Конспект урока по русской литературе на тему "Русская романтическая проза первой трети XIX века: А.А. Бестужев-Марлинский

Бестужев-Марлинский Александр

Ревельский турнир

АЛЕКСАНДР БЕСТУЖЕВ-МАРЛИНСКИЙ

Ревельский турнир

"Вы привыкли видеть рыцарей сквозь цветцые стекла их замков, сквозь туман старины и поэзии. Теперь я отворю вам дверь в их жилища, я покажу их вблизи и по правде".

Звон колоколов с Олая великого звал прихожан к вечерней проповеди, а еще в Ревеле все шумело, будто в праздничный полдень. Окна блистали огнями, улицы кипели народом, колесницы и всадники не разъезжались.

В это время рыцарь Бернгард фон Буртйек спокойно сидел под окном в ревельском доме своем, за кружкою пива, рассуждая о завтрашнем турнире и любуясь сквозь цветное окно на толпу народа, которая притекала и утекала по улице, только именем широкой. Судя по бороде, по собственному его выражению, с серебряною насечкой, то есть с сединою, Буртнек был человек лет пятидесяти, высокого и когда-то статного роста. Черты его открытого лица показывали вместе и доброту и страсти, не знавшие ни узды, ни шпоры, природное воображение и приобретенное невежество.

Зала, в которой сидел он, обшита была дубовыми досками, на коих время и червяки вывели предивные узоры. По углам, со всех панелей развевались фестонами кружева Арахны. Печка, подобие рыцарского замка, смиренно стояла в углу, на двенадцати ножках своих. Налево дверь, завешенная ковром, вела на женскую половину через трех-ступениый порог. На правой стене, в замену фамильных портретов, висел огромный родословный лист, на котором родоначальник Буртнеков, простертый на эемле, любовался исходящим из своего лона деревом с разноцветными яблоками. Верхнее яблоко, украшенное именем Бернгарда Буртнека, остального представителя своей фамилии, до-родностию своею, в отношении к прочим, величалось как месяц перед звездами. Подле него, в левую сторону вниз, спускался коропованный кружок с именем Минны фон... Бесцветность будущего скрывала остальное, а раззолоченные гербы и арабески, наподобие тех, коими блестят наши вяземские пряники, окружали дерево поколений.

Нагулялся ли ты, любезный доктор? - спросил Буртпек входящего в комнату любчанина Лопциуса, который приехал на север попытать счастья в России и остался в Ревеле, отчасти напуганный рассказами о жестокости московцев, отчасти задержанный городскою думою, которая не любила пропускать на враждебную Русь ни лекарей, ни просветителей. Надо примолвить, что он своим плавким нравом и забавным умом сделался необходимым человеком в доме Буртнека. Никто лучше его не разнимал индейки за обедом, никто лучше не откупоривал бутылки рейнвейна, и барон только от одного Лонциуса слушал правду не взбесившись. Ребят забавлял он, представляя на тени пальцами разные штучки и делая зайца из платка. Старой тетушке щупал пульс и хвалил старину, а племянницу заставлял краснеть ог удовольствия, подшучивая насчет кого-то милого.

Нагулялся ли ты? - повторил барон, отирая с усов своих пену.

Не пользою нагулялся, барон, - отвечал весельчак доктор, выгружая из карманов своих, будто из теплиц, разнородные растения. - Вот целые пучки лекарственных кореньев, собранных мною, и где бы вы думали?.. на вышегородских укреплениях!.. Эту полынь, например, целительную в виде желудочных настоек, сорвал я в трещине главной башни; эту ромашку выдернул из затравки одного ржавого орудия, и я, конечно бы, собрал на стене гораздо более трав, если бы комендантские коровы не сделали там прежде меня ботанических исследований.

Ну, каковы же тебе кажутся наши неприступные, грозные бойницы?

Ваши грязные бойницы, барон, мне кажутся неприступными для самого гарнизона, потому что все всходы обрушены, а грозны они только издали; половина пушек отдыхает на земле, на валах цветет салат, а в башнях я, право, больше видел запасенного картофелю, нежели картечей.

