В 50—70-х гг. XIX в. возникло другое научное направление — теория заимствования (теория миграций; теория бродячих сюжетов). Ее сторонники указали на удивительное сходство многих фольклорных произведений у народов Запада и Востока (в том числе неродственных), которое объяснили прямым или косвенным заимствованием, распространением из одного или нескольких очагов. Представители школы заимствования поставили вопрос о культурно-исторических связях между народами, привлекли обширный разноязычный материал. Этому способствовало исследование европейцами стран Ближнего Востока, а в России — развитие тюркологии и монголоведения.
Теория заимствования оказала особенно сильное влияние на изучение сказок. Ее основоположник — немецкий востоковед Т. Бенфей — в 1859 г. издал сборник индийских сказок и притч "Панчатантра" ("Пятикнижие"). В большом предисловии Бен-фей отметил близкое сходство сказочных сюжетов в мировом фольклоре и на примере судьбы сборника "Панчатантра" раскрыл картину культурного влияния Востока на европейский Запад.
Сборник "Панчатантра" был создан в Индии в III—IV вв. н.э., до нас дошли его списки не ранее V в. Эту книгу сложил брахман (мудрец) Вишнушарман для "пробуждения разума" трех сыновей царя Амарашак-ти. Он использовал сюжеты народных сказок и разделил книгу на пять разделов: "Разъединение друзей", "Приобретение друзей", "О воронах и совах", "Утрата добытого", "Безрассудные поступки".
Первые переводы "Панчатантры" были сделаны в VI в. на персидский и сирийский языки. В VIII в. арабский поэт Абдаллах переработал персидский перевод в книгу под названием "Калила и Димна". В XII— XIII вв. многочисленные переводы "Калилы и Димны" (на испанский, латинский, древнееврейский языки) открыли сборнику путь в Европу. Так, латинский перевод под названием "Наставление человеческой жизни" был переведен на немецкий, итальянский, французский и другие языки. Греческое переложение "Калилы и Димны" получило название "Сте-фанит и Ихнилат". С греческого были сделаны славянские переводы, которые в XII в. пришли на Русь.
Отголоски "Калилы и Димны" проникли в Европу и другим путем, через персов и турок. В XVI в. на французский язык была переведена турецкая обработка этой книги под названием "Гумайюн-наме" ("Царственная книга"). В 1762 г. с французского она была переведена на русский язык под названием: "Политические и нравоучительные басни Пильная, философа индейского".
К нашему времени насчитывается свыше 200 обработок "Панчатантры в переводе более чем на 60 языков. Они обнаружены в Малайе, Индонезии, Сиаме и других странах.
Индия была объявлена страной сказок, а теория заимствования обрела многочисленных последователей, в том числе в России. Однако русская наука шла к этой теории вполне самостоятельно.
Еще В. Г. Белинский в 1841 г., разделяя русские сказки на два вида (богатырские и сатирические), подчеркивал: "Первые часто так и бросаются в глаза своим иностранным происхождением; они налетели к нам и с Востока, и с Запада. <...> В сказках западного происхождения заметен характер рыцарский, в сказках восточного происхождения — фантастический".
Независимо от Бенфея формированию школы заимствования в России положила начало работа А. Н. Пыпина "Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских". Пыпин впервые конкретно показал обширные связи русской словесной культуры, преимущественно письменной, с Востоком и Западом. Его интересовало взаимодействие искусства с духовной жизнью общества в целом, свой метод исследователь называл "общественно-историческим".
Непосредственное влияние концепция Т. Бенфея оказала на обширную статью критика В. В. Стасова под названием "Происхождение русских былин". Она была написана с публицистическим задором. Стасов доказывал, что сюжеты русских былин и даже образы богатырей заимствованы, пришли с Востока. Автор поставил под сомнение степень самобытности русской национальной культуры в целом. Это ему было необходимо как либералу-западнику в борьбе со славянофилами.
Возникла острая дискуссия, в которую включились многие ученые: Ф. И. Буслаев, О. Ф. Миллер, П. А. Бессонов, В. Ф. Миллер, А. Н. Веселовский. В выступлении Стасова проявились все уязвимые места новой теории. Обнаружилось, что "в чистом виде" она существовать не может, ибо должна учитывать национальный и конкретно-исторический контекст.
Именно в этом направлении разрабатывал теорию миграций крупный русский филолог А. Н. Веселовский. Он подчеркивал, что условием заимствования является типологический универсализм мирового культурного развития. Веселовский обогатил миграционную теорию. Он сформулировал положение о так называемых "встречных течениях", которые возникают по причине сходства "основ" литературных или фольклорных произведений разных этносов: "Объясняя сходство мифов, сказок, эпических сюжетов у разных народов, исследователи расходятся обыкновенно по двум противоположным направлениям: сходство либо объясняется из общих основ, к которым предположительно возводятся сходные сказания, либо гипотезой, что одно из них заимствовало свое содержание из другого.
В сущности ни одна из этих теорий в отдельности не приложима, да они и мыслимы лишь совместно, ибо заимствование предполагает в воспринимающем не пустое место, а встречные течения, сходное направление мышления, аналогические образы фантазии. Теория "заимствования" вызывает, таким образом, теорию "основ", и обратно...".
Веселовский раскрыл картину культурных связей русской устной поэзии и письменной литературы со странами Востока и Запада. Об этом он написал несколько капитальных трудов: "Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине" (1872), "Опыты по истории развития христианской легенды" (1875—1877), "Разыскания в области русских духовных стихов" (1879—1891), "Из истории романа и повести" (1886—1888) и др.
Он считал, что культурные контакты народов способствовали общественному прогрессу и развитию отражающих его художественных форм: "Если одна из пришедших в столкновение народно-культурных сфер опередила другую в понимании жизни и постановке идеалов и в уровень с ними выработала новый схематизм поэтического выражения, она действует на более отсталую среду заразительно: вместе с идеальным содержанием усваивается и выразившая его сюжетность".
В основу методологии Веселовского лег уже давно господствовавший в науке сравнительный анализ. Однако метод, которым пользовалась мифологическая школа, ощущался Веселовским как недостаточный. Ему ученый противопоставил метод, по которому требовалось объяснять жизненное явление прежде всего из того реального времени, в котором данное явление существует. Важна мысль Веселовского о бытовых основах поэзии: "...Хороший историк литературы должен быть вместе и историком быта. Скажите мне, как народ жил, и я скажу вам, как он писал..."
В 1899 г. возник замысел главного теоретического труда Веселовского — "Исторической поэтики". Под исторической поэтикой ученый подразумевал "историю общественной мысли в образно-поэтическом переживании и выражающих его формах"; "эволюцию поэтического сознания и его форм". Хаотичная картина всеобщей истории литературы должна была прийти к стройной обобщающей схеме, в которой отразились бы объективные процессы развития содержания и формы. В истолковании Веселовского литературный процесс впервые предстал как естественно-исторический.
Замысел "Исторической поэтики" не был, да и не мог быть полностью реализован. Ученый написал три главы, в которых исследовал проблему происхождения поэзии и ее родов, поэтику сюжетов и происхождение образных средств, создающих поэтический стиль. "Три главы из исторической поэтики" — ценный вклад в теорию фольклора.
Теория заимствования нашла в России многих последователей (Г. Н. Потанин, А. И. Кирпичников, М. Г. Халанский, отчасти Ф. И. Буслаев, В. Ф. Миллер и др.).
В западноевропейской науке эта теория иногда получала формалистическое развитие. Таковым является историко-геогра-фический метод, который был разработан финскими учеными Ю. Кроном, К. Кроном и А. Аарне. К исследованию фольклорных произведений прилагались хронологические диаграммы и географические карты с обозначенными на них путями миграций этих произведений. В русской фольклористике этот метод не был воспринят, однако международное применение (в том числе в России) обрела каталогизация сказочных сюжетов, разработанная финской школой. По ее принципам был составлен русский, а затем восточнославянский указатель.
"Указатель сказочных типов" составил А. Аарне (опубликован в 1910 г.). В основу систематизации Аарне положил сказки европейских народов. В "Указателе" они делятся на следующие группы:
I. Сказки о животных.
II. Собственно сказки, куда входят:
А. Волшебные сказки,
В. Легендарные сказки,
С. Новеллистические сказки,
D. Сказки о глупом черте (великане).
Внутри этих групп сказки объединяются в гнезда, по тематическому принципу. Каждая сказка (как целостный рассказ, а в ряде случаев — характерный эпизод) имеет порядковый номер. При этом оставлены пропуски для внесения новых сюжетов.
В 1928 г. американский фольклорист С. Томпсон совместно с Аарне на основе предыдущего создал многонациональный сводный "Указатель сказочных сюжетов", который неоднократно переиздавался с дополнениями и уточнениями; в мировую фольклористику он вошел как указатель Аарне-Томпсона (сокращенно: AT). В 1929 г. Н. П. Андреев перевел указатель Аарне на русский язык с приспособлением к русским материалам (дополнения были сделаны по русским фольклорным сборникам). В 1979 г. вышел в свет подготовленный авторским коллективом "Сравнительный указатель сюжетов" восточнославянских сказок (сокращенно: СУС). Он основывается на международных принципах указателя Аарне—Томпсона.
Зуева Т.В., Кирдан Б.П. Русский фольклор - М., 2002 г.
Сюжеты бродячие - устойчивые комплексы мотивов, составляющие основу устного или письменного произведения, переходящие из одной страны в другую и меняющие свой художественный облик в зависимости от новой среды своего бытования. Сюжет данного произведения, порой даже его фабула, бывает настолько устойчив, что на всем пути остается почти неизменным; варианты же его, возникающие в зависимости от бытования сюжета в различных странах, дают возможность определить, путем сличения их, всю историю С. б. (Употребление терминов «сюжет» и «фабула» применительно к С. б. закреплено в литературоведении А. Веселовским и сохраняется в этой статье в тех же значениях).
Таковы С. б. рассказов и притч из сборников «Панчатантра» («Калила и Димна»), «Деяния римские», «Тысяча и одна ночь», басен Эзопа, отдельных сказок, легенд, преданий и пр. В течение тысячелетий они не утрачивают единства структуры, обрастая, однако, на своем пути все новыми и новыми вариантами. Свойственные отдельным странам различия социально-экономического строя, языка, национальности, быта, культуры, религии кладут свой отпечаток на данный С. б., но не изменяют его целиком.
Примером преимущественно книжной передачи С. б. могут служить сюжеты в сборнике «Панчатантра»; они переносятся, как было установлено, с Востока на Запад и, преодолевая века и пространства, доходят до наших дней. Так обр. даже при письменной передаче круг взаимовлияний, бытований и распространений С. б. может быть почти бесконечным. Примеры устной передачи С. б. мы видим в новелле (фабльо) и сказке.
Особенно типичные примеры бытования С. б. дает сказка. Такова напр. русская сказка о Шемякином суде, родиной которой (согласно исследованиям) является Восток, а именно Индия, и параллели которой можно видеть в тибетском сказании, в сказке о каирском купце, в современных персидских сказках, в итальянских новеллах Джовании Серкамби, в английских стихах о водовозе Бусотто и т. д. Так же прочны С. б. и в баснях, но здесь преобладает письменная передача.
Обычно С. б. каталогизируются двумя способами. Одни исследователи кладут в основу каталога какой-либо особенно популярный сборник сказок («Сказки бр. Гримм») или новелл («Декамерон»), подбирая к нему параллели. Другие распределяют С. б. по определенным тематическим рубрикам, выделяя напр. следующие типы С. б.: героические, повествующие гл. обр. о славных подвигах героев, витязей, богатырей и пр.; таков напр. С. б. «бой отца с сыном» и пр.; мифологические или волшебно-сказочные, в основу которых легли предания о змеях, волшебных птицах, чудо-девице, скатерти-самобранке и пр. персонажах и предметах волшебных сказок; таков напр. С. б. в сказках и былинах о Змее Горыныче и спрятанной смерти и пр.; сказочно-бытовые, повествующие о бытовых явлениях, нашедшие отражение в сказке; таковы С. б. о мачехе и падчерице, о похищении жен и девушек как отголосок обычая «умыкания» и пр.; новеллистически-бытовые (сатирически-бытовые); таковы С. б. в ряде анекдотов о глупцах, в новеллах о вероломных женах и вдовах, в сказках про попа и мужика и пр. Разумеется, оба способа классификации С. б. в равной мере условны.
Разрешение проблемы происхождения и развития С. б. связано с историей фольклора в целом.
В 40-х гг XIX в. господствовавшая мифологическая школа стремилась объяснить совпадение в сюжетах эпоса, мифов, сказок сохранением в них общего достояния «родственных» народов. Однако наличие и у «неродственных» народов многих вариантов одного и того же сюжета, несомненные исторически засвидетельствованные факты передачи сюжетов из одной страны в другую привели к тому, что доводы мифологов о наследственности С. б. перестали быть убедительными. Существование и бытование С. б. начали объяснять заимствованием сюжетов с Востока, преимущественно из Индии. Так возникла школа заимствования (Бенфей и др.), подвергшая справедливой критике построения «мифологов». Антропологическая школа (Тэйлор) в свою очередь выступает против односторонностей школы заимствования, указывая, что совпадение сюжетов наблюдается в фольклоре народов, исторически не имевших общения, и может быть объяснено полигенезисом С. б. при наличии одинаковой ступени культурного развития соответствующих народов. С 70-х гг. интерес к С. б. начинает возрастать, и к 90-м гг. школа заимствования занимает первенствующее положение. Изучая все возможные варианты сказок, повестей и пр., школа заимствования (особенно среди финских ученых) пытается приложить к фольклору методы реконструкции, выработанные сравнительно-историческим языковедением. Основной целью исследования становится нахождение «праформы» (первоосновы) сюжета. Схематизм и чрезмерное увлечение изучением сюжетных схем, поиски формул и игнорирование самого сюжета, конкретной обстановки его бытования, при обилии материалов, превращает научную работу финской школы в технические справочные указатели, в каталоги формул, лишенных реального исторического содержания.
Советская фольклористика, разумеется, не отрицает исторического факта передачи отдельных С. б. из одной страны в другую. Но, встречаясь со сходством сюжетов в фольклоре разных народов, она учитывает не только возможность заимствования, но и возможность совпадения такого рода сюжетов в результате непосредственного народного творчества, развившегося в сходных политических, социально-экономических и культурно-бытовых условиях каждой страны. Вместе с тем она стремится выявить творческую переработку и тех С. б., факт исторической передачи которых не подлежит сомнению.
Список литературы
II. Савченко С. В., Русская народная сказка (История собирания и изучения), Киев, 1914
Буслаев Ф., Перехожие повести и рассказы в книге автора: Мои досуги, ч. 2, М., 1886
Веселовский А. Н., Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине, СПБ, 1872
Его же, Разыскания в области русского духовного стиха, VI-X, СПБ, 1883 (Записки имп. Академии наук, т. XLV, СПБ, 1883)
Его же, Поэтика, т. II, вып. I. Поэтика сюжетов (1897-1906), Собр. сочин. В. Серия I, т. II, вып. I, СПБ, 1913
Пропп В., Морфология сказки, Л., 1928
Панчатантра, Избранные рассказы, М., 1930
Сумцов Н. Ф., Разыскания в области анекдотической литературы. Анекдоты о глупцах, Харьков, 1898
Шор Р. О., Народные анекдоты о глупцах в индийской дидактической литературе, сб. «Художественный фольклор», вып. IV-V, М., 1929
BenfeyT., Vorwortzum «Pantschatantra», Lpz., 1859
Clouston W. A., Popular tales and fictions, their migrations and transformations, 2 vls., Edinburg, L., 1887
Paris G., Les contes orientaux dans la littérature française du moyen âge, P., 1875 (русск. пер. под назв. «Восточные сказки в средневековой французской литературе», пер. Л. Шепелевича, Одесса, 1886)
Cosquin E., Contes populaires de Lorraine, comparés..., 2 vls., P., 1886
Aarne A., Verzeichnis der Märchentypen, Helsinki, 1910 (рус. пер. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне - Н. П. Андреева, Л., 1929)
Grimm J. u. W., Anmerkungen zu den Kinder und Hausmärchen, Neu bearb. v. J. Bolte u. G. Polivka, 4 Bde, 1913-1930
Landau M., Die Quellen des Dekameron, 2. Aufl., Stuttgart, 1884 журн. Финлядск. Академии наук «F. F. Communications», где помещены многочисленные монографии об отдельных С. б. См. также «Сказка», «Фабльо», «Тысяча и одна ночь».
Бродячий сюжет, как следует из названия, переходит из культуры в культуру, претерпевая незначительные контекстуальные изменения. Прослеживая, как трансформируется один и тот же сюжет, можно многое понять о менталитете конкретного народа в конкретную эпоху.
