21 февраля пятеро участниц панк-группы Pussy Riot пришли в храм Христа Спасителя, взошли на амвон и провели там панк-молебен. Спустя несколько дней три предполагаемые активистки Pussy Riot оказались за решеткой по обвинению в хулиганстве. Ситуация породила раскол в обществе. Комментарии некоторых священников, которые были восприняты как «официальная позиция церкви», оказались крайне жесткими, гражданские активисты, в свою очередь, ругают «православных хоругвеносцев». Сыграли Pussy Riot ключевую роль в обострении отношений церкви и общества или стали поводом к высказыванию скопившихся претензий? Это попытался выяснить корреспондент «Газеты.Ru».

Церковь о Pussy Riot

Священники, с которыми удалось побеседовать, в один голос говорят, что церковь не заявляла официальной позиции по тому, должны ли активистки понести наказание. (Официальной в РПЦ считается позиция патриарха Кирилла, а он пока не высказывался по этому вопросу). С другой стороны, среди них нет и тех, кто не сочувствовал бы трем заключенным.

«Лично у меня сожаление вызывают две вещи, – говорит настоятель подмосковного храма св. апостолов Петра и Павла в деревне Павловское священник Дмитрий Свердлов. – Во-первых, сам инцидент, который не должен был произойти, потому что девушки ошиблись дверью, и, во-вторых, то, что они сидят. И я буду сожалеть об их заключении ровно столько, сколько это будет продолжаться».

Настоятель московского храма Святой Троицы в Хохлах священник Алексей Уминский полагает, что акция Pussy Riot стала точкой, в которой столкнулись взгляды церкви и либерального общества. «Провокационная акция этих заблудших девушек действительно поставила всех по разные стороны баррикад», – сожалеет он.

Священник считает, что резкость противостояния объясняется взаимным непониманием ситуации: «С одной стороны, церковное сообщество после этого акта напугано тем, что, возможно, участницы панк-группы являются визитной карточкой всего гражданского общества. А с другой стороны, шквал ненависти, последовавший за этой акцией, показал, что в глазах общества церковь представлена агрессивно настроенными «православными хоругвеносцами».

«И вот это самая большая ложь, которая сегодня циркулирует в обществе, как мнение друг о друге», – добавляет Уминский. По его мнению, общество требует от церкви невозможного – просить власть о том, чтобы она отпустила активисток, не задумываясь о том, что не церковь инициировала их арест.

Агрессию церкви в ответ на требования либералов священник объясняет ее сложной историей в советский период: «За сто лет постоянных гонений на церковь мы привыкли, что нам надо все время защищать себя, свою веру и свои святыни. Эта подсознательная настороженность, что, не дай Бог, кто-то захочет опять нас оскорбить, заставляет нас так относиться к происходящему».

Председатель Синодального информационного отдела РПЦ Владимир Легойда (он священником не является) считает поступок Pussy Riot однозначным грехом. «Церковь не может оправдать грех перфомансом, искусством», – настаивает Легойда.

Несмотря на такую оценку, отношение к самой акции отделяется от отношения к виновницам происшествия и определяется фундаментальным христианским положением жизни. «Мы отличаем грех от грешника. И если отношение к греху непримиримо, то сам человек заслуживает сожаления, жалости и молитвы о нем», – поясняет Владимир Легойда.

Церковь vs интеллигенция

На первый взгляд все просто: Pussy Riot поступили плохо, заслуживают порицания (но не столь сурового, как радеют следователи), церковь ни при чем, общество не понимает, чего и от кого просит. С другой стороны, если ситуация и впрямь проста, почему она внезапно противопоставила интеллигенцию и церковь?

На эти вопросы священники отвечают неохотно и исключительно на условиях анонимности. В противном случае, как признаются они сами, патриарх может быть недоволен и при благоприятном раскладе просто потребует, чтобы они больше публично не высказывались. О наименее благоприятном лучше не думать.

Впрочем, на такое отношение предстоятеля церковные люди не жалуются. Наличие вертикали власти в РПЦ воспринимается не как отсутствие демократии и свободы слова, а как нормальная структура церкви, существующая уже много веков.

Собеседники «Газеты.Ru» считают, что реакция «говорящих голов» РПЦ на панк-молебен, протестные акции либеральной интеллигенции и новый-старый президент страны Владимир Путин –звенья одной сложной цепи. По их мнению, события развивались так: в конце декабря патриарх Кирилл прочитал проповедь, где просил власти прислушаться к протестам. В январе церковь почему-то свою позицию переменила и начала критиковать демонстрации. Председатель Синодального отдела Владимир Легойда объяснил, что это реакция церкви на сложную общественно-политическую ситуацию: «Церковь говорила, что ее тревожит опасность революционных волнений». Священники смотрят глубже.

«Весной церковное руководство определило для церкви стратегическую нишу в обществе. Она должна состоять из обывателей и таким образом полностью совпадать с путинским большинством. Несколько жестких выпадов церковников против интеллигенции и рассуждения о ее вине перед отечеством в 1917 году – это попытка вытолкнуть интеллигенцию на периферию церковной жизни, т.к. интеллигенция составляет костяк протестного движения», – заявил настоятель одного из провинциальных храмов на условиях анонимности.

Библеист Андрей Десницкий подтверждает, что в церкви и раньше существовали люди, которым интеллигенция просто не нужна, хотя было и есть и противоположное мнение. Он считает, что разбирательства с Pussy Riot в нравственном и правовом поле фактически являются вершиной айсберга неразрешенных вопросов между церковью и интеллигенцией, и играют на руку власти.

«Я считаю, что власть разыграла со скандалом Pussy Riot очень выгодный ход: значительную часть негодования она перевела на церковь – получилось, что это церковь виновата, что активисток держат в тюрьме. И власть сделала достаточно много, чтобы мы противопоставляли интеллигенцию и церковь», – объяснил Десницкий. «В свое время в Польше и других странах Восточной Европы коммунизм рухнул, когда объединились костел, национальная интеллигенция, патриоты и демократы. Для нашей власти очень хорошо сделать так, чтобы наша интеллигенция и наша церковь относились друг к другу с подозрением и враждебностью, потому что если они объединятся, вместе они смогут сделать очень много», – добавил библеист.

Церковь и государство

Однако все произошедшее не говорит о «тандеме» РПЦ и власти.

«Мы живем в свободном обществе, где церковь имеет свои права и защищена законодательно как всякая другая общественная организация. Она отделена от государства и поэтому имеет возможность жить по своим внутренним законам, не отчитываясь в своем вероучении, в своих планах и в своих действиях», – напоминает Алексей Уминский. Впрочем, добавляет священник,

«иногда церкви необходимо похвалить власть, даже тогда, когда, может быть, этого не стоило бы делать, поблагодарить за то, что нам вернули храм, монастырь, какую-то святыню для церкви».

Священник Дмитрий Свердлов считает, что отношения между церковью и властью существуют хотя бы потому, что они пересекаются в общественном поле. При этом наличие отношений само по себе не подразумевает взаимную корысть. «В отношениях может присутствовать бескорыстная христианская мотивация, – сказал Свердлов и в качестве примера привел пример своих коллег. – У многих моих соседей священников достаточно добрые отношения с местной районной администрацией, но цель этих отношений не в том, чтобы пользоваться этими связями для достижения каких-то благ для прихода. Хотя бывает и по-другому…».

Председатель Синодального отдела РПЦ Владимир Легойда также полагает, что отношения между церковью и государством нельзя назвать взаимозависимостью. «У церкви и власти – рабочие отношения. При этом за тысячу лет истории Русской церкви, у нее не было такой свободы от государства, как сейчас – это очевидно для всех, кто знаком с историей Церкви. Сегодня мы самостоятельно принимаем решения, и в администрации президента и правительстве о решениях Синода узнают наравне со всеми остальными – из официальных сообщений после окончания синодальных заседаний. В том числе и в этом проявляется независимость», – добавил Легойда. Кроме этого, он объяснил, что

у РПЦ нет и не может быть оппозиционного отношения к власти. «Целью любой оппозиции является получение политической власти. Но поскольку церкви политическая власть не нужна, она с любой властью будет взаимодействовать», – говорит Легойда, добавляя, что РПЦ оставляет за собой право критиковать любую власть.

«У нас есть фундаментальный конституирующий жизнь церкви документ «Основы социальной концепции РПЦ». В них написано, что если власть требует от церкви того, что противоречит христианской совести и принципам христианской жизни, мы оставляем за собой право гражданского неповиновения».

Однако многие считают, что отношения власти и церкви иногда переходят границы «мирного сосуществования». В разговорах с «Газетой.Ru» священники на условиях анонимности вспоминали о печально известном «табачном скандале» середины 90-х, а также о скандале 2010-го года в Калининграде. Тогда региональное правительство спешно передало РПЦ несколько зданий бывших лютеранских и католических храмов, которые с 1 января 2011 года по закону о реституции церковного имущества должны были бы перейти соответственно протестантам и католикам.

Церковь и общество

Общество периодически критикует РПЦ как за действие, так и за бездействие, однако люди все еще ждут от церкви физического подтверждения ее готовности помогать.