Да, да... это сказать - так стыд, а утаить - так грех! Хорошо еще, что такая оплошность со стороны моря. Ведь сколько раз говорил я гермейстеру, чтобы поставить все пушки на дыбы и не давать растаскивать ядер на поварни.

Славно сказано, барон; еще лучше, когда б это исполнилось. Тогда перестали бы ревельцы потчевать приятелей, как их потчуют русские, калеными ядрами в виде пирожков. Не далее как вчерась я насилу залил пожар моего желудка, вспыхнувшего от подобного брандс-кугеля.

И заливал, конечно, не водою, доктор?

Без сомнения, мальвазиею, господин барон. Неужели вы не знаете, что многие вещества от воды разгораются еще сильнее? А ваш дикий перец, конечно, стоит греческого огня.

Барон имел похвальную привычку соглашаться с тем, чего не знал. И потому он с важною улыбкою одобрения отвечал доктору: "Знаю... знаю"; но между прочим, не желая обжечься этим греческим огнем, он подвипул к Лонциусу кружку с пивом и предложил ему потушить остатки вчерашнего пожара.

Тебе завтра будет вдоволь работы, - продолжал он, сводя разговор на турнир.

Работы, барон? Разве я кузнец? - отвечал доктор, выменивая каждое слово на глоток пива. - Зачем вам хирурга, когда вы ломаете не ребра, а латы! С тех пор как выдуманы эти проклятые сплошные кирасы, нашему брату приходится вспоминать о своих опытах, словно сказку о семи Семионах. Велика очень храбрость залезть в железную скорлупу, да и стоять в битве наковальней! Право, от вашего вооружения более терпят кони, чем неприятели!..

Полно, полно, Густав, хулить наши брони за то, что они берегут нас от вражьих мечей и твоих ланцетов. Спроси-ка лучше у русских, любы ли они им? Наши латники гоняют кольчужников тысячами.

Для того-то русские и не ждут ваших конных бойниц, а любят заставать вас по-домашнему - в замше. Сказывают, в Новгороде очень дешевы из нее перчатки!..

Оно и не мудрено: отнятое хоть грошем, но дешевле купленного.

Вздор, Густав, небылица! Клянусь своими шпорами, что если бы русские увезли у меня хоть уздечку, я бы нагнал удальцов и выкроил бы из их кож себе подпруги...

У других с уздечками они уводят и коней, а ни у одного еще рыцаря не видать подпруг из такого сафьяна.

У прочих... у других!.. Другие мне не указ. Я уверен, что русские не забудут встречи со мною под Маголь-мом, под Псковом... под Нарвою!

Это и я помню наизусть. Но к чему толковать нам о прошлых сражениях, когда речь завелась о наступающем турнире? Не приготовить ли мне перевязку для почтенного моего хозяина? Я бы от чистого сердца желал, барон, чтобы благодетельный удар вышиб вас из седла или чтобы конь ваш, ревнуя к славе хирургии, сломал бы вам руку или ногу. Вы увидели бы тогда искусство Лонциуса... и хотя бы кости ваши прыгали, как игральные косточки в стакане, я ручаюсь, что через месяц вы бы могли сами поднести ко рту кубок за мое здоровье.

Я постараюсь лучше сохранить свое. Нет, милый мой Лонциус, Буртнеку не бросать больше из седел противников! Некстати ему мерять плечо с мальчиками. Притом же и лета отяготили броню мою, а сила руки улетела с ее ударами. Нет, я не поеду туда, откуда не уверен выехать. Не заманили бы меня и на эту пирушку, если бы не просьбы дочери и не дело с бароном Унгерном. Гермей-стер обещал его на днях окончить.

Только обещал? Это не много. Оп два месяца обещает мне пропуск в Москву и до сих пор не дает его, хотя я вовсе не прошу господина гермейстера заботиться о здоровье моей головы, которая, по его словам, может простудиться от обычая снимать там шапки за версту до княжеского дворца, а у забывчивых будто прибивают их гвоздями, чтобы не снесло ветром. Если он и для одноземцев так же приветлив, как для заезжих, то вы смело можете надеяться, что, явясь сюда с первыми жаворонками, воротитесь домой позднее той поры, когда кулики полетят на теплые воды.

