Клавдия Владимировна Лукашевич-Хмызникова – детская писательница и педагог, родилась 11 (23 по новому стилю) декабря 1859 г. в Петербурге в семье обедневшего украинского помещика, коллежского асессора. Училась в Мариинской женской гимназии, где выпускала рукописный журнал «Звезда», помещая в нем свои стихи и поэмы, брала уроки музыки и рисования. С 12 лет давала уроки сама, занималась перепиской для заработка.

В 1881 г. в журнале «Детское чтение» было впервые опубликовано ее стихотворение «Памяти императора Александра II», под которым стояла скромная подпись: «Гимназистка». В начале 1880-х гг. она печаталась в журнале «Семейные вечера». В 1885 г. переехала в Иркутск, куда ее муж, Константин Францевич Лукашевич, был назначен инспектором Девичьего института Восточной Сибири. Литературное творчество сочетала с общественной и педагогической деятельностью: преподавала в младших классах русский язык, составляла хрестоматии, писала азбуки, учебники, пособия по проведению музыкально-драматических утренников, вечеров, праздников, а также множество детских повестей и рассказов. В 1889 г. за рассказ «Макар» получила премию петербургского Фребелевского общества. Впоследствии премии были удостоены и другие ее рассказы. В 1890 г. после скоропостижной смерти мужа и 10–летней дочери Лукашевич вернулась с тремя детьми в Петербург и поступила на службу в правление Юго-Восточной железной дороги, временно определив детей в малолетнее отделение Николаевского сиротского института. Сотрудничала практически со всеми детскими периодическими изданиями.

Повести и рассказы писательницы в большинстве своем основаны на событиях и впечатлениях личной жизни, проникнуты любовью к детям, желанием пробудить в них человечность, трудолюбие, внимание к окружающему миру. Рецензенты упрекали ее в излишней сентиментальности, «избытке добродетели». В ответ на подобную критику Лукашевич писала: «Если сентиментальностью назвать то, что я щадила детское воображение от жестоких, тяжелых картин, то я делала это сознательно. Я изображала правду жизни, но брала большею частью хорошее, чистое, светлое; оно действует на юных читателей успокоительно, отрадно, примиряюще». В годы Первой мировой войны, продолжая активно печататься, она содержала на свои средства палату для раненых в лазарете, устроила приют для детей воинов, ушедших на фронт. В 1916 г. потеряла на войне сына. В 1921 г. вернулась в Петроград по вызову Луначарского и на предложение переделать свои произведения «в духе времени» ответила отказом. В 1923 г. ее сочинения были изъяты из библиотек.

Последние годы писательница жила в крайне стесненном материальном положении. Скончалась Клавдия Владимировна Лукашевич в Петербурге в феврале 1931 г. Она сеяла вокруг себя «зернышки» прекрасного, доброго, вечного, и ее книги, написанные рукой подлинного мастера слова, задушевно и талантливо, спустя годы насильственного забвения сегодня возвращаются к нам («Заветное окно», 1997; «Доблестный Севастополь», 2006; «Мое милое детство», 2007; «Первое словечко. Хрестоматия для детей», 2009, и многие другие).

11:20

Клавдия Лукашевич. Биография из детского журнала

«Если ты рожден без крыльев, то не мешай им вырасти».

ЭТА СТАТЬЯ БЫЛА НАПЕЧАТАНА В ДЕТСКОМ ЖУРНАЛЕ «НЕЗАБУДКА» ЗА 1916 ГОД, сохранившемся у нас дома. В сообществе уже появлялись её рассказы. А это небольшая прижизненная биография.

