Опера в пяти действиях (семи картинах); либретто композитора по одноименному роману В. Брюсова.
Опера создавалась в 1919-1927 годах. Первое полное концертное исполнение состоялось в Париже 25 ноября 1954 года, сценическая премьера - в 1955 году в Венеции, в СССР опера впервые поставлена в 1984 году в Перми и в Ташкенте.

Действующие лица:

Рупрехт, рыцарь (баритон), Рената, его возлюбленная (драматическое сопрано), Хозяйка придорожной гостиницы (меццо-сопрано), Гадалка (меццо-сопрано), Агриппа Непесгеймский (высокий тенор), Ноганн Фауст, доктор философии и медицины (бас), Мефистофель (тенор), Настоятельница монастыря (меццо-сопрано), Инквизитор (бас), Яков Глок, книготорговец (тенор), Матвей Виссенман, университетский товарищ Рупрехта (баритон), Лекарь (тенор), Работник (баритон), Хозяин таверны (баритон), Граф Генрих (без пения), Крошечный мальчик (без пения).
Три скелета, три соседа, две юные монахини, шесть монахинь, свита инквизитора, хор монахинь, женский и мужской хоры за сценой.

Действие происходит в Германии в XVI веке.

Действие первое

В захудалую придорожную гостиницу ночью прибывает рыцарь Рупрехт, вернувшийся в Германию из Южной Америки. Выпроводив разговорчивую хозяйку, он хочет заснуть, но из-за двери смежной комнаты слышится женский голос, в ужасе повторяющий слова заклинания. Рупрехт хочет прийти незнакомке на помощь и вышибает дверь. Чтобы успокоить женщину, он чеpтит шпагой крест в воздухе и читает первую пришедшую на ум молитву - заупокойную « Избавь меня ». Наваждение рассеивается. Пришедшая в себя незнакомка открывает Рупрехту, что ее зовуг Рената, и рассказывает о своей странной судьбе. Когда она бьла девочкой, ей явился огненный ангел по имени Мадиэль и возвестил ей, что она будет святой. Но, став девушкой, Рената полюбила его земной любовью. Ангел разгневался и исчез, но потом сжалился над ней и обещал вернугься в облике человека. Таким человеком Ренате показался граф Генрих. Они были счастливы, но Гених внезапно бросил свой замок и покинул ее, а она oтправилась на поиски.

Встревоженная шумом у постояльцев, приходит хозяйка с фонарем и работник с вилами. Рупрехт хочет узнать, кто такая Рената. Хозяйка называет ее еретичкой и ведьмой, пособницей дьявола. После ухода хозяйки и работника Рупрехт решает, что дьявол ему не страшен, а Рената хороша собой. Он начинает преследовать ее. Доведенная до отчаяния, она садится и опускает голову на колени. Пристыженный Рупрехт просит у нее прощения и клянется быть ее верным защитником. Рената предлагает поехать в Кёльн разыскивать Генриха. Нужно только рассчитаться с хозяйкой. Хозяйка приводит с собой работника и гадалку. Рупрехт не хочет гадаНия, но Рената настаивает. Гадалка предрекает ей «кровь».

Действие второе

Картина первая . Рупрехт и Рената в Кёльне. Поиски Генриха оказались безуспешными, и Рената хочет прибегнуть к помощи потусторонних сил. Книготорговец Яков Глок снабжает Рупрепа и Peнaтy трактатами по мarии и обещает попозже принести одно редкое издание. Рупрехт готов для Ренаты на все: он страстно любит ее и мечтает быть хоть немного любимым. Она с негодованием отвергает его, произнося жестокие слова, и снова погружается в чтение фолиантов. Раздается таинственный стук в стену. Рената уверена, что это духи, вызванные ее заклинаниями. На все вопросы Рупрепа и Ренаты духи отвечают условленным числом ударов. Рената убеждена, что Генрих здесь, что он уже за дверью. Она распахивает дверь - там нет никого. Утешая Peнaтy, Рупрехт обещает ей проникнуть в тайны магии и заставить демонов повиноваться. Вернувшийся Яков Глок предлагает познакомить его со знаменитым ученым и магом Агриппой Неттейсгеймским. Они уходят, оставив Ренату одну.

Картина вторая . Рупрехт в причудливом жилище Агриппы Неттесгеймскогo: груды книг, приборы, чучела птиц, три больших черных пса и три человеческих скелета. Однако Агриппа отрицает, что занимается колдовством, - он прежде вceгo ученый и философ. По eгo мнению, истинный маг должен быть мудрецом и пророком. Он яростно опровергает слухи, будто держит при себе демонов в виде собак и ставит опыты над человеческими черепами. Скелеты, невидимые Рупрехту, всякий раз восклицают: «Ты лжешь!» Рупрехт хочет узнать, что такое магия - заблуждение или наука? Агриппа отвечает, что магия -это наука наук.

Действие тpeтье

Картина первая . Рената отыскала в Кёльне графа Генриха и стоит перед запеpтoй дверью eгo дома. По этой же улице возврашается oт Агриппы Рупрехт. Рената рассказывает ему, как она упала перед Генрихом на колени и как он ее oттoлкнул, жестоко оскорбив. Теперь она видит, что Генрих - обычный человек; ей стыдно, что она приняла eгo за Oгненного ангела. Рупрехт вновь предлагает ей свою руку. Рената согласна быть с ним, если он отомстит за нее и убьет Генриха. Рыцарь решает вызвать соперника на поединок и входит в eгo дом. Рената молится Огненному ангелу. Неожиданно в окне показывается Генрих, и потрясенной Ренате кажется, что Огненный ангел действительно он. Она опускается на колени и просит у нeгo прощения. Когда выходит Рупрехт, она требует, чтобы он не смел поднимать руку на Генриха. Оркестровый антракт изображает катастрофический для Рупрехта поединок.

Картина вторая . Тяжело раненный Рупрехт лежит у обрыва над Рейном. Матвей, школьный товарищ Рупрехта, уходит за лекарем. Рената склоняется над своим рыцарем и клянется, что если он умрет, она уйдет в монастырь. Обняв ero, она страстно повторяет: «я люблю тебя, Рупрехт!» Ей вторит невидимый женский хор. Раненому мерещатся краснокожие дикари, с которыми он воевал в Америке; он roнит их прочь. Появляются Матвей с лекарем: На вопрос, можно ли спасти Рупрехта, лекарь гoрдо заявляет, что в шестнадцатом столетии нет невозможногo для медицины.

Действие четвертое

Рупрехт и Рената живyт в Кёльне в доме возле таверны с садом. Рыцарь еще не совсем оправился oт раны, но Рената уже хочет бросить eгo и уйти в монастырь. Он oтгoваривает ее, предлагая спокойную жизнь у eгo родителей или в Америке. Эти слова кажутся Ренате бесовским искушением. Обуреваемая желанием истязать плоть, Рената ранит себя подвернувшимся садовым ножом, бросает нож в Рупрехта и убегает. Рупрехт следует за ней.

В саду таверны сидят за cтoликом странствующие Фауст и Мефиcтoфeль. Им прислуживает помощник хозяина, маленький мальчик. Eгo непонятливость злит Мефиcтoфeля. Рупрехт, так и не догнавший Ренату, становится свидетелем тoгo, как Мефиcтoфeль хватает ребенка и проглатывает eгo целиком. Хозяин таверны умоляет вернуть ему помощника. Мефиcтoфeль указывает на мусорный ящик, oткyдa хозяин извлекает дрожащегo мальчика и спешно уносит в таверну. Мефистофель обращает внимание Фауста на «вытяутую рожу» Рупрехта, котоpoгo покинула возлюбленная. Путешественники приглашают Рупрехта ехать с ними, и он дает согласие. Eгo не смущает даже реплика хозяина таверны и соседей в адрес ушедшеro Мефиcтoфeля: «А пусть-ка этот фокусник... да поцелует кpecт!»

