Отрывок «Рим» впервые увидел свет благодаря публикации в журнале «Москвитянин». Читатели познакомились с этим произведением в 1842 г. Повесть «Рим» является отрывком из романа «Аннунциата», который Гоголь писал в 1838-1839 гг. Однако произведение так и не было закончено писателем.
В отрывке «Рим» Гоголь отразил те впечатления, которые он получил при посещении Италии. Есть произведении и размышления автора о судьбе этой страны. Ознакомимся с кратким соежржанием повести Гоголя «Рим».
Знакомство с главным героем
О чем поведал нам в своей повести «Рим» Николай Гоголь? Рассказчик сообщил читателю о чувствах двадцатипятилетнего князя. Этого наследника одной из благородных фамилий покорила красота простой девушки, которую зовут Аннунциата. Но именно потому, что читателю необходимо знать буквально все, автор проводит небольшую экскурсию в прошлое и знакомит нас с жизнью молодого человека.
Детство главного героя
Рос будущий князь в Риме. Его воспитанием занимались учителя и гувернеры. При этом они придерживались обычаев римских вельмож. К будущему наследнику семьи был приставлен аббат. Он считался для него дядькой. Аббат был человеком не очень образованным. Именно поэтому нет ничего удивительного в том, что растущий князь знал не очень много.
Обучение
Скорее всего, юноше так и суждено было остаться неучем. Однако его отец, старый князь, внезапно решил поменять методику воспитания. Он посчитал нужным дать своему сыну престижное европейское образование, направив его в университет, который находился в северной части Италии, в городе Лукка.
Молодой человек пребывал в стенах этого учебного заведения на протяжении шести лет. После этого он понял, что его манит к себе Франция. Ведь ее влияние хорошо чувствовалось на территории всей Верхней Италии.
Поездка во Францию
Из очень краткого содержания «Рим» Гоголя мы узнаем, как развивались события дальше. Молодой человек мечтает повидать Францию. Однако он знает, что его отец, хорошо известный своим деспотизмом, ни за что не разрешит ему отправиться в эту страну. Тем не менее судьба благоволит ему. Совершенно неожиданно для себя молодой аристократ получает письмо от старого князя, в котором тот приказал сыну отправиться в Париж и продолжить обучение там. Юноша едет в город своей мечты. И уже с первых дней Париж буквально поглотил молодого человека в водоворот своей бурлящей жизни. Но прошло четыре года. Молодой князь стал рассматривать свое пребывание в Париже как что-то невыносимое. Он устал от лоска этого города, понимая, что за внешним блеском скрывается пустота. Князь начинает скучать по своей родной Италии.
Возвращение на родину
Неожиданно жизнь молодого человека значительно усложняется. Дело в том, что отец перестал высылать ему деньги. Князь вынужденно влезает в долги, чувствуя себя с каждым днем все более одиноким. Юноша отправляет письмо отцу, в котором просит вернуть его в Рим. Но вскоре к молодому человеку приходит банкир и вручает ему письмо от дяди. Из этого послания князь узнает, что его отец умер, а ему надлежит вернуться в Рим для того, чтобы по своему усмотрению распорядиться имением, наследством и титулом.
По возвращению домой юноша видит, что дела его семейства находятся в сильном упадке. Их усугубляют тяжбы, а также слишком большое количество слуг, которым нужно платить деньги. Князь пытается поправить пошатнувшиеся семейные дела. Именно поэтому он начинает жить довольно скромно. Но при этом он находит для себя самый большой источник удовольствия. Им для молодого князя становится сама Италия с ее удивительной историей. Буквально во всем молодой человек видит в своей стране монументальность и грандиозность. Его поражают следы величия города Рима. Князь стремится как можно больше узнать о своем народе, для чего начинает изучать историю.
Карнавал
Князь обращает внимание и на Он сравнивает их с римскими зданиями. Подобно им, среди женщин он видит либо красавиц, либо, напротив, безобразных девушек и дам. Он считает, что просто «хорошеньких» нет.
Князь наслаждается женщинами, словно стихами в чудесной поэме. Однако вскоре к его увлечениям добавляется еще одно. Это чувство, которое объявило войну всем прочим, и название ему - страсть.
В Риме начинается карнавальное шествие. Принимать в нем участие князь не желает. Однако ему приходится пробираться сквозь толпу горожан. В ней он и увидел Аннунциету. Завороженный красотой, а также исходящим от нее спокойным великолепием, князь тут же влюбляется в девушку. Аннунциета заметила взгляд незнакомца. Однако она смутилась и сразу же спрятала глаза.
В поисках красавицы
Проказники, находящиеся в толпе, обсыпают князя мукой. Молодой человек, белый с головы до ног, бросается домой. Переодевшись, он пытается вновь разыскать в толпе понравившуюся ему девушку. И только мельком он успевает заметить, как красавица садится в телегу, чтобы уехать. Молодой человек, окруженный толпой, понимает, что угнаться за Аннунциетой - дело безнадежное. Именно поэтому он направляется к добродушному и расторопному Пеппе. Этот человек является выходцем из богатого дома негоцианта. Однако Пеппе разорился, так как его страстью была лотерея, в которую он неудачно вложил все свои деньги. Теперь ему приходится перебиваться случайными заработками, для чего он выполняет различные поручения.
Молодой князь отводит Пеппе подальше от толпы для того, чтобы повести с ним важный разговор. Он хочет, чтобы этот человек разыскал для него красавицу-незнакомку. Однако юноша тут же забывает обо всем. Он видит Рим, который озаряют лучи заходящего солнца. Город просто великолепен.
