Сестры Доротея и Селия, оставшись без родителей, жили в доме своего дяди-опекуна мистера Брука. Сестры были почти равно хороши собой, однако разнились характерами: Доротея была серьезна и набожна, Селия - мила и в меру легкомысленна. Частыми гостями в доме мистера Брука были двое джентльменов, имевших явное намерение в скором времени предложить Доротее руку и сердце. Один - молодой баронет сэр Джеймс Четтем, другой - ученый и, добавим, весьма состоятельный священник мистер Кейсобон. Доротея остановила выбор на последнем, хотя в свои пятьдесят лет тот и походил, как говаривали злые языки, на высохшую мумию; девушке внушали почтение образованность и глубина ума преподобного отца, готовившегося осчастливить мир многотомным трактатом, в котором на огромном материале доказывал, что все мифологии на свете суть искажения единого, данного свыше источника. На присланное мистером Кейсобоном формальное предложение Доротея в тот же день ответила согласием; через полтора месяца сыграли свадьбу, и молодожены отправились в свадебное путешествие в Рим, ибо Кейсобону необходимо было поработать с рукописями в библиотеке Ватикана. Юный сэр Джеймс, поунывав немного, обратил весь свой пыл на младшую сестру, и вскоре та стала зваться миссис Селия Чет-тем.
В Риме Доротею постигло разочарование: то, перед чем она так преклонялась в своем муже, глубокие познания, все больше казались ей омертвевшим громоздким грузом, не привносящим в жизнь ни возвышенной радости, ни вдохновения. Единственной отрадой стала для нее встреча с Уиллом Ладиславом, бедным дальним родственником мистера Кейсобона, навестившим Рим с другом-художником. Уилл по молодости еще не избрал себе жизненного поприща и жил на деньги, из милости уделяемые ему мужем Доротеи.
Когда чета Кейсобонов возвратилась в Мидлмарч, главной темой разговоров в городе была постройка новой больницы. Деньги на нее давал банкир мистер Булстрод, в Мидлмарче человек пришлый, но заимевший уже прочное положение благодаря своим деньгам, а также женитьбе, связавшей его узами свойства с исконными мидлмарчцами - Винси, Гартами, Фезерстоунами. Заведовать больницей должен был мистер Лидгейт, молодой доктор, приехавший в город откуда-то с севера; поначалу он был встречен в штыки как коллегами, так и потенциальными пациентами, с подозрением отнесшимися к передовым медицинским теориям мистера Лидгейта, но прошло немного времени, и в числе его пациентов оказались наиболее уважаемые обыватели.
Так, именно Лидгейта позвали, когда сделалась горячка с юным Фредом Винси. Этот молодой человек, сын состоятельных, уважаемых в Мидлмарче родителей, не оправдывал надежд семьи: отец вложил немалые деньги в его образование, дабы тот смог посвятить себя подобающей джентльмену профессии священника, но Фред не спешил сдавать экзамен, всему на свете предпочитая охоту и бильярд в приятном обществе «прожигателей жизни». Подобное времяпрепровождение требует денег, и поэтому у него завелся один весьма крупный долг.
Болезнь Фреда не грозила ничем серьезным, однако мистер Лидгейт исправно посещал больного, влекомый к его постели отчасти долгом, отчасти желанием побыть в обществе сестры Фреда, очаровательной белокурой Розамонды Винси. Розамонда также питала симпатию к многообещающему, целеустремленному молодому человеку, наделенному приятным обликом, умом и, как говорили, кое-каким капиталом. Получая удовольствие в присутствии Розамонды, вечерами за учеными занятиями Лидгейт начисто забывал о ней и вообще в ближайшие несколько лет жениться не собирался. Не то Розамонда. Уже после первых встреч она начала думать об обстановке семейного дома и о всем том, о чем еще полагается заботиться невесте. Видя, что Лидгейт бессилен перед её чарами, Розамонда легко добилась своего, и скоро Лидгейты уже жили в красивом просторном доме, в точности таком, о каком мечтала, молодая.
У Розамонды пока все складывалось удачно, положение же, в какое попал её брат, никак нельзя назвать приятным. О том, чтобы просить денег у отца, не могло быть и речи, поручителем же за Фреда по своей доброте выступил Кэлеб Гарт, отец Мэри, к которой Фред был глубоко неравнодушен. Мистер Гарт был землемером и, как человек честный и бескорыстный, не располагал значительными средствами, однако сразу согласился уплатить долг Фреда, чем обрек собственную семью на лишения. Впрочем, бедность и лишения - не то, что могло серьезно омрачить жизнь Гартов.
В уплату долга легкомысленного юноши пошли даже сбережения, которые делала Мэри Гарт, будучи кем-то вроде экономки у богатого родственника Гартов и Винси, старика Фезерстоуна. На наследство богатого дядюшки, собственно, и рассчитывал Фред, выдавая вексель, ибо был почти уверен, что именно к нему после кончины Фезерстоуна отойдут его земельные владения. Однако все надежды Фреда оказались тщетными, как, впрочем, и надежды других многочисленных родственников, слетевшихся к смертному одру старика. Все имущество покойник отказал некоему никому не известному Джошуа Риггу, своему внебрачному сыну, который тут же поспешил продать поместье Булстроду и навсегда исчезнуть из Мидлмарча.
Годы между тем не щадили и мистера Кейсобона. Он стал чувствовать себя значительно хуже, слабел, страдал сердцебиениями. В таком положении преподобного отца особенно раздражало присутствие в их с Доротеей жизни Уилла Ладислава, совершенно очевидно влюбленного в миссис Кейсобон; в конце концов он даже отказал Уиллу от дома.