Действие пятое

Рената нашла прибежище в монастыре, однако с ее прибытием там начали происходить странные вещи: стуки в стены, видения, припадки у монахинь. Настоятельница, сострадая Ренате, все же приглашает в монастырь инквизитора, чтобы он изгнал из нее демонов. Рената уверяет инквизитора, что тот, кто является ей днем и ночью, гoворит ей только о Боге и о добре. Тут раздаются зловещие удары в стену и в пол. Две юные монахини впадают в истерику. Инквизитор начинает обряд экзорцизма - изгнание бесов. Рената попрежнему отрицает свою виновнocть. На сей раз ее словам вторят не только слухи, но и дьявольский хохот. Монахини в смятении: две самых юных бьются в припадке, часть обвиняют Ренату в сношениях с сатаной, часть кричит, что Рената - святая. Ренате не удается сохранить спокойствие. Впав в одержнмocть, она начинает твердить отгоняющие демонов заклинания. Группа монахинь пускается в разнузданный пляс и поклоняется дьяволу.

В этот момент на галерее под сводами появляются Мефистофель, Фауст и Рупрехт, приехавшие в монастырь как путешественники. Мефистофель указывает Рупрехту на Ренату, но рьщарь хранит молчание: он бессилен ей помочь. Рената, возглавив беснующихся монахинь, обвиняет инквизитора в том, что он сам продал душу сатане, ибо лицемерит, злобствует и проклинает. «Ты дьявол с хвостом и покрыт волосами!» - восклицает она, призывая сестер сорвать с него одежды и растоптать его. Страже инквизитора удается оттеснить обезумевших женщин от инквизитора. Разъяренный инквизитор пригвoждает Ренату посохом к полу и приговаривает к пытке и сожжению на костре.

Эта опера Прокофьева была написана в начале 20-х годов, однако премьера состоялась лишь спустя 30 лет посмертно (фрагменты были исполнены в концертном варианте в Париже в 1928 году). Музыкальный язык оперы носит декламационный характер. Замечательны оркестровые эпизоды, ряд которых композитор затем использовал в третьей симфонии. В знаменитой венецианской премьере партию Рупрехта пел Панераи (дирижер Сандзоньо, постановка Стрелера). Русская премьера состоялась в 1984 году в Перми. Отметим также совместную постановку Мариинского театра и Ковент Гардена (1992).

Дискография: CD - Philips. Дирижер Гергиев, Рупрехт (Лейферкус), Рената (Горчакова).

) в Трирском архиепископстве, учился в Кельнском университете, но курса не кончил, пополнил свое образование беспорядочным чтением, преимущественно сочинений гуманистов, потом поступил на военную службу, участвовал в походе в Италию в 1527 г., побывал в Испании, наконец, перебрался в Америку, где и провел последние пять лет, предшествовавшие событиям, рассказанным в «Повести». Самое действие «Повести» обнимает время с августа 1534 по осень 1535 года.

Автор говорит (гл. XVI), что он писал свою повесть непосредственно после пережитых событий. Действительно, хотя уже с самых первых страниц он делает намеки на происшествия всего следующего года, из «Повести» не видно, чтобы автор был знаком с событиями более поздними. Он, например, ничего еще не знает об исходе Мюнстерского восстания (Мюнстер взят приступом в июне 1535 г.), о котором поминает дважды (гл. III и XIII), и говорит об Ульрихе Цазии (гл. XII) как о человеке живом († 1535 г.). Сообразно с этим тон рассказа, хотя в общем и спокоен, так как автор передает события, уже отошедшие от него в прошлое, местами все же одушевлен страстью, так как прошлое это еще слишком близко от него.

Неоднократно автор заявляет, что он намерен писать одну правду (Предисловие, гл. IV, гл. V и др.). Что автор действительно стремился к этому, доказывается тем, что мы не находим в «Повести» анахронизмов, и тем, что его изображение личностей исторических соответствует историческим данным. Так, переданные нам автором «Повести» речи Агриппы и Иоганна Вейера (гл. VI) соответствуют идеям, выраженным этими писателями в их сочинениях, а изображенный им образ Фауста (гл. XI-XIII) довольно близко напоминает того Фауста, какого рисует нам его старейшее жизнеописание (написанное И. Шписсом и изданное в 1587 г.). Но, конечно, при всем добром желании автора, его изложение все же остается субъективным, как и все мемуары. Мы должны помнить, что он рассказывает события так, как они ему представлялись, что, по всем вероятиям, отличалось от того, как они происходили в действительности. Не мог избежать автор и мелких противоречий в своем длинном рассказе, вызванных естественной забывчивостью.

Автор говорит с гордостью (Предисловие), что, по образованию, не почитает себя ничем ниже «гордящихся двойным и тройным докторатом» . Действительно, на протяжении «Повести» разбросано множество свидетельств разносторонних знаний автора, который, согласно с духом XVI в., стремился ознакомиться с самыми разнообразными сферами науки и деятельности. Автор говорит, тоном знатока, о математике и архитектуре, о военном деле и живописи, о естествознании и философии и т. д., не считая его подробных рассуждений о разных отраслях оккультных знаний. Вместе с тем в «Повести» встречается множество цитат из авторов, древних и новых, и просто упоминаний имен знаменитых писателей и ученых. Надо, впрочем, заметить, что не все эти ссылки вполне идут к делу и что автор, по-видимому, щеголяет своей ученостью. То же надо сказать о фразах на языках латинском, испанском, французском и итальянском, которые автор вставляет в свой рассказ. Сколько можно судить, из иностранных языков он действительно был знаком лишь с латинским, который в ту эпоху был общим языком образованных людей. Испанский язык он знал, вероятно, лишь практически, а знания его в языках итальянском и французском более чем сомнительны.

Автор называет себя последователем гуманизма (Предисловие, гл. X и др.). Мы можем принять это утверждение только с оговорками. Правда, он часто ссылается на различные положения, ставшие как бы аксиомами гуманистического миросозерцания (гл. I, IV, X и др.), с негодованием говорит о схоластике и приверженцах миросозерцания средневекового, но все же в нем самом еще очень много старинных предрассудков. Идеи, воспринятые при беспорядочном чтении, смешались у него с традициями, внушенными с детства, и создали мировоззрение крайне противоречивое. Говоря с презрением о всяких суевериях, автор порою сам обнаруживает легковерие крайнее; насмехаясь над школами, «где люди занимаются приискиванием новых слов», и всячески восхваляя наблюдение и опыт, он, по временам, способен путаться в схоластических софизмах и т. д.

Что касается до веры автора во все сверхъестественное, то в этом отношении он только шел за веком. Как это ни кажется нам странным, но именно в эпоху Возрождения началось усиленное развитие магических учений, длившееся весь XVI и XVII вв. Неопределенные колдования и гадания Средних веков были в XVI в. переработаны в стройную дисциплину наук, которых ученые насчитывали свыше двадцати (см., например, сочинение Агриппы: «De speciebus magiae» ). Дух века, стремившийся все рационализировать, сумел и магию сделать определенной рациональной доктриной, внес осмысленность и логику в гадания, научно обосновал полеты на шабаш и т. д. Веря в реальность магических явлений, автор «Повести» только следовал лучшим умам своего времени. Так, Жан Бодэн, знаменитый автор трактата «De republica» , которого Бокль признавал одним из замечательнейших историков, в то же время автор книги «La Demonomanie des sorciers» , подробно исследующей договоры с Дьяволом и полеты на шабаш; Амбруаз Парэ, преобразователь хирургии, описал природу демонов и виды одержания; Кеплер защищал свою мать от обвинения в ведовстве, не возражая против самого обвинения; племянник знаменитого Пико, Джованни-Франческо делла Мирандола, написал диалог «Ведьма», с целью убедить образованных, неверующих людей в существовании ведьм; по его словам, скорее можно сомневаться в существовании Америки, и т. д. Папы издавали специальные буллы против ведьм, и во главе известного «Malleus maleficarum» стоит текст: «Haeresis est maxima opera maleficarum non credere», т. е.: «Не верить в деяния ведьм – высшая ересь». Число этих неверящих было очень невелико, и среди них на видное место должно поставить упоминаемого в «Повести» Иоганна Вейра (или, по другой транскрипции его имени, Жана Вира), который первый признал в ведовстве особую болезнь.