К сожалению, свою повесть «Рим» Николай Васильевич Гоголь дописать не успел. Именно поэтому читатель так и не узнал, чем завершилась история тех молодых людей, с которыми он нас познакомил в своем произведении.
Идея замысла
Повесть Гоголя «Рим» не является событийной. Ее можно назвать философской. В произведении противопоставлены друг другу два города - Рим и Париж. Первый из них олицетворяет собой затишье искусства и раздумья. Он настраивает человека на равновесие, усмиряя в его душе тоску и мятеж. Париж, напротив, - город движения, политических страстей и круговорота. Для князя Париж и Рим - мир. Гоголь показывает первый из этих городов как настоящее, а второй - в качестве прошлого. Париж для молодого человека - яркость минуты. Рим же для него - постоянство вечности, ее нетленность и глубокая красота.
Анализируя «Рим» Гоголя, можно понять, что эти два города автор показал не просто символами. Он представил их в качестве живых образцов двух цивилизаций.
Взор главного героя, который является аналогом авторского, направлен на историю и искусство, духовность и красоту Рима. Это внушает ему мысль о цели, о наследовании и о преемственности, которая приходит из далекого прошлого. Яркость минуты блекнет перед истинным дыханием вечности, которое не имеет никакого временного исчисления.
Некоторые отзывы о «Риме» Николая Гоголя сравнивают это произведение автора с его «Записками сумасшедшего». Уже при их создании писатель позволил своему герою играть с календарем, шутить со временем и, беря историю, устраивать из нее балаган в виде сальто-мортале, хождения вниз головой и т.д. В дневнике сумасшедшего время вроде бы тоже сошло с ума. Оно скачет, порывая с привычными представлениями о череде дней. В «Записках сумасшедшего» Гоголь посмеялся над самолюбием «настоящей минуты». Герой Гоголя Поприщин не понимает ставки на минутное. Для него это не более чем пустой звук. Истинным Хроносом он считает душу человека, которая, в отличие от времени, бесконечна.
Так же и в своих записках из Рима Гоголь перевернул существующий календарь. Он датировал все вовсе не 19 в., а использовал более глубокое время. Например, когда Н. В. Гоголь в Риме делал любые записи, их он подписывал примерно так:
«М-ц апрель, год 2588-й от основания города».
Этим он хотел как только мог продлить настоящий день, вытянув реальную минуту на всю длину исторической неограниченности.
Путешествие в Италию
Исследователями установлено, что свою повесть «Рим» Гоголь создал как непосредственное отражение своей заграничной жизни. В ней он описал и те философские и исторические раздумья, которые были вызваны этим путешествием.
Несколько месяцев в конце 1836 г. и в начале 1837 г. Николай Васильевич провел в Париже. Ему была чужда та общественная и политическая жизнь, которая имела место в тогдашней Франции. В марте 1837 г. Гоголь уехал в Рим. Здесь, в Италии, с небольшими перерывами он жил до 1841 г., работая над «Мертвыми душами».
Гоголь всей душой полюбил «вечный город» Рим с его памятниками искусства и истории. Подтверждением тому были многочисленные письма к знакомым и друзьям, в которых писатель рассказывал о своем интересе не только к истории Италии, но и ко всему современному, что существовало в ней.
Идея об оформлении своих заграничных впечатлений появилась у Николая Васильевича, скорее всего, уже в 1837 г. Это подтверждают многие цитаты Гоголя о Риме. Например, в письме писателя к П.А. Полетневу были высказаны суждения, которые близки к идее будущей повести:
«Все прекрасно под этим небом; что ни развалина, то и картина; на человеке какой-то сверкающий колорит; строение, дерево, дело природы, дело искусства - все, кажется, дышит и говорит под этим небом... Перед Римом все другие города кажутся блестящими драмами, в которых действие совершается шумно и быстро в глазах зрителя».
В этом же послании Гоголь дал обещание, что друзья обязательно увидят его записки
«в которых отразились, может быть, верно впечатления души моей».
Через полтора года писатель отослал послание А.С. Данилевскому, в котором находились наброски записок, предвосхищавшие план «Рима». Так, Гоголь рассказал:
«Ты немало уже видел и слышал - хлопочущий Париж и карнавальная Италия. Право, много всего, и русский человек в середине».
В этой цитате достаточно сделать только одну замену, чтобы увидеть сюжет повести. То есть убрать «русского человека» и вставить вместо него «итальянского князя».
[Гоголь в Италии] Два дня, как я здесь (в Риме). Приезд мой в Италию или, лучше, в самый Рим затянулся почти на три недели. Ехал я морем и землею с задержками и остановками. До Рима успел еще побывать, кроме многих других городов, в Генуе и Флоренции. Несмотря на все это, поспел как раз к празднику (пасхи). Обедню прослушал в церкви св. Петра, которую отправлял сам папа.
H. Я. ПРОКОПОВИЧУ
[Гоголь в Италии] Я бы более упивался Италией, если бы был совершенно здоров; но я чувствую хворость в самой благородной части тела - в желудке. Он, бестия, почти не варит вовсе, и запоры такие упорные, что никак не знаю, что делать. Все наделал гадкий парижский климат, который, несмотря на то, что не имеет зимы, но ничем не лучше петербургского. Мой адрес: Roma, via di Isidoro, casa Giovanni Massuci, 17.
В. А. ЖУКОВСКОМУ
[Гоголь в Италии] Я начинаю верить тому, что прежде считал басней, что писатели в наше время могут умирать с голоду. Но чуть ли это не правда. Будь я живописец, хоть даже плохой, я бы был обеспечен. Здесь в Риме около пятнадцати человек наших художников, которые недавно высланы из академии, из которых иные рисуют хуже моего: они все получают по три тысячи в год. (…) Если бы мне такой пансион, какой дается воспитанникам академии художеств, живущим в Италии, или хоть такой, какой дается дьячкам, находящимся здесь при нашей церкви, то я бы протянулся, тем более что в Италии жить дешевле…
А. С. ДАНИЛЕВСКОМУ
апрель 1837 г., из Рима
[Гоголь в Италии] Сижу без денег. Я приехал в Рим только с двумястами франками, и если б не страшная дешевизна и удаление всего, что вытряхивает кошелек, то их бы давно уже не было. За комнату, то есть старую залу с картинами и статуями, я плачу тридцать франков в месяц, и это только одно дорого. Прочее все нипочем. Если выпью поутру один стакан шоколаду, то плачу немножко больше четырех су, с хлебом, со всем. Блюда за обедом очень хороши и свежи, и обходится иное по 4 су, иное по 6. Мороженого больше не съедаю, как на 4; а иногда на 8. Зато уж мороженое такое, какое и не снилось тебе. Не ту дрянь, которую мы едали у Тортони, которое тебе так нравилось, - масло! Теперь я такой сделался скряга, что если лишний байок (почти су) передам, то весь день жалко.
Здесь тепло, как летом; а небо - совершенно кажется серебряным. Солнце дальше и больше, и сильнее обливает его своим сиянием. Что сказать тебе вообще об Италии? Мне кажется, как будто бы я заехал к старинным малороссийским помещикам. Такие же дряхлые двери у домов, со множеством бесполезных дыр, марающие платья мелом; старинные подсвечники и лампы в виде церковных; блюда все особенные; все на старинный манер. Везде доселе виделась мне картина изменений; здесь все остановилось на одном месте и далее нейдет. Когда въехал в Рим, я в первый раз не мог дать себе ясного отчета: он показался маленьким; но, чем далее, он мне кажется большим и большим, строения огромнее, виды красивее, небо лучше; а картин, развалин и антиков смотреть на всю жизнь станет. Влюбляешься в Рим очень медленно, понемногу - и уж на всю жизнь. Словом, вся Европа для того, чтобы смотреть, а Италия для того, чтобы жить.
[Гоголь в Италии] Пишу к вам из столицы короля сардинского, которая не уступает в великолепии прочим. Природа уже теряет здесь чисто итальянский характер. Это переход от Италии к Швейцарии, и завтра же я увижу опять места и горы, которые видел в прошлый год. В Бадене я опять проживу недели две или три и, может быть, возьму тамошних вод…
В. О. БАЛАБИНОЙ
[Гоголь в Италии] Я почти с грустью расставался с Италией. Мне жалко было и на месяц оставить Рим. И когда, при въезде в северную Италию, на место кипарисов и куполовидных римских сосен увидел я тополи, мне сделалось как-то тяжело. Тополи стройные, высокие, которыми я восхищался бы прежде непременно, теперь показались мне пошлыми... Вот мое мнение: кто был в Италии, тот скажи "прости" другим землям. Кто был на небе, тот не захочет на землю.
Я с большой радостью оставил, наконец, Женеву, где, впрочем, мне не было скучно, тем более, что я там имел счастливую встречу с Данилевским, и таким образом мы провели осень довольно приятно, до тех пор пока, наконец, все горы покрылись снегом. При всем том мысль увидеть Италию опять вновь произвела то, что я бросил Швейцарию, как узник бросает темницу. Я избрал на этот раз другую дорогу, сухим путем, чрез Альпы, самую живописную, какую только мне удавалось видеть... Встретивши на вершине Сенплона около 20 градусов морозу, мы начали спускаться вниз быстро. Меньше нежели в три часа спустились мы с тех гор, на которые подымались около суток, и климат к концу так изменился, что, вместо морозу, было около 12 градусов теплоты. Наконец, минувши знаменитое большое озеро [Лаго-Маджиоре], с его прекрасными островами, минувшими несколько городов совершенно итальянских, я прибыл в Милан... Я пробуду еще день в Милане и отправлюсь во Флоренцию, а оттуда в Рим. Не успел я выехать в Италию, уже чувствую себя лучше. Благословенный воздух ее уже дохнул.
М. П. БАЛАБИНОЙ
Когда я увидел, наконец, во второй раз Рим, о, как он мне показался лучше прежнего! (…) Нужно вам знать, что я приехал совершенно один, что в Риме я не нашел никого из моих знакомых. Но я был так полон в это время, и мне казалось, что я в таком многолюдном обществе, что я припоминал только, чего бы не забыть, и тотчас же отправился делать визиты всем своим друзьям. Был у Колисея (развалины древнеримского цирка), и мне казалось, что он меня узнал, потому что он, по своему обыкновению, был величественно-мил и на этот раз особенно разговорчив. Я чувствовал, что во мне рождались такие прекрасные чувства. Стало быть, он со мною говорил. Потом я отправился к Петру (собор св. Петра) и ко всем другим, и мне казалось, они все сделались на этот раз гораздо более со мною разговорчивы. В первый раз нашего знакомства они, казалось, были более молчаливы и считали меня за форестьера (иностранца).
Мусатова Т. Л. (Москва), советник дипломатической службы первого класса, кандидат исторических наук, доцент факультета мировой политики МГУ им. М. В. Ломоносова / 2013
О пребывании Н. В. Гоголя в Италии с марта 1837 г. по начало февраля 1848 г. (с перерывами на выезд в Россию и другие страны) и об его творческом окружении написано немало . Однако недостаточно освещены его отношения с представителями официальных русских кругов, прежде всего — царского двора и дипмиссий. Между тем за границей Гоголь проводил большую часть времени среди соотечественников, за границей он писал «Мертвые души» и впервые стал ощущать себя русским национальным писателем, сознательно ограничившись отечественными сюжетами. В Италии же писатель пережил глубокий нравственно-психологический кризис, значительно повлиявший на его мировоззрение.