Уилл совсем уже готов был уехать из Мидлмарча, где до того его удерживала лишь привязанность к Доротее, как началась предвыборная кампания. Это, казалось бы, не имеющее ни малейшего касательства к жизни нормальных людей обстоятельство сыграло известную роль в выборе поприща не только Уиллом, но и Фредом Винси. Дело в том, что мистер Брук вознамерился баллотироваться в Парламент, и тут выяснилось, что в городе и графстве у него полно недоброжелателей. Дабы достойным образом отвечать на их нападки, пожилой джентльмен приобрел одну из мидлмарчских газет и пригласил на пост редактора Уилла Ладислава; других достаточно образованных людей в городе не сыскалось. Основная же масса нападок сводилась к тому, что мистер Брук - никудышный помещик, ибо дело на принадлежащих ему фермах поставлено из рук вон плохо. В намерении лишить почвы обвинения недоброжелателей мистер Брук пригласил Кэлеба Гарта управляющим. Его примеру последовали и некоторые другие землевладельцы, так что призрак бедности отступил от семейства Гартов, зато дел у его главы стало невпроворот. Мистеру Кэлебу требовался помощник, и таковым он решил сделать Фреда, который все равно болтался без дела.
Фред Винси тем временем уже стал всерьез подумывать о принятии сана, что дало бы ему хоть какой-то постоянный доход и возможность постепенно расплатиться с Гартами. Останавливала его, помимо собственного нежелания, реакция Мэри, с горячностью, в общем-то ей несвойственной, заявившей, что, если он пойдет на такую профанацию, она прекратит с ним всякие отношения. Предложение Кэлеба Гарта пришлось как нельзя кстати, и Фред, с радостью приняв его, старался не ударить в грязь лицом.
Мистер Кейсобон не смог воспрепятствовать назначению Уилла и вроде бы смирился с тем, что молодой человек остался в Мидлмарче. Что до здоровья мистера Кейсобона, то оно отнюдь не улучшилось. Во время одного из визитов доктора Лидгейта священник попросил его быть предельно откровенным, и Лидгейт сказал, что с такой болезнью сердца он может прожить еще лет пятнадцать, а может внезапно скончаться и гораздо раньше. После этого разговора Кейсобон стал еще более задумчив и наконец-то принялся за систематизацию материалов, собранных для книги, призванной стать итогом всей его жизни. Однако уже на следующее утро Доротея нашла мужа мертвым на скамейке в саду. Все свое состояние Кейсобон оставил ей, но в конце завещания им была сделана приписка, что оно имеет силу лишь в том случае, если Доротея не выйдет замуж за Уилла Ладислава. Сама по себе обидная, приписка эта вдобавок бросала тень на безупречную репутацию миссис Кейсобон. Так или иначе, о повторном браке Доротея и не помышляла, а все свои силы и доходы направила на благотворительную деятельность, в частности на помощь новой больнице, где медицинской частью заправлял Лидгейт.
С практикой у Лидгейта все было в порядке, семейная же жизнь складывалась не лучшим образом. Очень скоро оказалось, что его жизненные интересы не имеют ничего общего с интересами Розамонды, которая поговаривала о том, что Лидгейту следует оставить больницу, где он с энтузиазмом и успехом, но совершенно бесплатно применял передовые методы лечения, и, перебравшись в другое место, завести более выгодную, нежели у него была в Мидлмарче, практику. Отнюдь не сблизило супругов и горе, пережитое ими, когда у Розамонды сделался выкидыш, и тем более денежные затруднения, естественные для начинающего врача, когда он живет на столь широкую ногу. Неожиданная помощь пришла в виде чека на тысячу фунтов - именно такая громадная сумма требовалась Лидгейту для расчета с кредиторами, - предложенного Булстродом.
Банкир расщедрился неспроста - ему, человеку по-своему набожному, необходимо было сделать что-то для успокоения совести, разбуженной некой историей. Историю эту не вполне бескорыстно напомнил Булстроду субъект по имени Рафлс.
Дело в том, что Рафлс служил в одном предприятии, процветавшем благодаря не совсем законным операциям, совладельцем, а после и единоличным хозяином коего некогда являлся Булстрод. Хозяином Булстрод стал после смерти старшего компаньона, от которого унаследовал не только дело, но и жену. Единственная дочь жены, падчерица Булстрода Сара, бежала из дому и стала актрисой. Когда Булстрод овдовел, Сара должна была бы разделить с ним огромный капитал, но её не смогли разыскать, и все досталось ему одному. Был один человек, все-таки нашедший беглянку, но ему было щедро уплачено за то, чтобы он навсегда уехал в Америку. Теперь Рафлс вернулся оттуда и хотел денег. Остается добавить, что Сара вышла замуж за сына польского эмигранта Ладислава и что у них родился сын Уилл.
Рафлса Булстрод спровадил, вручив требуемую тем сумму, а Уиллу, рассказав обо всем, предложил целое состояние, но молодой человек, как ни беден был, с негодованием отказался от денег, нажитых нечестным путем. Булстрод почти уже успокоился, когда к нему вдруг явился Кэлеб Гарт и привез совсем больного Рафлса; по Гарту было видно, что тот успел ему обо всем проговориться. Вызванный Булстродом Лидгейт прописал больному опий и оставил на попечение банкира и его экономки. Уходя спать, Булстрод как-то запамятовал сказать экономке, сколько опия давать больному и та за ночь споила ему всю склянку, а на утро Рафлс скончался.
По городу пошли слухи, что Булстрод нарочно уморил больного, а Лидгейт ему в этом помог, за что и получил тысячу фунтов. Обоих подвергли жестокой обструкции, конец которой смогла положить только Доротея, поверившая доктору и убедившая в его невиновности многих других.