Бродячие сюжеты и их происхождение
Миграционная теория, или теория бродячих сюжетов, появилась во второй половине XIX века. Считается, что основоположником ее является немец Т. Бенфей, переводчик и критик «Панчатантры» (1859), и показавший, как сюжеты из индийского фольклора распространились по всему свету. Из-за того, что она связана с индийским фольклором, иногда ее называют «индианизмом». Среди сторонников миграционной теории можно назвать А.Н. Веселовского, В.Ф. Миллера, Ф. И. Буславева, А. Клаустона, А д’Анкона, М. Ландау, и др. Суть этой теории заключается в том, что сходство фольклора разных народов объясняется единым источником. Бенфей доказал, что Индия - родина сказок, а в Европу они попали через Византию и Африку. Интересен путь индийских сказок в Россию и Восточную Европу - через Сиам, Китай, Тибет и Монголию. Предшественницей миграционной теории была мифологическая теория; сейчас же миграционная теория морально устарела, а ей на смену пришло сравнительное литературоведение.
М. К. Чюрлёнис. «Сказочный замок». 1909
Ярким примером бродячего сюжета могут служить истории о Золушке, кавказском пленнике, Дон Жуане и др. Так, мы можем сказать, что пьесы народного кукольного театра - спектакли о Петрушке, Панчи и Джуди, Пьеро - это тоже пример бродячего сюжета.
В целом, очевидно, что оригинальные сюжеты были придуманы еще в античности, а с тех пор человеческая природа изменилась не очень сильно. Литературоведы оживленно спорят о количестве этих сюжетов. Борхес, например, в новелле «Четыре цикла» выделяет четыре мотива: падение города, возвращение, поиск и самоубийство бога. Кристофер Боккер считает, что есть 7 сюжетов: приключение, возвышение, туда-обратно, трагедия, комедия, воскресение, победа над чудовищем.
У Роберта Тобиаса 20 сюжетов, среди которых поиск, месть, загадка. Дальше всех пошел Ж. Польти, выделив 36 сюжетов, например «жертва безмерной радости», «жертва кого-нибудь», «борьба против бога», «достижение».
Так или иначе, но эти мотивы встречаются в литературе любой эпохи и любой культуры, в гомеровском ли эпосе, в Библии ли, в народных ли сказках. Рассмотрим сказки, потому что они есть практически в любой культуре. Героями сказок становятся архетипические персонажи. Термин «архетип», введенный Г.К. Юнгом, обозначает «коллективные по своей природе формы и образцы, встречающиеся практически по всей земле как составные элементы мифов и в то же время являющиеся автохтонными индивидуальными продуктами бессознательного происхождения. Архетипические мотивы берут свое начало от архетипических образов в человеческом уме, которые передаются не только посредством традиции и миграции, но также с помощью наследственности. Эта гипотеза необходима, так как даже самые сложные архетипические образцы могут спонтанно воспроизводиться без какой-либо традиции. Прообраз или архетип является сформулированным итогом огромного технического опыта бесчисленного ряда предков». Отметим, что народная сказка - пример спонтанного воспроизведения.
Сказки выросли из обрядов, рассказывали о правилах жизни в обществе, знакомили детей с теми опасностями, которые могут встретиться на жизненном пути. Отсюда и общность сюжетов, и архетипичность персонажей. Веселовский пишет об этом так: «Это предание, насколько оно касается элементов стиля и ритмики, образности и схематизма простейших поэтических форм, служило когда-то естественным выражением собирательной психики и соответствующих ей бытовых условий на первых порах человеческого общежития. Одномерность этой психики и этих условий объясняет одномерность их поэтического выражения у народностей, никогда не приходивших в соприкосновение друг с другом. Так сложился ряд формул и схем, из которых многие удержались в позднейшем обращении, если они отвечали условиям нового применения, как иные слова первобытного словаря расширили свой реальный смысл для выражения отвлеченных понятий».
Путешествие героя
Путешествие - необходимый элемент становления героя и инициации. Часто путешествие начинается с «пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Одна из возможных расшифровок этой фразы - сходи в царство мертвых и встреть там волшебного помощника. Даже если отбросить волшебные коннотации, путешествие - сюжетообразующий элемент. Оно строится относительно нескольких стабильных пунктов: отчий дом - тридесятое царство - отчий дом. В XX веке структура принципиально усложняется: герой может чередовать пункты, проходить через одни и те же точки несколько раз. Впрочем, инициации это не отменяет.
Возьмем, к примеру, «Красавицу и Чудовище». Мы знаем ее в варианте Шарля Перро, но на самом деле похожий сюжет появился еще в античности. Первые Красавица и Чудовище - Амур и Психея у Апулея.
В 1740 году появляется издание сказки под авторством мадам Вильнев, и в ее варианте сюжет намного сложнее: злая колдунья зачаровывает Чудовище, когда он отвергает ее попытки соблазнить его, а Белль - дочь короля - по приказу той же злой феи становится подкидышем в семье купца. Спустя 17 лет, в 1757 году, мадам Бомон выпускает свой вариант сказки, значительно упростив сюжет, и именно этот вариант переводят на английский. В России же эта сказка известна под названием «Аленький цветочек», и сюжет ее близок к варианту мадам Бомон, хотя и записана она со слов ключницы. Красавица путешествует из родного дома в замок Чудовища, потом обратно домой, и опять к Чудовищу - нелинейность, характерная скорее для более поздних сказок. Во время этого путешествия она взрослеет, учится видеть суть за оболочкой.