Отправной точкой нашей работы послужили документы, обнаруженные в «старых» российских дипломатических архивах. Некоторые из них впервые введены в научный оборот, другие - впервые прочитаны с точки зрения жизни Гоголя в Италии .
В 1830-1840-х годах Россия имела на Апеннинах значительное дипломатическое присутствие. В Турине, Неаполе, Флоренции (до 1836 г.), в Риме (с 1817 г.) работали императорские миссии. Во всех крупных итальянских портах и городах, включая Венецию, находились русские консулы или почетные консулы из итальянцев. Сама атмосфера официального русского зарубежья, в которой оказался Гоголь, была особой, ибо диппредставители, аккредитованные в Европе и в Италии, принадлежали к просвещенной части отечественного дворянства, многие были людьми из пушкинского окружения. Кроме того, после Отечественной войны 1812 г. произошло заметное укрепление позиций русской православной церкви в Европе. Приходы РПЦ были учреждены в Риме в 1836 г. и через десять лет - в Неаполе, причем их настоятелями назначались известные и высокообразованные иерархи.
Звездой петербургской жизни молодого Гоголя был Пушкин. Но он ушел из жизни в начале 1837 г., когда Николай Васильевич находился на пути из Франции в Италию. После приезда молодого писателя в Рим большое значение для него имело поддержание отношений и переписки с Жуковским и другими людьми пушкинского окружения, нередко посещавшими Италию, а также контакты с новыми европейскими знакомыми, погружение в историческое и художественное наследие Вечного города. Далекий от политики и международной сферы Гоголь тогда оказался причастен к российской внешнеполитической жизни в неком заграничном филиале петербургского бомонда, и ему поневоле нужно было определить свое отношение к этому, а также учить итальянский и другие европейские языки, которые приобретали теперь для него особое значение.
Гоголь с детства хотел служить Отечеству по «казенной должности», скорее всего - в юстиции, хотя мечтал о путешествиях и дальних странах. Благодаря покровителю семьи - дальнему родственнику Д. П. Трощинскому, бывшему министру и сенатору - юноша получил представление о дипломатической службе (Трощинский начинал карьеру секретарем малороссийского генерал-губернатора князя Н. Г. Репнина-Волконского при исполнении им различных дипломатических миссий). Переехав в Петербург, он какое-то время испытывал влияние П. П. Свиньина - литератора, художника, собирателя древностей, путешественника, который в 1806-1813 годах был дипломатом, что могло подстегнуть интерес Гоголя к этой сфере. Конечно, его (как и его сверстников) привлекало участие дипломатов в мировых событиях, близкое соприкосновение с письменностью и культурой и завидные перспективы для развития личности. Но без аттестата с отличием и обязательной тогда высокой рекомендации шансов стать дипломатом у него не было. Может быть, поэтому в своей повести «Невский проспект» (1835) он иронично изобразит сотрудников МИД, которые «отличаются благородством своих занятий и привычек» и даже носят особые бакенбарды, «увы, принадлежащие только одной иностранной коллегии» (III, 12). А Хлестаков в черновой редакции «Ревизора» заявляет, что играл в карты с министром иностранных дел, финансов и европейскими посланниками. Несколько позже помещик Манилов назовет сына «Фемистоклюсом» и будет прочить его «по дипломатической части» как «будущего посланника».
Другой причиной иронии Гоголя было воздействие на него пушкинского окружения, где открыто говорили, что Иностранная коллегия (с 1802 г. - Министерство иностранных дел) была больше чужестранной, чем отечественной. Управлял ею немецкоговорящий вице-канцлер, затем государственный канцлер граф К. В. Нессельроде, который 40 лет навязывал МИДу преимущественную ориентацию на «Священный союз», при враждебном отношении к европейским идеям и недооценке подлинных интересов России. В петербургском салоне Нессельроде плели интриги против Пушкина, и Д. Ф. Фикельмон отмечала, что этот конфликт в обществе имел не только литературный, но и политический характер. До выезда Гоголя в Европу его отношения с МИДом складывалось под влиянием пушкинской партии. Но он всегда и во всем выбирал свой путь.
С детства Гоголю были привиты как абсолютная лояльность к трону, так и неприятие всяческих революций, традиционные для провинциального дворянства, служивой элиты и большинства писателей старшего поколения, особенно тех, кто тесно соприкасался с властью (В. А. Жуковский, Ф. И. Тютчев и др.). То есть для юноши было естественным и уважительное отношение к внешнеполитическому ведомству. В Петербурге он общался с принятыми в МИД своими соучениками по Нежинской гимназии - И. Д. Халчинским и К. М. Базили. В годы жизни в Европе писатель постоянно переписывался с ними, неизменно интересовался их продвижением по службе, а в письмах к общим знакомым спрашивал «о новых подвигах их на пользу отечества».
За годы пребывания в Италии это лояльное отношение к власти и официальной политике стало у Гоголя преобладать. Некоторые авторы утверждают, что он еще в Петербурге чрезвычайно внимательно читал С. Пеллико. Думается, так оно и было, только произошло это позже, то есть не в первой половине 30-х годов, а 10 лет спустя. По меткому выражению Пушкина, произведения Пеллико были «Евангелием» всего просвещенного мира. И Гоголь должен был знать, что к середине 30-х годов они уже были переведены на русский язык и в № 3 «Современника» вышла рецензия поэта на книгу С. Пеллико «Об обязанностях человека. Наставление юноше». Но если Жуковский во время своего визита в Италию в 1838-1839 годах дважды заходил к итальянскому писателю, то Гоголь посетил места, связанные с ним в Богемии, только в 1843 г. В 1845 г. он жил со С. Пеллико в доме Понятовского на виа делла Кроче, но так и не познакомился.