Сама Доротея тем временем все более проникалась нежными чувствами к Уиллу, и наконец состоялось объяснение: молодые люди решили пожениться, невзирая на то что Доротея потеряет права на деньги Кейсобона. Со временем Уилл стал фигурой, заметной в политических кругах, но отнюдь не политиканом, Доротея нашла себя как жена и мать, ибо, при всех дарованиях, на каком еще поприще могла проявить себя женщина в то время.
Фред и Мэри, конечно же, тоже стали мужем и женой; они так и не разбогатели, но прожили долгую светлую жизнь, украшенную рождением троих славных сыновей.
Лидгейт умер пятидесяти лет от роду на одном из модных курортов, где он жил, к радости Розамонды специализируясь на подагре - болезни богачей.
Действие происходит в Англии после первой мировой войны. В основе поэмы лежит миф о поисках святого Грааля и легенда о бедном рыбаке. Части поэмы фрагментарны и не образуют единства.
Поэма начинается с эпиграфа - мифа о Сивилле. Она пожелала себе вечной жизни, забыв пожелать вечную юность: «А то еще видал я Кумскую Сивиллу в бутылке. Дети ее спрашивали: «Сивилла, чего ты хочешь?», а она в ответ: «Хочу умереть».
I часть. Погребение мертвого
Жестокий месяц апрель заставляет природу пробуждаться от зимнего сна: цветы и деревья растут из мертвой земли. В городе Штарнбергерзее идет ливень. Мари с другом сидят в кафе и разговаривают. Мари рассказывает о том, как она каталась в горах на санках у кузена.
В I части Сивилла превращается в гадалку мадам Созострис. Она сильно простужена, но, тем не менее, делает предсказание на картах пришедшему к ней человеку. Он должен умереть от воды: «Вот, - говорит она, - вот ваша карта - утопленник, финикийский моряк…/ Но я не вижу Повешенного. Ваша смерть от воды».
Образ Лондона - призрачного города, где прошла война. Моряк окликает знакомого Стетсона и спрашивает его о том, пророс ли мертвец, который был похоронен в саду год назад: «Процветет ли он в этом году -/ Или, может, нежданный мороз поразил его ложе?». Моряк ответа не получает.
II часть. Игра в шахматы
Супруги играют в шахматы в полном молчании, ожидая стука в дверь. Им не о чем говорить друг с другом. Описывается комната: аквариум без рыб, картина с изображением перевоплощения Филомелы в соловья, поруганной насильником-царем. Наконец, заходит знакомая Лил, и хозяйка советует ей, чтобы она к приходу мужа Альберта с фронта привела себя в порядок, вставила челюсть, иначе он уйдет к другой:
Лил, выдери все и сделай вставные.
Он же сказал: смотреть на тебя не могу.
И я не могу, говорю, подумай об Альберте,
Он угробил три года в окопах, он хочет пожить,
Не с тобой, так другие найдутся.
Лил 31 год, она родила пять детей, и в последний раз была при смерти. В воскресенье Альберт возвращается.
III часть. Огненная проповедь.
Ночью рыбак удит с берега Темзы. Он думает о царе Тирее, обесчестившим Филомелу.
Мистер Евгенидис - «одноглазый купец» из гадания мадам Созострис - приглашает мужчину в отель «Кеннон-стрит».
В этой части поэмы Сивилла является женской ипостасью слепого прорицателя Тиресия: «Я, Тиресий, пророк, дрожащий меж полами / Слепой старик со сморщенною женской грудью. / В лиловый час я вижу, как с делами / Разделавшись, к домам влекутся люди…». Тиресий предугадывает свидание машинистки и моряка: он ласкает ее, она бесстрастно терпит его ласки. Когда моряк уходит, машинистка вздыхает с облегчением и включает граммофон. Машинистка вспоминает факты своей биографии. Она была подвергнута разврату в Ричмонде, в Мургейте, на Моргейтском пляже.
Третья часть заканчивается призывом к богу освободить горящего человека от аскетизма.
ЭЛИОТ (Eliot) Томас Стернз (26 сентября 1888, Сент-Луис, шт. Миссури - 4 января 1965, Лондон), англо-американский поэт, критик, историк культуры, драматург.
Через Атлантику
Элиот родился и до 1914 жил в США, затем переехал в Лондон, был служащим банка, преподавал, выступал как рецензент. В 1922-39 Элиот возглавлял журнал «Крайтерион», в котором опубликованы программные для него статьи философского характера, а также основные работы, характеризующие его понимание сущности и назначения культуры. Важнейшее событие жизни Элиота происходит в 1927, когда он принял англокатолицизм (т. е. стал адептом «Высокой церкви»)и одновременно стал британским подданным.
К экспатриации Элиота побудило ощущение своей чужеродности американской культуре, которая, на его взгляд, в силу исторической молодости лишена глубоких духовных корней. Неприемлемое для Элиота засилье утилитаризма и практицизма, формирующих социальную психологию соотечественников, заставляли его отзываться об Америке как о царстве «вульгарности», являвшейся наиболее зримым проявлением того «варварства», которое он считал сущностью своей эпохи. Страх перед «варварством» и нарастающее отвращение к современной жизни, отвергшей культуру как живую традицию, во многом предопределили весь характер творчества Элиота.
Его переезд через Атлантику не означал, однако, полного разрыва с той культурной почвой, на которой он вырос. Воспитанник Гарвардского университета, Элиот посещал семинары крупных американских философов Дж. Сантаяны и И. Бэббита. Магистерская диссертация Элиота (опубликована в 1964) посвящена концепции знания и опыта в философии неогегельянца Ф. Г. Брэдли, чья основная работа «Видимость и реальность» считается одним из главных источников культурологических воззрений поэта.
Раннее творчество
Они раскрылись уже в первом значительном сочинении Элиота, обращенном к проблемам эстетики и культуры, - книге «Священный лес» (1920), заключавшей в себе полемику с романтическими взглядами на сущность художественного творчества. Отвергая представление о поэзии как спонтанном акте, в котором решающая роль принадлежит воображению и лирической исповедальности, Элиот обосновывал доктрину «деперсонализации» художественного высказывания, которое подразумевает строгую упорядоченность, а не всплеск эмоций, отказ от «случайного» во имя «всеобщего», подавление «пристрастности» и изгнание «декламации», в чем бы они ни проявлялись. Романтической апологии личности Элиот противопоставил идею непрерывающейся культурной традиции, которая не только присутствует в любом новом тексте, но должна использоваться художником сознательно. Новаторство возможно только как обогащение традиции, поскольку каждый новый текст находится в определенных соотношениях со всей совокупностью уже созданных текстов (они и образуют «традицию»). В то же время новый текст, если он действительно явление высокого искусства, до той или иной степени изменяет внутренние пропорции этого единства. Так, по Элиоту, происходит литературная эволюция.
Элиот решительно отверг попытки воспринимать поэтическое слово в качестве эквивалента или заменителя религиозных, этических философских концепций и последовательно защищал мысль об автономности, самоценности искусства. Возникшая в 1930-е гг. англо-американская школа «новой критики» догматизировала эти положения, используя их для сугубо формалистической интерпретации явлений искусства вне их соотнесенности с реальным жизненным опытом.
Критика гуманизма
Сам Элиот, однако, никогда не был приверженцем «чистой поэзии», признавая за искусством не только возможность, но и обязанность «оказывать воздействие на характер восприятия реальности... разрушать бытующие нормы сознания и оценки, заставляя по-новому видеть мир». Эта идея положена в основание трактата «Назначение поэзии и назначение критики» (1933), где Элиот сформулировал основные понятия своей философии искусства. Аргументы в подтверждение своих теорий Элиот черпал в изучении истории поэзии - от Данте и открытых им английских «метафизических поэтов» 18 в. до Бодлера, на котором для него практически завершалось цветение традиции.
Оценки ряда явлений литературы у Элиота нескрываемо пристрастны. Особую недоброжелательность у него вызывали авторы, разделяющие романтическое понимание поэзии, а также поборники гуманизма как предпосылки художественного творчества, обладающего высоким этическим значением. Философия гуманизма отвергалась Элиотом, так как он считал, что идея свободной и самоутверждающейся индивидуальности утратила под собою почву.
Предназначение поэта Элиот понимал однозначно: «Его прямой долг лежит в сфере родного языка: во-первых, сохранять его, во-вторых, развивать и совершенствовать». В своих литературно-критических работах Элиот требовал от поэта освоения и сознательного следования многовековой культурной и литературной традиции, недопущения субъективного произвола в трактовке поэтической темы, строгой дисциплины мысли и чувства. Он критиковал романтиков за культ индивидуализма и неупорядоченность поэтических «страстей» и, напротив, высоко ставил Данте, поэтов эпохи королевы Елизаветы I и особенно Джона Донна, считая их творчество образцом поэтического искусства. Элиот даже предпринял интересную, хотя и малоперспективную попытку обновить в 20 в. жанр елизаветинцев - драму в стихах: «Убийство в соборе» (1935), «Прием с коктейлями» (1950) и др. Представления о миссии поэта - хранить, приумножать и передавать новым поколениям воплощенное в слове наследие национальной и мировой культуры - равно питали и его сложную философскую поэзию, и гротески «суиниады», и изящно-шутливые стилизации в духе английской детской поэзии - цикл «Популярная наука о кошках, написанная Старым Опоссумом» (1939), легший в основу либретто знаменитого мюзикла Э. Ллойда Веббера «Кошки» (1981).
Вместе с тем прочтение классики, предложенное в его работах, носит новаторский характер. По сути, менялось само представление об истории литературы, впервые представавшей как целостный процесс, логика которого понимается как развитие собственно эстетических идей, хотя они основываются на меняющемся постижении сущности мира и исторически обусловленных формах духовной и нравственной ориентации. Особое значение имело выдвинутое Элиотом истолкование сущности искусства, которое призвано выразить «сознание вечного так же, как и сознание сегодняшнего, - вечного и сегодняшнего в их единстве». Большое развитие в работах по теории литературы получила и высказанная Элиотом в работе о «Гамлете» идея «объективного коррелята»: речь шла о необходимости строго согласовывать эмоциональное начало и конкретное воссоздание психологической реальности, о «формулах переживания», соотносимых с определенной «последовательностью» объектов, ситуацией, цепочкой событий».
Поэт «бесплодной земли»
В собственном художественном творчестве Элиот стремился устранить расхождение между чувственным и интеллектуальным началом, достигая синтеза с целью вернуть весомость поэтическому слову, обесценившемуся из-за романтической «декламации».
Объявляя себя в литературе приверженцем классицизма, точно так же как в политике сторонником роялизма, а в религии - «Высокой церкви» (сборник эссе «В защиту Ланселота Эндрюса», 1928), Элиот как поэт (и в меньшей степени как драматург, добившийся наиболее значительных высот в жанре стихотворной драмы со сложными этическими коллизиями - «Убийство в соборе», 1935) предстает художником, воплотившим типичные особенности мирочувствования и умонастроений своей «катастрофической» эпохи. В сознании Элиота эта эпоха отмечена глубоким кризисом веры и крушением ценностей либерально-гуманистического характера.
