинтересовать