Основные стилевые направления в литературе нового и новейшего времени

Этот раздел пособия не претендует на развернутость и обстоятельность. Многие направления с историко-литературной точки зрения для студентов еще не известны, другие известны мало. Сколь-нибудь обстоятельный разговор о литературных направлениях в этой ситуации вообще невозможен. Поэтому представляется рациональным дать только самые общие сведения, прежде всего характеризующие стилевые доминанты того или иного направления.

Барокко

Стиль барокко получил распространение в европейской (в меньшей степени – русской) культуре в XVI–XVII веках. В его основе два основных процесса : с одной стороны, кризис возрожденческих идеалов , кризис идеи титанизма (когда человек мыслился огромной величиной, полубогом), с другой – резкое противопоставление человека как творца безличному природному миру . Барокко – очень сложное и противоречивое направление. Даже сам термин не имеет однозначного трактования. В итальянском корне заложено значение излишества, порочности, ошибки. Не очень ясно, было ли это негативной характеристикой барокко «извне» этого стиля (прежде всего имеются в виду оценки барокко писателями эпохи классицизма) или же это не лишенная самоиронии рефлексия самих авторов барокко.

Для стиля барокко характерно сочетание несочетаемого: с одной стороны – интерес к изысканным формам, парадоксам, изощренным метафорам и аллегориям, к оксюморонам, к словесной игре, а с другой – глубокий трагизм и чувство обреченности.

Например, в барочной трагедии у Грифиуса на сцене могла появиться сама Вечность и с горькой иронией прокомментировать страдания героев.

С другой стороны, именно с эпохой барокко связан расцвет жанра натюрморта, где эстетизируется роскошь, красота форм, богатство красок. Впрочем, барочный натюрморт тоже противоречив: блестящие по колористике и технике букеты, вазы с фруктами, а рядом – классический для барокко натюрморт «Суета сует» с обязательными песочными часами (аллегория уходящего времени жизни) и черепом – аллегорией неизбежной смерти.

Для поэзии барокко характерна изысканность форм, слияние визуального и графического рядов, когда стих не только писался, но и «рисовался». Достаточно вспомнить стихотворение «Песочные часы» И. Гельвига, о котором мы говорили в главе «Стиховедение». А были и гораздо более сложные формы.

В эпоху барокко получают распространение изысканные жанры: рондо, мадригалы, сонеты, строгие по форме оды и т. д.

Произведения наиболее ярких представителей барокко (испанский драматург П. Кальдерон, немецкий поэт и драматург А. Грифиус, немецкий поэт-мистик А. Силезиус и др.) вошли в золотой фонд мировой литературы. Парадоксальные строки Силезиуса часто воспринимаются как известные афоризмы: «Я велик, как Бог. Бог ничтожен, как я».

Многие находки поэтов барокко, основательно забытые в XVIII–XIX веках, были восприняты в словесных экспериментах литераторов XX века.

Классицизм

Классицизм – направление в литературе и искусстве, исторически пришедшее на смену барокко. Эпоха классицизма длилась более ста пятидесяти лет – с середины XVII по начало XIX века.

В основе классицизма лежит идея разумности , упорядоченности мира . Человек понимается как существо прежде всего разумное, а человеческое общество – как рационально устроенный механизм.

Точно так же и художественное произведение должно строиться на основании строгих канонов, структурно повторяя разумность и упорядоченность вселенной.

Высшим проявлением духовности и культуры классицизм признавал Античность, поэтому античное искусство считалось образцом для подражания и непререкаемым авторитетом.

Для классицизма характерно пирамидальное сознание , то есть в каждом явлении художники классицизма стремились увидеть разумный центр, который признавался вершиной пирамиды и олицетворял все здание. Скажем, в понимании государства классицисты исходили из идеи разумной монархии – полезной и нужной всем гражданам.

Человек в эпоху классицизма трактуется прежде всего как функция , как звено в разумной пирамиде мироздания. Внутренний мир человека в классицизме актуализируется меньше, важнее внешние деяния. Например, идеальный монарх – это тот, кто усиливает государство, заботится о его благе и просвещении. Все другое отходит на второй план. Именно поэтому русские классицисты идеализировали фигуру Петра I, не придавая значения тому, что это был очень сложный и далеко не во всем привлекательный человек.