Поиски «точного слова», которым Элиот отдал свои творческие усилия, начиная с первого сборника «Пруфрок и другие наблюдения» (1917; в поэме, давшей заглавие книге, впервые использована идея персонажа-маски, отчасти представляющего собой пародийный автопортрет), направлялись сознанием исчерпанности не только стилистики и поэтики, имеющих романтическое происхождение, но пустоты слов, а тем самым и понятий, выражающих доктрину поступательного хода истории, могущества разума, необратимости прогресса. Верованиям, доминировавшим вплоть до катастрофы Первой мировой войны, Элиот противопоставил идеи, впоследствии ставшие фундаментом философско-эстетической доктрины модернизма. Время истолковывалось у него, вслед за философией А. Бергсона, как «реальная протяженность», ничего общего не имеющая с поступательностью развития, концепции детерминированности противостояло понятие хаоса реальности. Момент опыта понимался не как упорядоченность, но как «амальгама разрозненных впечатлений», обретающих единство лишь в границах «мифа», трактуемого Элиотом в статье об «Улиссе» Дж. Джойса (1922) как соединение логически несоединимого с целью придания единства внешне бессвязному потоку бытия.
Все эти идеи творчески с наибольшей полнотой воплощены в поэме «Бесплодная земля» (1922). Воспринятая как манифест «потерянного поколения», поэма, представляющая собой несколько формально несопряженных фрагментов, явилась, однако, не декларацией «бунта», а точным свидетельством о масштабах и значительности исторического перелома, который для Элиота знаменовал собой прежде всего трагическое завершение большой культурной эпохи, длившейся с Ренессанса и оборванной крахом 1914 года. Последовательность «масок» (некто Тиресий, наблюдающий толпу мертвецов на Лондонском мосту после войны, «слепой старик со сморщенной женской грудью» и др.) не только доносит ощущение мертвенности и жестокого хаоса жизни, но воплощает важную для Элиота мысль об исчезновении самого понятия личности в мире тотального отчуждения, каким воспринимает современность сознание поэта. Миф становится единственной возможностью придать целостность «груде поверженных образов», которые объединены мотивами бесплодия, заклятия, наложенного на страну физически немощного Царя-рыбака, и др. (эти мотивы заимствованы из трудов крупных этнографов-фольклористов Дж. Фрезера и Дж. Уэстон). Поэма осталась образцом интеллектуальной поэзии, требующей пространного комментирования, начало которому положил сам автор, написавший примечания.
Широта эмоционального диапазона
Философская сложность отличает и другие поэтические произведения Элиота, в особенности написанные до его обращения, о котором возвестила поэма «Пепельная Среда» (1930), где столкновение религиозного и гуманистического начал составляет основной «сюжет». Поэма построена как моление о смерти, призванной стать обновлением жизни на пути взыскуемой трансцендентной гармонии. Лирическая насыщенность этого прощания с миром, отринувшим Бога и все же сохраняющим для поэта неодолимую притягательность, оттеняется прямыми и скрытыми реминисценциями из Данте: на взгляд Элиота, «Божественная комедия» содержит урок непревзойденной универсальности и «широты эмоционального диапазона», к которой стремился и он сам.
Ближе всего он к ней подошел в «Четырех квартетах» (1935-42), цикле, композиционно построенном по образцу квартетов Бетховена и отмеченном исключительной напряженностью лирической темы, развиваемой в контексте истории, которая переживает одну из своих страшных кульминаций; непосредственно вводятся отголоски Второй мировой войны. Трагизм времени углубляет и обостряет размышления поэта о ценностях земного бытия, смерти и бессмертии, снимая налет метафизичности, отличавший стихи более раннего периода.
В 1915 он женился на дочери богатого фабриканта Вивиан Хей-Вуд. В начале тридцатых годов она заболела психическим расстройством и была помещена в конце концов в психиатрическую клинику. В 1947 она умерла, Элиот унаследовал все ее состояние. В 1957 Элиот женился на Валери Флетчер, и этот брак был удачным.
В 1948 Элиот был удостоен Нобелевской премии и ордена «За заслуги». Он скончался в Лондоне в январе 1965 и был похоронен в деревушке в графстве Сомерсетшир, откуда его предок Э. Элиот в 17 веке эмигрировал в Америку.
Томас Стернз Элиот (1888-1965) по происхождению американец (белый англо-саксонский протестант). Семья Элиотов перебралась из Англии в Америку в XVII веке, что по американским меркам означает принадлежность к аристократии. Сам поэт не то чтобы тяготился Америкой, но в Англии, да и в континентальной Европе ему дышалось куда легче, поэтому он смолоду перебрался в Лондон, принял впоследствии английское подданство и сменил конфессию на традиционный (хотя и не без некоторого фрондерства) англо-католицизм. И литературная слава Элиота началась - после Первой мировой войны - в рамках так называемого "потерянного поколения", английского по преимуществу (хотя к нему принадлежал и такой стопроцентный американец, как Хемингуэй). То есть Элиот писал о потерянности всего человечества, всей западной цивилизации - но воспринималось это поначалу именно как трагедия потерянного поколения.
Элиот занимался не только литературой, но и литературным строительством, или, как у нас недавно начали говорить, литератур-трегерством. Издавал крошечным тиражом два литературных журнала. Группировал вокруг себя крайне малочисленных в первые годы последователей и просто поклонников. Служил при этом - до первых литературных успехов - банковским клерком. Воля к действию, интеллект, сарказм - все это воздействовало на публику не меньше, чем стихи и поэмы, а в сочетании с ними воздействовало с особой неотразимостью. Гремел Киплинг - Киплинг плохой поэт, сочиняющий хорошие стихи, сказал о нем Элиот. Возобновился интерес к поэту-визионеру Уильяму Блейку, создавшему (как у нас - Даниил Андреев) индивидуальную космогонию. В мире Блейка, саркастически заметил Элиот, чувствуешь себя как на кухне, стол и табуретки в которой сколочены хозяином дома, - ловко, конечно, но почему бы не купить их в мебельном магазине, а самому заняться чем-нибудь более осмысленным?