Мне думается, что каждый, кому довелось быть свидетелем событий необычных и малопонятных, должен оставлять их описание, сделанное искренно и беспристрастно. Но не одно только желание содействовать такому сложному делу, как изучение загадочной власти Дьявола и области ему доступной, побуждает меня предпринять это, лишенное прикрас, повествование о всем удивительном, что пережил я за последние двенадцать месяцев. Меня привлекает также возможность – открыть, на этих страницах, свое сердце, словно в немой исповеди, пред неведомым мне слухом, так как больше не к кому мне обратить свои печальные признания и трудно молчать человеку, испытавшему слишком много. Для того же, чтобы было видно тебе, благосклонный читатель, насколько можешь ты доверять бесхитростному рассказу и насколько способен я был разумно оценивать все, что наблюдал, хочу я в коротких словах передать и всю мою судьбу.

«Собственное тело Демонов не нуждается в пище и посему не имеет естественных отправлений, равно как демоны и не могут размножаться естественным путём, не имея пола и не будучи подвержены похоти…». Нет, перед Вами не строки из средневекового оккультного трактата. Это отрывок из одного из самых известных символистских произведений – романа «Огненный ангел».

Серебряный век и оккультизм

Литературные течения начала XX века подпитывались религиозно-философскими исканиями. Те писатели, кому было чуждо церковное христианство и материализм, с головой окунулись в поиски новых путей с помощью теософии и антропософии - учениями, проникшими с Запада в Россию. Отголоски оккультных учений мы можем найти у Ф. Сологуба, В. Иванова, Н. Гумилева, В. Ходасевича, М. Волошина, А. Белого и В. Брюсова. В целом, в воздухе витали идеи возрождения, популяризации магии, алхимии и Каббалы . Это веяние пришло из Европы благодаря Елифасу Леви (псевдоним), католическому священнику, который перевел на французский книги Агриппы и Рейхлина по Каббале и написал несколько исследований. В журнале символистов «Весы» в 1905 году было напечатано эссе Густава Майринка, писателя и автора известнейшего романа «Голем», в котором есть такие строки: «непонятного происхождения вещи, пергаменты, испещренные таинственными знаками, растрепанные рукописи, редчайшие инкунабулы, мрачные толстые гримуары в переплетах из слоновой кожи - они как магнитом притягивают взгляд, устанавливая тайную связь с неведомыми человеку глубинами его собственного Я». Такие предметы можно было найти и у писателей Серебряного века (не говоря уж о залежах оккультных книг в личных библиотеках). Есть свидетельства об участиях в магических ритуалах писателей первой величины. Например, поэт Н. Гумилев, по воспоминаниям очевидцев, «однажды очень серьезно рассказывал о своей попытке вызвать дьявола. Для этого надо было читать каббалистические книги, ничего не есть, а потом выпить какой-то напиток. Все товарищи скоро бросили эту затею, один Н.С. [Гумилев] проделал все до конца и действительно видел в полутемной комнате какую-то смутную фигуру». Согласитесь, упорство Николая Сергеевича восхищает!

Брюсов - черный маг

Уже в 1903 году А. Белый именует Брюсова не иначе как «магом» (стихотворение под названием «Маг» посвящено именно Брюсову).

В нем писатель изображен «в венце из звезд застывшим магом», вознесшимся над временем.

Отчасти это метафорический прием, но именно здесь, дорогой читатель, начинается мистика. Сам Белый был уверен в магических способностях Брюсова.

Он приписывал будущему автору «Огненного ангела» владение гипнозом и чуть ли не обвинял его в «медиумических явлениях», возникавших совершенно неожиданно в его квартире. Две сильных личности находились в отношениях взаимного притяжения и отталкивания. Это было настоящее состязание, которое приобрело страшные масштабы с появлением Нины Петровской - поэтессы отвергнутой Белым и переметнувшейся позже к Брюсову. Если на арену выходил белый маг (Белый), то ему по закону «жанра» должен был противостоять черный маг. Роль злодея взял на себя Брюсов: казаться колдуном, наглухо закрываться в черный сюртук - все это очень нравилось поэту (а может, не только казаться?). Тогда же, в 1903 году Белый писал Э. Метнеру: «Вы все еще вспоминаете мне, что я назвал «магом» Валерия Брюсова, но ведь «магизм» я понимаю в широком смысле, и как чудодейственность силы, употребленной не во славу Божию <…> А если бы Вы ближе узнали Брюсова, то Вы согласились бы, что он истинный маг в потенции — маг, как тип человека, стоящего ступенью ниже теурга, ибо теург — белый маг» <…> Конечно, Брюсов среди магов выдающийся, умный, знающий маг <…> Может быть, это у него только поза, но он великолепный в таком случае актер, когда в обществе «застывше» и «надвременно» относится к окружающему».

Состязание между Брюсовым и Белым в жизни сопровождалось обвинениями в чернокнижии, несостоявшейся дуэлью, обвинениями в союзе с дьяволом, таинственными знаками, неожиданными исчезновениями. Брюсов уверял, что он есть самый настоящий «черномаг и отдушник, из которого, как из печки, в дни ужасов кто-то выбрасывает столбы серных паров». Игра или реальность? Современники поэта прекрасно знали, что он действительно занимался оккультизмом. Андрей Белый писал товарищу: «Враг - Брюсов! То, что происходит между нами, - это мистический поединок, мистическое фехтование мыслями. Исступлённое нападение Брюсова на устои моего морального мира, я отвечаю на это перчаткой, брошенной ему. Мы словно вызываем друг друга на умственную дуэль и в конце концов сразимся».

Если за столом Белый поднимал тост за свет, то тут же вставал Брюсов и говорил, что «пьет за тьму». Отголоски жизненных перипетий нашли отражение в романе Брюсова. Напоминает «Дозоры» С. Лукьяненко, неправда ли? Но не будем отвлекаться, дорогой читатель.

Жизнь и роман «Огненный ангел»

Роман Брюсова - один из самых загадочных романов Серебряного века. Дело в том, что это произведение - мистификация. «Огненный ангел», по замыслу Брюсова, должен был восприниматься как текст, написанный в эпоху Реформации и найденный самим Брюсовым, что значительно затрудняет однозначную интерпретацию романа в качестве исключительно исторического. Он все-таки символистский. И вот почему.

Состязание между Брюсовым и Белым в жизни сопровождалось обвинениями в чернокнижии, несостоявшейся дуэлью, обвинениями в союзе с дьяволом, таинственными знаками, неожиданными исчезновениями.

История его создания примечательна тем, что в романе отразились отношения в любовном треугольнике между Андреем Белым, Валерием Брюсовым и Ниной Петровской (Белый - Генрих, Брюсов - Рупрехт, Петровская - Рената). Брюсов намеренно моделировал различные ситуации в жизни для перенесения их на страницы романа. Вместе с перипетиями в любовном треугольнике, составившим сюжет романа, туда были перенесены свидетельства о магических опытах. Известно, что Брюсов руководил оккультными занятиями Нины Петровской. Она мечтала вернуть любовь Андрея Белого, отвергшего ее чувства (здесь прослеживается параллель с сюжетом романа - Генрих отвергает любовь Ренаты, после чего она просит помощи у Рупрехта). Белый впоследствии писал: «произошло то, что назревало уже в ряде месяцев <…> мое падение с Ниной Ивановной; вместо грез о мистерии, братстве и сестринстве оказался просто роман. Я был в недоумении: более того, я был ошеломлен, я ведь так старался пояснить Нине Ивановне, что между нами - Христос; она - соглашалась; и потом, вдруг, — «такое». Все предыдущие недели я осознавал ясно, что Нину Ивановну не люблю». Белый мечтал о чистом соединении, однако Петровская мешала ему идти по этому пути (как Рената в романе мешала Генриху идти с силами света). И тогда на сцене появляется Брюсов! Маг-спаситель, знакомый с оккультными учениями и спиритизмом (в романе на пути Ренаты встречается Рупрехт, готовый вступить в союз с темными силами для поисков Генриха).