К.В.Лукашевич.
(К 35-летию литературно-педагогической деятельности)

35 лет тому назад, через неделю после ужасного цареубийства -7 марта 1881 г. - в Петрограде вышел очередной номер журнала «Детское Чтение», в котором на отдельном, подклеенном в книжку, листке было помещено прочувствованное стихотворение «Памяти императора Александра II»; внизу стояла скромная подпись: «Гимназистка».
Наверное, многие читатели журнала, особенно из учащихся, полюбопытствовали личностью автора этого произведения и остались в полной уверенности, что имеют дело с первым, хотя и удачным, литературным опытом воспитанницы одной из столичных гимназий. Однако, читатели несколько заблуждались. Подлинным автором патриотического стихотворения являлась, хотя еще и совсем молоденькая (20 л.), но уже замужняя особа, даже мамаша, впервые отважившаяся напечатать одно из своих многочисленных стихотворений, которыми дама «грешила» со школьных лет...
Прошло 25 лет. И «гимназистка» и её стихотворения давно были забыты. Юные читатели «Детского Чтения» давно уже повыросли, и многие из них имели своих собственных детей, которым, быть может, выписывали уже не «Детское Чтение», успевшее перекочевать за это время в Москву и даже переменившее заглавие на другое - «Юная Россия». Весьма возможно, что дети бывших подписчиков «Детского Чтения» теперь получали и читали более новые петроградские журналы, например, «Родник». И вот в юбилейном, декабрьском, номере именно этого журнала за 1906 г., на странице 90-й, эти дети прочли вслух своим родителям рассказ из воспоминаний одной почтенной сотрудницы «Родника».
Рассказец повествовал о том, как 3 марта 1881 г. одна молоденькая застенчивая дамочка, по внешности совсем еще девочка 13-14 лет, пришла в редакцию журнала «Детское Чтение» и, переступив порог кабинета, с трепетом, конфузливо вручила в руки тогдашнему редактору «Детского Чтения» - известному педагогу Виктору Острогорскому - свое маленькое стихотворение, нет, более того - вручила ему свою дальнейшую судьбу... Она очень трусила, эта белокурая, розовенькая, наивно-застенчивая дамочка-ребенок, и ожидала редакторского ответа, как сурового приговора... Однако, её опасения оказались напрасны: стихотвореньице видимо, подкупило искренностью своего настроения, а к тому же было посвящено «памяти Императора Александра II» - только что на днях перед тем мученически погибшего (1 марта) от руки злоумышленника. Так как это потрясающее событие застало мартовский № журнала уже по выходе из типографии, то вполне понятно, что редакция особенно охотно приняла это злободневное стихотворение, чтобы успеть своевременно отметить им в журнале день национального траура. Пришлось только вклеить его, в номер на дополнительном листке. И осчастливленная радушным приемом её первого «детища», юная писательница 7-го марта была одной из читательниц своего собственного произведения за подписью «Гимназистка»...
Таким рассказом на страницах «Родника» воспоминула свое далекое и милое прошлое эта самая «гимназистка» давно уже ставшая заслуженной и желанной сотрудницей многих изданий, в том числе и «Родника». И теперь под вышеприведенным рассказом стояла уже не прежняя безвестная подпись «Гимназистка» - а, наоборот, другое, всем известное, очень много говорящее имя: Клавдия Лукашевич.
В самом деле, кто из читателей «Незабудки» не слышал этого имени? На протяжении 35 лет оно значится на детских книгах самого разнообразного содержания: сборниках стихотворений, сказках, рассказах, повестях, очерках, сборниках пьес для детского или школьного театра... вплоть до хрестоматий и руководств для устройства литературно-музыкальных праздников. И можно смело сказать, что при всем обилии этих пестрых книг, большая часть из них написана рукою подлинного мастера слова, задушевно и талантливо, и читается с немалым интересом и пользою.
Действительно, Клавдия Владимировна Лукашевич - незаурядная писательница, и недаром её имя тесно сплелось с историей наших старейших и лучших детских журналов: «Детском Чтении». («Юная России»), «Задушевного Слова», «Игрушечки», «Родника», «Всходов», «Юного Читателя» и др. И про тех читателей «Незабудки», которые её еще не знают, можно уверенно сказать, что они ее и узнают, т.к., если кого-либо минует её книжка, то, наверное, попадется в руки с её произведением какой-либо детский журнал, особенно за старые годы, когда многое из того что теперь вышло отдельным изданием, писалось там из номёра в номер.