Сам Элиот "мебельным магазином" пользовался постоянно: Данте, Шекспир, малые елизаветинцы, прославленные драматурги античности, французский поэт Лафорг (или Валери), американский прозаик Генри Джеймс, древнеиндийские "Упанишады" и, понятно, Библия (причем далеко не самые "зацитированные" ее книги), - в ход шло все, вперемежку и вперемешку. Отсюда и миф о чрезвычайной сложности, чрезвычайной зашифрованности поэзии Элиота (особенно - раннего); миф, к которому в наше больное постмодернизмом и нарывающее всевозможными центонами время стоит отнестись с улыбкой.
Элиот был новатором, но не был первопроходцем. Эта честь принадлежит Эзре Паунду ("мастеру, большему чем я", в, не исключено, искренней оценке Элиота). Элиот "разбавил" чрезмерно концентрированную поэтику Паунда - и добился сравнительно широкого успеха, в котором тому было отказано судьбою. Отечественному читателю уместно предложить параллель: Хлебников - Паунд и Маяковский - Элиот, да и творческая воля Элиота (о чем уже шла речь выше) была, пожалуй, не слабее чем у Маяковского. Да и множество совпадающих тем и мотивов - антибуржуазность, антиклерикализм, воинствующее безбожие - роднят раннего Элиота с ранним же Маяковским. Да и пришли они в поэзию, пусть и не будучи ровесниками, практически одновременно. Одновременно обозначился и экзистенциальный кризис: вот только вышли они из него по-разному - разуверившийся в социализме Маяковский покончил с собой, разуверившийся в собственном (проникнутом скепсисом) творчестве Элиот пришел к Богу.
Поворот этот обозначился в поэмах "Пепельная Среда" и "Четыре квартета": Элиот превратился в католического поэта... и практически прекратил писать стихи. Оставшись до конца дней чрезвычайно почитаемым литератором, живым классиком, женившись за семь лет до смерти - подобно Гете - на собственной домоправительнице, - хочется верить, обретя покой... Но поэтом быть перестав. Сочинив разве что шуточную "Популярную науку о кошках" (послужившую либретто для знаменитого мюзикла), написав несколько стихов на случай и четыре стихотворные драмы, в которых - на новообретенный католический лад - полемизировал с Фрейдом. Первая стихотворная драма, а точнее, трагедия - "Убийство в соборе" - исполнена еще подлинно поэтического вдохновения. И хотя именно "Пепельная Среда" и в особенности "Четыре квартета" считаются в академическом литературоведении (а сейчас в нашей охваченной новоправославным пылом интеллигентской среде тем более) вершинами его творчества, славой своей и непреходящей актуальностью стихов обязан Элиот "Пруфроку" и "Суини", "Полым людям" и "Бесплодной земле" - вещам бого- и человекоборческим. (И здесь опять напрашивается параллель с Маяковским: в советской школе проходили "Хорошо" и "Ленин", а наизусть учили "Облако в штанах" и "Флейту-позвоночник"). Правда, следует признать, что католицизму (в отличие от православия) имманентно присуще внутреннее беспокойство, неизбывное внутреннее напряжение, - и в "Четырех квартетах" оно присутствует тоже.
Поэзия Элиота не слишком поддается переводу: во-первых, как уже отмечено выше, многие аллюзии не прочитываются или просто-напросто пропадают; во-вторых, будучи переведены буквально (или, точнее, недостаточно радикально), иные находки Элиота выглядят по-русски банальностями; наконец, английская поэзия в целом эмоционально беднее и сдержаннее русской - и там, где англичанину кажется, будто он орет "во весь голос" (еще одна цитата из Маяковского), нам кажется, будто он всего лишь вежливо переспрашивает, не поняв с первого раза заданный ему вопрос. К счастью, в данном издании имеется возможность привести многое в двух-трех переводах, чем несколько нивелируется вынужденная компромиссность и ущербность каждого из них, взятого в отдельности. Среди переводчиков книги покойный Андрей Сергеев (1933-1998), первым выпустивший отдельной книгой "своего" Элиота еще в 60-е годы и переработавший это издание в 1997 году, поэт, прозаик и мемуаристка Нина Берберова, опытные переводчики Сергей Степанов и Ян Пробштейн, а также составитель книги. У каждого из нас - как и у переводчиков, в книгу по тем или иным причинам не включенным (а вообще-то Элиота переводили сравнительно мало) - свой Элиот, не похожий или не слишком похожий на Элиота у остальных. Не похожий в том числе и ритмически: авторская ритмика Элиота оставляет возможность для множества интерпретаций. По-разному - точной рифмой, неточной, ассонансом, рифмоидом - можно передавать и его рифмы. Можно сохранять или несколько изменять строфику. Все это в пределах теоретически или, вернее, традиционно допустимого. Сложнее - с многослойной лексикой Элиота, разнообразием интонаций, афоризмами или полуафоризмами: здесь читателю надо полагаться исключительно на собственный вкус, как полагался на него, работая над стихами, каждый из переводчиков. Стихи Элиота - и в оригинале, и в переводе - требуют определенных интеллектуальных усилий: будем надеяться, что читателю воздается за эти усилия.
Действие происходит в Англии после первой мировой войны. В основе поэмы лежит миф о поисках святого Грааля и легенда о бедном рыбаке. Части поэмы фрагментарны и не образуют единства.
Поэма начинается с эпиграфа - мифа о Сивилле. Она пожелала себе вечной жизни, забыв пожелать вечную юность: «А то еще видал я Кумскую Сивиллу в бутылке. Дети ее спрашивали: «Сивилла, чего ты хочешь?», а она в ответ: «Хочу умереть».