У. Гоубл. Иллюстрация к сказке «Красавица и Чудовище». 1913
Интересно преломление этого мотива в мультфильме 1991 года и последней экранизации с Эммой Уотсон и Дэном Стивенсоном. Помимо нашумевшей линии с Гастоном и его другом в фильме есть куда более значительные отличия. В духе времени Красавица уже является хозяйкой дома, сформировавшейся личностью. Она сама бросается на помощь отцу, сама решает его спасти (в оригинальных сказках отец просил дочерей о помощи, но вызывалась только младшая). Роль злых сестер отводится горожанам, которые издеваются над Красавицей и ее отчужденностью. Путь Красавицы пролегает через лес с дикими волками, которые отсылают к смертельной опасности. Все же горожане и люди представляют куда более значительную опасность, поскольку от волков можно защититься с помощью ловкости или грубой силы, а вот от предательства и злобы толпы не спасет практически ничего (кроме любви, естественно).
Часто путешествие начинается с «пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Одна из возможных расшифровок этой фразы – сходи в царство мертвых и встреть там волшебного помощника.
Путешествие открывает в ней силу и авантюризм, которые до этого момента были ей не очень нужны. Кроме того, в фильме добавился мотив путешествия в Париж, где Красавица родилась. Это знаковое путешествие для обоих, поскольку раскрывает Бэлль тайну ее детства, а Чудовищу - самую суть Красавицы. Париж визуально очень сильно отличается от остального фильма именно для того, чтобы подчеркнуть загадочность, таинственность и даже сокровенность момента.
Путешествия сюжета
Но, как уже было сказано в самом начале, путешествуют не только герои, но и сами сюжеты. Из самых популярных вспоминается, конечно «Фауст». Появляется этот сюжет впервые в Германии под названием «История о докторе Фаусте, знаменитом чародее и чернокнижнике»(1587). В это же время появляется «Трагическая история доктора Фауста» К. Марло, а уже в XIX веке о Фаусте пишет Гете. В русской литературе фаустовские мотивы появляются у Достоевского, что неудивительно. В современной же литературе о Фаусте пишет Экройд, в романе «Дом доктора Ди». Также Р. Шекли и Р. Желязны пишут трилогию о демоне Аззи, вторая часть трилогии называется «Коль с Фаустом тебе не повезло» («If at Faust You Don " t Succeed »). Интересно, что ранние Фаусты продают душу за Абсолютное Знание, разочаровавшись во всем остальном, в то время как более поздние демонстрируют несвойственную постмодернизму жажду жизни.
В «Коль с Фаустом» силы Света и Тьмы участвуют в состязании за право распоряжаться человеческими душами ближайшую 1000 лет.
Ф. Рёбер. Сцена Вальпургиевой ночи из трагедии И.-В. Гёте «Фауст». 1910
Неудачливый демон пытается привлечь на свою сторону самого Фауста, не зная, что вместо него ему под руку попался бандит Мак Трефа, который в меру своего разумения изображает великого чародея.
Но настоящий Фауст, конечно не в восторге, что его место занял какой-то самозванец, и он тоже включается в соревнование. В итоге все заканчивается Великим Судом, на котором Фауст разговаривает с Илит - той, кому суждено занять место Маргариты. Заканчивается роман обещанием нового путешествия:
«— Я хочу начать всё сначала,- сказала Илит.- Начать новую жизнь «по ту сторону Добра и Зла». Я подумала о вас, Фауст. К худу ли, к добру ли, вы всегда идёте своею собственной дорогой. Я хотела спросить вас, не нужна ли вам ассистентка?
Фауст с интересом посмотрел на Илит. Она была красива и умна. И она улыбалась ему. Он глубоко вздохнул и расправил плечи. Он снова почувствовал себя Фаустом.
— Да,- сказал он.- Мы оба начнём всё сначала. Нам предстоит долгий путь. Присядьте, моя дорогая. Помедлите немного. Мне кажется, пришла пора сказать: «Остановись, прекрасное мгновенье!».
У Экройда же действие романа разворачивается в двух временных пластах: современность и XVI век. Типологически доктор Ди близок к Фаусту: необычайно образованный и выдающийся ученый, гений опередивший свое время. Но в книге есть и прямая связь с Фаустом. Ди путешествует в Виттербург, что созвучен с Виттенбергом, где ему показывают лес, в котором то ли погиб Фауст, то ли его унес черт для исполнения условий договора. И опять в качестве локуса путешествия выступает лес, темная, таинственная, почти мистическая сила, навсегда меняющая персонажа.
Кроме того, фаустовская тема красной нитью проходит через «Мастера и Маргариту» Булгакова. Начинается все с визита Воланда в Москву, в руках у него трость с собачьей головой, а, как мы знаем, именно собака воплощала злой дух в ранних историях о Фаусте и Мефистофеле. Мастер вспоминает оперу «Фауст», чтобы подчеркнуть связь двух произведений.
В заключение хочется сказать, что путешествия важны не только для героев, но и для самих сюжетов. Литература не может застыть на месте, она постоянно эволюционирует, а путешествие, как известно, - один из мощнейших стимулов развития. ■
Мария Дубкова
Широкое использование мифологической школой сравнительного метода показало, что в творчестве разных народов имеются произведения со сходными сюжетами и образами.