Брюсов предлагает создать магический союз против Белого и с помощью определенных обрядов вернуть возлюбленного впечатлительной девушке (верил ли в эти опыты сам писатель или же это был просто способ завязать отношения для того, чтобы «достать» таким образом Белого через Петровскую - вопрос открытый). В 1907 году во время открытой лекции девушка стреляет в Белого из револьвера, который потом окажется у Брюсова и с помощью которого убьет себя через несколько лет Надежда Львова, но оружие дает осечку. Казалось бы, все ясно: Петровская стреляет в Белого. Однако и этот неудачный выстрел окутан мистическим ореолом. И Брюсов, и Белый вспоминают, что она навела браунинг на Белого, но почему-то передумала и приставила оружие к груди Брюсова. По одной версии, поэт смог выхватить оружие у нее из руки, по другой - оружие опять дало осечку. Этот случай, расцвеченный несколько другими красками, Брюсов перенес в роман «Огненный ангел»: Рената просит Рупрехта убить Генриха, но потом почему-то по одной ей ведомой причине меняет свое решение, и в опасности оказывается уже Рупрехт.

«Молот ведьм» и Каббала

Для создания атмосферы исторического времени романа Брюсов вводит элементы оккультных идей, получивших распространение в эпоху, которую писатель не просто так выбирает для своей книги: оккультизм захватывает и сознание людей Серебряного века. Хитрый Валерий Яковлевич! За историческим временем романа он прячет не только историю любовного треугольника, но и интерес круга писателей, поэтов и художников к мистическим учениям (в романе отчетливо прослеживаются описания ритуалов, взятых из «Молота ведьм» и Каббалы). Известно, что Брюсов рецензировал некоторые книги по оккультизму, поскольку эта тема была ему близка (в том числе занимался расшифровкой предсказаний Нострадамуса).

Брюсов предлагает создать магический союз против Белого и с помощью определенных обрядов вернуть возлюбленного впечатлительной девушке

Он мечтал соединить научный подход (в который включаются и «спиритические силы», которые со временем должны были найти применение, подобно пару и электричеству) и вненаучное познание (оккультные практики, например, каббала, то есть то, что требует специального посвящения, ритуалов и знаний).

Брюсов вводит в роман описания магических ритуалов для создания мистической атмосферы изображаемого времени (исторического времени произведения) и времени написания романа. Пожалуй, одним из самых ярких эпизодов становится посещение Рупрехтом шабаша и отречением от Господа. Для того, чтобы вступить в союз с темными силами и получить информацию о местонахождении Генриха, Рупрехт покрывает свое тело мазью: «Потом, при свете сальной лампочки, раскрыл я ящичек с мазью, данной мне Ренатою, и попытался определить её состав, но зеленоватая, жирная масса не выдавала своей тайны: только исходил от неё острый запах каких-то трав». Подобный ритуал описывается в третьей главе «О способе, коим ведьмы переносятся с место на место» трактата по демонологии - «Молоте ведьм», созданном в 1486 году. «Молот ведьм» - подробнейшее «пособие» по борьбе с ведьмами в эпоху инквизиции. Брюсов в примечаниях к тексту Рупрехта (а на самом деле к своему тексту!) дает ссылку на это авторитетнейшее для исторического времени романа пособие (применительно к особенностям пытки ведьмы и особых знаках теле женщины, продавшей душу дьяволу). Кроме того, содержание «Молота ведьм» составляют описания жертвоприношения некрещеных детей, сношения с инкубами или суккубами, которые также находят отражения в «Огненном ангеле» (разговор с ведьмой Сарраской, которую Рупрехт встретил на шабаше): «Тогда я спросил ещё, случалось ли ей испытывать ласки демонов и доставляют ли они наслаждение. Она, не стыдясь, заявила мне, что доставляют, и очень большое, только семя у демонов холодное, как лёд». О семени демонов говорится в главе «О способе, коим ведьмы предаются демонам и инкубам»:

«Всегда ли демон инкуб посещает ведьму с излиянием семени? Следует ответить: так как он имеет тысячи средств и способов вредить, так как он с самого падения стремится уничтожить единство церкви и удалить от нее всеми средствами человеческий род, то поэтому не могут быть на это даны безошибочные указания, но только предположительные возможности». Описываются в «Молоте ведьм» и способы определения ведьм и борьбы с их чарами (этот эпизод тоже не остается незамеченным в романе Брюсова - в конце романа инквизитор Фома призывает спалить все волосы Ренаты, чтобы в них не могла сохраняться сила ведьмы). Кроме «Молота ведьм» Брюсов используеттекст Каббалы, которая открывала путь к совершенствованию и осознанию своего предназначения через осуществление некоторых ритуалов.

В «Огненном ангеле» описывается способ «вызывания мирового демона», который Рупрехт планировал использовать для помощи Ренате. Необходимо было написать еврейскими буквами или египетскими иероглифами имя демона в особом порядке: «Но, по мнению исследователей, имена их можно вычислять и искусственно: из букв еврейских, соответствующих числам небесных знаков, если, начиная от знака демона, проходить, по градусам, весь небесный круг, причём в направлении, восходящем получаются имена добрых демонов, а нисходящем -- злых». Читатель, блуждающий по таким «руководствам», готов поверить в то, что роман попал к нему прямиком из XVI века, однако для писательского круга, близкого символистам, открывается история, спрятанная в ином пласте романа, - отношения в любовном треугольнике Брюсов-Петровская-Белый (роман-мистификация становится «романом для избранных»).

«Тогда я спросил ещё, случалось ли ей испытывать ласки демонов и доставляют ли они наслаждение. Она, не стыдясь, заявила мне, что доставляют, и очень большое, только семя у демонов холодное, как лёд».

Магическая аура Валерия Брюсова

Демоническая и магическая аура сохранялась и после смерти Брюсова. Поэт и прозаик Б. Садовский (и известный мистификатор!) рассказывал о встречах с Брюсовым в конце 20-х годов (Брюсов умер в 1924).

Художница А. Остроумова-Лебедева вспоминала, что после уничтожения прижизненного портрета Брюсова в Коктебеле (она посчитала его неудачным) Валерий Яковлевич являлся ей в видении: «В первое мгновение я подумала, что вижу сатану. Глаза с тяжелыми-тяжелыми веками, черные, упорно-злые, не отрываясь, пристально смотрели на меня. В них была угрюмость и злоба. Длинный, большой нос. Высоко отросшие волосы, когда-то подстриженные ежиком… И вдруг я узнала — да ведь это Брюсов! Но как он страшно изменился!». И хотя известно, что художница была склонна к мистицизму, это воспоминание очень верно передает восприятие Брюсова-мага его окружением на протяжении всего Серебряного века. ■

Наталия Дровалева

ФИЛОСОФИЯ И ЛИТЕРАТУРА

Владимир Кантор

Провокация магизма: "Огненный ангел" Брюсова

в контексте Серебряного века

У В русской мысли завершил 19 век и открыл 20-й – Вл. Соловьев. Интуиция софийности как женской души мира вполне сопрягается с идеей "вечной женственности", Ewig weibliche, тем более что у Соловьева дефиниции на этот счет не очень резкие. Дантовская и гетевская линия в этой теме очевидна. Стоит напомнить его стихотворение 1898 г. "Das Ewig-Weibliche":

Знайте же: вечная женственность ныне
В теле нетленном на землю идет.
В свете немеркнущем новой богини
Небо слилося с пучиною вод.

У него София и вечная женственность почти неразличимы, а эсхатологическая повесть об антихристе, которой он начал 20 век, изображала явление врага рода человеческого и сопровождалась выходом на историческую арену великого мага, неких демоническо-магических сил, поддерживающих антихриста, и страх, что в вечную женственность могут вселиться черти, т.е. тоже антихристовы соратники.