Может ли это статься! Мое дело так ясно, как мой палаш, так право, как эта правая рука.

Зато барон Унгерн хоть левою, но крепко держится за гермейстера; говорят, он ему сродни...

А я с ним разве не брат по Ордену? Нет, доктор, о правосудии не сомневаюсь; но желал бы поскорее убраться из Ревеля. Здесь не то, что в деревне... пиры да обеды, от гостей да в гости, - а, смотришь, деньги улетают как время, и долги налегают на шею гирями!.. Золотыми шпорами своими клянусь, мне скоро нечем будет клясться, потому что придется заложить их. Нет ли у тебя, доктор, какого заморского лекарства от денежной чахотки?

Если б оно и было, барон, то без употребления бы осталось; у кого есть деньги, тому не нужно лекарства, а у кого их нет, тому не на что купить его. По умственной алхимии дознался я, что орвиетан от болезней карманного рода есть умеренность.

За этим словом, не знаю, с умыслом или ненарочно, доктор так громко брякнул стопою об стол, что яркий звон ее будто выговорил: "Я пуста".

Понимаю, - сказал с улыбкою рыцарь, - понимаю это нравоучение; но, судя по нашей природе, оно останется без действия, точно так же, как и твои пилюли. Между прочим, любезный доктор, не выпить ли нам бутылочку рейнвейну, хоть это и противно нашему обряду? Говорят, каждая в пору выпитая рюмка рейнвейну отнимает по талеру у лекаря.

Класс 8 Урок 39 Дата __________________

Тема . Русская романтическая проза первой трети XIX века: А.А. Бестужев-Марлинский. «Ревельский турнир», «Страшное гадание»; В.Ф. Одоевский. «Княжна Мими».

Цели : 1. Познакомить учащихся с авторами романтических прозаических произведений. Обзор романтических произведений. 2. Развивать умение выявлять черты романтизма в литературном произведении. 3. Воспитывать уважение к мировой истории и культуре, чувство гуманизма,

толерантности.

Ход урока

I. Мотивационно-целевой этап.

1. Орг. момент.

Актуализация прежних знаний.

На предыдущих уроках мы познакомились с произведениями романтизма. Сегоднямы продолжим эту работу. Нам предстоит познакомиться с русской романтической прозой.

Объявление тему урока учителем.

Формулируем ожидаемые результаты:

мы докажем, что повесть А.А. Бестужева-Марлинского «Ревельский турнир» – романтическое произведение;

сможем назвать признаки романтического героя, пейзажа, сюжета;

II. Операционно-познавательный этап.

Романтические веяния затронули не только поэзию, но и прозу, которая из года в год приобретала всё большую популярность среди читателей. Романтики щедро вносят в литературу сказочные образы и сюжеты, рожденные поэтическим воображением народа.

Романтический по своему духу мир народных сказок и преданий был важным, но не единственным источником возникновения и развития фантастической повести.

Стремясь запечатлеть картины человеческих страстей и проявления «народного духа», писатели обращались к фактам и чертам действительной жизни. С расширением фактического материала постепенно менялось писательское мировосприятие: события и явления современной жизни постепенно становятся главным предметом изображения.

Одним из самых популярных писателей прозаиков романтического периода развития русской литературы был декабрист Александр Александрович Бестужев (1797–1837), который публиковался под псевдонимом Марлинский.

Родился 23 октября (3 ноября н.с.) в Петербурге в знатной, но обедневшей дворянской семье. Получил домашнее образование, с 1806 учился в Горном кадетском корпусе. С юности проявлял интерес к литературному творчеству. В 1819, не закончив курса обучения, поступил юнкером в лейб-гвардии драгунский полк и через год был произведен в офицеры. Полк стоял под Петергофом, в местечке Марли (откуда и поздний псевдоним - Марлинский). Здесь началась литературная деятельность: дебютировал в печати переводами стихотворных и исторических сочинений, а затем и критическими статьями.

Вступление в "Вольное общество любителей российской словесности" (1820) сблизило его с Кюхельбекером, Рылеевым и др. С 1823 вместе с Рылеевым издает альманах "Полярная звезда". Наряду с Кюхельбекером и Вяземским был наиболее видным литературным критиком начала 20-х годов, сторонником романтизма.