Ободренная своим первым успехом на страницах «Детского Чтения» и обласканная писателями, руководителями журнала, - «гимназистка» быстро перешла от стихов к прозе и вскоре же поместила ряд других вещей, различных по содержанию и объему. Так, в 80-х г.г. из-под её пера вышла серия рассказов, составившая впоследствии известный её сборник «Что видит звездочка», а также и др. В 1899 году был премирован Фребелевским обществом один из наиболее удачных её рассказов - «Макар». В этом же десятилетии (90 г.г.) ею собраны и обработаны для детей жемчужины народного творчества - сказки. Так, юные читатели получили два сборника: «Малороссийские Сказки» (в 7 выпуск.) и «Сказки для самых маленьких детей». Кроме народных сказок, Клавдия Владимировна подарила своих читателей и другим ценным сборником: это - «Сказки современных русских писателей», выпущенных в двух книгах - для младшего и среднего возраста особо.
Клавдия Лукашевич принадлежит к числу тех писателей, которые с любовью всматриваются в жизнь и изображают эту жизнь в своих произведениях.
Такие правдивые рассказы, выхваченные прямо из жизни, написанные «с натуры»- называются бытовыми: читая их, мы словно сами непосредственно наблюдаем за героями рассказа, ясно видим их самих и то, как они живут, как радуются и как, отчего страдают. Этот-то окружающий нас быт - и, главным образом, родной, русский быт - и составляет содержание громадного большинства многочисленных рассказов, повестей и очерков К. В. Лукашевич. Кроме того, эти рассказы - не просто холодная, хотя и точная фотография; нет, картины русской жизни, русского быта написаны тепло, задушевно, с явным сочувствием автора к своим героям. А герои её - многочисленны и разнообразны: и дети, и взрослые, и горожане, и крестьяне, и богатые, и бедные, и злые и добрые и счастливые, и несчастные, и сильные, и слабые...
Вот почему и самые рассказы, смотря по их содержанию, способны заинтересовать разных читателей: и малюток, и школьников-подростков, и мальчиков, и девочек, и баловней семьи, и бедных сироток, и жалостливых к другим, и равнодушных… Есть, чем себя потешить, и чем душу отвести, над чем призадуматься. Есть, что почитать да и другим рассказать (см. сборник «Почитаешь, другим скажешь»)... И кто из русских детей не читал сам или не слыхал от сверстников таких, например, книг, как: «Гнездышко», «Зернышки», «Любимые Друзья», «Что видит звездочка», «Детские Годы»; кто не вычитывал из этих сборников для младшего возраста таких рассказов (они много раз переиздавались отдельными выпусками), как: «Аксютка-Нянька» (6 изд.), Ванька-Нянька» (5 изд.), «Первые Сапоги» (4изд.), «Рыбка Колюшка» (3 изд.), «Птичница Агафья» и др. Не менее хороших книг. бытового содержания написала К. В. и для среднего возраста читателей: из них наиболее популярно «Ясное Солнышко», затем «Труженики», повести «Искра Божия», «Бедный Родственник», «Новая Жиличка», «Дядюшка-Флейтист», «Сиротская Доля» и др.
Из произведений, предназначенных для детей старшего возраста, обращает на себя внимание её книга «Чудный огонек жизни», где увлекательно рассказана трогательная история глухонемой и слепой американской девицы Елены Келлер, сумевшей при всем своем физическом убожестве сохранить и раздуть в яркое пламя «огонек жизни», свою душевную деятельность, свои высокие умственные и нравственные способности, которыми Господь её не обидел. Ясный ум и горячее сердце озарили и согрели тернистый жизненный путь беспомощной девушки, дав ей возможность своевременно познать и полюбить ближнего своего и мать-природу, и через природу - Бога.
Вообще наша писательница умеет своим пером-свечечкой затепливать и передавать другим живые «огоньки» умеет будить в душе читателей веру в добро, правду, в силу любви. И не случайно в книгах её для всех возрастов мы читаем такие заглавия, как: «Чудный Огонек Жизни», «Искра Божия», «Что видит звездочка», «Светлый Луч»...
Среди различных «огоньков», которые теплятся в нас от колыбели, особенно один часто встречается в детской среде. Этот огонек, - чудесный дар воображения, наша пылкая фантазия. Ближайший спутник этой способности - увлечение игрой, игрушкой, как бы ни была она проста, наклонность ребенка живо представлять что-либо себе и из себя. Почти про всех детей можно сказать, что они обладают этою способностью в гораздо большей степени, нежели взрослые; ибо некоторые из детей обладают ею вдвойне: они не только «представляют» для себя, для своего собственного удовольствия, но в состоянии доставить это удовольствие и другим - легко перенести в свой воображаемый мир окружающих слушателей или зрителей. Такие дети, «артисты в душе», от природы. Для них с давних пор существует особый род развлечения, как и у взрослых - театр: они рады случаю посмотреть на «настоящую» сцену, где играют большие, да и сами могут с успехом разыгрывать перед своими сверстниками небольшие, специально для них написанные пьесы. Вот для таких-то именно детей-артистов и написала Клавдия Владимировна свою