Это наблюдение подтвердило и укрепило высказывания исследователей еще XVIII и начала XIX в. о том, что в истории народного творчества часто встречается переход произведений от одного народа к другому. В России о заимствованиях в литературе и фольклоре с особой решительностью в середине XIX в. говорил А. Н. Пыпин, бывший тогда сторонником мифологической школы (см. его труд «Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских», изданный в 1858 г.). О заимствованиях же говорили, анализируя востоковедческий материал, академики Шифнер.и Радлов (см. публикации Шифнера материалов сборника Шидди-Кур, издание Радловым «Образцов народной литературы тюркских племен» и др.). Факты заимствования фольклора и литературы стремились установить и другие ученые. По существу, положения о заимствованиях фольклора не противоречили гипотизе о его мифологических истоках: мифологи -ставили вопрос о происхождении фольклора, сторонники теории заимствования - об исторических судьбах его. Одно дополняло другое - это было отмечено еще в прошлом веке крупным русским ученым А. Н. Веселовским, который утверждал, что мифологическая школа и школа исторического заимствования восполняют друг друга Уже в советское время один из виднейших исследователей фольклора М. К. Азадовский, говоря о соотношении теории мифологической и заимствования, с полным основанием замечал, что работы, развивавшие идеи той или другой, создавались одновременно, в 60-х годах и в последующих десятилетиях. Признанный всеми теоретик школы заимствования (некоторые исследователи считают его основоположником и главой ее) Теодор Бенфей, как верно писал М. К. Азадовский, «не отрицал концепций сравнительной мифологии, он в сущности ими не интересовался. Он признавал первобытную основу фольклорных памятников, но его интересовали позднейшие моменты в их истории. Но и мифологи не отрицали роли и значения различных культурных и литературных воздействий в позднейшие периоды жизни фольклора. В таком виде эту теорию принимал и Макс Мюллер, до конца своих дней оставшийся на позициях мифологической школы».
Проблемы заимствования фольклора и взаимовлияния культур разных народов привлекали, следовательно, издавна внимание исследователей. Однако в стройную концепцию, получившую название теории бродячих сюжетов (иначе: заимствования, миграционной), взгляды исследователей оформились только в 60-х годах XIX в. Почувствовав бессилие мифологических истолкований генезиса произведений народного творчества, ученые обратились к его истории, изображая эту историю как «странствия народных повестей, рассказов, сказок и песен». Отмечая изменение тенденций в развитии теорий, А. П. Веселовский в 1871 г. писал, что настало время, когда «мифологическая гипотеза» должна поступиться «долей своего господства историческому взгляду, останавливающемуся на раскрытии ближайших отношений и влияний, совершившихся уже в пределах истории». Веселовский называл немецкую философию Я. Гримма выражением первого направления, а работу Т. Бенфея - началом второго. Знаменательны слова, сказанные Веселовским о реальности сопоставлений в пределах истории сюжета: «Мы так долго витали в романтическом тумане праарийских мифов и верований, что с удовольствием спустимся к земле»
Решая вопросы культурно-исторических связей народов (что само по себе было прогрессивным фактом), ученые оставались в пределах сопоставления внешней стороны фактов. «Романтический туман мифов» заменялся формальным сближением рассматриваемых сюжетов. В науке получали развитие позитивистские методы исследования: факты подбирались, описывались и группировались в порядке кажущегося усложнения. Подлинный историзм, рассматривающий закономерности развития явлений культуры и искусства, фактически исчезал за статическим описанием одного факта, сопоставляемого €0 статическим же описанием другого.
Положения теории заимствования были четко сформулированы в исследовании Т. Бенфея, предваряющем издание на немецком языке сборника индусских рассказов II-VI вв. нашей эры «Панчатантра» («Пятикнижие») . Исследуя «Панчатантру», Бенфей указал на очень большое сходство включенных в нее рассказов со сказками разных европейских и неевропейских народов. Это сходство, по мнению Бенфея, было вызвано культурно-историческими связями, заимствованием одним народом произведений другого. Во второй половине XIX в. утверждение единства фольклора разных народов звучало как уравнивание культуры больших и малых народов Европы и Азии, имеющее прогрессивный характер. Этой своей стороной теория заимствования привлекла внимание ряда ученых, выступавших против расистских и националистических взглядов.
Основные положения теории заимствования были следующими. Родина сказок - Индия. Все произведения эпоса идут оттуда. В Европу произведения шли тремя путями: 1) с восточного побережья Средиземного моря на крайний запад в Испанию, где арабы и евреи образовали государство, создали своеобразную мавританскую культуру; 2) с востока на запад, через греческий архипелаг в Сицилию; 3) из Передней и Малой Азии через Византию на Балканский полуостров и на Русь.
Заимствование было особенно интенсивно в эпохи: 1) походов Александра Македонского и эллинизма (IV-II вв. до нашей еры), 2) арабских завоеваний и крестовых походов (X-XII вв. нашей эры).
Теория «странствующих сюжетов » (заимствования) была воспринята с живым интересом во всех странах. В России она также получила развитие, но во многих работах имела ошибочное звучание: следуя ей, принижали все национально русское и вместе с тем преклонялись перед зарубежной культурой. Тенденции» космополитизма, свойственные консервативным кругам общества, развивались, используя эту теорию, ставя ее на службу реакции. Это нередко определяло характер работ по проблеме заимствования, написанных даже прогрессивными деятелями науки и искусства, таких, например, как крупнейший теоретик и пропагандист русского реалистического искусства второй половины XIX в. Владимир Васильевич Стасов (1824-1906). Ему принадлежит опубликованная в 1868 г. (в журнале «Вестник Европы») серия статей под названием «Происхождение русских былин». В этих статьях В. В. Стасов утверждал, что русское народное творчество неоригинально. Рассматривая былины, сказки, упоминая произведения других жанров, Стасов возводил их к «восточным оригиналам»,- преимущественно к поэтическому творчеству Ирана. Отсюда делался вывод: русский эпос не имеет национальной основы, и искать в русских эпических произведениях голос «национальной души» бессмысленно» и бесцельно.