В 20-х годах вышли повести "Роман и Ольга", "Ревельский турнир" и др., положившие начало романтической прозе в русской литературе. Выступал и как поэт.

Декабристские настроения воплотились в боевых "Агитационных песнях", написанных совместно с Рылеевым перед самым восстанием. В Северное общество был принят в 1823.

Бестужев - участник восстания 14 декабря, вывел на Сенатскую площадь Московский полк. После разгрома восставших он сам явился на гауптвахту Зимнего дворца. Находясь под арестом, написал Николаю I письмо, носившее характер трактата и свидетельствовавшее как о его мужестве, так и глубоком знании социального состояния страны. Был приговорен к 20 годам каторжных работ, затем ограничились ссылкой в Сибирь. До июля 1829 находился на поселении в Якутске, с августа был определен рядовым в действующую армию на Кавказ, где проявил необыкновенное бесстрашие. На представления его к наградам император каждый раз отвечал отказом, и только в 1836 ему был присвоен офицерский чин.

На Кавказе Бестужев написал самые известные свои произведения в прозе: "Испытание" (1830), "Лейтенант Белозор" (1831), "Аммалат-Бек" (1832), "Мулла-Нур" (1836) и др. Он публиковал их с 1830 в петербургских и московских журналах под псевдонимом А. Марлинский, как и военные рассказы и кавказские очерки.

В сражении за мыс Адлер А. Бестужев-Марлинский был убит. Его тело не было найдено.

3.1.Содержание повести«Ревельский турнир». Признаки романтизма в повести.

А) Содержание повести. Опрос учащихся.

Из-за чего разгорелась тяжба между рыцарями Буртнека и Унгерна?

Б) Признаки романтизма.

Герой произведения страдает от любви, желает быть понятым и принятым в мир рыцарей. Он стремится к необычному, отвергая повседневную действительность. Переодевшись рыцарем, он побеждает бою и завоевывает дочь рыцаря БуртнекаМинну.

3.2. Основная идея повести.

3.3. Эдвин – романтический герой.

Опишите внешний вид Эдвина. Стр. 140-141.

Его отношение к Минни (Он влюблен в нее.Ради нее он совершает фантастический поступок).

Какой фантастический поступок совершает Эдвин? (стр. 145-146).

Можем мы назвать Эдвина романтическим героем прозы?

4. Работа по рассказу «Страшное гадание».

А) Краткое содержание рассказа «Страшное гадание».

Повествование ведется от лица молодого, бравого военного. Все сердце его, все помыслы, вся страсть, тепло и любовь были сосредоточены вокруг единственной женщины – Полины. Ответное чувство омрачалось лишь тем, что молодая женщина была замужем. И даже сильные чувства не смогли преодолеть ее строгость. Влюбленные решили, что для общего блага им необходимо расстаться и не видеться больше никогда. Такое решение могло спасти и доброе имя Полины, но явно разрывало сердца, связанные чувством.

С тяжкими думами, накануне Нового года, рассказчика застает в гарнизоне ездовой от приятеля, который зовет его на бал. Помимо всех прочих прелестей в письме товарищ указывает, что и Полина будет присутствовать на праздничном вечере. Конечно, молодое сердце не выдерживает и соблазняется еще раз увидеть милые черты, вдохнуть один воздух, попрощаться в последний раз. И молодой человек решается ехать на свидание.

Решается везти военного молодой деревенский парень на бравой тройке лошадей. Скорость, звон бубенчиков, ветер в лицо, снег выше колена – все это радует путешественников до тех пор, пока они не сбиваются с дороги и деревенский парень не узнает в окрестностях заколдованное озеро. Здесь виделись людям русалки, лешие и черти. Отсюда возвращались мужики окоченелые и онемевшие. Не один путник оставался здесь навеки.

Кроме того, что место было заколдованное, путники сбились с дороги и потеряли ориентиры. Молодой парень, любивший жизнь, буквально начал прощаться с белым светом. Но спасительный след лошади вывел их на дорогу и в деревню. Вместо веселого бала и свидания с возлюбленной рассказчик попадает на деревенские посиделки с красными девицами и молодыми парнями. Все проходит просто, мирно, пока не появляется странный гость.