книгу «Детский Театр». В нее вошло многое: не только самые пьесы для детского театра, но и наставления, как проще устроить сцену (дома, в школе), обставить ее декорациями, как костюмироваться, гримироваться; наконец, самое главное: как держать себя на сцене - говорить, петь, танцевать... Обильные иллюстрации в книге все это наглядно показывают на образцах; тут же приложены и ноты. Среди отдельных пьес, вышедших самостоятельными изданиями, можно указать, как наиболее распространенные и любимые, это - две музыкальные картины с фантастическим содержанием: «Среди Цветов» и «Кукольный переполох»; затем - три комедии из детского быта: «Нянин Юбилей», «Елка», «Красный Цветок». Незатейливость этих пьесок делает их вполне доступными для широкого круга. Насколько нам известно, ставятся они довольно часто на домашних и школьных спектаклях, как в: столице, так и в провинции; разыгрываются с увлечением и смотрятся легко, с неослабным интересом детьми различного возраста.
Подобно тому, как «шевелят» нашу душу образы созданные нашим воображеньем, - в такой же мере волнуют и согревают нас образы, доставляемые другой нашей способностью - памятью. Всем нам на опыте известно, как при удачной передаче словом, в книге или в беседе, минувшее может достичь живости настоящего словно переживается вновь... И как много подчас мы почерпаем поучительного из этих уроков прошлого. Книги Клавдии Владимировны хорошо удовлетворяют этой потребности «оглянуться назад», на других и на себя... Вот её сборник «Из недавнего прошлого», вот «давнее» - «Оборона Севастополя». А между ними - задушевные листки личных воспоминаний, повесть «Мое милое детство». Наравне с этим, живой отклик на «злобу дня» составляет заметную черту нашей писательницы. Редкий общественной юбилей, имеющий отношение равно к большим и малым не находит себе места в её книгах. Отсюда - целая серия хрестоматий, предназначенных для школьных праздников, как-то: литературное утро в честь Л.Н.Толстого (1908 г., при жизни писателя) - такое же утро; в памяти Гоголя (1909 г.) - в столетнюю годовщину рождения Лермонтова (1914 г.) Затем идут такие юбилейные праздники, как 50-летие со дня освобождения крестьян («Школьный праздник в честь 19 февраля» - 1911 г); следующий 1912 г. - память Отечественной войны; в 1913 г.празднование 300-летие дома Романовых. Памятный 1914 г. - год начала великой Европейской войны - точно также не мог остаться без отклика; из 4-х книг, посвященных переживаемым нами событиям, можно назвать, как более удачные: «Великая война», «Подвиги родных героев».
К этой же группе изданий, главным образом предназначенных для школы, следует отнести и её хрестоматию для младших классов: «Светлый Луч». (Другая ее хрестоматия - «Первое Словечко» - обслуживает дошкольный возраст.)
Наконец, как «последнее слово» писательницы за минувший 1915 г., укажем «Отрывной Детский Календарь на 1916 г.» (изд. Сытина - Ц. 50 к.).
Помня заветы своих первых литературных наставников (В. II. Островского, А. Н. Плещеева и др.), Клавдия Владимировна ревностно работает, не покладая рук, на облюбованном ею поприще, щедро рассеивая вокруг себя зерна «прекрасного, доброго, вечного»... «Много томов, - говорит сама К. В. - написала я для дорогих моих друзей. Я не выпускаю пера из рук и не выпушу его до тех пор пока оно само не выпадет из моих слабеющих, старых рук» (см. «Родничок», 1906 г. г., № 12, стр. 92).
Принимая во внимание все очевидные заслуги Клавдия Владимировна перед русской детской литературой, мы бы в праве были ожидать, что её 35-летний юбилей будет торжественно отпразднован многочисленным кругом её друзей из детского и школьного мира в стенах какого-нибудь учебного заведения или педагогического общества Её сборники и хрестоматии как раз могли бы пригодиться в качестве литературного материала для декламации, обращенной непосредственно к юбилярше.
Однако, почтенная писательница при всех своих заслугах обнаружила большую скромность, решительно уклонившись от всякого чествования. Этот поступок еще более делает ее симпатичной в глазах всего круга её читателей. Чуткая к другим, Клавдия Владимировна подчеркнула, что теперь, в тяжкие дни Отечественной войны, её праздник ей будет не в праздник: её личная маленькая радость неизбежно меркнет перед зрелищем общечеловеческого бедствия...
Но,- добавим мы, - да послужит благородной русской писательнице-труженице утешением то, что, быть может многие из русских юных читателей, осведомясь об исполнившемся 7 марта 1916 г. 35-летнем её юбилее, лишний раз раскроют какую-нибудь её хорошую книгу или укажут на нее тем, кто их не читал. А ведь это - лучшая дань внимания к писателю, которого мы узнаем и научаемся ценить прежде всего по его книгам