Разрабатывая вопрос об иноземном происхождении русских былин, Стасов выступал против славянофилов, ссылавшихся на русский эпос как на проявление «кроткой, православной души русского народа». К 1868 г. (году напечатания «Происхождения русских былин» в «Вестнике Европы») славянофильство все более и более отчетливо обнаруживало свою реакционную сущность. Фактически позднее славянофильство смыкалось с официальной народностью. Свои реакционные утверждения славянофилы, как и раньше, стремились подкрепить материалами народного творчества. Утверждение неоригинальности русского народного творчества наносило серьезный удар националистической концепции славянофильства и официальной народности.
Стасов впоследствии писал, что, говоря о заимствовании русскими эпоса, он ничуть не хотел унизить или оскорбить русский народ. К выводу о заимствовании былин и сказок он пришел при чтении вышедших в свет в 60-х годах сборников былин Киреевского и Рыбникова и образцов фольклора тюркских народов, изданных Радловым, обнаружив в них общность сюжетов.
Однако положительное значение этой работы для борьбы с славянофильством было менее весомо, чем ее ошибки: статьи В. В. Стасова прозвучали как космополитическое отрицание оригинальности, самостоятельности русской народной культуры и искусства в целом. Статьи эти содействовали развитию реакционных положений о неспособности русского народа к созданию культурных и художественных ценностей. В академических кругах работа В. В. Стасова, хотя и вызвала критику, все же была признана значительным вкладом в науку о русском народном творчестве. Виднейшие ученые того времени - Ф. И. Буслаев, А. Н. Веселовский, В. Ф. Миллер, выступившие с критическими замечаниями по работе Стасова о былинах, возражали фактически только против отдельных частностей, против утрирования некоторых вопросов, но соглашались с положением о неоригинальности русского искусства.
Совершенно иначе оценивали статьи Стасова революционные демократы. Они резко осудили работу Стасова и космополитические тенденции теории заимствования. Выражением такого осуждения является и ряд сцен в «Дневнике провинциала» М. Е. Салтыкова-Щедрина, который, сатирически изображая «ученых мужей» - Болиголову и Нсуважай-Корыто, убийственно охарактеризовал науку, отрицающую национальный характер народного творчества. «Ученые мужи» с самым серьезным видом рассуждают о том, что Илья Муромец не кто иной, как нормапский викинг, а песенка «Чижик-пыжик, где ты был» забрела к нам из-за границы, она испанского происхождения и рассказывает о чижике-пыжике, пившем воду из Гвадалквивира.
Теория заимствования получила широкое распространение в академических и университетских кругах. Большинство ученых пореформенной России отдали дан ь этой теории, и в духе ее написали ряд исследований. Ф. И. Буслаев в соответствии с исследованием Т. Беифея написал статью «Перехожие повеет», в которой пытался проследить процесс перехода от одного народа к другому сюжетов басни Лафонтена о молочнице Перрет- те, рассказов «Повести о семи мудрецах» и др. г.
В. Ф. Миллер также выступил с работами, ставящими вопрос о заимствовании памятников древней литературы и народной словесности. Он написал исследование «Взгляд на Слово о полку Игореве», в котором старался доказать, что «Слово о полку Игореве» - памятник литературы, в основе которого лежит греческая повесть, подобная повести о Дигенисе Акрите. С позиций теории заимствования В. Ф. Миллер в начале своей деятельности подошел и к былинам. В «Экскурсах в область русского народного эпоса» В. Ф. Миллер доказывал, что в основе былин об Илье Муромце лежат иранские сказания о Рустеме; образ князя Владимира Миллер сближал с образом царя Кейкауса; возводились к чужеземному образцу и другие персонажи былин и самые былинные сюжеты (например, сюжет былины о Добрыне и Маринке уподоблялся библейской истории о царе Давиде, убившем своего воина Урию и взявшего себе его жену-красавицу Вирсавию).
Особенно авторитетны в русской науке были работы А. Н. Ве- селовского, написанные в духе теории заимствования: «Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине» , «Южно-русские былины» , «Разыскания в области духовного стиха» 6.
В первом исследовании А. Н. Веселовский доказывал, что русские и славянские повести и апокрифы о Соломоне восходят к древнеиидусской истории о Викрамадитьс; связывая судьбу сказаний о Соломоне с ересями средневековья, А. Н. Веселовский стремился проследить странствия изучаемых сюжетов в Восточной и Западной Европе. Исследованием, на которое опирался Веселовский в этой работе, явилось предисловие Т. Бенфея к «Паичатантре».
«Южно-русские былины» посвящены сюжетам героического былевого эпоса. Веселовский в этой работе сопоставлял сюжеты былин с произведениями европейской литературы и отрицал национальное своеобразие и обусловленность русских эпических произведений конкретной историей Руси. Теми же чертами характеризуются «Разыскания в области духовного стиха». В этом обширном труде есть множество тонких и верных наблюдений над отдельными произведениями. Но, пожалуй, никакая другая работа А. Н. Веселовского не основана в такой мере на методах позитивистского анализа, как эта. Ряд глав состоит из сопоставления различных произведений, сходных по сюжетной схеме или по отдельным деталям, причем Веселовский совершенно игнорирует сходство или различие идейного содержания.
Однако и эти работы А. Н. Веселовского вносили существенные коррективы в теорию заимствования. Он подчеркивал, что заимствование шло не только с востока на запад, но и с запада на восток. Происходило взаимодействие западной и восточной культур. Считая влияние восточных представлений на западную мысль общепризнанным, Веселовский писал, что этот факт не может быть объяснен до тех пор, «пока не раскрыты точнее обстоятельства, при которых совершалось это влияние, и не одна только возможность, но и пути перехода» г.
Наиболее значительной поправкой Веселовского к теории заимствования было его утверждение, что сходство произведений у разных народов вовсе еще не означает заимствования. Веселовский писал: «Сходство двух повестей, восточной с западной, само по себе не доказательство необходимости между ними исторической связи: оно могло завязаться далеко за.пределами истории, как любит доказывать мифологическая школа; оно, может быть, продукт равномерного психического развития, приводившего там и здесь к выражению в одних и тех же формах одного и того же содержания» .