Есть и другие факты, которые свидетельствуют о большой скованности молодого Гоголя. Например, познакомившись с А. М. Горчаковым (вероятно, в Баден-Бадене или в Вене в 1836-1837 годах), он, видимо, сохранял дистанцию в разговоре с этим блестящим и просвещенным дипломатом, уже послужившим временным поверенным во Флоренции (1828-1829). И хотя Горчаков, как уже отмечено исследователями, с тех времен был великолепно осведомлен об идеях С. Пеллико, А. Мандзони и Дж. Мадзини и слыл другом К. Кавура , Гоголь вряд ли коснулся этих идей в разговоре с ним. Связующим звеном должно было служить имя Пушкина (особенно летом 1837 г.). В этом контексте Гоголь попросил о содействии в пересылке ему через Вену в Ливорно книг и рукописей, на что Горчаков с готовностью откликнулся.
Во время пребывания Гоголя в Турине временным поверенным там в 1838-1839 годах служил Ф. И. Тютчев. Но Гоголь ни тогда, ни позже, во время своих «выездов» из Италии в Германию, где Тютчев после 1839 г. жил и работал, по всей видимости, так и не встретился с ним. Во всяком случае, об этом нет никаких упоминаний .
В дальнейшем Гоголь все сдержаннее высказывался о дипломатической сфере: видимо, диктовала свои правила жизнь среди соотечественников вдали от родины. И в новой редакции «Ревизора» Хлестаков гораздо осторожнее говорит о «министре иностранных дел, французском посланнике, немецком посланнике...» (IV, 49). В 1843 г. в письме А. С. Данилевскому, в ответ на его просьбу помочь устроиться в МИД, писатель посоветовал ему отказаться от этой затеи, потому что «служить в Петербурге и получить место во внешн<ей> торг<овле> или иност<ранных> дел не так легко. Иногда эти места вовсе зависят не от тех именно начальников, как нам кажется издали, и с ними сопряжены такие издалека не видные нам отношения! <...> В иностр<анной> коллегии покамест доберешься <до> какого-нибудь заграничн<ого> места, бог знает сколько придется тащить лямку» . Иными словами, дипломатическую службу он не считал синекурой, которая позволяла бы спокойно заниматься литературным творчеством. Это чисто житейское суждение имело свою подоплеку. В 1839 г. в Риме писатель сделал неудачную попытку устроиться секретарем главы «Императорской дирекции русских художников в Риме», учрежденной при миссии в 1840 г. Он пустил в ход все свои связи, рассчитывая, что В. А. Жуковский, П. А. Плетнев и др. будут ходатайствовать перед Николаем I о его назначении. Но по разным причинам этого не случилось, и тогда Гоголь выплеснул раздражение на главу упомянутой Дирекции, советника миссии П. И. Кривцова (через своего брата Н. И. Кривцова тот был вхож в пушкинский круг и пользовался расположением поэта). Скоро Гоголь восстановил связи с П. И. Кривцовым, но неприятный осадок остался.
Весной 1837 г. в Риме было все еще довольно много польских беженцев, с присущими им антирусскими настроениями, из-за подавленного в 1831 г. Польского восстания. Оказавшись по рекомендации князя П. А. Вяземского под покровительством княгини З. А. Волконской, Гоголь усердно посещал ее салон и попал в лагерь защитников польских интересов. Вообще-то писатель ценил культуру Польши. В Риме в 1837 г. он подружился с А. Мицкевичем и его двумя соратниками, молодыми польскими священниками И. Кайсевичем и П. Семененко, членами ордена «Воскресение». Он даже начинал склоняться к позиции «двуликого Януса» в польском вопросе, хотя в Петербурге вместе с Пушкиным и Жуковским поддерживал официальную политику. Княгиня З. А. Волконская, принявшая католичество в 1833 г., со временем становилась все более фанатичной и стремилась обратить в свою новую веру как можно больше соотечественников. Она пыталась сделать это даже в отношении молодого И. Виельгорского, умиравшего на ее римской вилле летом 1839 г. в присутствии Гоголя. Этот эпизод неприятно поразил писателя, открыв ему глаза на то, что и его самого княгиня и ее польские ксензы считали почти готовым кандидатом на обращение. С этого момента Гоголь стал отдаляться от княгини, а также от ее польских друзей. Надо думать, он не хотел кривить душой, получая с 1837 г. материальную помощь от царя. Что было позволено простому смертному, и даже княгине, было неприемлемо для русского писателя.
О тесных отношениях Гоголя с З. А. Волконской и ее кружком в Риме в 1830-х годах говорится во многих исследованиях, но, как правило, только о названном эпизоде. Между тем эту тему следует рассматривать, на наш взгляд, гораздо шире, начиная с положения княгини - видного католического деятеля и благотворителя. Она занимала особое место в жизни Святого престола, имела знакомство с папами, была большим другом кардинала и государственного секретаря Э. Консалви (умер в 1824 г.), а также его преемника на этом посту в 1836-1846 годах Л. Ламбрускини. Ее приемный сын В. Павей работал при папе, княгиня дружила со многими кардиналами и принимала их у себя. Вместе с тем ее окружали идеологи католического реформизма, выступавшие за усиление социальной доктрины католицизма. Если главный идеолог - французский писатель и проповедник Ф. Р. де Ламеннэ бывал в Риме эпизодически, то его ученик аббат О.-Ф. Жербэ в 1839-1849 годах здесь постоянно жил и работал, был духовником З. А. Волконской, своим человеком в ее доме.