СССР СССР Род деятельности:

детская писательница

Направление: Жанр:

рассказ, повесть, фантастическая комедия

Язык произведений:

Внешние изображения

Кла́вдия Влади́мировна Лукаше́вич (настоящая фамилия - Хмы́зникова , урожд. Мирец-Имшенецкая ; 11 декабря , Санкт-Петербург - февраль , Ленинград) - российская детская писательница, педагог-практик.

Биография

Родилась в семье в семье обедневшего украинского помещика . Училась в Мариинской женской гимназии , брала уроки музыки и рисования. С 1871 года давала уроки, занималась перепиской. [ ] В 1885-1890 годы жила в Иркутске по месту службы мужа, продолжала преподавать .

В 1890 году после смерти мужа и дочери вернулась в Петербург , служила в правлении Юго-Восточных железных дорог .

В годы Первой мировой войны устроила приют для детей воинов, ушедших на фронт. Содержала на свои средства палату для раненных в лазарете.

Семья

К. В. Лукашевич была матерью четверых детей (одна из дочерей умерла в 1890 ; сын погиб в 1916 году на войне ).

Творчество

Первая публикация - стихотворение «Памяти императора Александра II» - состоялась 7 марта 1881 года в журнале «Детское чтение » за подписью «Гимназистка» .

Писала исключительно для детей - рассказы, повести, сказки, пьесы, биографии известных людей (В. А. Жуковского , Ф. И. Гааза и др.), составляла хрестоматии, сборники для чтения, занятий, развлечений, календари, сборники к семейным и школьным праздникам, посвящённые юбилеям писателей, историческим событиям .