Если все символисты считали Соловьева своим учителем, ранний Блок писал "Стихи о Прекрасной даме" в контексте соловьевских интуиций, то Брюсов, как известно, не любил Соловьева. О стихотворении Брюсова "Золотистые феи" Соловьев выразился весьма резко: "Несмотря на "ледяные аллеи в атласном саду", сюжет этих стихов столько же ясен, сколько и предосудителен. Увлекаемый "полетом фантазий", автор засматривался в дощатые купальни, где купались лица женского пола, которых он называет "феями" и "наядами". Но можно ли пышными словами загладить поступки гнусные? И вот к чему в заключение приводит символизм! Будем надеяться по крайней мере, что "ревнивые доски" оказались на высоте своего призвания. <…> Общего суждения о г. Валерии Брюсове нельзя произнести, не зная его возраста. Если ему не более 14 лет, то из него может выйти порядочный стихотворец, а может и ничего не выйти. Если же это человек взрослый, то, конечно, всякие литературные надежды неуместны" 1 . Статья была опубликована в 1895 году. Брюсову был 21 год, то есть по тогдашним меркам вполне созревший взрослый человек.

Издевку над собой Брюсов простить не мог. Напомню слова Н. Валентинова, очень хорошего наблюдателя и аналитика символизма: "Он остро ненавидел Соловьева и все, что относится к нему" 2 . И он первый, вперекор софийным прозрениям Соловьева, сопоставлявшего "жену, облаченную в солнце", с мировой душой, рисует женщину в облике носительницы дьявольского начала (лучший его роман "Огненный ангел"). Она ведет героя не в рай, как Беатриче, а на дьявольский шабаш, куда Фауста водил Мефистофель. А далее можно вспомнить стих Эллиса "Роза ада" (1911):

Молюсь тебя, святая Роза ада,
Лик демона твой каждый лепесток.

Затем поэмы Маяковского, изображавшего свою возлюбленную Лилю Брик как дьяволицу, вышедшую "из пекловых глубин" 3 , а потом уже идет явление Катьки в дьявольском метельном вихре в "Двенадцати" Блока.

Соловьев во многом следовал за Гете в своих софийных прозрениях. Тема Гете оказалась важна в эпоху русского модерна. Брюсов даже сделал Фауста проходным персонажем своего знаменитого романа. В истории культуры существуют вечные образы, по отношению к которым, так или иначе, строятся все последующие духовные искания. Гёте задал тему Ewig weibliche как проблему становления человеческого существования, строя определенную вертикаль – от человека к Богу ввысь, но также и вертикаль, ведущую в подземные области дьявольщины. Магическая составляющая в духовных исканиях начала ХХ века была сильна. И Гете здесь переосмысливался весьма серьезно. Не говорю уж о том, что весь Фауст пронизан поисками магических сил и демоническими образами (достаточно вспомнить "Вальпургиеву ночь"). Но для него это нечто чуждое человеческой норме. Сошлюсь на недавнее исследование профессора Кемпера: " “Демоническое” выступает у Гёте не в качестве понятия, участвующего в самоописании разума, а представляет собою некий шифр, обозначающий нечто, воспринимаемое per definitionem как непостижимое начало, противопоставленное рационалистическому дискурсу и ни разуму, ни рассудку не доступное" 4 .

А отнять у разума его силу, как писал Кант еще в 1786 г., значит, отрицать Бога, открыть двери подземным хтоническим чудищам, разнообразному человеческому злу: "Итак, если у разума, в том, что касается сверхчувственных предметов, например Бога и будущего мира, будет оспариваться право первого голоса, то тем самым будет открыта широкая дверь всякой мистике, суеверию и даже атеизму" 5 .

Однако в начале ХХ века разум отступил перед магией. На историческую арену вышли массы, жившие еще в магической парадигме, и не могли не заразить своим мирочувствием духовную элиту. Обитателям начала века, в том числе попавшим в эпицентр штейнерианства и оккультизма, в магизме виделся позитивный момент. Знаменитый Эллис, вроде бы даже поклонник Гете, в этом контексте как магический посыл вполне закономерно воспринимал творчество Ницше: "Магически-живые образы Заратустры, Аполлона и Диониса в ослепительной действительности своей, хаотически сочетаясь, родили в нем образ сверхчеловека, мага древних культур, жреца древних мистерий, посредника между людьми и богами; жрец-маг Зороастр слился воедино с героем-рокоборцем Эллады, мистерия воплотилась в миф, миф стал идеалом" 6 . По его же словам религиозное искусство заменилось в эту эпоху "магическим" 7 . И у лидера русского символизма Брюсова Эллис видит "абсолютную чуждость христианству", "нечто нечистое, кос-мически-эротическое" 8 .

В эпоху, когда после Соловьева в русской литературе говорили о вечной женственности, о "жене, облеченной в солнце", о "прекрасной даме", Брюсов пишет роман "Огненный ангел" (1908), где многозначительно называет героиню Ренатой.

Брюсов, поэт Серебряного века, который, как известно, именовался русским религиозным Ренессансом, в параллель к нему описывает в романе немецкое Возрождение и Реформацию, ибо существуют архетипические черты, о которых Брюсов сообщает в самом начале романа: "Как это ни кажется нам странным, но именно в эпоху Возрождения началось усиленное развитие магических учений, длившееся весь XVI и XVII вв. Неопределённые колдования и гадания Средних веков были в XVI в. переработаны в стройную дисциплину наук, которых учёные насчитывали свыше двадцати (см., напр., сочинение Агриппы "De speciebus magiae"). Дух века, стремившийся всё рационализировать, сумел и магию сделать определённой рациональной доктриной, внёс осмысленность и логику в гадания, научно обосновал полёты на шабаш и т. д. Веря в реальность магических явлений, автор "Повести" только следовал лучшим умам своего времени. Так, Жан Бодэн, знаменитый автор трактата "De republica", которого Бокль признавал одним из замечательнейших историков, в то же время автор книги "La DХmonomanie des sorciers", подробно исследующей договоры с дьяволом и полёты на шабаш; Амбруаз Парэ, преобразователь хирургии, описал природу демонов и виды одержания; Кеплер защищал свою мать от обвинения в ведовстве, не возражая против самого обвинения; племянник знаменитого Пико, Джованни-Франческо делла Мирандола, написал диалог "Ведьма", с целью убедить образованных, неверующих людей в существование ведьм; по его словам, скорее можно сомневаться в существовании Америки, и т.д. Папы издавали специальные буллы против ведьм.

Действие романа, его хронотоп, – Германия (если точно, то Кёльн) XVI в. Рассказ ведется от лица некоего Рупрехта, рожденного в "Трирском курфюршестве", сына медика, не последнего человека в своей корпорации, учившегося в Кёльнском университете (где потом развивается основное действие романа), прекрасно образованного, но одновременно, что характерно, и искателя приключений. Но Германия эпохи Лютера и доктора Фауста была описана столь тщательно, что немцы долго не верили в то, что автор романа – русский. И это существенно, что место действия русского романа – средневековая Германия, с которой в ту эпоху чувствовали почти мистическую связь. В России продавались новые переводы Якоба Бёме и Майстера Экхарда, о них писали серьезные русские мыслители. И мистика, магия стали центральной смысловой темой этого романа о трагической любви, где магия определяет и тип любви. Любовь дана через магию. Белый иронизировал, что, изображая Германию, Кёльн, Брюсов, в сущности, изобразил купеческую Москву, Арбат и Пречистенку. Да и прототипами были русские люди.

Прототипом Ренаты была покончившая с собой в Париже после революции Нина Петровская, бывшая жена С.Соколова (писавшего под псевдонимом С. Кречетов), владельца издательства "Гриф", вызвавшая к жизни не только роман Брюсова, но и одно из лучших стихотворений Ходасевича и его же очерк "Конец Ренаты". Очерк как бы подводил черту под русским Возрождением, наступало "Новое средневековье" (Н.Бердяев). Даже ее реальная фамилия могла быть символичной для завершителей Петровского периода русской культуры. В истории существует рифмовка эпох, ее-то и угадал Брюсов. Неслучайно в начале своего "Доктора Фаустуса", подводившего итог новому средневековью – гитлеровской эпохе, Томас Манн сообщает, что призраки и видения реальной средневековой эпохи как бы витают в немецком воздухе. С этого напоминания, в сущности, начинается роман.