А. Н. Веселовский, следовательно, отводя в истории народного творчества большое место заимствованиям, считал недопустимым сведение только к ним развития фольклора. Наряду с заимствованием появление тех или других произведений у тех или иных народов могло быть результатом «мифологической экзогезы» или сходства их «психического развития».
Коррективы, вносимые А. Н. Веселовским в теорию заимствования, не изменяли самой сущности ее. И сам А. Н. Веселовский и другие ученые, разрабатывавшие ее положения на конкретном материале (А. И. Кирпичников, И. II. Жданов, М. Е. Ха- ланский и др.)» методом сравнений и сопоставлений текстов стремились установить в схематических очертаниях общее и тем стирали национальное и историческое своеобразие произведений. В результате в работах сторонников теории заимствования народное творчество теряло свое конкретное жизненное значение. В начале XX в. теория заимствования послужила основой для новых направлений фольклористики, которые довели до крайних пределов формализм сравнений и сопоставлений сюжетов и мотивов народного творчества
Байки после третьей
Изучая курс литературоведения в Дальневосточном государственном университете, я познакомился с теорией «бродячих сюжетов», согласно которой, все истории, рассказанные в литературе, придуманы давным-давно, и просто «кочуют» из одного поколения в другое, из одной страны в другую, от одного автора к следующему. Причем, не всегда последнего можно обвинить в плагиате. Назовем его «добросовестно заблуждающимся».
Об этом случае я впервые услышал в далеких 80-х прошлого столетья. В одной из молодежных приморских газет я прочел интересную историю, которая, по-видимому, стала таким же «бродячим сюжетом», обрастая дополнительными подробностями, чаще с местным уклоном, причем рассказчики клянутся и божатся, что это произошло с ними или их друзьями.
Что ж, настал и мой черед пересказать ее в своей интерпретации.
По грунтовой дороге, ведущей через сопки по направлению к приморскому городку Арсеньеву, на видавшем виды «жигуленке» ехали престарелого возраста супруги. Ехали по-стариковски, не превышая 40 километров в час. Да и особо на той дороге разогнаться было невозможно: лесовозы, перевозящие предназначенную на экспорт в Японию древесину, набили изрядную колею, а джипов в то время, кроме УАЗов, даже в Приморье не было.
Огибая очередной закрытый поворот, водитель вдруг резко затормозил, да так, что его задремавшая супруга чуть не «клюнула» головой в лобовое стекло.
– Ты чего, старый, одурел??? - заворчала было жена, но взглянув на побледневшего как смерть супруга, перевела взгляд на дорогу.
А там, перегородив поперек проезжую часть, лежало огромное, почти в человеческий обхват, 5-метровое бревно. Вокруг него столпились около десятка злых, в рваной одежде мужиков.
Старики, не сговариваясь, закрылись изнутри, но «разбойники» даже не взглянули на подъехавшую машину. Посидев в «жигуленке минут пятнадцать и не дождавшись активных действий, старик открыл дверь и вылез из машины. На не крепких ногах подошел к толпе и спросил, что случилось. Мужики, нервно потягивая курево, сначала отмалчивались и только потом рассказали, что произошло.
Сотрудники одного из проектных институтов решили провести выходные на природе и, что называется, с пользой для здоровья. Тем более, что тот год выдался урожайным на кедровые орехи.
Прибыв на место, размяли затекшие после долгого сидения в машинах ноги и рванули наверх, к вершине высоченной сопки. С трудом поднялись на приличную высоту, огляделись. Кедрач был, а почти у самого склона стоял такой красавец-кедр, что, как говорится, можно было и шапку уронить, посмотрев на его вершину. Он был прямо-таки усеян крупными шишками.
Для успешного начала шишкобоя осушили пару-тройку беленькой, закусили, а потом задумались: а кто полезет на дерево? Веревок не захватили, только мешки. Внизу веток не было, а карабкаться по смолистому стволу охотников не нашлось. И тут один из компаньонов увидел неподалеку лежащее здоровенное бревно: как видно, кто-то из их предшественников решил вопрос кардинально, попросту спилив понравившееся дерево.
Мысль использовать находку как таран возникла сразу у нескольких разгоряченных алкоголем проектировщиков: «А чего… Врежем им посильнее по дереву, шишки и осыпятся!»
Преодолев земное притяжение после сытной трапезы, компаньоны разделились на две примерно равные по силе группы и, кряхтя, взвалили тяжеленную махину себе на плечо, встав с обеих сторон. Взявший на себя роль рулевого начальник отдела, стоявший в первой паре, скомандовал: «Ну, с Богом!» и они, набирая скорость, устремились по направлению к кедру.
Когда до цели оставались считанные шаги, «рулевой» наступил ногой на крупную шишку, лежащую на земле, и вся процессия, по инерции ускоряясь для решающего удара, перед самым деревом чуть изменила направление движения. Короче, они промахнулись и, наращивая скорость, побежали по крутому склону вниз. Задние заорали: «Бросай бревно!», на что «бригадир», задыхаясь от бега и страха, рыкнул: «Я тебе брошу! Перемелет, твою мать!»
Преодолев не менее трехсот метров, вся группа, оставляя за собой приличную просеку из примятого кустарника, выбежала на дорогу, и только здесь смогла остановиться. Уже и не помнили, как сбросили ненавистное бревно. Одежда висела клочьями на всех. Хмель тоже улетучился из головушек незадачливых шишкобоев. В душе каждый переживал только что совершенный спуск… Снова лезть наверх не захотел никто.