Сотрудничала в «Биржевых ведомостях», печатала рассказы в «Детском чтении», «Игрушечке», «Задушевном слове », «Роднике», «Семейных вечерах », «Всходах », «Юном читателе» и других детских журналах того времени .

Произведения К. В. Лукашевич проникнуты любовью к детям, желанием пробудить в них человечность, трудолюбие, внимание к окружающему миру .

Библиография

Избранные издания

• «Веселые дни. Сцены из народного быта», 1896
• «В сельской школе. Сцены для школьного театра», 1898
• «Школьный праздник в честь Л. Н. Толстого»
• «Осада Севастополя»
• «Азбука - сеятель и первое чтение для школы и семьи», 1907
• «Зернышки», 1889
• «Босоногая команда», 1896
• «Мое милое детство», 1914
• «Жизнь пережить - не поле перейти», 1918
• Аксютка-нянька, 1915
• Артюшка и Гаврюшка, 1914
• Барин и слуга, 1910

Награды и признание

Критика

В СССР произведения К. В. Лукашевич считались проникнутыми мелкобуржуазной моралью и не представляющими художественной ценности: им присущи «сентиментальность, дидактичность, шаблонность ситуаций, схематичность характеров» ; «от всех этих произведений веет мещанским сентиментализмом»; «в них настойчиво вдалбливается в голову ребенка понятие о преимуществах и торжестве добродетели и доказывается взрослым плодотворность филантропии» . Выражая общепринятые и официально апробированные взгляды, К. В. Лукашевич приспособилась к требованиям широкого потребителя-обывателя и дореволюционной педагогики .

Напишите отзыв о статье "Лукашевич, Клавдия Владимировна"

Примечания

Литература

• // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907. - Т. 18. - С. 87.
• - статья из Литературной энциклопедии 1929-1939 (автор - Алексеева О.)
• Петрова Г. А. // Краткая литературная энциклопедия . - М .: Советская энциклопедия , 1962-1978. - Т. 4 .
• Осмоловский А. // Незабудка: журнал. - 1916.

Ссылки

• . Российская портретная галерея . Самые разные фотографии. Проверено 15 июля 2016.
• . Мирец-Имшенецкий . Генеалогическая база знаний (23 ноября 2005). Проверено 15 июля 2016.

Отрывок, характеризующий Лукашевич, Клавдия Владимировна

Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».

Клавдия Владимировна Лукашевич

Сиротская доля

ФЛЕЙТА ЗАИГРАЛА

В просторной светлой столовой обедало более 60 девочек. Одетые в однообразные серые платья с белыми передниками и белыми пелеринами, они сидели тихо и чинно за двумя длинными столами; лишь по временам некоторые резвые шалуньи перешептывались, толкали друг друга и втихомолку хихикали. Девочки были разных возрастов: совсем маленькие крошки с наивными детскими личиками, девочки-подростки и почти уже взрослые девушки.

Тут же, по краям столов, сидели две особы в темных платьях - должно быть, воспитательницы. Одна была молодая, с добрыми близорукими глазами, которые она постоянно щурила. Другая - была старушка, худощавая, седая, с холодным взглядом светлых, как бы стальных, глаз; держалась она необыкновенно прямо и строго посматривала на девочек.

Было начало осени. В открытые окна столовой врывались теплые ласкающие лучи солнца и доносились уличные звуки: воробьи чирикали, кричали разносчики, трещали и громыхали проезжающие экипажи, телеги, слышались разговоры прохожих.

Петрова, не мечтай, пожалуйста! Что ты все оборачиваешься?! Ешь скорее! - произнесла громко и раздельно, отчеканивая каждое слово, старушка-воспитательница.

Та, к которой относились эти слова, худенькая, маленькая девочка, с коротко остриженными волосами, торчащими ежом, с большими выразительными, точно удивленными, глазами, вспыхнула, как зарево, и привстала на окрик.