Священник Дмитрий Свердлов утверждает, что отчасти ожидания напрасны. «Обществу церковь не должна, церковь должна Христу», – заявляет Дмитрий Свердлов. Впрочем, допускается и приветствуется служение Богу через взаимодействие с обществом, тем более призыв к социальному служению неоднократно звучал от патриарха Кирилла.

Священник Алексей Уминский напротив считает, что в последнее время «церковь по большому счету только и занимается социальным служением»: священники посещают больницы, воинские части, тюрьмы, во многих храмах кормят бездомных, собирают для них одежду.

Глава Синодального информационного отдела Владимир Легойда настаивает, что церковь в первую очередь служит «нравственным камертоном» в обществе, но признает важность дела благотворительности и милосердия. «Самый активный отдел в РПЦ – это отдел по церковной благотворительности и синодальному служению. Недавно мы собрали больше 17 млн рублей в помощь греческим верующим. Мы помогали Японии после Фукусимы, у нас есть подшефные супермногодетные семьи, детские дома», – сообщает Легойда.

Но, несмотря на кажущуюся очевидность понятия «социальное служение», есть момент, который «несколько останавливает церковь», говорит священник Дмитрий Свердлов. «Надо понимать, что церковь останавливает инерция советского времени, когда благотворительностью и социальной деятельностью заниматься было невозможно», – рассказывает он, поясняя, что у священников, воспитанных в СССР не было привычки и опыта социального служения.

Настоятель одного из московских храмов, не пожелавший называть свое имя, считает, что потребность в социальном контракте между церковью и обществом в России обусловлена не столько спросом общества и предложением РПЦ, сколько недостаточной благоустроенностью жизни.

«Раньше человек заболевал и шел в церковь, молился и соборовался. Сейчас человек идет к врачу и необходимость в церкви здесь отпадает. Кормить бомжей – это хорошо, но в правильно устроенном государстве для этого есть социальные службы», – заявил настоятель на условиях анонимности.

«Поэтому в благоустроенных государствах, как, например, в Европе, в церковь ходят по религиозной мотивации, а у нас масса народу хочет, чтобы все было хорошо за счет Бога, потому что государство не справляется», – добавил настоятель.

РПЦ ищет себя

Вопрос, как и чем живет церковь, неоднозначен даже для людей церкви. Для одних РПЦ – это собрание свободных личностей, за спиной у которых нет-нет да и промелькнет ужасный призрак советской власти, для других это общество фактически обычных людей со своими грехами, слабостями, ошибками и тщеславием, для третьих – организация из консерваторов с недальновидным руководителем во главе. По-своему все они правы.

«Церковное сообщество – это, прежде всего, сообщество свободных людей и свободных личностей, – размышляет священник Алексей Уминский. – У нас есть общее незыблемое понятие нравственности и догматов нашей веры, а во всем остальном мы – те, кто мы есть. И все мы равны перед Христом, потому что главное для нас не наши политические различия, а наше единство в понимании Евангелия».

Дмитрий Свердлов поясняет, что, хотя «церковь призвана быть идеальной, она ни в коем случае не идеальна, потому что ее составляют люди, в которых живет грех – как, собственно, в каждом человеке». Также Свердлов заметил, что иногда недостижимые, но правильные цели, церковные люди заменяют на достижимые, но неверные. «Это печальная ошибка. Может быть, тяжело себя чувствовать вечно несовершенным и тогда происходит подмена – это психологический механизм. Может быть, появляется усталость, может, искажается этика», – сказал священник.

Священники, пожелавшие сохранить анонимность, занимают более жесткую позицию. По их мнению, церковь «сама себе роет могилу»: во главе организации стоит «человек, оторванный от реальной жизни», под влиянием патриарха РПЦ исповедует не христианские, а мирские ценности – власть, богатство и авторитет.

При этом о некоторых вещах, которые могут показаться людям светским возмутительными, церковники говорят спокойно и буднично – для них это существующий факт, сожалеть о котором нет смысла, потому что нельзя ничего изменить.

«В церкви происходит выдавливание всякого разномыслия, вариативности, что, в свою очередь, отвечает желаниям одного единственного человека – патриарха. Он по-своему радеет о церкви, но у него совершенно не христианские понятия о церкви. По его мнению, церковь должна быть сильной, властной, престижной и т.д.», – поясняет собеседник «Газеты.Ru». «Кроме этого, его святейшество проповедует некую Святую Русь вместо христианства, которое существует, как нечто прикладное, что позволяет этой святой Руси быть святой».

Другие собеседники «Газеты.Ru» разделяют эту версию и добавляют, что действия патриарха Кирилла во многом продиктованы его советским прошлым. «Это называется сергианство, идеология митрополита Сергия, который в 30-е годы ради сохранения структуры церкви шел на любые компромиссы с властью. В условиях советских гонений это было единственным возможным способом поведения. Но сохранившаяся идеология пышным цветом расцвела в нынешний понтификат без особой на то надобности», – рассказывает один из священников. «Это и есть наша традиция – исконная, холопская традиция – обожествление государства: государство – все, личность – ничто», – добавляет он.

Другой собеседник «Газеты.Ru» пояснил, что тщеславие патриарха не заботит основную часть священников. «Церковь в основном именно такая и это показывает, что в церкви не осталось сил ни интеллектуальных, ни пасторских. И вместо того, чтобы всю церковную энергию посвятить именно выращиванию этих сил, церковь борется с внешним врагом и с «предателями в рясах», собирает себе имущество и выстраивает отношения с государством», – переживает он. Но при том, что «предатели в рясах» обсуждают на кухнях дальнейший путь церкви, диссидентского движения среди священников нет: «Они разобщены. Это самый трусливый на свете народ. Их можно понять, потому что если епископ запретит священнику служить, он просто не выживет без иного образования кроме семинарии и с огромной семьей, которую надо кормить», – сказал один из священников.

Впрочем, по мнению библеиста Андрея Десницкого, то, что сейчас происходит в церкви, это не статичная ситуация, а гибкий процесс, обусловленный многими обстоятельствами. Во-первых, общество нуждается в нравственных ориентирах и одновременно несколько опасается церкви, которая могла бы их задавать. «Церковь может играть такую роль в обществе, но здесь возникает очень много разных вопросов: а что это будет? Не будет ли это экспансия? Не получится ли, что церковь начнет пропихивать свои интересы, усиливать политическое влияние, забирать побольше имущества», – объясняет общественные опасения Десницкий. «Если есть какая-то институция, которая обладает влиянием, кого-то это влияние раздражает. Но если она им не обладает, она ни для чего вообще не нужна», – добавил он. Во-вторых, проблема существует внутри самой церкви.

«Нынешняя церковь это тяжелая и непрозрачная структура с очень плохой обратной связью и засильем официоза, который мешает эту связь наладить. А без адекватной обратной связи невозможно принимать грамотные решения и прослеживать их выполнение», – заявил Андрей Десницкий.

Наконец, поиски собственной идентичности пока что не позволяют занять церковным структурам стабильное место в обществе. «Церковь пока не понимает, какое место она занимает в современном городском обществе, мобильном и хорошо информированном, и идет на ощупь путем проб и ошибок. А общество в свою очередь реагирует на эти пробы и ошибки по-разному», – сообщил Десницкий.

Дарья Загвоздина

Интервью: Юлия Таратута
Фотографии: 1 - Александр Софеев;
2, 3 - Александр Карнюхин

О панк-молебне в Храме Христа Спасителя участницы Pussy Riot шутят, что это была их февральская революция. К последствиям не был готов никто: церковь с мечом, суд с приговором, колонии в городах, которые сложно отыскать на карте. Через пять лет после их выступления на амвоне мы поговорили с Надеждой Толоконниковой, Марией Алёхиной и Екатериной Самуцевич о том, почему группа распалась, чем тюрьма отличается от свободы, как сохранить достоинство и оправдать ожидания, когда ты внезапно становишься общественной иконой.

Надежда Толоконникова

Год назад я решила понять , что произойдёт, если я вернусь к тому, чтобы быть художником. Мне показалось, что я стремительно ухожу в административные вещи и теряю себя, выполняю роль мамы-утки и вообще морально старею, пока не занимаюсь искусством. Я решила писать песни, впервые в жизни - реальные песни. Не зря же мама восемь лет заставляла меня заниматься в музыкальной школе.

Я пробовала делать это в России, в Германии, во Франции, в Великобритании. Но двух своих самых лучших друзей, с которыми я теперь пишу музыку, нашла в Лос-Анджелесе. Стала проводить там время, и хотя это часто интерпретируют как переезд, совершенно не соотношу себя с Лос-Анджелесом - это достаточно страшное место. Линч неплохо, мне кажется, высказался на этот счёт.

На днях я встретила тут стареющую Памелу Андерсон - она до сих пор верит в то, что мужчины обязаны падать у её ног. Я не против, просто очень страшно смотреть на то, как общество поступает с женщиной, заставляя её верить в то, что сексуальность - главное, что у неё есть.

В России я писала песни с Андроидом, который работал с Лагутенко. Он вообще замечательный, милый человек. Заставил меня поверить, что мой гнусавый голос может быть в записи. Я ему говорила: «Слушай, давай просто кого-нибудь ещё приведём, это невозможно слушать. Я же не пытаюсь продать голос, это ведь совершенно другая вещь - концептуальный проект». Он отвечал, что я ничего не понимаю: «В этом вся суть. У тебя интонация, ритм. Если ты не можешь петь, хотя бы наговори».