Гоголь иногда жил на вилле Волконских и, без сомнения, тогда заинтересованно наблюдал за тенденциями западного христианства. Он, несомненно, близко знал Жербэ, духовника княгини, постоянно бывавшего у нее. Лично с Ламеннэ, а также с другим его учеником А.-Д. Лакордером писатель мог встречаться в парижском салоне С. П. Свечиной, где собирались русские католики и где часто бывал Лакордер. В Париже Гоголь заходил к А. Мицкевичу, активно поддерживаемому французами. Естественно, все они резко критиковали политику царя в отношении Польши. Кроме того, Гоголь через переписку с Н. Н. Шереметьевой поддерживал контакты с С. И. Гагариным, родственником бывшего посла в Риме Г. И. Гагарина, женатого на сестре Свечиной. С. И. Гагарин, в прошлом тоже дипломат, стал иезуитом, но и после того в письмах к Шереметьевой передавал Гоголю приветы и, что характерно, просил его оставаться светским писателем .
Лакордер часто наведывался в Рим, выступая со страстными проповедями, которые привлекали всеобщее внимание, и Гоголь об этом не мог не знать. Среди друзей З. А. Волконской были итальянские реформаторы: Р. Ламбрускини - племянник госсекретаря Ватикана Л. Ламбрускини; В. Палотта, проповедник и благотворитель, канонизированный Ватиканом в 1950 г.; Дж. Каппони, входивший в группу передовой интеллигенции, формировавшейся вокруг Дж. П. Вьессе, основателя журнала «Антология» и «Научно-Литературного Кабинета Виессе» во Флоренции; А. Розмини, философ и священник, предшественник христианского спиритуализма, человек необычайно искренней веры.
Гоголь перестал часто бывать у Волконской с начала 1840-х годов, после присоединения униатской церкви к православной и ужесточения политики Николая I по отношению к инославию. По новым законам княгиня вынуждена была переписать свои российские имения на сына, князя А. Н. Волконского, дипломата и будущего посланника в Неаполе. С этого момента она начала кардинально менять свою жизнь, становясь все более фанатичной и направляя все средства на благотворительность. Тесно сотрудничая с космополитическим Орденом поклонников самой священной крови и сделав своим духовником главу Ордена Дон Джованни Мерлини (к настоящему времени причислен Ватиканом к лику святых), Волконская построила три школы для бедных детей. Гоголь мог быть свидетелем открытия первой из них в Риме в 1847 г. В 50-х и 60-х годах, когда Волконская перешла к полному аскетизму (доведшему ее до гибели в 1862 г.), писателя уже не было в живых. Гоголь не предчувствовал этого трагического конца, и образ княгини-филантропа, безусловно, сильно воздействовал на его экзальтированное религиозное воображение. Он в чем-то повторил Волконскую и ее окружение, когда после издания первого тома «Мертвых душ» принял решение раздать пожертвования бедным студентам. Однако вмешательство друзей, прежде всего - А. О. Смирновой-Россет, оказалось препятствием на этом пути.
Если в 1839-1840 годах Гоголь был для русского двора и МИД еще «не своим» (причиной могла быть и дружба с З. А. Волконской), то через несколько лет, после выхода в свет первого тома «Мертвых душ», его положение в русском зарубежье значительно изменилось. Растущая слава литератора, пекущегося об общественном благе и обличающего только нравы, больше юмориста, чем сатирика, приблизила его к уровню официального писателя. Гоголевские друзья славно потрудились, создавая этот образ в расчете на двор и материальное содержание писателя за границей за счет казны. Что касается религиозно-нравственных исканий, свойственных Гоголю в итальянский и в целом весь заграничный период, то они проходили в рамках его личных отношений с просвещенными наставниками посольских церквей (не столько в Италии, сколько в Германии) и таким образом не были широко известны и не раздражали властей. Гоголевскими «спонсорами» были побывавшие в Италии Николай I, наследник Великий князь Александр Николаевич, Великая княгиня Мария Николаевна, С. С. Уваров, М. П. Погодин, а также В. А. Жуковский, Н. М. Языков, З. А. Волконская, Репнины и др. Просителями за Гоголя были В. А. Жуковский, А. О. Смирнова-Россет, П. А. Вяземский и др. Гений писателя, а также все, о чем говорилось выше, вознесли Гоголя на верхнюю ступень общественной лестницы. Русские художники-стажеры в Риме, даже близкий друг А. А. Иванов, с которым Гоголь усиленно общался на первом этапе, отступили на второй план. Теперь он останавливался или подолгу засиживался у Апраксиных, Толстых и Нессельроде в Неаполе, у Виельгорских, Соллогубов и Смирновых в Ницце, у Языкова и Жуковского в германских городах.
Особую роль в жизни Гоголя играло покровительство Жуковского. В 1838-1839 годах тот как наставник цесаревича посетил Рим с визитом. Для Гоголя впервые открылась возможность быть представленным при дворе да еще познакомить наследника со своими сочинениями (он прочитал ему «Женитьбу»). Позже Жуковский передал писателю и первую помощь от своего питомца. В 40-х годах Гоголь месяцами жил у Жуковского в Германии и там снова встречался с цесаревичем, придворными, видными иерархами РПЦ, что сближало его с интеллектуально-духовными и властными кругами Петербурга и явно ему импонировало. Отдельно следует сказать об А. О. Смирновой, покровительнице и в то же время «воспитуемой» Гоголя в плане духовного усовершенствования. Ее муж Н. М. Смирнов служил во Флоренции (1825-1828) и Берлине (1835-1837), так что она часто бывала в Италии и Германии. Вместе со своим племянником А. О. Россетом, губернатором, Смирнова была для Гоголя не только помощником, но и полезным источником информации о состоянии дел при дворе и в губерниях, особенно после 1843 г.