Молодой, развязный, красивый купец весь пропитан пороком. После его появления в крестьянском доме начинаются ссоры, пьянка, рассказы о нечистой силе. Наконец, наш герой получает приглашение от молодого крепкого парня составить ему компанию в страшном гадании. Наш военный храбрец соглашается, частью из любопытства. Корни этого гадания уходят глубоко в древнее язычество и периодически о таких ритуалах можно слышать в разных уголках Европы.

Отправившись на кладбище с полным набором ритуальных предметов, молодой военный и его спутник желают только узнать, что же ждет их в будущем. И вот после начертания магического круга, убийства петуха наш герой почти услышал топот нечистой силы, и страшный ужас сковал его сердце. Но то оказался всего лишь новый знакомый, который посеял смуту в деревенском доме. Молодой купец предложил отвезти героя на бал, чтобы повидаться с Полиной.

Такое предложение не могло не обрадовать героя и он с радостью, забыв все ужасы сегодняшней ночи, отправился навстречу любви. Как же возрадовалось его сердце, когда он увидел предмет своего обожания, услышал ее голос, сомкнул руки на ее стане во время танца, поймал ласковый взгляд. Казалось, что блаженство - вот оно, и будет вечно с двумя влюбленными.

Но не может жена дарить свою любовь никому, кроме своего мужа. И, конечно же, ревнивец кидается в комнату, где уединилась пара, для мести. Казалось, что спастись невозможно, пока не появился странный новый знакомый. Он появлялся именно там где нужно и в необходимый момент. Влюбленные решаются бежать ото всех и начать новую жизнь, вдали от человеческих предрассудков и постылого мужа. Конечно, тяжесть принятого решения омрачает счастье, и его будто и нет. Влюбленные уже не могут радоваться друг другу. А в погоне случается трагедия, которая навсегда отравит их существование.

Б) Беседа по рассказу.

– К какому литературному течению можно отнести этот рассказ? (Это романтическое произведение, т.к. в рассказе много фантастики. В произведении автор проявил свою любовь к русскому фольклору: колдовству, гаданию, явлениям нечистой силы. Этот страшный святочный рассказ с национальной самобытностью перемешивает в себе образы оборотней, русалок, привидений и нечистого с реальными событиями. Но в присущей автору манере, в конце рассказа все фантастические моменты получают рациональное объяснение).

5.Работа по повести В.Ф. Одоевского «Княжна Мими».

Наиболее распространенным жанром в 1830-е годы стала так называемая "светская повесть", возникшая в процессе становления романтической прозы. Жизнь светского общества, изображение пагубного воздействия его предрассудков на личность незаурядного героя, зависимость частной жизни

человека от господствующего уклада общественной жизни нашли своё воплощение в повестях и рассказах В.Ф.Одоевского, О.М.Сомова, А.А.Бестужева(Марлинского), Н.Ф.Павлова, Н.А.Полевого, В.А.Соллогуба, И.И.Панаева и других.

Князь Владимир Федорович Одоевский – известный русский писатель и общественный деятель. Человек самого разностороннего и глубокого образования, вдумчивый и восприимчивый мыслитель, талантливый и оригинальный писатель, Одоевский чутко отзывался на все явления современной ему научной и общественной жизни.

"Княжна Мими" – рассказ из светской жизниполный злой иронии.Повесть является зеркальным отражением порочных нравов, царящих в Светском обществе, а так же поднимают ряд насущных для того времени вопросов, таких, как так называемый « Женский вопрос». Мими - озлобленная сплетница.В «Мими» автор задается вопросом - почему находятся люди, все призвание, все наслаждение которых сеять бедствие, возбуждать в душах высоких отвращение к человечеству. В произведении – жизнь молодой барышни того времени, растущей под полным контролем матерей, в соответствии с главными идеалами общества – во чтобы-то не стало выйти замуж. Та, кому не удается это сделать, непринята обществом. Даже 30-летняя черствая Мими страдает от этого. Возможно, эта озлобленность и толкает её на откровенно нелицеприятные шаги, которые она предпринимает против более успешной баронессы Дауерталь.