В Лондон мы приехали, чтобы выступить в Дисмаленде, на выставке Бэнкси. Моим менеджером стала восьмилетняя девочка-феминистка, которой просто нравились Pussy Riot, она училась в классе с ребёнком очень близкой коллеги Бэнкси. Я провела там месяц и за это время успела познакомиться не только с толпой рестлеров и артистов разных театров, которые должны были изображать протестующих и полицию, но и с музыкантами.

Один из них - Том Невилл. Его самый большой хит - « ». Там такие строчки: «Don’t smoke cigarettes / Don’t take any drugs / Don’t go out at night / Just fuck». Он написал её около десяти лет назад, когда Лондон ещё стоял на ушах. Сейчас Лондон остепенился, и Том тоже - он решил, наконец, задуматься о социальных проблемах и стал писать музыку со мной. Правда, из нашей коллаборации ничего не вышло: мы ничего не публиковали, кроме одной вещи, которую мы пели у Бэнкси, «Refugeеs in ». Я совершенно сбивала с толку женщин, которые приходили сонграйтерами на наши сессии, выдавая им огромный лист политических лозунгов на русском и на английском и требуя включить их в текст песни. Они в ужасе разбегались.

В Америку я приехала в декабре 2015 года, хотя очень боялась лететь. Я уже бывала тут - первый раз в 2011 году в качестве туриста. Но теперь-то уже знала о Трампе, ещё в Москве читала о том, что происходит. Я думала: «Господи, может быть, лучше всё-таки остаться в Европе, потому что у них, конечно, тоже случаются всякие косяки, но не настолько серьёзные, как Трамп». Правда, Лос-Анджелес - это такой анклав, «пузырь», как они себя называют, на теле Америки, который до сих пор пытается сопротивляться Трампу и считает, что его не произошло.

Мне кажется, я профессиональный неудачник. Мне не очень нравится формулировать жизненный путь в рамках успеха. И совершенно не близка тема американской мечты. Жизнь - это становление, и в этом смысле - череда неудач. В конечном счёте создание продукта - это не главное, главное - процесс создания своей ниши, причём абсолютно не географической. Нужно создать глобальное комьюнити: если нынешние политики с этим не справляются, это должны делать мы. В этом смысле то, что мы сейчас пишем с Дейвом Ситеком или Рикки Ридом в Лос-Анджелесе, - это здорово, это классно, но на самом деле мы создаём дух, настроение и то самое артистическое политическое сообщество.

Мой главный, наверное, учитель в жизни - Дмитрий Александрович Пригов. Человек-проект, главный лозунг которого - постоянно убегать от любой заданной идентичности. Пригов никогда не определял себя как квир, но я бы обозначила такой способ существования именно как квирный. Когда Пригову говорили о том, что он художник, график, он говорил: «На самом деле я скульптор». Когда ему говорили, что он скульптор, он отвечал: «Да нет же, я поэт, посмотрите, я пишу стихи». Как только признавали поэтом, он превращался в политического колумниста, а из колумниста - в музыканта: «Я делаю настоящие представления». Это была его стратегия.

Другая черта Пригова, которую я приняла для себя, - его очень строгое отношение к природе искусства: никаких романтических представлений о гениальности. Художник - это аналитик, его работа сродни работе научного сотрудника, который просто берёт материал, анализирует и должен преподнести другим в наиболее ясной форме. Наверное, я могу обозначить себя как художника в таком приговском смысле. Художника, который постоянно убегает от предопределённости. При этом у меня может быть огромное количество фейковых идентичностей.

Например, создавая Pussy Riot, мы обозначили себя как музыканты, хотя никогда музыкантами не были. Придумали себе другой возраст, меняли голоса, произносили другие слова, переизобрели себя, как если бы мы были шестнадцатилетними девочками, только что узнавшими о феминизме и решившими делать выступления. Когда нас посадили в тюрьму, проблема была ещё и в том, что наши реальные лица оказались открыты.

Для меня большой вопрос, как сегодня можно быть кем угодно - мужчиной, трансгендером, квиром, женщиной, - как можно вообще существовать и не быть феминистом. Даже если на каком-то поверхностном уровне это и становится мейнстримом, в реальности вокруг тебя люди, которых избивают каждый день и которые не могут прийти в полицию и написать заявление, потому что никто его не примет, а когда они вернутся домой, их, может быть, убьют, узнав о том, что они были в полиции.

В тюрьме я видела большое количество женщин, которые были жертвами домашнего насилия в течение десятилетий, в какой-то момент отвечали своему обидчику, убивали его или наносили тяжёлые телесные повреждения и оказывались в тюрьме - просто потому, что у нас нет закона о домашнем насилии, а статья, которая говорит о самозащите, не работает.

Я кантуюсь здесь, в Нью-Йорке, с одного места на другое, жилья не снимаю, потому что деньги, которые появляются, сразу сплавляю на «Медиазону» либо на продакшн новых видео (только что, кстати, сделала феминистское). Так что мне приходится останавливаться в квартирах друзей, и в последнее время я предпочитаю оставаться у женщин - к несчастью, мужчины, даже те, кто называет себя левыми активистами, считают себя вправе сообщить: «Ты можешь остановиться в моей квартире, она действительно огромная, но если ты не остановишься в моей кровати, у меня нет комнаты для тебя». «Ну ты же понимаешь, что этого не случится, - говорю я. - То есть я, конечно, могла бы с тобой переспать, но явно не ради комнаты». Этот разговор может происходить в Нью-Йорке, а не где-нибудь там в Элленсберге. То есть в городе, где считается, что феминизм как бы окончательно победил.

С другой стороны, серьёзное достижение феминизма - в том, что сила становится новой привлекательностью. Совершенно необязательно быть сабмиссивной женщиной для того, чтобы вызывать симпатию и казаться сексуальной. Не я, конечно, это открыла, это понимание уже достаточно давно существует в поп-культуре. Хотя ещё во время суда я поняла: не так плохо, если ты проявляешь свои политические взгляды и ведёшь себя достаточно жёстко - и при этом тебя продолжают считать привлекательной. У меня никогда не было задачи быть непривлекательной, у меня не было задачи нарочито раздражать людей. И, если угодно, считать меня привлекательной - это здорово. Я люблю мужчин, женщин, люблю секс - очень «за» всё подобное.

Весь 2014 год - когда мы встречались с политиками, актёрами из Голливуда и с точки зрения прессы жили светской жизнью - был, безусловно, очень полезным годом, но я всё равно считаю его временем полнейшего внутреннего ничтожества.

Когда мы освободились, было очевидно, что мы должны помочь людям, которые помогали нам, в каком-то глупом смысле оправдать их надежды. Голос, который был дан нам после освобождения, стал не только нашим голосом. А дальше ты понимаешь: чтобы реально помочь, ты уже не можешь быть панком, которым был раньше. Или должна появиться новая интерпретация панка - такого, который строит новые институции, например организации, которые защищают права заключённых, или создаёт новые медиа. Это не очевидная идея для эстетики панка. В первую очередь потому, что тебе нужно позволить среде в какой-то мере тебя коррумпировать. Тут и появляются выступления на разных мировых площадках: в Европарламенте, в английском парламенте, в сенате США. И ты должен постоянно быть начеку, понимая, где ты играешь роль, а где реально позволяешь себя поменять.

Не стоит забывать, что в 2014 году я с трудом могла связать два слова по-английски, могла читать и переводить по-английски, потому что я занималась с Джудит Батлер в университете, но почти совсем не могла говорить - страх и барьер. В какой-то момент я поняла, что переводчики, включая Петю Верзилова, пытаются сгладить мои слова: я хочу сказать «фак», а они не переводят «fucк». Я говорю «пи...да», а они не переводят. Тогда я поняла, что нужно учиться говорить самой, и, как ни странно, училась этому на сцене, потому что там у тебя нет возможности отступить назад. В 2014 году, когда я встречалась с Хиллари и с Мадонной, я испытывала некоторые трудности просто языковые. К тому же, мне кажется, в какой-то момент Мадонна просто переключилась на Петю. Он говорит по-английски, к тому же мальчик и симпатичный.

С Кевином Спейси мы общались и после «Карточного домика», однажды даже имели ужин. Он очень смешно убегал от поклонников. Про съёмки помню главное - у них очень вкусная еда, серьёзно, гораздо лучше, чем в любом ресторане, и они едят её три раза в день. Я жила в голодовке и хочу сказать, что я очень люблю поесть.

В Лос-Анджелесе важно не сойти с ума из-за близости звёзд или из-за собственных амбиций. Водитель Uber тут подсовывает тебе визитную карточку, если знает о том, что ты имеешь хоть какое-то отношение к индустрии: «А вот у меня есть ещё племянница». Один водитель однажды просто начал танцевать, пока мы стояли на перекрёстке, потому что хотел доказать мне, что умеет делать что-то ещё. Я сказала ему: «Слушай, чувак, может быть, ты всё-таки будешь вести машину?»

В какой-то момент мне пришлось часто повторять, что я просто политический активист и занимаюсь защитой заключённых. Это очень странное чувство, как будто ты находишься в супермаркете людей.