I часть. Погребение мертвого
Жестокий месяц апрель заставляет природу пробуждаться от зимнего сна: цветы и деревья растут из мертвой земли. В городе Штарнбергерзее идет ливень. Мари с другом сидят в кафе и разговаривают. Мари рассказывает о том, как она каталась в горах на санках у кузена.
В I части Сивилла превращается в гадалку мадам Созострис. Она сильно простужена, но, тем не менее, делает предсказание на картах пришедшему к ней человеку. Он должен умереть от воды: «Вот, - говорит она, - вот ваша карта - утопленник, финикийский моряк…/ Но я не вижу Повешенного. Ваша смерть от воды».
Образ Лондона - призрачного города, где прошла война. Моряк окликает знакомого Стетсона и спрашивает его о том, пророс ли мертвец, который был похоронен в саду год назад: «Процветет ли он в этом году -/ Или, может, нежданный мороз поразил его ложе?». Моряк ответа не получает.
II часть. Игра в шахматы
Супруги играют в шахматы в полном молчании, ожидая стука в дверь. Им не о чем говорить друг с другом. Описывается комната: аквариум без рыб, картина с изображением перевоплощения Филомелы в соловья, поруганной насильником-царем. Наконец, заходит знакомая Лил, и хозяйка советует ей, чтобы она к приходу мужа Альберта с фронта привела себя в порядок, вставила челюсть, иначе он уйдет к другой:
Лил, выдери все и сделай вставные.
Он же сказал: смотреть на тебя не могу.
И я не могу, говорю, подумай об Альберте,
Он угробил три года в окопах, он хочет пожить,
Не с тобой, так другие найдутся.
Лил 31 год, она родила пять детей, и в последний раз была при смерти. В воскресенье Альберт возвращается.
III часть. Огненная проповедь.
Ночью рыбак удит с берега Темзы. Он думает о царе Тирее, обесчестившим Филомелу.
Мистер Евгенидис - «одноглазый купец» из гадания мадам Созострис - приглашает мужчину в отель «Кеннон-стрит».
В этой части поэмы Сивилла является женской ипостасью слепого прорицателя Тиресия: «Я, Тиресий, пророк, дрожащий меж полами / Слепой старик со сморщенною женской грудью. / В лиловый час я вижу, как с делами / Разделавшись, к домам влекутся люди…». Тиресий предугадывает свидание машинистки и моряка: он ласкает ее, она бесстрастно терпит его ласки. Когда моряк уходит, машинистка вздыхает с облегчением и включает граммофон. Машинистка вспоминает факты своей биографии. Она была подвергнута разврату в Ричмонде, в Мургейте, на Моргейтском пляже. Третья часть заканчивается призывом к богу освободить горящего человека от аскетизма. IV часть. Смерть от воды. Флеб финикиец умирает в воде через две недели. Его тело глодает морское течение. Автор призывает всех чтить умершего Флеба: «Вспомни о Флебе: и он был исполнен силы и красоты». V часть. Что сказал гром. Последняя часть поэмы начинается с описания бесплодной земли: раскаты грома в мертвых горах, здесь нет воды, только скалы, камни, песок под ногами, сухая трава, трещины в почве. Кто-то третий шагает рядом с двумя героями по бесплодной земле. Но они не знают его, не видят его лица. Они слышат раскаты грома в лиловом небе, видят непонятный город над горами, проходят Иерусалим, Афины, призрачный Лондон. Они видят в расщелине скал пустую часовню с разбитыми окнами и кладбищем: В этой гнилостной впадине меж горами Трава поет при слабом свете луны Поникшим могилам возле часовни - Это пустая часовня, жилище ветра, Окна разбиты, качается дверь. И только здесь растет трава и начинается дождь. И тогда говорит гром: «Да. Что же мы дали?» - кровь Иисуса Христа, «кровь задрожавшего сердца», которую никто не найдет. Но ее ищут многие, считая кровь Иисуса ключом к жизни. Поэма заканчивается тем, что рыбак сидит у канала, удит рыбу и думает, наведет ли он порядок в своих землях и о том, что лондонский мост рушится.
Томас Стернз Элиот
«Бесплодная земля»
Действие происходит в Англии после первой мировой войны. В основе поэмы лежит миф о поисках святого Грааля и легенда о бедном рыбаке. Части поэмы фрагментарны и не образуют единства.
Поэма начинается с эпиграфа — мифа о Сивилле. Она пожелала себе вечной жизни, забыв пожелать вечную юность: «А то ещё видал я Кумскую Сивиллу в бутылке. Дети ее спрашивали: «Сивилла, чего ты хочешь?», а она в ответ: «Хочу умереть».
I часть. Погребение мёртвого
Жестокий месяц апрель заставляет природу пробуждаться от зимнего сна: цветы и деревья растут из мёртвой земли. В городе Штарнбергерзее идёт ливень. Мари с другом сидят в кафе и разговаривают. Мари рассказывает о том, как она каталась в горах на санках у кузена.
В I части Сивилла превращается в гадалку мадам Созострис. Она сильно простужена, но, тем не менее, делает предсказание на картах пришедшему к ней человеку. Он должен умереть от воды: «Вот, — говорит она, — вот ваша карта — утопленник, финикийский моряк… / Но я не вижу Повешенного. Ваша смерть от воды».
Образ Лондона — призрачного города, где прошла война. Моряк окликает знакомого Стетсона и спрашивает его о том, пророс ли мертвец, который был похоронен в саду год назад: «Процветёт ли он в этом году — / Или, может, нежданный мороз поразил его ложе?». Моряк ответа не получает.