В литературе классицизма человек мыслился носителем какой-то важнейшей идеи, которая определяла его сущность. Именно поэтому в комедиях классицизма часто использовались «говорящие фамилии», сразу определяющие логику характера. Вспомним, например, госпожу Простакову, Скотинина или Правдина в комедии Фонвизина. Эти традиции хорошо ощутимы и в «Горе от ума» Грибоедова (Молчалин, Скалозуб, Тугоуховские и т. д.).

От эпохи барокко классицизм унаследовал интерес к эмблематичности, когда вещь становилась знаком идеи, а идея воплощалась в вещи. Скажем, потрет писателя предполагал изображение «вещей», подтверждающих его писательские заслуги: написанных им книг, а порой и созданных героев. Так, памятник И. А. Крылову, созданный П. Клодтом, изображает знаменитого баснописца в окружении героев своих басен. Весь постамент украшен сценами из произведений Крылова, тем самым наглядно подтверждается то, на чем основана слава автора. Хотя памятник создан уже после эпохи классицизма, здесь хорошо видны именно классические традиции.

Разумность, наглядность и эмблематичность культуры классицизма порождала и своеобразное решение конфликтов. В извечном конфликте разума и чувства, чувства и долга, столь любимом авторами классицизма, чувство в конечном счете оказывалось побежденным.

Классицизм устанавливает (прежде всего благодаря авторитету своего главного теоретика Н. Буало) строгую иерархию жанров , которые делятся на высокие (ода , трагедия , эпопея ) и низкие (комедия , сатира , басня ). Каждый жанр имеет определенные признаки, пишется только своим стилем. Смешивание стилей и жанров категорически не допускается.

Всем со школы известно знаменитое правило трех единств , сформулированное для классической драмы: единство места (все действие в одном месте), времени (действие от восхода солнца до наступления ночи), действия (в пьесе один центральный конфликт, в который втянуты все герои).

В жанровом отношении классицизм предпочитал трагедию и оду. Правда, после гениальных комедий Мольера комедийные жанры тоже стали весьма популярными.

Классицизм дал миру целую плеяду талантливейших поэтов и драматургов. Корнель, Расин, Мольер, Лафонтен, Вольтер, Свифт – вот только некоторые имена из этой блестящей плеяды.

В России классицизм развился несколько позднее, уже в XVIII века. Русская литература тоже обязана классицизму очень многим. Достаточно вспомнить имена Д. И. Фонвизина, А. П. Сумарокова, М. В. Ломоносова, Г. Р. Державина.

Сентиментализм

Сентиментализм возник в европейской культуре в середине XVIII века, первые его признаки начинают проявляться у английских и чуть позднее у французских литераторов в конце 1720-х годов, к 1740-м годам направление уже сложилось. Хотя сам термин «сентиментализм» появился много позднее и был связан с популярностью романа Лоренца Стерна «Сентиментальное путешествие» (1768), герой которого путешествует по Франции и Италии, попадает во множество иногда забавных, иногда трогательных ситуаций и понимает, что существуют «благородные радости и благородные тревоги за пределами своей личности».

Сентиментализм довольно долго существовал параллельно с классицизмом, хотя по сути строился на совершенно других основаниях. Для писателей-сентименталистов главной ценностью признается мир чувств, переживаний. Поначалу этот мир воспринимается достаточно узко, писатели сочувствуют любовным страданиям героинь (таковы, например, романы С. Ричардсона, если помним, – любимого автора Татьяны Лариной у Пушкина).

Важной заслугой сентиментализма стал интерес к внутренней жизни обычного человека. Классицизм «средним» человеком интересовался мало, а вот сентиментализм, напротив, подчеркивал глубину чувств весьма заурядной, с социальной точки зрения, героини.

Так, служанка Памела у С. Ричардсона демонстрирует не только чистоту чувства, но и моральные добродетели: честь и гордость, что в конце концов приводит к счастливой развязке; а знаменитая Кларисса, героиня романа с длинным и довольно забавным с современной точки зрения заглавием , хоть и принадлежит к обеспеченной семье, но все же не дворянка. В то же время ее злой гений и коварный соблазнитель Роберт Ловлесс – светский лев, аристократ. В России в конце XVIII – начале XIX века фамилия Ловлесс (намекающая на «love less» – лишенный любви) произносилась на французский манер «Ловелас», с тех пор слово «ловелас» стало нарицательным, обозначая волокиту и женского угодника.

Если у Ричардсона романы были лишены философской глубины, дидактичны и слегка наивны, то чуть позднее в сентиментализме начала складываться оппозиция «естественный человек – цивилизация», где, в отличие от барокко , цивилизация понималась злом. Окончательно этот переворот был оформлен в творчестве знаменитого французского писателя и философа Ж. Ж. Руссо.