Почему я пою про Трампа? Меня, в принципе, можно обвинить в конъюнктурности, но мне кажется, в этом как раз и заключается роль политического художника - быть конъюнктурным. Мы с Петей очень много спорили по поводу моей фразы о том, что нужно держать нос по ветру. Он говорит, что в этом есть некоторое мошенничество. А мне кажется, что художник должен быть мошенником в этом смысле, потому что обязан понимать, что происходит в реальности, отдавать себе отчёт, он должен анализировать. Это то, что я попыталась сделать.

Я работала с Рикки Ридом и в какой-то момент, придя к нему в студию, поняла, что он просто раздавлен, уничтожен, это было в апреле. Я спрашиваю: «Что случилось?» А у него ещё жена - феминистка, веган. Мне кажется, он и со мной работает просто потому, что очень любит свою жену и хочет, чтобы она любила его ещё больше. И вот он мне рассказывает про свой экзистенциальный ужас после выборов Трампа, а я говорю: «Ладно, давай писать песню». Искусство, по-моему, лучшая психотерапия. Так мы и написали песню.

Кстати, я давно обсуждала идею клипа с Джонасом (Акерлундом, режиссёром клипа. - Прим. ред.) , которого знала к этому времени уже несколько лет. Мы говорили об этом ещё в 2014 году, хотели сравнить российских и американских консерваторов. Проблема была в том, что у американцев не было фигуры, которая могла бы вобрать в себя всё кошмарное, что есть в гиперконсервативной части республиканцев. Мы думали о Пэйлин, но она к тому моменту казалась уже неактуальной.

И вдруг спустя два года история преподносит нам сюрприз. Пока мы пытались найти героя для клипа, он появился сам - в образе Дональда Трампа. Мы с Джонасом поняли, что теперь-то уж точно нужно снимать, идея клипа пришла мне в голову в тот момент, когда я снимала клип «Органы» - про Украину, - я проснулась в четыре утра и буквально стала думать. Мне пришла в голову идея со стигматизацией - ведь это то, чем занимается Трамп.

Хиллари Клинтон встречается с огромным количеством людей, а когда ты так поступаешь, у тебя уже не остаётся искренности на каждого человека. Она вела себя вежливо, это была протокольная встреча: «Да, очень приятно», «Как там ситуация в российской политике?», «Мои любимые российские феминистки», «Что вы думаете делать дальше?».

Когда мы освободились, думали о том, чтобы избираться в Московскую городскую думу, но быстро обнаружили, что не можем избираться ещё десять лет, потому что у нас судимость и даже с амнистией она не снята.

К тому же достаточно сложно совместить квир-политику с выборной. Если хочешь быть квиром, ты должен постоянно работать над переменой собственной идентичности, её пластикой. А как политик занимаешься прямо противоположным: ты должен донести до максимально большого количества людей, кто ты, определить себя, описать и разложить по полочкам. И это обратно моему импульсу.

Мария Алёхина

Для меня тюрьма не значила ничего особенного - это абсолютно не про чувство свободы или рабство. Просто другие декорации. То есть, мне кажется, мы сами выбираем - рабство или свобода, сидим мы в тюрьме или действуем. Так что период за решёткой я совершенно не классифицирую как тюремный период. Это было началом правозащитной деятельности.

Отстаивать себя за решёткой - это вообще единственный способ не потерять себя. К тому же мне была дана такая привилегия - бороться. Она дана совершенно не всем: нужно понимать, что, допустим, в женской колонии иметь адвоката может 10–15 человек из тысячи. У остальных нет денег не то что на адвоката, а на передачи и покупку элементарных продуктов и средств гигиены. Поэтому я понимала, что коль люди фактически со всего мира поддерживают меня, не поддержать тех, кто рядом со мной, было бы просто неправильно.

После того как закончился суд, нас развезли по разным регионам: Надю - в Мордовию, а меня - в Березники. Это небольшой город в Пермском крае, про него шутят, что Березники (а ещё Соликамск) ведут прямо в ад. Самое известное место в Березниках - огромные провалы на месте угольных шахт, которые уже давно не работают, земля просто проваливается вниз, и образуются гигантские дыры. Их все фоткают с вертолёта и делают забавные коллажи с котами, которые там будто бы гуляют. До меня женщин из Москвы туда не отправляли. Абсолютная задница, это очень далеко. Когда я была в пересыльной тюрьме, в соликамском СИЗО, его начальник рассказывал мне с гордостью, что «тут у нас недалеко Шаламов сидел» и всё такое - чувствуешь себя частью истории.

По этапу меня везли месяц, три столыпинских вагона, три пересылки - всё как в книжке. А когда привезли, была удивлена не только я, но и вся местная администрация. Администрация - это краснощёкие коренастые мужики, которые привыкли, что есть на зоне хозяин, и он - абсолютная власть, что хочет, то и делает. Но после того, как меня выгнали на мороз, 35 градусов, а у девчонок не было тёплых платков (бесплатно по форме одежды им раздавали какие-то тряпки), я сказала об этом правозащитникам, и после этого администрация, все эти начальнички, решили, что меня надо закрыть. Посадили в одиночку, и дальше начался адок. Они начали давить, постоянно колотили ключами в дверь, рассказывали мне, что если я немедленно не признаю вину и не раскаюсь, жизни мне здесь не будет, и всё такое.

У меня была очень хороший местный адвокат - Оксана Дарова, она умерла, к сожалению, год назад. Вместе с ней мы придумали метод защиты - пойти против них в суд. Процесс, который идёт обычно два-три часа, у нас шёл две недели по восемь часов каждый день, но мы выиграли. Дальше - лишение премии, увольнение восьми сотрудников колонии, спустя какое-то время - и самих начальников. Ремонт всех бараков, продукты нормальные в магазине, сокращение рабочего дня, в общем, всё такое.

Если ты понимаешь, что можешь победить даже там, где победить как бы нельзя, появляется удивительное чувство. Ты уже не сможешь притворяться, что ничего такого не было. И ребятки, начальники, тоже не будут притворяться, они уже всё запомнили. Если ты выиграл там, потом можешь этот опыт экстраполировать на волю, так называемую волю. Так, собственно, мы с Надей и решили делать «Зону права» и «Медиазону».

Строить правозащитный проект мы начали в 2014 году, это было немножко кино, потому что мы втроём - я, Надя и Петя - раньше не подписывали ни одной бумаги толком. Мы пытались официально зарегистрировать проект «Зона права», но нас послали дважды. Но много людей по всему миру нас поддерживали, и в тюрьме, и потом. Когда мы вышли, стали просто ездить по миру, делали выступления, а деньги от лекций и выступлений вкладывали в проект «Медиазона».

Я вспоминаю это так: мы врывались в какие-то места, куда нас приглашали действительно известные люди, и всем рассказывали, что мы хотим помогать заключённым, нам очень нужны деньги и у нас обязательно получится. Люди сначала не очень понимали, о чём мы говорим, потому что в голове у большинства мы были музыкальной группой. Нас спрашивали: «Ну что, ребята, когда у вас следующая песня?»

Когда нас пригласили в Capitol Hill - на встречу сенаторов и конгрессменов, - мы говорили про Болотное дело, тогда, весной 2014 года, как раз был вынесен первый приговор. Мы считали, что все, кто был соучастником вынесения приговора, должны попасть в санкционный список. Мы понимали, что у нас редкая возможность говорить, вообще-то произошло чудо - перед нами открылись все двери. А если так происходит с обычным человеком, он должен действовать.

«Карточный домик» - история случайностей. Организация PEN пригласила нас выступить на большом литературном вечере в Нью-Йорке. Там было очень много народу, и мы познакомились с Бо Уиллимоном, тогда сценаристом «House of Cards». Он оказался феноменально интересным человеком. На тот момент группа планировала третий сезон, и, узнав, кто мы, он спросил, не можем ли мы рассказать детали о тюрьме, о том, как устроена камера и вообще система, потому что у них была идея воссоздать это в сериале. На следующий день Бо пригласил нас в комнату для сценаристов, и мы провели там четыре часа - в полном восхищении происходящим. Вся комната была по периметру обита магнитной доской, исписанной мелким почерком - фиксировали каждую деталь. И в конце нам рассказали, что в одном из эпизодов сценария «будет президент страны» и они хотят снять нас в этой сцене. Сначала думали пригласить Гарри Каспарова, но теперь, может быть, нас. Спросили: «Пойдете?»

К этому моменту я уже успела посмотреть два предыдущих сезона, и мне очень-очень нравилось. В общем, мы решили, конечно, пойдём. Через несколько месяцев нас пригласили на съёмки. У них огромный павильон в Балтиморе, рядом с Вашингтоном: в Вашингтоне снимать дорого, а в Балтиморе, если ты снимаешь, то есть занимаешься культурной деятельностью, она фактически не облагается налогами, поэтому самый большой павильон, воссоздающий Вашингтон, был там. Мы провели неделю в этом построенном мире, я такого ни разу не видела, и это абсолютное нечто - огромная работа, феноменальная по качеству организации. Ни минуты вообще никто не сидит. Всё как по часам. Энтузиазм у людей, которые хотят сделать ещё больше и лучше.