Полезной для «позднего» Гоголя была и дружба с графом А. П. Толстым, профессиональным военным, флигель-адъютантом Николая I, военным губернатором Одессы, позднее - обер-прокурором Синода. В 1826-1830 годах тот находился на дипслужбе, а позже часто жил в Неаполе, Париже и других европейских столицах и тогда приглашал к себе Гоголя. Граф был консервативным, глубоко верующим аскетом. У писателя еще не было таких знакомых, и, как представляется, следует дополнительно изучить его переписку с Толстым, чтобы точнее определить характер влияния, которое тот оказывал на гоголевское творчество.
Все сказанное помогает глубже понять, почему Гоголь, по его собственным словам, лучше видел из Италии всю громаду России и стал больше ее любить. Более того, он заинтересовался большой европейской политикой. Так, у него завязалась дружба с А. П. Бутеневым - посланником при Святом престоле в 1843-1855 годах. В декабре 1845 г. Бутенев успешно провел визит в Рим императора Николая I, приезд которого, по его мнению, получил огромный резонанс. Эту оценку позднее повторил Тютчев, обратив внимание на историческое значение первой встречи православного императора с главой западного христианства. Для Гоголя визит монарха в Рим был важнейшим событием: он впервые получил возможность порассуждать «по поводу разных духовно-дипломатических дел с папой», как сказано в письме к А. О. Россет (XIII, 155-156). А в начале 1846 г. он предположил, что встречи императора и папы «будут те, каких и ждали», и принесут «умягчение мер относительно католиков» (ХIII, 24). И такая оценка в целом соответствовала итогам визита в перспективе нескольких десятилетий. Гоголя явно привлекала фигура Николая I, верноподданнические чувства к которому в тот момент его переполняли. В январе 1846 г. он писал А. П. Толстому, что царя «видел раза два-три мельком. Его наружность была прекрасна, и ею Он произвел впечатление большое в римлянах. Его повсюду в народе называли просто Imperatore, без прибавления: di Russia...» (ХIII, 24). Позже, в октябре 1846 г., Гоголь встретил в церкви графа Блудова и узнал, что тот был «доволен делами с папой» (XIII, 144). Судя по переписке за 1845 г. и позднее, Гоголь вновь демонстрировал приверженность официальной позиции в польском вопросе. Любопытно, что сам он так и не представился Николаю I в римские дни, поскольку ему «стало стыдно и совестно, не сделавши почти ничего еще доброго и достойного благоволения напоминать о своем существовании <...> Государь должен увидеть меня тогда, когда я на своем скромном поприще сослужу ему такую службу, какую совершают другие на государственном поприще» (ХIII, 33-34).
После отъезда царя из Рима туда прибыло семейство Нессельроде, в ком Гоголь нашел новых мощных покровителей. Как справедливо отмечает Ю. В. Манн, писателю вообще было свойственно использовать друзей и знакомых в своих творческих интересах. В данном случае это проявилось особенно отчетливо. До сих пор никто, видимо, не обращал внимания, в какой степени клан Нессельроде «проникся» Италией. Брат жены министра - графини М. Д. Нессельроде, граф Н. Д. Гурьев был в 1833-1837 годах посланником в Риме, в 1837-1841 годах - в Неаполе. Граф М. И. Хрептович, женатый на младшей дочери министра, в 1847 г. тоже стал посланником в Неаполе. Его сестра Мария Хрептович была во втором браке замужем за А. П. Бутеневым, главой римской миссии в 1843-1855 годах (с ним Гоголь особенно сдружился и, значит, пользовался гостеприимством обоих супругов). Свою сестру, урожденную Гурьеву, графиня Нессельроде выдала замуж за временного поверенного во Флоренции Е. П. Сверчкова. И проч. и проч. Оказавшись в «нессельродовской Италии», Гоголь прагматично пользовался ситуацией, искал встречи со всем семейством, весьма лестно и душевно отзывался о графине (Ф. И. Тютчев тогда дал ей нелестную характеристику, а позже написал уничтожающую эпиграмму на Нессельроде). В итоге Гоголь обеспечил массовую пересылку через М. Д. Нессельроде себе в Италию русских книг и журналов, а в другие европейские столицы - своих книг для подношения влиятельным особам.
До сих пор неясно, что же вынудило Гоголя с 1846 г. оставить Рим и перебраться в Неаполь. С одной стороны, он отправился вслед за папой и А. П. Бутеневым, гонимыми революционными событиями из Рима на юг. С другой стороны, Неаполь был оплотом семьи Нессельроде. Гоголь добивался получения льготного паспорта для проезда к Святым местам, обустройства своего отъезда из Италии, и кому, как ни семейству Нессельроде-Хрептовичей-Бутеневых быть в том порукой? Но паспорт был выдан обычный, турне по Ближнему Востоку не получилось, никто, видимо, не провожал Гоголя (по пути в порт он заехал к священнику и попросил его молиться за себя).