Стоит вспомнить стихотворение Брюсова 1911 г., посвященное Нине Петровской:

Кто магию сумрачной власти
В ее приближение влил?
Кто ядом мучительной страсти
Объятья ее напоил?

Как видим, здесь не "Жена, облеченная в солнце", не блоковская "прекрасная дама" с намеком на причастность к "голубому цветку" Новалиса. Нет. У Брюсова носительницей злой магии становится женщина, возлюбленная поэта. Такой и изображена Рената в романе "Огненный ангел". Двойственность его отношения к прототипу вполне сказалась на образе героини романа. Но это не единственный пример его неопределенности в вопросах морали. Вообще Брюсов проявляет двойственность во многих своих текстах. Вот что пишет современный исследователь об "Огненном ангеле": "Крайне важно, что, утверждая в романе истинность дьявольского пути, Брюсов одновременно не отрицает и объективности истины божественной. Словно бы насмехаясь над читателем, автор так и не дает прямого ответа на вопрос: кто выше – Бог или дьявол? А в финальных строках романа, осудив устами Рупрехта безумство демонических опытов, мэтр отнюдь не отрицает возможности их повторения" 9 .

В этом есть большой резон, если вспомнить вполне хрестоматийные строки поэта:

Хочу, чтоб всюду плавала
Свободная ладья,
И Господа и Дьявола
Хочу прославить я.

Он старался выглядеть причастным тайнознанию и высшим смыслам бытия, которые для него крылись в демонизме. Отношение к нему современников было скорее негативным. Сохранился экземпляр первого издания "Огненного ангела", весь в пометках Цветаевой, которой была близка немецкая тема. (Брюсова как поэта и человека она просто ненавидела, что ясно из ее очерка "Герой труда"). Борис Зайцев вспоминал о Брюсове: "Нелюбовь окружала его стеной; любить его действительно было не за что. Горестная фигура волевого, выдающегося литератора, но больше "делателя", устроителя и кандидата в вожди. Его боялись, низкопоклонствовали и ненавидели. Льстецы сравнивали с Данте. Сам он мечтал, чтобы в истории всемирной литературы было о нем хоть две строки. Казаться магом, выступать в черном сюртуке со скрещенными на груди руками "под Люцифера" доставляло ему большое удовольствие" 10 . Брюсов строил свою родовую мифологию, возводя свое происхождение к знаменитому чернокнижнику петровской эпохи – Якову Брюсу, хотя был всего лишь сын купца, выбившегося из крепостных.

В 1903 г. Андрей Белый посвятил Брюсову стихотворение под названием "Маг".

У ног веков нестройный рокот,
катясь, бунтует в вечном сне.
И голос ваш – орлиный клекот –
растет в холодной вышине.
В венце огня над царством скуки,
над временем вознесены –
застывший маг, сложивший руки,
пророк безвременной весны.

При этом Брюсов был внешне далек от облика мага: "С Брюсовым я познакомился при посредстве Белого в 1907 г. Вместо ▒великолепного мужчины’ увидел бородатого скуластого человека, не имевшего ничего distingue , напоминавшего мне Ленина и Горького, – тип волжского человека, где на антропологию славянина наложили неизгладимую печать татары, чуваши, черемисы, калмыки, башкиры и т.д." 11 . Но такое восприятие Брюсова вполне вписывалось в мировоззрение самого Белого, о котором один из умнейших людей начала века – Давид Штейнберг – вспоминал: "Мировоззрение Белого носило магический характер. <…> Можно сказать, что антропософия для Белого была наукой о сверхъестественном, знанием не теоретического, а сверхъестественного – знанием непосредственным и живым. <…> Для него сливалось его собственное отношение к сверхъестественному и магическому с антропософским учением" 12 . Жестоко ироничный Бунин скептичен в описании Брюсова: "Был он <…> неизменно напыщен не меньше Козьмы Пруткова, корчил из себя демона, мага" 13 . И далее добавляет нечто похожее на то, что писал о Брюсове Эллис: "морфинист и садистический эротоман Брюсов" 14 .

Что же так задело современного читателя в романе Брюсова? Здесь надо взглянуть на реальность эпохи. Женщина становится в начале ХХ в. более активной и социально, и сексуально. И это пугает мужчин, которые начинают видеть в женщине нечто злое и антисоциальное 15 , возвращающееся к средневековым представлениям о женщине, идущим от образа Евы, как "сосуде греха". Роман Брюсов вызывал разные реакции – от сексуального интереса к запретному плоду, почти порнографии, до понимания дьявольской роли женщины.

Валентинов пишет: "Кое-кто из знакомых москвичей видел в романе чистейшую порнографию и поэтому усердно его читал. Главное лицо в романе – несчастная Рената с запавшим в ее душу видением ангела Мадиэля. Он предстал пред нею в солнечном луче, в белоснежной одежде, лицо его блистало, глаза были голубые, как небо, а волосы словно из тонких золотистых нитей. Ее охватило безумное желание телесно сочетаться с ангелом, и в ее глазах он слился с образом молодого австрийского графа Генриха фон Оттергейма. <…> Граф Генрих дал обет остаться на всю жизнь девственником, Рената соблазнила его, и он бежал от нее с ужасом и отвращением" 16 . О чем же роман?

Каковы его реальные прототипы, какое отношение он имеет к ситуации Серебряного века? Почти во всех изданиях романа приводится одна и та же безымянная аннотация: "Роману суждена долгая жизнь двумя вескими причинами (как минимум). Во-первых, отражением любовного треугольника из жизни: Андрей Белый ("граф Генрих") – Нина Петровская ("Рената") – и сам Брюсов. Во-вторых, его обессмертил Сергей Прокофьев своей оперой ▒ Огненный ангел ’ ". Треугольник действительно был, об этом писали все, наиболее развернуто Владислав Ходасевич. Он рассказал о Нине Петровской, что эта жена известного книгоиздателя была сначала любовницей Бальмонта, потом Белого, потом Брюсова и еще ряда поэтов (по намекам можно понять, что и самого Ходасевича). Это достаточно ясно из его стихотворения SANCTUS AMOR 1907 г., посвященного Нине Петровской:

И я пришел к тебе, любовь,
Вслед за людьми приволочился,
Сегодня старый посох вновь
Пучком веселых лент покрылся.
…
Тенистый парк, и липы цвет,
И все – как в старых песнях пелось,
И ты, шепча "люблю" в ответ,
Как дева давних лет зарделась…
…
И снова ровен стук сердец;
Кивнув, исчез недолгий пламень,
И понял я, что я – мертвец,
А ты лишь мой надгробный камень.

Но поистине трагическая любовь, крепко связанная с ощущением магизма жизни и эпохи, случилась с Белым и Брюсовым. Позволю себе несколько выдержек из мемуаров Ходасевича: "О, если бы в те времена могли любить просто, во имя того, кого любишь, и во имя себя! Но надо было любить во имя какой-нибудь отвлеченности и на фоне ее. Нина обязана была в данном случае любить Андрея Белого во имя его мистического призвания, в которое верить заставляли себя и она, и он сам. И он должен был являться перед нею не иначе, как в блеске своего сияния – не говорю поддельного, но... символического. Малую правду, свою человеческую, просто человеческую любовь, они рядили в одежды правды неизмеримо большей. На черном платье Нины Петровской явилась черная нить деревянных четок и большой черный крест. Такой крест носил и Андрей Белый...".