Я думаю, что я феминистка. Меня всегда несколько смущало мужское и женское, но в целом, если бы я за что-то боролась с подтекстом феминизма, - это как раз за права, какие-то аспекты, связанные с мужчинами. Общество и государство заставляет мужчин делать вещи, которые впоследствии дают плохие результаты. Женщин у нас не берут в армию, женщины в меньшей степени занимают руководящие посты. Если часть мужчин освободить от этих обязанностей и добавить туда женщин, мне кажется, всем было бы как минимум интереснее. Слабый пол якобы в меньшей степени ответственен за свои решения, чем сильный, мужик должен решать, он должен быть всегда здоров, он должен всегда работать и никогда не плакать, не ныть и вообще не говорить, что его что-то не устраивает. В общем, я против стереотипов. По статистике мужчины живут меньше - это не круто. Все должны долго жить.

Важна ли для меня история с Павленским? Не надо никого насильно сажать на облака, не надо этого делать ни с кем - ни с нами, ни с Павленским, не знаю, ни с кем. Это безответственно. Действовать надо самому, верить надо в себя, каждый из нас герой, потому что у каждого есть выбор. Зачем делегировать кому-то собственный героизм? Может быть, людям нужны образы, людям нужны иконы, не знаю. Иконы, кстати, вообще не улыбаются. Если обратите внимание, посмотрите на лики - они дичайше серьёзные. Что тогда смешных вещей не происходило или в чём фишка?

В СИЗО я сидела с феноменальной женщиной, 159-я статья, её обвиняли в том, что она увела 40 миллионов у туркменского президента. Дочь прокурора, который, насколько я помню, был известным оппозиционером в Туркмении, его сгноили в подвале, в общем, это долгая история. В Россию её экстрадировали из Швейцарии. Она десять лет жила там, первый год сидела под швейцарским судом. Она называла меня «кошенька». Говорила: «Кошенька, за что они ополчились на тебя?» Очень следила за собой и учила меня замешивать скраб из мёда и кофейной гущи. Мы много всего читали друг другу вслух, газеты в основном. Она, кстати, вышла в декабре. Ровно пять лет отсидела.

А вообще треть женщин в колонии, которых я встречала, находятся за решёткой за преступления, связанные с домашним насилием. То есть, грубо говоря, они жили с мужем вместе, дрались время от времени, он её бил-бил-бил-бил, она в какой-то момент решила, что хватит, и его зарезала.

Механизмов социальных в нашем государстве сейчас, чтобы решить проблему, нет. То есть что женщина может сделать, если он её бьёт? Она может позвонить в полицию, полиция его заберёт на ночь. Придёт наутро с больной головой и изобьёт её ещё больше. Пойти она может только к батюшке, батюшка... Батюшка может какие-то вопросы с душой решить, но с синяками - вряд ли.

С Белорусским свободным театром мы познакомились, когда я первый раз приехала в Лондон - на панель Amnesty International. Перед выступлением к нам подошли люди и сказали, что у них есть театр. Режиссёры эмигрировали, а вся труппа играет в Минске - у них там подпольный гараж, по несколько спектаклей в неделю, бронированные окна и всё такое. Репетируют они по скайпу. Когда я в первый раз об этом услышала, честно говоря, усмехнулась.

Прошёл год, они организовали фестиваль, в котором Надя принимала участие, я написала, что тоже хотела бы сделать с ними проект. Интересно было, потому что они - театр. То есть это их форма политического искусства. Я с театром никогда раньше дела не имела, ну, то есть разве что в детстве ходила.

Потом они меня позвали в Кале, в котором их коллеги сделали шатёр для беженцев, и с ними тоже делали постановки, я туда поехала в декабре 2015 года. Мы провели три дня с беженцами, и это заслуживает отдельного рассказа, потому что Кале - микрогородок во Франции, абсолютно мёртвый. Раньше он был живой - производство, мануфактуры, а теперь там два бара и одна гостиница, в одиннадцать часов вечера никого на улице нет. Зато отъезжаешь пять километров от города к беженцам - а там жизнь кипит: пекут тёплый хлеб, самодельные огромные электростанции, как они вообще это сделали - для меня загадка. В этом лагере мы и решили, что делаем спектакль.

Он про насилие и сопротивление, рассказан через три истории, одна из которых моя. Петина (Петра Павленского. - Прим. ред.) - насилие над художником, история Сенцова - насилие в первую очередь над человеком, физические пытки. Их показать достаточно сложно, поэтому режиссёры обратились к Арто - Театру жестокости. Я рассказываю о насилии над личностью. Обычно, когда после спектакля спрашиваешь кого-то: «Ну, как тебе?» - чаще говорят, что как будто под дых дали. Собственно, главные тюремные истории я в спектакль засунула.

Как, допустим, проходит обыск? Обычный обыск, предположим, вас арестовали на 48 часов, привезли в изолятор, посадили в клетку, в которой проходит обыск. Тебе надо раздеться догола, вообще полностью, а потом тебе говорят: «Приседай десять раз», - чтобы если что-то у тебя есть внутри, выпало. А потом тебе говорят: «Нагибайся», - то есть разворачивайся и раздвигай булки. Вход в мир с прекрасными решётками происходит примерно так - ты раздвигаешь булки. Это не очень-то может понравиться, то есть это вообще никому не нравится. И у меня, например, год заняло понимание того, что я не хочу этого делать, я не буду нагибаться. То есть через год я сказала «нет».

Я не «расходилась» с Катей. Мы вышли из колонии, встретились с Катей там же, на «Кропоткинской», 31 декабря, в Новый год с 2013-го на 2014-й, гуляли по Москве. А дальше уже не гуляли. Но это не потому, что я не хотела. Как-то так. У меня нет никаких политических и идеологических с ней разногласий. И, по-моему, было бы классно что-то дальше делать. Вообще, классно вместе делать, лучше, чем не делать. Да, я говорила не раз, что нас не стоит воспринимать как распавшуюся группу. «Медиазона» - проект,который мы сделали втроём. Теперь Надя пишет песни и снимает клипы, и это совершенно феноменально. Форма - это та штука, с которой надо экспериментировать.

Да, панк-молебен на самом деле поёт моя лучшая подруга. Мы с ней общаемся с первого класса, с девяти лет. И это не просто подруга, она участница группы. Она не пошла с нами на амвон, потому что накануне ночью я долго морочила ей голову, полночи делилась сомнениями - мне просто хотелось поболтать. А она не только участница Pussy Riot - ещё участница группы «Война», она меня и познакомила с группой. В итоге на следующий день я пошла, а она нет. И потом она выходила с плакатами в нашу защиту, участвовала во всех акциях поддержки. Сейчас она в каком-то смысле соавтор книжки - о нашей истории, которую я написала, она выйдет в марте. Мы будем с ней её рассказывать. У неё же музыкальная группа, и я придумала соединить книгу с музыкой. Будет что-то вроде перформанса/концерта.

Была ли я в церкви после панк-молебна? В ХХС с тех пор я ходила один раз. Это странная история. В 2015 году, случайно. Я прилетела из Нью-Йорка, поняла, что у меня нет ключей, некуда идти, и из аэропорта поехала на «Кропоткинскую». Не знаю почему. Очень ранним утром. Потом услышала звон и решила пойти в ХХС. Дальше началось кино. Во-первых, везде были китайцы, очень много, феноменальное количество китайцев. Во-вторых, мониторы. Раньше не было мониторов. В-третьих, патриарх. Как ни странно, он был в храме. Выяснилось, что был праздник, служба, что-то связанное с Кириллом и Мефодием, все говорили про русский язык, у меня создалось ощущение, что отпевают нашу культуру. При этом везде были китайцы и ребята в костюмах - спецслужбисты. Я попала внутрь, меня, кстати, опять не обыскали ни фига. Тоже мне, вообще ничему не учатся. Не услышала бы звон, не пошла бы.

Екатерина
Самуцевич

Новость о том, что меня отпускают, была полной неожиданностью. Это случилось 10 октября 2012 года, меня отпустили прямо в зале суда. У меня и подозрений не было, что так может получиться. Даже в тот день я была абсолютно уверена, что сейчас мы поедем обратно. Предлагали ли мне сделку со следствием? Вы что! Нет, конечно, ну какая сделка. Всё шло так, будто сейчас мы втроём разъедемся каждая в какую-то свою колонию, которую для нас выберут.

Когда меня выпустили, было двойственное ощущение. С одной стороны, радость. Ещё мне казалось, что сейчас Надю и Машу тоже выпустят. Помню толпу, как обнялись с папой, потом бежали через эту толпу к машине, помню журналистов, не выпускающих из кольца. Я думала, что выйду и буду бороться, наверстаю всё, что пропустила, пока меня не было на свободе. Меня беспокоило, что нет возможности реагировать на происходящее, что я просто не вижу каких-то вещей.

Почему меня отпустили? Я не знаю. Я вижу одно отличие в моём поведении - я просто отказалась от адвокатов. Может быть, это каким-то образом привлекло внимание и повлияло. Может быть, сыграло роль общественное давление.

Первый человек, к которому я поехала, была моя тётя, очень дорогой мне человек. Первые ощущения были буквально физическими. В СИЗО мало двигаешься. Тебе не дают такой возможности, очень маленькая камера, и предлагается как бы всё время сидеть на кровати, в лучшем случае за столом. Когда я вышла, помню, как запомнила ощущение - я могу идти по улице свободно. Ещё радовало появление посуды - в тюрьме посуды не было.