Садись, ешь, как другие… О чем ты всегда мечтаешь?! Глаза устремила на небо, рот открыла… Этак у тебя ворона кусок изо рта унесет, - сказала старушка.

Воспитанницы рассмеялись звонко и весело, очень довольные возможностью посмеяться. Учительница живо успокоила их.

Петрова застенчиво улыбнулась, села снова на свое место и усердно принялась за еду.

О чем ты вечно думаешь, Наташа Петрова? - шепотом спросила ее соседка, маленькая, курносая, полная девочка, с черными, точно коринки, глазами, с ямочками на пухлых щеках.

Ни о чем… так… просто… Я даже совсем не думала… - ответила Наташа.

Смешная ты! Ни о чем не думать нельзя. Зоя Петровна говорила, что каждый человек всегда о чем-нибудь думает… Значит, ты не как все люди…

Я смотрела в окно… Там птички чирикали, видно кусочек неба, такое синее-синее… Там хорошо, светло… Право, я ни о чем не думала… Не знаю, что и сказать.

Ты «незнайка», Петрова. Не хитри… Я знаю, знаю, о чем ты всегда думаешь, - поддразнила шепотом подругу черноглазая девочка и при каждом слове улыбалась и делала уморительные гримасы.

Петрова посмотрела на нее удивленно и вопросительно и опять покраснела.

В это время на улице за окном раздались грустные, заунывные звуки флейты…

Как и что затем произошло, никто не мог никогда хорошенько вспомнить…

Вдруг раздался страшный крик и произошел невообразимый переполох.

Ай-ай-ай! Флейта! Флейта! Дядя! Флейта! - послышался среди девочек громкий не то возглас, не то вопль… Вслед за ним другой, третий… Все повскакали с мест. Наташа Петрова бросилась к окну первая. За ней все девочки, попадали скамейки, ножи, ложки, вилки; кто-то опрокинул кружку с водой…

Лицо Петровой было багрово-красное, испуганное. Она высунулась в окно и, казалось, не помнила себя.

Учительницы тоже бросились за девочками; они успокаивали их, брали за руки, тянули к столу, произносили угрозы, расспрашивали:

Что случилось? Кто закричал первый? Почему Петрова побежала к окну? Как смели все повскакать с места? Садитесь, садитесь скорее! Все будете наказаны. Начальница идет!

Все с шумом бросились к оставленным местам. Водворились порядок и тишина.

Начальница, маленькая, еще не старая женщина, в синем платье и с черной кружевной косыночкой на голове, стояла в дверях соседней комнаты и испуганно, недоумевающе строго смотрела на всех.

Что тут произошло?

Послышались отрывочные, робкие, бестолковые ответы.

Мы испугались… Мы думали… Там на улице заиграла флейта.

Ну что же такое, что заиграла флейта? Чего ж пугаться-то, кричать, производить беспорядок?

Заиграла флейта… Наташа Петрова закричала… Мы испугались…

Я ничего не понимаю. Надежда Ивановна, объясните, пожалуйста, - обратилась начальница к старушке.

Я и сама не могу понять, Анна Федоровна, отчего они все переполошились, повскакали с мест, закричали. На улице какой-то мальчишка заиграл на флейте. Кажется, закричала первая Наташа Петрова и бросилась к окну.

Петрова, поди-ка сюда!

Виновница ужасного переполоха, взволновавшего весь приют, встала и бледная, как полотно, подошла к начальнице; она вся дрожала и крупные слезы скатывались по длинным ресницам.

Скажи, пожалуйста, отчего ты закричала? Как ты смела вскочить из-за стола?

Девочка молчала.

Отвечай мне! Как ты решилась на такую дикую выходку? Отчего ты вздумала вскочить? Ты перепугала всех и произвела страшный беспорядок.

Девочка начала всхлипывать.

Петрова, отвечай сию минуту!

Наташа, не упрямься. Расскажи Анне Федоровне всю правду и попроси прощения, - проговорила молодая учительница, приблизившись к девочке.