Его роман «Юлия, или Новая Элоиза», покоривший Европу XVIII века, гораздо более сложен и менее прямолинеен. Борьба чувств, социальные условности, грех и добродетели переплелись здесь в один клубок. В самом названии («Новая Элоиза») содержится отсылка к полулегендарной безумной страсти средневекового мыслителя Пьера Абеляра и его ученицы Элоизы (XI–XII вв.) , хотя сюжет романа Руссо оригинален и легенду об Абеляре не воспроизводит.

Еще большее значение имела философия «естественного человека», сформулированная Руссо и до сих пор сохраняющая живой смысл. Руссо считал цивилизацию врагом человека, убивающим все лучшее в нем. Отсюда интерес к природе, к естественным чувствам и естественному поведению . Эти идеи Руссо получили особое развитие в культуре романтизма и – позднее – в многочисленных произведениях искусства XX века (например, в «Олесе» А. И. Куприна).

В России сентиментализм проявился позднее и серьезных мировых открытий не принес. В основном «русифицировались» западноевропейские сюжеты. В то же время он оказал большое влияние на дальнейшее развитие самой русской литературы.

Самым известным произведением русского сентиментализма стала «Бедная Лиза» Н. М. Карамзина (1792), имевшая огромный успех и вызвавшая бесчисленные подражания.

«Бедная Лиза», по сути, воспроизводит на русской почве сюжетные и эстетические находки английского сентиментализма времен С. Ричардсона, однако для русской литературы мысль о том, что «и крестьянки чувствовать умеют» стала открытием, во многом определившим ее дальнейшее развитие.

Романтизм

Романтизм как доминирующее литературное направление в европейской и русской литературах существовал не очень долго – около тридцати лет, но влияние его на мировую культуру колоссально.

Исторически романтизм связан с несбывшимися надеждами Великой французской революции (1789–1793), однако связь эта не линейная, романтизм был подготовлен всем ходом эстетического развития Европы, постепенно формировавшейся новой концепцией человека.

Первые объединения романтиков появились в Германии в конце XVIII века, спустя несколько лет романтизм развивается в Англии и Франции, затем в США и России.

Будучи «мировым стилем», романтизм представляет собой явление очень сложное и противоречивое, объединяющее много школ, разнонаправленных художественных исканий. Поэтому очень трудно свести эстетику романтизма к каким-то единым и четким основаниям.

В то же время эстетика романтизма, несомненно, представляет собой единство, если сравнивать ее с классицизмом или проявившимся позднее критическим реализмом. Единство это обусловлено несколькими основными факторами.

Во-первых, романтизм признал ценность человеческой личности как таковой, ее самодостаточность. Мир чувств и мыслей отдельного человека был признан высшей ценностью. Это сразу поменяло систему координат, в оппозиции «личность – общество» акценты сместились в сторону личности. Отсюда культ свободы, характерный для романтиков.

Во-вторых, романтизм еще более подчеркнул противостояние цивилизации и природы , отдавая предпочтение природной стихии. Не случайно именно в эпоху романтизма зародился туризм, сложился культ пикников на природе и т. д. На уровне литературной тематики отмечается интерес к экзотическим пейзажам, к сценам из сельской жизни, к «дикарским» культурам. Цивилизация часто кажется «тюрьмой» для свободной личности. Этот сюжет прослеживается, например, в «Мцыри» М. Ю. Лермонтова.

В-третьих, важнейшей особенностью эстетики романтизма явилось двоемирие : признание того, что привычный нам социальный мир не является единственным и подлинным, подлинный человеческий мир надо искать где-то не здесь. Отсюда возникает идея прекрасного «там» – принципиальная для эстетики романтизма. Это «там» может проявляться очень по-разному: в Божественной благодати, как у У. Блейка; в идеализации прошлого (отсюда интерес к легендам, появление многочисленных литературных сказок, культ фольклора); в интересе к необычным личностям, высоким страстям (отсюда культ благородного разбойника, интерес к сюжетам о «роковой любви» и т. д.).

Двоемирие не следует трактовать наивно . Романтики вовсе не были людьми «не от мира сего», как, к сожалению, порой представляется молодым филологам. Они принимали активнейшее участие в социальной жизни, а величайший поэт И. Гете, тесно связанный с романтизмом, был не только крупным естествоиспытателем, но и премьер-министром. Речь идет не о стиле поведения, а о философской установке, о попытке заглянуть за пределы действительности.