Потом много месяцев ушло на походы в адвокатские палаты и суды. Я пыталась бороться с клеветой со стороны адвокатов, против меня ведь устроили целую кампанию, намекали, будто бы я вступила в сговор о преждевременном выходе. Пыталась оспорить товарный знак группы, который был незаконно зарегистрирован на имя жены адвоката Фейгина и её фирмы. Коммерция вообще-то противоречила нашим идеям: группа была левой, к тому же эти попытки предпринимались без ведома участниц.

Ещё без нашего ведома и явно на скорую руку адвокаты издали книгу «„Пусси Райот“. Что это было?», она состояла из цитат ЖЖ группы. Мы приехали в издательство с моим тогдашним адвокатом Сергеем Бадамшиным: книгу с полок изъяли, адвокатам, как выяснилось позже, так и не успели за неё заплатить. По нашему приговору было несколько стадий апелляции, дело пересматривали дважды все инстанции, в результате сняли два месяца. Приговор остался в силе, суд убрал одну формулировку. В судебных разбирательствах мне помогал украинский адвокат Николай Любченко, он написал жалобу в Европейский суд.

Почему потом я исчезла? Я оставалась в медийном пространстве ровно столько, сколько это было нужно в моём положении: я была единственной участницей, которую отпустили, и своеобразным связующим звеном между прессой и анонимными участницами группы. Мне хотелось сделать процесс максимально открытым и идейно понятным.

Pussy Riot позиционировала себя как радикально-феминистская левая панк-группа. Анонимность - не просто скрытые лица, а попытка избежать акцента на личностях, ненужного в этом случае, мы хотели направить внимание на наши идеи. Мне казалось, что многие люди тогда увидели в нас возможность изменений общества, в том числе борьбы с капитализмом, это ведь огромная проблема, левые во всём мире до сих пор серьёзно дебатируют о том, как поменять ситуацию. А тут появилась группа, которая придерживалась левых взглядов, феминистских взглядов, это очень чётко обозначалось во время наших анонимных перформансов. И формат наших акций, и их идейная подоплёка были неожиданными для нашей страны.

Как мы познакомились с девочками? Я училась в школе Родченко. Мне была интересна современная фотография и вообще перформанс, акционизм. На одну из выставок, которую проводили в школе, пришли четверо людей с ребёнком: Надя, Петя, Вор и Коза. Они подошли ко мне и представились. Я подумала: о, круто, «Война». И мы обменялись контактами. Да, Маша присоединилась чуть позже. Каких-то жёстких ролей в Pussy Riot не было. В акционистских группах культивируется равенство. Если будет какой-то там, грубо говоря, лидер или солист, все сразу развернутся и уйдут: непонятно, зачем подчиняться одному человеку, просто нет интереса, нет мотивации.

С освобождением Маши и Нади история группы Pussy Riot, какой она представлялась изначально, закончилась. Выяснилось, что у нас разные пути. У меня появилось ощущение, что наше прошлое стало казаться им чем-то наивным. Но на фоне войн, проблем с правами человека, важной темы прав животных в России и многого другого даже странно акцентировать те события - наш процесс был одним из многих в череде последовавших уголовных дел. Многие люди - Виктория Павленко, Светлана Давыдова, лица Болотной - почему-то не удостоились подобного внимания.

После того как срок истёк, выяснилось, что моё наказание продолжается. Эта ситуация, кстати, должна быть знакома многим осуждённым, независимо от медийности. Серьёзную работу я так и не нашла: пару раз я удачно проходила тестовые испытания по вакансии программиста, но в финале мне всегда отказывали без объяснения причин. Последний этап трудоустройства во многих фирмах представляет собой контрольную проверку человека: его имя забивают в поисковик. Этот этап во всех случаях был провален. Параллельно какое-то время я устраивала феминистские встречи в подвале, который мы арендовали на «Автозаводской».

Сейчас я учусь в Вышке по специальности «компьютерная лингвистика». Меня уже давно интересовала эта тема - язык обладает огромной властью над обществом. Сейчас хорошо видно, как создаётся система контроля языкового поведения людей. С одной стороны, это интересно для лингвистов, с другой - это один из этапов контроля со стороны власти. Например, можно рассчитать степень накала протестных настроений - по текстам в Сети. Если страны конфликтуют, в СМИ их часто описывают при помощи гендерных стереотипных образов («сильной мужской страны» и «слабой женской») - так происходит, например, с Пакистаном и Индией, Россией и Украиной, в политической лингвистике это называется «теорией метафор».

До этого я полтора года отучилась в Бауманке (параллельно подрабатывая в кафе) по более широкой специальности «прикладная лингвистика». Некоторые преподаватели иностранного языка использовали пары как площадку для выражения своих политических убеждений. Вместо курса лексики, мы слушали монологи про «недостойную Украину», «прогнивший Запад», «разочаровавшего своей ориентацией Стивена Фрая» - так, кстати, говорили преподаватели, ежегодно выезжавшие на конференции в Великобританию и США. Я не знаю, почему они не хотели нас просто учить: кто-то говорил, что устал, кто-то - что ему мало платят. Мои однокурсники усердно готовили топики уровня второго класса языковой школы, политика их интересовала мало.

Забавно, вокруг было много людей, но никто не знал мою историю, не идентифицировали даже по фамилии. Это тоже, кстати, отрезвляло. У нас было впечатление, что выходишь на улицу - и тебя все узнают. Это совершенно не так. Люди живут своей жизнью. Многие учились одновременно и на дневном, и на вечернем и считали месяцы до получения корочки.

Это сейчас кажется, что всех сажают, а тогда это было действительно неожиданно. Когда против нас возбудили дело, я просто не поверила, никто тогда не мог поверить, все думали: «Ну ладно, сейчас они возбудят, наверное, дело, потом успокоятся и закроют». Но нет, всё продолжилось. Было ли страшно, когда отправили в тюрьму? Нет, cтраха не было. Было напряжение, что предстоит очень многое, а что именно - неизвестно.

Заниматься активизмом сейчас вообще стало сложнее. Уже недостаточно просто продумать какое-то конкретное действие, акцию - нужно прогнозировать, как на неё отреагируют в разных сообществах, от сторонников и близких людей до арт-среды и крупных СМИ. Ты можешь столкнуться с провокациями, на тебя внезапно обрушивается медийность, не говоря уже о непредвиденном аресте.

Вынесено решение по одному из самых громких дел последнего времени. Три часа судья Марина Сырова оглашала приговор участницам группы "Пусси Райот". Сказала, что учла смягчающие обстоятельства, но сочла, что им не может быть назначено условное наказание.

Все три получили реальные сроки лишения свободы, по два года колонии. Адвокаты намерены обжаловать приговор. А Высший совет Русской православной церкви призвал проявить милосердие по отношению к фигуранткам дела, правда, заявление появилось уже после финального судебного заседания.

Они и во время оглашения приговора ведут себя, словно все происходящее не более чем игра, улыбки практически не сходят с лиц Толоконниковой, Алехиной и Самуцевич. То, что вердикт суда будет обвинительным, становится ясно, когда судья признает подсудимых виновными в хулиганстве по мотивам религиозной ненависти и вражды.

"Признать Толоконникову Надежду Андреевну виновной в совершении преступления, предусмотренного статьей 213 ч. 2 УК РФ и назначить ей наказание в виде лишения свободы сроком на два года с отбыванием наказания в исправительной колонии общего режима", - прозвучало в приговоре.

Такой же вердикт суд вынес в отношении Алехиной и Самуцевич. Оглашение приговора продолжалось около трех часов. Марина Сырова, она ведет разбирательство накануне была взята под госзащиту.

Так называемый панк-молебен, который участницы группы "Пусси Райот" совершили этой весной в Храме Христа Спасителя, суд расценил не только как оскорбление чувств верующих – своей акцией "подсудимые явно выразили свою религиозную ненависть и вражду к христианству". При этом суд не нашел в действиях подсудимых политических мотивов, о которых они говорили в ходе судебного разбирательства.

"Такое поведение не соответствует канонам православной церкви вне зависимости от того, происходит оно в храме или за его пределами. Нарушение внутреннего распорядка Храма Христа Спасителя явилось лишь одним из способов проявления неуважения к обществу по мотивам религиозной ненависти и вражды и по мотивам ненависти в отношении какой-либо социальной группы. Действия Толоконниковой, Самуцевич и Алехиной и неустановленных лиц унижают и оскорбляют чувства значительной группы граждан, в данном случае по признаку отношения к религии, возбуждают у них ненависть и вражду, тем самым нарушают конституционные устои государства", - зачитывает судья текст приговора.

Суд установил, что подсудимые Надежда Толоконникова, Мария Алехина и Екатерина Самуцевич в феврале 2012 года пришли в Храм Христа Спасителя и в цветных, как было сказано, неподобающих для храма одеждах и масках на лицах, поднялись на солею и амвон, куда вход запрещен церковными правилами. Там достали гитару и подключили звукоусиливающую аппаратуру, воспользоваться которой им, правда, не удалось, а затем начали изображать нечто напоминающее выступление рок-группы, сопровождая это оскорбительными для верующих выкриками. Видеоролик выступления был выложен в Интернет.