III. Контрольно-оценочный этап.

Итог урока.

Что нового узнали на уроке?

Какие черты характерны для романтической прозы?

Было ли интересно?

Оценивание.

Домашнее задание.

I

«Вы привыкли видеть рыцарей сквозь цветцые стекла их замков, сквозь туман старины и поэзии. Теперь я отворю вам дверь в их жилища, я покажу их вблизи и по правде».

– И заливал, конечно, не водою, доктор?

– Без сомнения, мальвазиею, господин барон. Неужели вы не знаете, что многие вещества от воды разгораются еще сильнее? А ваш дикий перец, конечно, стоит греческого огня.

Барон имел похвальную привычку соглашаться с тем, чего не знал. И потому он с важною улыбкою одобрения отвечал доктору: «Знаю… знаю»; но между прочим, не желая обжечься этим греческим огнем, он подвипул к Лонциусу кружку с пивом и предложил ему потушить остатки вчерашнего пожара.

– Тебе завтра будет вдоволь работы, – продолжал он, сводя разговор на турнир.

– Работы, барон? Разве я кузнец? – отвечал доктор, выменивая каждое слово на глоток пива. – Зачем вам хирурга, когда вы ломаете не ребра, а латы! С тех пор как выдуманы эти проклятые сплошные кирасы , нашему брату приходится вспоминать о своих опытах, словно сказку о семи Семионах. Велика очень храбрость залезть в железную скорлупу, да и стоять в битве наковальней! Право, от вашего вооружения более терпят кони, чем неприятели!..

– Полно, полно, Густав, хулить наши брони за то, что они берегут нас от вражьих мечей и твоих ланцетов. Спроси-ка лучше у русских, любы ли они им? Наши латники гоняют кольчужников тысячами.

– Для того-то русские и не ждут ваших конных бойниц, а любят заставать вас по-домашнему – в замше. Сказывают, в Новгороде очень дешевы из нее перчатки!..

Оно и не мудрено: отнятое хоть грошем, но дешевле купленного.

– Вздор, Густав, небылица! Клянусь своими шпорами, что если бы русские увезли у меня хоть уздечку, я бы нагнал удальцов и выкроил бы из их кож себе подпруги…

– У других с уздечками они уводят и коней, а ни у одного еще рыцаря не видать подпруг из такого сафьяна.

– У прочих… у других!.. Другие мне не указ. Я уверен, что русские не забудут встречи со мною под Магольмом , под Псковом… под Нарвою!

– Это и я помню наизусть. Но к чему толковать нам о прошлых сражениях, когда речь завелась о наступающем турнире? Не приготовить ли мне перевязку для почтенного моего хозяина? Я бы от чистого сердца желал, барон, чтобы благодетельный удар вышиб вас из седла или чтобы конь ваш, ревнуя к славе хирургии, сломал бы вам руку или ногу. Вы увидели бы тогда искусство Лонциуса… и хотя бы кости ваши прыгали, как игральные косточки в стакане, я ручаюсь, что через месяц вы бы могли сами поднести ко рту кубок за мое здоровье.

– Я постараюсь лучше сохранить свое. Нет, милый мой Лонциус, Буртнеку не бросать больше из седел противников! Некстати ему мерять плечо с мальчиками. Притом же и лета отяготили броню мою, а сила руки улетела с ее ударами. Нет, я не поеду туда, откуда не уверен выехать. Не заманили бы меня и на эту пирушку, если бы не просьбы дочери и не дело с бароном Унгерном. Гермейстер обещал его на днях окончить.

– Только обещал? Это не много. Оп два месяца обещает мне пропуск в Москву и до сих пор не дает его, хотя я вовсе не прошу господина гермейстера заботиться о здоровье моей головы, которая, по его словам, может простудиться от обычая снимать там шапки за версту до княжеского дворца, а у забывчивых будто прибивают их гвоздями, чтобы не снесло ветром. Если он и для одноземцев так же приветлив, как для заезжих, то вы смело можете надеяться, что, явясь сюда с первыми жаворонками, воротитесь домой позднее той поры, когда кулики полетят на теплые воды.