Там заиграла флейта… - едва слышно прошептала девочка.

Я слышала это уже десять раз… Что ж из этого? Мало ли кто на улице может играть?! Это не резон, чтобы кричать, вскакивать из-за обеда и всех пугать…

Я думала, я думала… Флейта заиграла… - девочка смешалась, закрыла лицо руками и горько заплакала.

Что ты думала? Отчего ты закричала?

Петрова рыдала, не произнося ни слова.

Отвечай, Наташа, нехорошо упрямиться. Скажи чистосердечно Анне Федоровне, что ты думала, - уговаривала девочку молодая учительница, ласково положив руку на ее плечо.

Но девочка плакала и не ответила больше ни слова.

Ты будешь строго наказана, Петрова! Стой тут за столом, пока дети будут обедать, затем пообедаешь после одна и придешь ко мне в комнату для объяснений.

Начальница ушла.

Молодая учительница, удивленная непонятным упрямством девочки, укоризненно покачала головой и сказала:

Понять не могу твоего поведения! Очень стыдно и нехорошо так вести себя, Петрова!

Что сделалось с нашей «незнайкой», с нашей тихоней? Она, наверно, с ума сошла. Смотрите, какая она белая, точно мукой посыпана! Губы-то как у нее дрожат… Отчего она так закричала? Испугалась, что мальчишка на флейте заиграл. Какая она смешная! Вот-то глупая! - судили и рядили воспитанницы между собою, посматривая на Наташу, стоявшую около своего места.

А у наказанной девочки в это в время в стриженной головке проходили, как в панораме одна картина за другой. Неожиданно заигравшая во дворе флейта напомнила ей недавние лучшие дни ее короткой жизни и того, кто один любил ее, жалел и баловал. Эти дни промелькнули, как падающая звездочка. Не забыть их Наташе, не забыть и дядю Колю, так хорошо игравшего на флейте. Где он? Почему забыл Наташу?! Может, умер под забором, как пророчила тетя Маша, может ходит и играет на флейте по дворам… Его все не любили, все смеялись над ним… Одна Наташа жалела, любила и помнит. Она затаила глубоко в памяти и в сердце эти воспоминания и никому не расскажет о них: другие ее не поймут и будут смеяться. Все всегда смеются над ним. Вот почему она так упорно молчала, когда ее спрашивали начальница и учительницы. И объяснения от нее никто не добился.

ПОСТУПЛЕНИЕ В ПРИЮТ

Шесть месяцев тому назад Наташу Петрову привела в приют тетка.

Маленькая стриженая девочка тихо озиралась большими испуганными глазами в незнакомом месте и хваталась дрожащими руками за платье своей спутницы. Как ни тяжело жилось ей в семье тетки, особенно последнее время, но там все было знакомо, там бывали и светлые дни, а здесь все чужое, неведомое, и как ей всегда говорили тетка и сестра, ее здесь порядком приструнят и воли не дадут.

Тетя Маша, я домой хочу, - прерывающимся голосом прошептала Наташа, прижимаясь к тетке.

Что, голубушка, боишься?.. Не умела ценить родных, не умела быть благодарной… Поживи-ка в чужих людях… Не раз вспомнишь наш дом… Увидишь и колотушки и обиды; не раз поплачешь, тогда вспомнишь, что тетя да Липочка доброму учили, - запугивала девочку расходившаяся женщина. Это была особа высокая, полная, с лоснящимся лицом, покрытым веснушками.

Наташа дрожала, как в лихорадке.

Тетя Маша, возьмите меня домой, - шептала она, сквозь подступившие рыдания.

Ничего, поживешь и здесь… Тебя давно пора прибрать к рукам, - пугнула ее еще раз тетка и стала униженно кланяться начальнице, которая вышла в приемную.

Уж вы не оставьте ее своею милостью, госпожа начальница. Она сирота… Не я ее растила. Девочка баловная, ни к чему хорошему не приучена… С ней надо строгостью.