Через некоторое время участницы этого так называемого панк-молебна были задержаны и с марта 2012 года находятся в СИЗО. Потерпевшими по делу признаны порядка 10 человек, это работники Храма Христа Спасителя, которые стали свидетелями акции. Вину подсудимые не признали, ограничились лишь тем, что назвали выбор места для своего панк-молебна "этической ошибкой".

Оглашение приговора по делу "Пусси Райот" сопровождалось усиленными мерами безопасности, все улицы, прилегающие к Хамовническому суду, были перекрыты, попасть можно было лишь по журналистскому удостоверению. Этот процесс вызвал огромный интерес прессы, на оглашении приговора работали около 100 журналистов.

На улице рядом с Хамовническим судом собрались как сторонники, так и противники "Пусси Райот". Некоторые развернули плакаты и начали скандировать лозунги, что является нарушением закона о массовых акциях. Часть протестующих была задержана.

Все время, пока шел процесс, у стен суда не смолкали споры о том, как расценивать поступок участниц "Пусси Райот" и о степени наказания, которое заслуживают подсудимые.

"Я надеюсь, что суд следующей инстанции все-таки выслушает доводы защиты и изменит этот приговор", - говорит один из пришедших к зданию суда. "В принципе, правильно, два года - нормально, полгода они отсидели", - говорит другой. "Это точно не разжигание межрелигиозной розни; мне кажется, правильно было бы отнестись как относятся взрослые к какому-то действительно ребяческому протесту", - считает одна из присутствующих. "Девушки, женщины и матери не должны себя вести так безнравственно, так неуважительно по отношению к истории и культуре, это должно быть наказано однозначно", - полагает молодой человек.

Дело "Пусси Райот" вызвало огромный общественный резонанс. Даже в России с ее, казалось бы, незыблемыми православными традициями были и те, у которых поступок подсудимых не вызвал отторжения. Впрочем, и тех, кто считает акцию "Пусси Райот" отвратительной, тоже немало.

Согласно опросу общественного мнения, который провел "Левада-центр", в общей сложности 44% из числа опрошенных социологами людей поддерживают суд над "Пусси Райот", причем 11% назвали суд справедливым и беспристрастным. Еще 33% опрошенных на этот вопрос ответили "скорее, да, чем нет". Причем только 4% опрошенных считают, что процесс над "Пусси Райот" был необъективным, а 39% затруднились с ответом.

Высший церковный совет Русской православной церкви выступил со специальным заявлением :

"Не подвергая сомнению правомерность судебного решения, обращаемся к государственной власти с просьбой проявить в рамках закона милосердие к осужденным в надежде на то, что они откажутся от повторения кощунственных действий. Церковь благодарит всех, кто поддержал Ее, осудил богохульство, выразил мирный протест против него. Мы также считаем естественным выражение жалости к задержанным, которое исходило как от чад Церкви, так и от людей внешних".

"Вещи называются своими именами: белое - белым, черное - черным. Это долг церкви говорить, о том, что кощунство есть кощунство, не допускать его эстетизации. Подчеркивая важность созданного судебного прецедента, который, даст Бог, остановит ту вакханалию, которая, мы видим, разворачивается в последние недели не только в России, но уже, увы, и в сопредельных государствах, Высший церковный совет стоит на позиции традиционного христианского различия между грехом и человеком согрешающим и обращается к судебным инстанциям в пределах возможной правовой нормы, елико возможно, смягчить наказание, смягчить оценку деяний, совершенных молодыми женщинами, в надежде на их раскаяние", - заявил настоятель Храма Св.Татьяны при МГУ им.М.В. Ломоносова протоиерей Максим Козлов.

Тем временем группа, название которой еще этой весной было практически неизвестно, уже обрела подражателей: в Финляндии 5 августа профессор местного университета Тейво Тейвайнен в Успенском соборе Хельсинки попытался повторить выходку "Пусси Райот". В храм его не пустили, тем не менее ряд финских правозащитников и деятелей культуры обратились с иском в полицию с требованием привлечь профессора к уголовной ответственности. Кстати, по финским законам профессору может грозить до двух лет лишения свободы.

"То, что сделали "Пусси Райот", это хулиганство и политическая провокация; это не искусство, не перформанс; и, возможно, два года - это не слишком тяжелое наказание для них", - считает финский драматург Рауни Салминен.

Что же касается вердикта Хамовнического суда от 17 августа, то прокуратура пока воздерживается от комментариев. Защита подсудимых заявила, что будет добиваться пересмотра приговора. На то, чтобы обратиться в вышестоящую инстанцию с кассационной жалобой, у них есть 10 дней.

Пятеро участниц панк‑группы Pussy Riot пришли в храм Христа Спасителя, надели маски, вбежали на солею (возвышение пола перед алтарной преградой или иконостасом) и амвон (место в храме, с которого читаются библейские тексты), вход на которые запрещен, подошли к алтарю и провели "панк-молебен" — включив звукоусиливающую аппаратуру, стали выкрикивать оскорбления в адрес священнослужителей и верующих. Видеоролик с выступлением был выложен в интернет и вызвал большой общественный резонанс. Задержать девушек не удалось.

Екатерина Самуцевич также неоднократно вела судебные разбирательства со своими бывшими адвокатами. В 2014 году Гагаринский суд столицы отклонил ее иск о защите чести и достоинства к бывшему защитнику Николаю Полозову на 3 миллиона рублей. Самуцевич в иске требовала опровергнуть материалы о Pussy Riot, которые были размещены в блоге со ссылкой на американский новостной сайт The Daily Beast, а также несколько высказываний в соцсетях. Кроме того, Самуцевич неоднократно обращалась в Адвокатскую палату Москвы с заявлениями о лишении своих бывших защитников адвокатского статуса, .

Защита участниц панк-группы Pussy Riot обратилась в Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ) с жалобой на нарушение четырех статей Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод. Защита участниц панк-группы в своей жалобе просит признать правительство России виновным в нарушении свободы выражения мнения, права на свободу и личную неприкосновенность, запрещения пыток и права на справедливое судебное разбирательство (статьи 10, 5, 3 и 6 Европейской конвенции). Участницы группы Pussy Riot Мария Алехина и Надежда Толоконникова в рамках своей жалобы в ЕСПЧ : по 120 тысяч за моральный ущерб и 10 тысяч за судебные расходы.

Материал подготовлен на основе информации РИА Новости и открытых источников

Официальной датой рождения группы Pussy Riot считается 7 ноября 2011 года, когда в интернете был опубликован первый их клип. За короткое время участницы группы (состав и численность их постоянно менялись) успели выступить с короткими и крайне энергичными песнями в московском метро, на крыше троллейбуса, крыше здания напротив спецприемника МВД №1 и даже на Лобном месте на Красной площади. На Красную площадь, к слову, вышли восемь девушек, все они были задержаны Федеральной службой охраны, две из них были привлечены к административной ответственности.

Акция, которую участницы группы назвали панк-молебном, состояла из двух частей. Первую часть Pussy Riot провели 19 февраля в Елоховском соборе во время, когда служба в нем не велась и прихожан было немного. Участницы группы сначала выступали бесшумно, но, как только попытались исполнить строчки из своей песни, были выведены из храма охранниками.

По словам протоиерея Всеволода Чаплина, этот эпизод не получил широкого освещения в СМИ, так как «девушки не успели пропеть кощунственные слова».

Вторая часть панк-молебна прошла 21 февраля в храме Христа Спасителя. Участницы в ярких платьях, с закрытыми балаклавами лицами поднялись на амвон (возвышение перед алтарной преградой или иконостасом) храма, где попытались исполнить песню «Богородица, Путина прогони» с хореографическим сопровождением, однако меньше чем через минуту их выгнали оттуда охранники.

Реакция на панк-молебен

Сказать, что произошедшее вызвало огромнейший резонанс, — ничего не сказать.

Профессор Московской духовной академии протодиакон Андрей Кураев в день выступления назвал акцию «законным безобразием» во время Масленицы — времени «скоморошества и перевертышей» и заявил, что на месте ключаря храма он бы «накормил их блинами, выдал по чаше медовухи и пригласил бы зайти вновь на Чин Прощения».

Правда, миролюбивую позицию Кураева резко осудил ученый совет академии, после чего сам протодиакон объяснил свои высказывания попыткой вступить в пастырский диалог и желанием «снизить градус кипения».

В свою очередь, тогдашний председатель Синодального отдела по взаимоотношениям церкви и общества протоиерей Всеволод Чаплин заявил, что действия группы по отношению к православным святыням — кощунство (к слову, участники панк-группы обогатили русский язык термином «кощунницы»). По мнению Чаплина, их поступок разжег «рознь между верующими и неверующими», а «нам, православным христианам, был брошен вызов хамский, наглый и агрессивный».

Что касается патриарха Московского и всея Руси Кирилла, то он публично высказался по поводу акции лишь 24 марта 2012 года, назвав их поступок глумлением, которое может ложиться «кому-то на душу как некая доблесть, как некое правильное выражение политического протеста, как некое уместное действие или как безобидная шутка». Он также добавил, что «каждого верующего человека (поступок Pussy Riot) не может не уязвлять».