Белый бросил Нину ради жены Блока. В отместку она сошлась с Брюсовым: "Брюсов в ту пору занимался оккультизмом, спиритизмом, черною магией, – не веруя, вероятно, во все это по существу, но веруя в самые занятия, как в жест, выражающий определенное душевное движение. Думаю, что и Нина относилась к этому точно так же. Вряд ли верила она, что ее магические опыты под руководством Брюсова в самом деле вернут ей любовь Белого. Но она переживала это как подлинный союз с дьяволом. Она хотела верить в свое ведовство. Она была истеричкой, и это, быть может, особенно привлекало Брюсова: из новейших научных источников (он всегда уважал науку) он ведь знал, что в "великий век ведовства" ведьмами почитались и сами себя почитали – истерички. Если ведьмы XVI столетия "в свете науки" оказались истеричками, то в XX веке Брюсову стоило попытаться превратить истеричку в ведьму". И, наконец, столь романная коллизия завершилась художественным произведением, романом, ставшим классикой отечественной литературы: "То, что для Нины стало средоточием жизни, было для Брюсова очередной серией "мигов". Когда все вытекающие из данного положения эмоции были извлечены, его потянуло к перу. В романе "Огненный ангел", с известной условностью, он изобразил всю историю, под именем графа Генриха представив Андрея Белого, под именем Ренаты – Нину Петровскую, а под именем Рупрехта – самого себя" 17 .

С этим ощущением жизненности романа стоит сравнить взгляд Ю. Айхенвальда, наблюдателя, старавшегося отделить себя от современных суесловий: "Он – писатель читающий. Слишком явный обладатель и обитатель книг, поэт-библиотекарь, он ими глушит последний огонек непосредственности. Грудой налегли они и на стихи его, и на прозу. В области последней самое крупное, что он сочинил, это – "Огненный ангел". Но как вообще Брюсову, прежде чем написать, надо сперва прочитать, так и здесь вся постройка возведена на фундаменте из книг. Все составлено, прилажено одно к другому; есть отдельные счастливые пассажи и сцены, – но все время бросаются в глаза белые нитки исторических сведений и справок. Как много потрачено, как мало приобретено! Результаты не соответствуют усилиям. Нет души у людей и духа у времени. Внешнее преобладает над внутренним, и герои точно смотрят на себя глазами своих потомков-историков: они нарисованы не такими, как они казались себе, а как они кажутся нам. Они вышли более принадлежащими XVI веку, чем они действительно ему принадлежали; по воле автора, свое столетие они подчеркивают: точно в предвидении Брюсова, который их опишет, они сами заботливо различают себя от века девятнадцатого и двадцатого. Рената одержима дьяволом, но не так изображена ее душа, чтобы этот дьявол был для нее обязателен. Есть ведьма, но нет психологии ведьмы. И ее отношения к Рупрехту, задуманные как истинная любовь, которой, однако, мешает какая-то злая сила, на любовь не оказались похожими. Стилизация у нашего автора ничего не придала существу дела; сама же по себе она страдает тем обычным для нее и тяжким грехом, что в ней отсутствует творчество и она не создает нового: это как раз и подходит к нетворческому и посредствующему Брюсову. Стилизация – остановка; она берет старое как старое, именно в этом его качестве. Она принимает внешнее и отбрасывает вечное. Ибо вечное в стилизации не нуждается и ей не поддается. Стилизуя, художник придает этим непомерное значение тому, что несущественно, и сам добровольно отказывается от сверхвременного. Победа времени над вечностью, малого над великим – вот что такое стилизация вообще и у Брюсова в особенности" 18 . Очевидно, в этой точке зрения можно найти нечто справедливое, если отказаться от живого восприятия эпохи, проникнутой литературными и философскими реминисценциями и стилизациями.

И все-таки, если бы достоинство этого романа определялось лишь изображением любовной коллизии, даже случившейся в эпоху Серебряного века, вряд ли роман представлял бы сегодня интерес как роман. Гораздо любопытнее и занимательнее были бы мемуары и сплетни на эту тему. Спустя несколько десятилетий, Степун с иронией писал об "эстетически-демоническом иллюзионизме Валерия Брюсова" 19 . А между тем проблема магизма была слишком серьезна для художников и мыслителей Серебряного века. Брюсов был не из последних, его влияние на современников с этой стороны было немалым. При этом, как заметили Ходасевич и Н.Валентинов, маска мага была для Брюсова именно маской, игрой 20 , ибо по воспитанию и культуре он был совсем иным. И он выделяет это в своих мемуарах: "От сказок, от всякой "чертовщины" меня усердно оберегали. Зато об идеях Дарвина и о принципах материализма я узнал раньше, чем научился умножению. Нечего и говорить, что о религии в нашем доме и помину не было: вера в Бога мне казалась таким же предрассудком, как и вера в домовых и русалок" 21 .

Любопытно, что это неверие Брюсова многие отмечали, правда, неверие в высшую силу: "Брюсов был лишен прямого религиозного чувства, подобно тому как есть люди, совершенно лишенные прямого музыкального чувства" 22 . Но тем интереснее, что именно он, один из крупнейший интеллектуалов Серебряного века, мэтр и лидер символизма, при этом рационалист, представлял из себя мага и изобразил буйство магических сил. Строго говоря, Брюсов в своем романе нарисовал один из вариантов вхождения в магический мир, но кто открывает туда врата? Ответ однозначен: женщина.

Серебряный век вдруг стал прозревать в женщине существо, связанное с подземными стихиями. Вяч. Иванов в статье "О достоинстве женщины", названной так в духе новых вроде бы идей равноправия, тем не менее, говорит о темных мистерийных силах женщины: "Именно вследствие большего богатства своих психических сил, женщина казалась в древности и представляется мужской впечатлительности доныне существом таинственным и неисследимым до его последних глубин. Существует как бы согласие всех мужчин – consensus omnium virorum – в этом восприятии женщины как бессознательной хранительницы какой-то сверхличной, природной тайны. <…> Сохраняя постоянный доступ через тайну своего пола в сферу жизни подсознательной, женщина едва ли не всеми признается преимущественно одаренною теми способностями, которые коренятся в подсознательном и оскудевают по мере роста индивидуального самосознания, – силами инстинкта и ясновидения" 23 .

В четвертой главе романа, недвусмысленно названной "Как мы жили в Кёльне, что потребовала от меня Рената и что я видел на шабаше", рассказчик, а через него автор, показывает женщину как носительницу демонических стихий. Начинает она со словесного обольщения, взывая к чувствам, которые испытывает к ней герой. Рената уговаривает героя отправиться на шабаш к Дьяволу: "Рупрехт! Что значит спасение души, если ты меня любишь? Не должна ли любовь быть выше всего, и не должно ли приносить ей в жертву всё, даже Райское блаженство? Сделай, что я хочу, для меня". А далее выясняется, что все ведьмовские приемы ей весьма хорошо знакомы: "С самого утра Рената стала готовить меня к принятому мною на себя делу и постепенно, словно случайно упоминая то об одном, то о другом, знакомить меня с чёрной сущностью всего, что я должен был исполнить и о чём я знал лишь весьма неопределённо. Не без смущения узнал я в подробностях, какие богохульные слова должен буду я произнести, какие богопротивные проступки совершить и что за видения вообще ожидают меня на том празднестве".

Итак, магическая сила, которой владеет женщина, ведет героя на шабаш к Дьяволу. Что из этого следует? Очень простой, но чрезвычайно существенный вывод. Женщина, воспринимавшаяся в средневековой Европе, а с 19 века и в России, как носительница света, преодолевавшая тьму своей близостью к Деве Марии, духоводительница мужчины к свету (как Беатриче, как Гретхен), как "жена, облеченная в солнце" и т.д., оказывается носительницей тьмы. Отсюда ясно, что тот оберег человечества от зла, который был провозглашен в идее "вечной женственности", исчез или во всяком случае исчезал.

Жесткость русских революционерок, нацистских надзирательниц в Германии говорила о резко изменившемся составе женской психеи, поскольку изменился состав мира. И теперь уже, спасая своего возлюбленного, женщина обращается не к Богу, а к Сатане (Маргарита в романе Булгакова).

Причем этот откат от рацио, от разума, как завоевания европейской культуры происходил почти повсеместно. В Австрии Гофмансталь в 1894 г. пишет стихотворение "Терцины" и "открывает, – по словам отечественного исследователя, – тему магического преображения жизни" 24 , а сорок лет спустя, в докладе 1930 г. "Немецкая речь. Призыв к разуму" Томас Манн, фиксируя "отказ (Abkehr) от веры в разум", провал в почти доисторическое прошлое, писал: "Если подумать, чего стоило человечеству <…> подняться от культа природы, от варварски рафинированной гностики и сексуально окрашенных излишеств в служении Молоху-Ваалу-Астарте до более духовного поклонения, то удивляешься легкости, с которой сегодня <…> приветствую зыбкий, почти эфемерный, а по существу лишенный всякого смысла отказ от гуманизма" 25 .