В-четвертых, заметную роль в эстетике романтизма играл демонизм , основанный на сомнении в безгрешности Бога, на эстетизации бунта . Демонизм не был обязательным основанием романтического мироощущения, однако составлял характерный фон романтизма. Философско-эстетическим обоснованием демонизма стала мистическая трагедия (автор назвал ее «мистерией») Дж. Байрона «Каин» (1821), где библейский сюжет о Каине переосмысливается, а Божественные истины оспариваются. Интерес к «демоническому началу» в человеке характерен для самых разных художников эпохи романтизма: Дж. Байрона, П. Б. Шелли, Э. По, М. Ю. Лермонтова и др.

Романтизм принес с собой новую жанровую палитру. На смену классическим трагедиям и одам пришли элегии, романтические драмы, поэмы. Подлинный прорыв произошел в прозаических жанрах: появляется множество новелл, совершенно по-новому выглядит роман. Усложняется сюжетная схема: популярны парадоксальные сюжетные ходы, роковые тайны, неожиданные развязки. Выдающимся мастером романтического романа стал Виктор Гюго. Его роман «Собор Парижской Богоматери» (1831) – всемирно известный шедевр романтической прозы. Для более поздних романов Гюго («Человек, который смеется», «Отверженные» и др.) характерен синтез романтических и реалистических тенденций, хотя романтическим основаниям писатель оставался верен всю жизнь.

Открыв мир конкретной личности, романтизм, тем не менее, не стремился детализировать индивидуальную психологию. Интерес к «сверхстрастям» приводил к типизации переживаний. Если уж любовь – то на века, если ненависть – то до конца. Чаще всего романтический герой являлся носителем одной страсти, одной идеи. Это сближало романтического героя с героем классицизма, хотя все акценты были расставлены иначе. Подлинный психологизм, «диалектика души» стали открытиями другой эстетической системы – реализма.

Реализм

Реализм – понятие очень сложное и объемное. Как доминирующее историко-литературное направление он сформировался в 30-е годы XIX века, но как способ освоения действительности реализм изначально присущ художественному творчеству. Многие черты реализма проявились уже в фольклоре, они были характерны для античного искусства, для искусства Ренессанса, для классицизма, сентиментализма и т. д. Этот «сквозной» характер реализма неоднократно отмечался специалистами, и неоднократно возникало искушение увидеть историю развития искусства как колебание между мистическим (романтическим) и реалистическим способами познания действительности. В наиболее завершенном виде это было отражено в теории известного филолога Д. И. Чижевского (украинец по происхождению, он большую часть жизни прожил в Германии и США), представлявшей развитие мировой литературы как «маятниковое движение» между реалистическим и мистическим полюсами. В теории эстетики это получило название «маятник Чижевского» . Каждый способ отражения действительности характеризуется Чижевским по нескольким основаниям:

реалистическое	романтическое (мистическое)
Изображение типического героя в типических обстоятельствах	Изображение исключительного героя в исключительных обстоятельствах
Воссоздание действительности, ее правдоподобное изображение	Активное пересоздание действительности под знаком авторского идеала
Изображение человека в многообразных социально-бытовых и психологических связях с окружающим миром	Самоценность личности, подчеркнутая независимость ее от общества, условий и среды обитания
Создание характера героя как многогранного, неоднозначного, внутренне противоречивого	Обрисовка героя одной-двумя яркими, характерными, выпуклыми чертами, фрагментарно
Поиски способов разрешения конфликта героя с миром в реальной, конкретно-исторической действительности	Поиски способов разрешения конфликта героя с миром в иных, запредельных, космических сферах
Конкретно-исторический хронотоп (определенное пространство, определенное время)	Условный, предельно обобщенный хронотоп (неопределенное пространство, неопределенное время)
Мотивировка поведения героя особенностями реальной действительности	Изображение поведения героя как не мотивированного реальной действительности (самодетерминация личности)
Разрешение конфликта и благополучный исход мыслятся достижимыми	Неразрешимость конфликта, невозможность или условный характер благополучного исхода

Схема Чижевского, созданная уже много десятилетий назад, и сегодня достаточно популярна, в то же время она заметно выпрямляет литературный процесс. Так, классицизм и реализм оказываются типологически схожими, а романтизм фактически репродуцирует культуру барокко. На самом деле это совершенно разные модели, и реализм XIX века мало похож на реализм Ренессанса, а уж тем более на классицизм. В то же время схему Чижевского полезно помнить, поскольку некоторые акценты расставлены точно.