Как представляется, работа над вторым томом «Мертвых душ» и «Выбранными местами из переписки с друзьями» в наибольшей степени отражает влияние, оказанное на творчество Гоголя официальным русским зарубежьем, РПЦ, атмосферой папского Рима и Папской области, современным ему западным христианством. Под влиянием царя, ожидавшего от него большого произведения, и с учетом службы высокопоставленных дипломатов, которая проходила у него на глазах, Гоголь заговорил о литературе как о «государственном поприще» и искал «служения более значительного». Выход из мучительного процесса своего духовного самоусовершенствования он увидел в новом прочтении православия. С начала 40-х годов писатель стал активно изучать православную богословскую литературу, прежде всего - русскую, и удивился богатству ее мысли и глубине источаемой ею веры, взяв из этого уникального и еще не совсем изученного источника многое для своих будущих работ. В публицистике он стал проповедником, чувствующим себя избранным Богом и вполне созревшим для наставления людей во благо их духовно-нравственного возрождения и укрепления государства на основе христианских ценностей. Это можно объяснить и влиянием западных церковных реформаторов, с кем его объединяла неудовлетворенность состоянием европейских обществ, низким уровнем общественного и нравственного развития, тяжким положением населения. Разумеется, экстраполировать все это на Россию он мог лишь с позиций полной лояльности и легитимизма, отвергая ту сторону учения Ламеннэ, которая посвящалась чисто социальным реформам.
Работа над вторым томом «Мертвых душ», начатая в Италии и Германии, пошла не так, как хотелось бы писателю. Ему катастрофически не хватало «живых <...> настоящих современных обстоятельств» России . Летом 1845 г. в Германии он сжег рукопись второго тома «Мертвых душ», а по возвращении в Рим начал все с чистого листа. Параллельно в Неаполе, а ранее в Москве и всюду, где бы он ни бывал, Гоголь активно интересовался судьбой декабристов, которые были родственниками и знакомыми З. А. Волконской, П. И. Кривцова, В. П. Давыдова, Н. Н. Шереметьевой и др. Вместе с гоголевскими призывами к нравственно-религиозному возрождению России этот интерес к осужденным сторонникам конституционной монархии и противникам крепостного права в России несколько «реабилитировал» писателя и свидетельствовал о его возвращении к взглядам пушкинского круга. Друзья и поклонники поэта были «государственниками», среди них было принято приносить на алтарь Отечества опыт и знания, накопленные в европейских странствиях. Гоголь отличался от них только тем, что сделал то же самое на религиозной основе. Исследователи уже не раз давали различные оценки его социально-религиозным воззрениям в «Выбранных местах». Но главное, как справедливо отмечает большинство авторов, заключается в том, что великий писатель одарил нас высочайшим нравственным опытом, сделав новаторскую попытку, пусть не совсем удачную, соединить на благо своей родины лучшие достижения, с одной стороны, западного христианства, с другой - православной мысли.
Русские всегда любили Италию. Наше восхищение этой страной совсем не ново. Здесь бывал Горький, Ленин, императоры, аристократы и целая плеяда действительно великих русских художников.
Влекла bel paese и литераторов. И одним из самых очарованных ее заложников оказался никто иной как Николай Васильевич Гоголь, чьи цитаты и любовь к Апеннинам я сегодня и продемонстрирую.
Мне кажется, прелюдия к данной теме не нужна: что такой Гоголь мы все с вами знаем. А его безудержную страсть и тоску по Италии легко понять из его высказываний и писем. Душа этого человека целиком и полностью принадлежала этой благодатной земле, в которой он не чая души...
1 . Италия - роскошная страна! Она вся рай, вся радости полна...
2 . Если бы вы знали, с какою радостью я бросил Швейцарию и полетел в мою душеньку, в мою красавицу Италию. Она моя! Никто в мире ее не отнимет у меня! Я родился здесь. Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр - все это мне снилось… Как будто с целью всемогущая рука промысла бросила меня под сверкающее небо Италии, чтобы я забыл о горе, о людях, о всем и весь впился в ее роскошные красы. Она заменила мне все. Я весел!
3 . Влюбляешься в Рим очень медленно, понемногу – и уж на всю жизнь. Словом, вся Европа для того, чтобы смотреть, а Италия для того, чтобы жить. Это говорят все те, которые остались здесь жить.
4 . Что за земля Италия! Никаким образом не можете вы ее представить себе. О, если бы вы взглянули только на это ослепляющее небо, все тонущее в сиянии! Все прекрасно под этим небом; что ни развалина, то и картина; на человеке какой-то сверкающий колорит; строение, дерево, дело природы, дело искусства, - все, кажется, дышит и говорит под этим небом. Когда вам все изменит, когда вам больше ничего не останется такого, что бы привязывало вас к какому-нибудь уголку мира, приезжайте в Италию.
5 . Ехал я раз между городками Джансано и Альбано, в июле месяце. Среди дороги, на бугре, стоит жалкий трактир с бильярдом в главной комнате, где вечно гремят шары и слышится разговор на разных языках… В то время я писал первый том «Мертвых душ», и эта тетрадь со мною не расставалась. Не знаю почему, именно в ту минуту, когда я вошел в этот трактир, мне захотелось писать. Я велел дать столик, уселся в угол, достал портфель и под гром катаемых шаров, при невероятном шуме, беготне прислуги, в дыму, в душной атмосфере забылся удивительным сном и написал целую главу не сходя с места.
6 . Сижу без денег… За комнату, то есть старую залу с картинами и статуями, я плачу тридцать франков в месяц, и это только одно дорого. Прочее все нипочем. Если выпью поутру один стакан шоколаду, то плачу немножко больше четырех су, с хлебом, со всем. Блюда за обедом очень хороши и свежи, и обходится иное по 4 су, иное по 6. Мороженого больше не съедаю, как на 4; а иногда на 8. Зато уж мороженое такое, какое и не снилось тебе… Теперь я такой сделался скряга, что если лишний байок (почти су) передам, то весь день жалко
7 . Приезжай когда-нибудь, хоть под закат дней, в Рим, на мою могилу, если не станет меня уже в живых. Боже, какая земля! какая земля чудес! и как там свежо душе!