– Может ли это статься! Мое дело так ясно, как мой палаш, так право, как эта правая рука.

– Зато барон Унгерн хоть левою, но крепко держится за гермейстера; говорят, он ему сродни…

– А я с ним разве не брат по Ордену? Нет, доктор, о правосудии не сомневаюсь; но желал бы поскорее убраться из Ревеля. Здесь не то, что в деревне… пиры да обеды, от гостей да в гости, – а, смотришь, деньги улетают как время, и долги налегают на шею гирями!.. Золотыми шпорами своими клянусь, мне скоро нечем будет клясться, потому что придется заложить их. Нет ли у тебя, доктор, какого заморского лекарства от денежной чахотки?

– Если б оно и было, барон, то без употребления бы осталось; у кого есть деньги, тому не нужно лекарства, а у кого их нет, тому не на что купить его. По умственной алхимии дознался я, что орвиетан от болезней карманного рода есть умеренность.

За этим словом, не знаю, с умыслом или ненарочно, доктор так громко брякнул стопою об стол, что яркий звон ее будто выговорил: «Я пуста».

– Понимаю, – сказал с улыбкою рыцарь, – понимаю это нравоучение; но, судя по нашей природе, оно останется без действия, точно так же, как и твои пилюли. Между прочим, любезный доктор, не выпить ли нам бутылочку рейнвейну, хоть это и противно нашему обряду? Говорят, каждая в пору выпитая рюмка рейнвейну отнимает по талеру у лекаря.

– Зато каждая бутылка дает ему по два. У вас очень старое вино, барон?

– Немного моложе потопа, господин доктор; по ты увидишь, что оно совсем не водяпо.

Бернгард свистнул, и в ту же минуту вбежал не красивенький паж, как это водилось у французских рыцарей, не оруженосец, как это бывало у германских паладинов , а просто слуга-эстонец, в серой куртке, в лосиных панталонах, с распущенными но плечам волосами, вбежал и смирно остановился у притолки с раболепно-вопросительным лицом.

– Друмме! – сказал ему Бернгард, – скажи ключнице Каролине, чтобы она достала из погреба одну из плоских склянок за зеленою печатью. Я уверен, что она обросла мохом и пустила корни в песок, – продолжал он, обращаясь к Лонциусу (который уже заранее восхищался видом рейнской бутылки, любимой им, по его словам, только за то, что она весьма похожа на реторту), – и мы докажем доктору, как старое вино молодит людей. Да убери эту стопу, Друмме, – слышишь ли, глупец?

Друмме, трепеща, покрался к столу и так бережно взялся за стопу, как будто боясь пролить из нее воздух.

– Чего ты боишься, истукан! – грозно закричал рыцарь. – Кружка эта пуста, как твоя голова… Куда, нечесаное животное, куда?.. Чего ты ждешь, что ты смотришь на доктора? Я и без него тебе предскажу березовую лихорадку за твои глупости. Проклятый народ! – продолжал Бернгард, провожая Друмме взором презрения. – Скорее медведя выучишь плясать, чем эстонца держаться по-людски. Еще-таки в замке они туда и сюда, а в городе – из рук вон; особенно с тех пор, как здешняя дума дерзнула отрубить голову рыцарю Икскулю за то, что он в стенах ревельских повесил часа на два своего вассала.

– Признаться, я не думал, чтобы у ратсгеров ваших стало довольно ума, чтоб выдумать, и довольно решимости, чтоб выполнить такой закон.

– Не мое ремесло рассуждать, глупо это или умно; я знаю только, что оно бесполезно. Ну что мне закон, когда я палашом могу отразить обвинение или смыть кровью свой же проступок! Притом без золотых очков у закона глаз нет; повешенный молчит, а живой сам петли боится

Великого звал прихожан к вечерней проповеди, а еще в Ревеле все шумело, будто в праздничный полдень. Окна блистали огнями, улицы кипели народом, колесницы и всадники не разъезжались.