Полярно разделились и мнения коллег Pussy Riot по музыкальной сцене. Лидер группы ДДТ Юрий Шевчук сказал, что девушек надо простить, а наказывать их — «не по-православному»: «Могли бы и перед храмом все это спеть. Как человеку верующему, мне это не понравилось. Но я их простил как христианин за это хулиганство. И всем предлагаю простить, и нашей православной церкви дать пример».

В то же время певица Елена Ваенга разразилась гневным сообщением на своем сайте, заявив, что участницы «панк группы Пуси Хрюси», «козы» и «дряни», оскорбили ее «как верующюю христианку до глубины души» (орфография и пунктуация авторские), причем до такой степени, что Ваенгу «аж трясет».

«А вы знаете почему эти козы не пошли в мичеть или в синагогу(? особенно в мичеть??????? Да потому что если бы они туда влезли то они бы до суда не «дошли» им бы братья мусульмане враз показали «христианское прощение»(((((((((((кишка тонка в мичеть нос сунуть».

Отметим, что представители мусульманского духовенства впоследствии высказались о действиях Pussy Riot осуждающе, однако в ситуации, если бы те действительно попробовали провести акцию в мечети, вызвали бы полицию.

В чем обвинили участниц группы

Через пять дней после панк-молебна, 26 февраля 2012 года, участницы акции были объявлены в розыск по обвинению в хулиганстве. 3 марта были арестованы Надежда Толоконникова и Мария Алехина, а 16 марта — Екатерина Самуцевич. Еще две участницы акции так и остались неузнанными.

Потерпевшими по уголовному делу о «панк-молебне» Pussy Riot в храме Христа Спасителя были признаны ранее проходившие свидетелями охранники храма — сотрудники частного охранного предприятия «Колокол-А» Белоглазов, Шилин и другие (всего восемь человек), свечница храма Любовь Сокологорская и один прихожанин, член организации «Народный собор» Денис Истомин.

«После этой акции подняли на уши весь недавно созданный Центр по противодействию экстремизму МВД РФ, где я тогда служил, уголовный розыск московской полиции, людей из ФСБ и даже работников патрульно-постовой службы полиции. Задача была одна: найти какие только возможно способы уличить Толоконникову и двух ее подружек в правонарушениях», — рассказал «Газете.Ru» источник, знакомый с ходом расследования дела в отношении Толоконниковой.

По его словам, статья 282 УК РФ «Возбуждение ненависти любо вражды» охватывала тогда сравнительно небольшой круг преступных деяний, и к тому, что совершили участницы Pussy Riot, ее применить было нельзя. А статьи «Оскорбление чувств верующих» в российском Уголовном кодексе еще не было. «В итоге было решено привлечь их к уголовной ответственности за хулиганство.

При этом большинство старых оперов МУРа были против того, чтобы девушкам дали реальный срок лишения свободы. Они не исключали, что достаточно будет крупного штрафа и публичных извинений участниц этой, так сказать, группы.

Но победило служебное рвение сотрудников СК и молодых работников центра «Э», — добавил он.

До вынесения приговора суда девушек содержали под стражей. Все арестованные были обвинены в хулиганстве по мотивам религиозной вражды. По данным следствия, Толоконникова, Самуцевич и Алехина готовились к акции заранее и тщательно все планировали. «Распределили между собой роли и намеренно приобрели для облачения одежду, явно и очевидно противоречащую общим церковным правилам, требованиям порядка, дисциплины и внутреннего уклада церкви», — говорилось в обвинении.

Кроме этого, следствие отдельно отметило, что некоторые детали одежды Pussy Riot, в частности балаклавы и «короткие платья, оголяющие определенные части тела», «увеличивают опасность совершенного деяния и придают ему вид злонамеренно осознанной и тщательно спланированной акции по унижению чувств и верований многочисленных приверженцев православного христианского вероисповедания и умалению духовной основы государства».

Согласно обвинительному заключению, перед визитом в главную церковь страны активистки сделали все возможное, чтобы оповестить о своем мероприятии как можно больше людей, а сам визит должен был «спровоцировать волнения среди верующих, затронуть их самые сокровенные идеалы и представления о справедливости, добре и зле».

В показаниях свидетелей действия участниц Pussy Riot в храме описаны так: «Прыгали, задирали ноги, имитируя танцы и нанесение ударов кулаками по воображаемым противникам». Охранники, ключарь и прихожане сообщили, что активистки «хаотично махали руками и ногами, пританцовывали и приплясывали», «их поведение, мягко сказать, было неподобающее, а фактически нарушало все мыслимые и немыслимые общепринятые правила поведения в храме» и что панк-молебен их всех задел и оскорбил.

Акция в храме вызвала у потерпевших одни и те же чувства — негодование, раздражение и обиду. Отдельно все они в унисон отметили «сильную душевную боль», потому что инцидент произошел на последней неделе перед постом. Заявлениям активисток, сообщавших, что они хорошо относятся к православию, потерпевшие не верят. Они посчитали, что слова «срань Господня» — это хула на Иисуса Христа, а тот факт, что активистки крестились и кланялись, восприняли как пародию на действия православных верующих.

«Они высмеивают высокую роль матери — рождение детей — и призывают к бесцельному протесту, войне всех против всех». Кроме этого, свидетели, проходящие по делу, сочли, что во время панк-молебна активистки умудрились «поглумиться над православными традициями» и «использовали подмену понятий».

Последняя экспертиза по делу Pussy Riot охарактеризовала танцы участниц как «развязные», «вульгарные», «развратные», «неуместно откровенно сексуализированные», «сексуально распущенные», в том числе из-за исполнения акции в ХХС, непристойной одежды и «высокого поднимания ног выше пояса».

Приговор Pussy Riot

17 августа 2012 года все арестованные были приговорены по статье «Хулиганство» (ч. 2 ст. 213 УК РФ) к двум годам лишения свободы в колонии общего режима. Впрочем, 10 октября 2012 года Мосгорсуд изменил наказание Самуцевич на условное и освободил ее в зале суда. Решение объяснялось тем, что она практически не участвовала в самом панк-молебне, поскольку была задержана охраной на амвоне сразу после начала акции.

Во время процесса над участницами Pussy Riot в их поддержку или против их действий успели высказаться, кажется, все, включая первых лиц государства и мировых звезд шоу-бизнеса, в том числе Пол Маккартни или Мадонна. 23 апреля 2012 года председатель Совфеда Валентина Матвиенко назвала панк-молебен в храме Христа Спасителя «возмутительным» и «безнравственным» поступком, добавив, что девушек можно и отпустить. 26 апреля 2012 года премьер-министр Дмитрий Медведев заявил, что, как «воцерковленный человек», он считает, что участницы Pussy Riot получили то, на что рассчитывали, — популярность. Он же 12 сентября заявил о том, что наказание осужденным должно быть условным.

Что касается реакции президента РФ Владимира Путина, то 7 марта 2012 года, по словам его пресс-секретаря Дмитрия Пескова, он назвал акцию «отвратительной». 2 августа 2012 года, до вынесения приговора, Путин предположил, что если бы девушки «поехали бы на Кавказ, зашли и осквернили какую-либо святыню мусульман, то мы даже не успели бы взять их под охрану». Однако он добавил, что «строго судить участниц за это не надо», и выразил надежду, что «они сами сделают какие-то выводы». 7 октября 2012 года (за несколько дней до кассации в Мосгорсуде) Путин заметил, что не оказывал воздействия на судебную систему и не добивался осуждения девушек:

«Вопреки моим ожиданиям дело стали раскручивать и докатили до суда, а суд залепил им двушечку… Я здесь ни при чем. Они этого хотели, они это получили».

Чем занялись участницы после тюрьмы

23 декабря 2013 года, за два месяца до окончания срока заключения (в марте 2014-го), Надежда Толоконникова и Мария Алехина вышли на свободу по амнистии, принятой Госдумой к 20-летию российской Конституции.

После освобождения Надежда Толоконникова вместе с Марией Алехиной создала движение в защиту заключенных «Зона права». Обе девушки участвовали в акциях протеста в поддержку узников так называемого «болотного дела». Как вспоминает корреспондент «Газеты.Ru», на приговоре 12 фигурантам этого дела их попытался задержать ОМОН перед зданием Замоскворецкого суда Москвы, но в итоге толпа окружила участниц панк-группы, и в автозак удалось запихнуть только Алехину.

«Через относительно недолгое время у Алехиной возник конфликт с Толоконниковой, это очень разные и сильные люди, которым нелегко вместе. В любом случае, проект Pussy Riot сейчас жив и в его рамках иногда проводятся определенные акции», — рассказал «Газете.Ru» источник, близкой знакомый с Алехиной и Толоконниковой.

По его словам, обе девушки смогли извлечь материальную выгоду из своего положения. «Надежда вместе со своим мужем Верзиловым активно выступали на Западе, где у них есть неплохие завязки и сейчас.

В настоящее время в США разворачивается активная кампания леворадикалов против Трампа и его действий. Насколько я знаю, Толоконникова планирует принять в ней участие», — сообщил собеседник «Газеты.Ru».

Он добавил, что Алехина ориентирована в большей степени на внутренний рынок, в том числе и потому, что не очень хорошо владеет английским языком, но тем не менее выступает в России с панк-концертами. Обе девушки также активно сотрудничают с онлайн-СМИ «Медиазона».