В силу целого ряда как личных обстоятельств (нелюбовь к Вл. Соловьеву, прокламировавшему идею "вечной женственности", своему мрачноватому сексуальному опыту, ибо его возлюбленные уходили в тьму, кончая с собой), так и остроте социально-культурного зрения и научной трезвости ума Брюсов угадал явление в мир ХХ века магических сил, которые способны управлять восставшими массами, еще жившими в язычески-магическом прошлом, не прошедшими выучку христианского гуманизма. Но беда в том, что этот поэт и мыслитель, будучи человеком строго научной выделки, вполне рационально мыслившим, словно провоцировал свою эпоху, давая ей как бы ключи к магическим силам, во всяком случае показывая, что магия – это сила. А, как известно, для преодоления норм достаточно одного, который показал бы эту возможность. В европейском масштабе таким был Ницше, в России таким стал Брюсов.

Если нужны частные примеры, то их много. Например, сопровождаемый всю жизнь вышедшей из "пекловых глубин" Лилей Брик, Маяковский связался адскими силами, нашедшими себе приют под кожанками ЧК, и был затащен на ставрогинскую глубину, в самоубийство.

Но начиналось это еще в эпоху Серебряного века. Маргарита Волошина вспоминала: "В доме, некогда принадлежавшем славянофилу Хомякову и сохранившем обстановку начала 19 века, вернувшаяся из эмиграции супружеская чета собирала футуристических поэтов и художников. Там я познакомилась со многими из них, в том числе с Владимиром Маяковским. <…> Никаких условностей и абстракций у всех этих поэтов не было. Здесь кипела битва против идеалов прошлого, принятых нами от античности; эти люди воспринимали их как ложь. Дерзость "сбросившего оковы" пролетария меня не пугала, это можно было считать чем-то вроде детской болезни. Тревожило другое: создавалось ощущение, что этим душевным богатством демоны ведут свою игру. Личность поэта не имела четких очертаний, но из его стихов в жизнь врывалось что-то из первобытных глубин, что могло принести с собой нечто неожиданное и роковое . Известно, что для самого Маяковского это стало роковым, потому что он покончил с собой" 26 .

Беда в том, что, выразив в своем творчестве эту повсеместную жажду магии, Брюсов не нашел, да и не искал ей противодействия. Хотя, впрочем, не нашли и искавшие.

_______________________________________________________________________________

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Соловьев В.С. Русские символисты // Соловьев В.С. Собр. соч. в 10-ти т. Т. 7. СПб.: Товарищество "Просвещение", б.г.

2 Валентинов Н. Брюсов и Эллис // Валентинов Н (Н. Вольский). Два года с символистами. М.: Издательский дом XXI век – Согласие, 2000. С. 234-235.

3 См. об этом мою статью "Вечно женственное" и русская культура // Октябрь, 2003, № 11. С. 155-176. Опубликована также в моей книге "Санкт-Петербург: Российская империя против российского хаоса. М.: РОССПЭН, 2008. С. 398-433.

4 Кемпер Дирк. Гёте и проблема индивидуальности в культуре эпохи модерна. М.: Языки славянской культуры, 2009. С.349.

5 Кант Иммануил. Что значит ориентироваться в мышлении? // Кант Иммануил. Трактаты. Рецензии. Письма / под ред. Л.А. Калиникова. Калининград: Изд-во РГУ им. И.Канта, 2009. С. 21.

6 Эллис. Vigilemus! Трактат // Эллис. Неизданное и несобранное. Томск: Водолей, 2000. С.251.

7 Там же. С. 261.

8 Там же. С. 252, 253.

9 Слободнюк С.Л. "Дьяволы" "Серебряного" века (древний гностицизм и русская литература 1890-1930 гг.). СПб.: 1998. С.108.

10 Зайцев Б.К. Москва // Зайцев Б.К. Улица Святого Николая. Повести и рассказы. М.: Худ. лит. 1989. С. 301.

11 изысканного (фр.).

12 Валентинов Н. Брюсов и Эллис // Валентинов Н (Н. Вольский). Два года с символистами. М.: Издательский дом XXI век – Согласие, 2000. С. 227.

13 Штейнберг А.З. Литературный архипелаг. М.: НЛО, 2009. С. 123.

14 Бунин И.А. Автобиографические заметки // Бунин И.А. Окаянные дни. М.: Советский писатель, 1990. С. 182-183.

15 Там же. С. 195.

16 Очень популярна была в России в те годы книга Отто Вейнингера "Пол и характер", где женщина являлась носительницей чисто природного, внеразумного начала. Влияемый Бердяев так интерпретировал это понимание женщины: "Женщина – носительница половой стихии в этом мире. У мужчины пол более дифференцирован и специализирован, у женщины же он разлит по всей плоти организма, по всему полю души. У мужчины половое влечение требует более безотлагательного удовлетворения, чем у женщины, но у него большая независимость от пола, чем у женщины, он менее половое существо. У мужчины есть огромная половая зависимость от женщины, есть слабость к полу женскому, слабость коренная, быть может, источник всех его слабостей. И унизительна для человека эта слабость мужчины к женщине. Но сам по себе мужчина менее сексуален, чем женщина. У женщины нет ничего не сексуального, она сексуальна в своей силе и в своей слабости, сексуальна даже в слабости сексуального стремления. Женщина является космической, мировой носительницей сексуальной стихии, стихийного в поле. Природная родовая стихия пола есть стихия женственная. Власть рода над человеком через женщину осуществляется" (Бердяев Н.А. Смысл творчества // Бердяев Н.А. Философия свободы. Смысл творчества. М.: Правда, 1990. С. 407-408). (Валентинов Н. Дух, летающий по Москве // Валентинов Н (Н. Вольский). Два года с символистами. М.: Издательский дом XXI век – Согласие, 2000. С. 81-82.

17 Ходасевич В.Ф. Конец Ренаты // Ходасевич В.Ф. Перед зеркалом. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002. С. 140-142.

18 Айхенвальд Ю. Валерий Брюсов // Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей. М.: Республика, 1994. С. 394.

19 Степун Ф.А. Пореволюционное сознание и задачи эмигрантской литературы // Степун Ф.А. Жизнь и творчество. Избранные сочинения / вступ. статья, составление и комментарии В.К. Кантора. М.: Астрель, 2009. С. 637.

20 "Других символистов тянуло к мистике, – Брюсов для знания, забавы или из любопытства мог заниматься?оккультными науками?, Кабалой. Черной мессой – но от мистики был бесконечно далек" (Валентинов Н. Два года с символистами. М.: Издательский дом XXI век – Согласие, 2000. С. 231).

21 Брюсов В.Я. Автобиография // Брюсов В.Я. Из моей жизни. М.: Терра-Terra, 1994. С. 66.

22 Ильин Владимир. Валерий Брюсов. Великий мастер русского Возрождения // Ильин Владимир. Эссе о русской культуре. СПб.: Акрополь, 1997. С. 249.

23 Иванов Вяч. О достоинстве женщины // Иванов Вяч. По звездам. Статьи и афоризмы. М.: Мусагет, 1909. С. 382-383.

24 Жеребин А.И. Абсолютная реальность. "Молодая Вена" и русская литература. М.: Языки славянской культуры, 2009. С. 30.

25 Mann Thomas. Deutsche Ansprache. Ein Appell an das Vernunft // Mann Thomas. Sorge um Deutschland. Sechs Essays. Frankfurt am Main: S. Fischer Verlag, 1957. S. 52.

26 Волошина Маргарита (М.В. Сабашникова). Зеленая Змея. История одной жизни. М.: ЭНИГМА, 1993. С.262 (курсив мой. – В.К.).