В это время рыцарь Бернгард фон Буртнек спокойно сидел под окном в ревельском доме своем, за кружкою пива, рассуждая о завтрашнем турнире и любуясь сквозь цветное окно на толпу народа, которая притекала и утекала по улице, только именем широкой. Судя по бороде, по собственному его выражению, с серебряною насечкой, то есть с сединою, Буртнек был человек лет пятидесяти, высокого и когда-то статного роста. Черты его открытого лица показывали вместе и доброту и страсти, не знавшие ни узды, ни шпоры, природное воображение и приобретенное невежество.

Зала, в которой сидел он, обшита была дубовыми досками, на коих время и червяки вывели предивные узоры. По углам, со всех панелей развевались фестонами кружева Арахны . Печка, подобие рыцарского замка, смиренно стояла в углу, на двенадцати ножках своих. Налево дверь, завешенная ковром, вела на женскую половину через трехступенный порог. На правой стене, в замену фамильных портретов, висел огромный родословный лист, на котором родоначальник Буртнеков, простертый на земле, любовался исходящим из своего лона деревом с разноцветными яблоками. Верхнее яблоко, украшенное именем Бернгарда Буртнека, остального представителя своей фамилии, дородностию своею, в отношении к прочим, величалось как месяц перед звездами. Подле него, в левую сторону вниз, спускался коропованный кружок с именем Минны фон… Бесцветность будущего скрывала остальное, а раззолоченные гербы и арабески, наподобие тех, коими блестят наши вяземские пряники, окружали дерево поколений.

– Нагулялся ли ты, любезный доктор? – спросил Буртпек входящего в комнату любчанина Лопциуса, который приехал на север попытать счастья в России и остался в Ревеле, отчасти напуганный рассказами о жестокости московцев, отчасти задержанный городскою думою, которая не любила пропускать на враждебную Русь ни лекарей, ни просветителей. Надо примолвить, что он своим плавким нравом и забавным умом сделался необходимым человеком в доме Буртнека. Никто лучше его не разнимал индейки за обедом, никто лучше не откупоривал бутылки рейнвейна, и барон только от одного Лонциуса слушал правду не взбесившись. Ребят забавлял он, представляя на тени пальцами разные штучки и делая зайца из платка. Старой тетушке щупал пульс и хвалил старину, а племянницу заставлял краснеть от удовольствия, подшучивая насчет кого-то милого.

– Нагулялся ли ты? – повторил барон, отирая с усов своих пену.

– Не пользою нагулялся, барон, – отвечал весельчак доктор, выгружая из карманов своих, будто из теплиц, разнородные растения. – Вот целые пучки лекарственных кореньев, собранных мною, и где бы вы думали?.. на вышегородских укреплениях!.. Эту полынь, например, целительную в виде желудочных настоек, сорвал я в трещине главной башни; эту ромашку выдернул из затравки одного ржавого орудия, и я, конечно бы, собрал на стене гораздо более трав, если бы комендантские коровы не сделали там прежде меня ботанических исследований.

– Ну, каковы же тебе кажутся наши неприступные, грозные бойницы?

– Ваши грязные бойницы, барон, мне кажутся неприступными для самого гарнизона, потому что все всходы обрушены, а грозны они только издали; половина пушек отдыхает на земле, на валах цветет салат, а в башнях я, право, больше видел запасенного картофелю, нежели картечей.

– Да, да… это сказать – так стыд, а утаить – так грех! Хорошо еще, что такая оплошность со стороны моря. Ведь сколько раз говорил я гермейстеру, чтобы поставить все пушки на дыбы и не давать растаскивать ядер на поварни.

– Славно сказано, барон; еще лучше, когда б это исполнилось. Тогда перестали бы ревельцы потчевать приятелей, как их потчуют русские, калеными ядрами в виде пирожков. Не далее как вчерась я насилу залил пожар моего желудка, вспыхнувшего от подобного брандскугеля.

– И заливал, конечно, не водою, доктор?

– Тебе завтра будет вдоволь работы, – продолжал он, сводя разговор на турнир.

Оно и не мудрено: отнятое хоть грошем, но дешевле купленного.

– У других с уздечками они уводят и коней, а ни у одного еще рыцаря не видать подпруг из такого сафьяна.

I

Вас может заинтересовать