II часть. Игра в шахматы
Супруги играют в шахматы в полном молчании, ожидая стука в дверь. Им не о чем говорить друг с другом. Описывается комната: аквариум без рыб, картина с изображением перевоплощения Филомелы в соловья, поруганной насильником-царём. Наконец, заходит знакомая Лил, и хозяйка советует ей, чтобы она к приходу мужа Альберта с фронта привела себя в порядок, вставила челюсть, иначе он уйдёт к другой:
Лил, выдери все и сделай вставные.
Он же сказал: смотреть на тебя не могу.
И я не могу, говорю, подумай об Альберте,
Он угробил три года в окопах, он хочет пожить,
Не с тобой, так другие найдутся.
Лил 31 год, она родила пятерых детей, и в последний раз была при смерти. В воскресенье Альберт возвращается.
III часть. Огненная проповедь
Ночью рыбак удит с берега Темзы. Он думает о царе Тирее, обесчестившем Филомелу.
Мистер Евгенидис — «одноглазый купец» из гадания мадам Созострис — приглашает мужчину в отель «Кеннон-стрит».
В этой части поэмы Сивилла является женской ипостасью слепого прорицателя Тиресия:
Я, Тиресий, пророк, дрожащий меж полами
Слепой старик со сморщенною женской грудью.
В лиловый час я вижу, как с делами
Разделавшись, к домам влекутся люди…
Тиресий предугадывает свидание машинистки и моряка: он ласкает ее, она бесстрастно терпит его ласки. Когда моряк уходит, машинистка вздыхает с облегчением и включает граммофон. Машинистка вспоминает факты своей биографии. Она была подвергнута разврату в Ричмонде, в Мургейте, на Моргейтском пляже.
Третья часть заканчивается призывом к богу освободить горящего человека от аскетизма.
IV часть. Смерть от воды
Флеб финикиец умирает в воде через две недели. Его тело глодает морское течение. Автор призывает всех чтить умершего Флеба: «Вспомни о Флебе: и он был исполнен силы и красоты».
V часть. Что сказал гром
Последняя часть поэмы начинается с описания бесплодной земли: раскаты грома в мёртвых горах, здесь нет воды, только скалы, камни, песок под ногами, сухая трава, трещины в почве.
Кто-то третий шагает рядом с двумя героями по бесплодной земле. Но они не знают его, не видят его лица. Они слышат раскаты грома в лиловом небе, видят непонятный город над горами, проходят Иерусалим, Афины, призрачный Лондон. Они видят в расщелине скал пустую часовню с разбитыми окнами и кладбищем:
В этой гнилостной впадине меж горами
Трава поёт при слабом свете луны
Поникшим могилам возле часовни —
Это пустая часовня, жилище ветра,
Окна разбиты, качается дверь.
И только здесь растёт трава и начинается дождь.
И тогда говорит гром: «Да. Что же мы дали?» — кровь Иисуса Христа, «кровь задрожавшего сердца», которую никто не найдёт. Но ее ищут многие, считая кровь Иисуса ключом к жизни.
Поэма заканчивается тем, что рыбак сидит у канала, удит рыбу и думает, наведёт ли он порядок в своих землях и о том, что лондонский мост рушится. Пересказала Лидия Патрушева
В картине описываются действия после первой мировой войны в Англии. Основой взят миф о святом Граале и легенда о бедном рыбаке. Части этой поэмы не имеют связи между собой, являясь фрагментарными. Сама поэма написана на основании мифа о святом Граале. Начинается рассказ с мифа о Сивилле, как она, будучи бессмертной, забыла пожелать вечную молодость, и в кочне концов, проживая столетия в теле старухи, у нее одно было на уме – как умереть.
I часть. Погребение мёртвого
На улице весна. Природа просыпается после зимней спячки, начинаются дожди. Мири с другом скрылись от дождя, сев в кафешке маленького городка Штарнбергез. Попивая горячий кофе, девушка рассказывает о своё отдыхе у кузена.
Сивилла в I части превращается в Созострис. Будучи больной, она все же гадает на картах зашедшему к ней мужчине. Карты говорят, что он умрет от воды.
II часть. Игра в шахматы
Супруги решили скоротать ожидание гостей, сыграв в шахматы. Игра проходит молча, они не могут найти тему для разговора. Тут разносится стук, и в комнату входит Лил. Она должна привести себя в порядок, пока муж не вернулся с фронта.
III часть. Огненная проповедь
Ночь. Река Темза. На берегу уселся рыбак. Его мысли о царе Тирее, который лишил чести Филомелу.
Здесь гадалка Сивилла играет роли ипостаси прорицателя Тиресия.
IV часть. Смерть от воды
V часть. Что сказал гром
Завершающая часть поведает о бесплодной земле, на которой не бежит вода, под ногами один песок, высохшая трава, трещины в земле, а вокруг одни горы и гремит гром.
По бесплодной земле шагают трое: два друга и один неизвестный, которого герои не знают и не могут увидеть его лица. Раздаются звуки грома, им в поле зрения попадает непонятный город, они проходят Афины, Иерусалим, Лондон.
И гром молвит им: «Да. Что же мы дали?» - кровь Иисуса Христа, «кровь задрожавшего сердца».
Скачать.fb2Стоимость доступа составляет 20 рублей (включая НДС) за 1 день или 100 за 30 дней для абонентов ПАО «МегаФон». Продление доступа происходит автоматически, посредством подписки. Для отказа от предоставления
Подписки на услугу отправьте SMS-сообщение со словом «СТОП6088» на номер «5151» для абонентов ПАО «МегаФон». Сообщение бесплатно в домашнем регионе.
Служба технической поддержки ООО «Информпартнер»: 8 800 500-25-43 (звонок бесплатный), e-mail: [email protected].
Правила подписки
Управление подпиской