Если же говорить о классическом реализме XIX века, то здесь следует выделить несколько основных моментов.

В реализме произошло сближение изображающего и изображаемого. Предметом изображения становилась, как правило, действительность «здесь и сейчас». Не случайно история русского реализма связана со становлением так называемой «натуральной школы», видевшей свою задачу в том, чтобы дать как можно более объективную картину современной действительности. Правда, эта предельная конкретика вскоре перестала удовлетворять писателей, и наиболее значительные авторы (И. С. Тургенев, Н. А. Некрасов, А. Н. Островский и др.) вышли далеко за пределы эстетики «натуральной школы».

В то же время не следует думать, что реализм отрешился от постановки и решения «вечных вопросов бытия». Напротив, крупные писатели-реалисты именно эти вопросы прежде всего и ставили. Однако важнейшие проблемы человеческого существования проецировались на конкретную действительность, на жизнь обычных людей. Так, Ф. М. Достоевский решает вечную проблему отношений человека и Бога не в символических образах Каина и Люцифера, как, например, Байрон, а на примере судьбы нищего студента Раскольникова, убившего старуху-процентщицу и тем самым «переступившего черту».

Реализм не отказывается от символических и аллегорических образов, однако смысл их меняется, они оттеняют не вечные проблемы, а социально-конкретные. Скажем, сказки Салтыкова-Щедрина насквозь аллегоричны, но в них узнается социальная действительность XIX века.

Реализм , как никакое существовавшее ранее направление, интересуется внутренним миром отдельного человека , стремится увидеть его парадоксы, движение и развитие. В связи с этим в прозе реализма увеличивается роль внутренних монологов, герой постоянно спорит с собой, сомневается в себе, оценивает себя. Психологизм в творчестве мастеров-реалистов (Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого и др.) достигает высшей выразительности.

Реализм меняется с течением времени, отражая новые реальности и исторические веяния. Так, в советскую эпоху появляется социалистический реализм , объявленный «официальным» методом советской литературы. Это сильно идеологизированная форма реализма, ставившая целью показать неизбежный крах буржуазной системы. В реальности, правда, «социалистическим реализмом» называлось почти все советское искусство, и критерии оказались совершенно размытыми. Сегодня этот термин имеет только исторический смысл, по отношению к современной литературе он не актуален.

Если в середине XIX века реализм господствовал почти безраздельно, то к концу XIX века ситуация изменилась. Последнее столетие реализм испытывает жесткую конкуренцию со стороны других эстетических систем, что, естественно, так или иначе меняет и характер самого реализма . Скажем, роман М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» – произведение реалистическое, но в то же время в нем ощутим символический смысл, заметно меняющий установки «классического реализма».

Модернистские направления конца XIX – XX веков

Двадцатый век, как никакой другой, прошел под знаком конкуренции множества направлений в искусстве. Эти направления совершенно различны, они конкурируют друг с другом, сменяют друг друга, учитывают достижения друг друга. Единственное, что их объединяет, – это оппозиция классическому реалистическому искусству, попытки найти свои способы отражения действительности. Эти направления объединяются условным термином «модернизм». Сам термин «модернизм» (от «модерн» – современный) возник еще в романтической эстетике у А. Шлегеля, однако тогда он не прижился. Зато он вошел в обиход через сто лет, в конце XIX века, и стал обозначать поначалу странные, непривычные эстетические системы. Сегодня «модернизм» – термин с предельно широким значением, фактически стоящий в двух оппозициях: с одной стороны, это «все, что не есть реализм», с другой (в последние годы) – это то, что не есть «постмодернизм». Таким образом, понятие модернизма обнаруживает себя негативно – методом «от противного». Естественно, при таком подходе ни о какой структурной четкости речь не идет.

Модернистских направлений огромное множество, остановимся лишь на самых значимых:

Импрессионизм (от франц. «impression» – впечатление) – направление в искусстве последней трети XIX – начала XX веков, зародившееся во Франции и затем распространившееся по всему миру. Представители импрессионизма стремились запечатлеть реальный мир в его подвижности и изменчивости, передать свои мимолетные впечатления. Сами импрессионисты называли себя «новыми реалистами», термин появился позднее, после 1874 года, когда на выставке была продемонстрирована знаменитая теперь работа К. Моне «Восход солнца. Впечатление». Поначалу термин «импрессионизм» имел негативный оттенок, выражал недоумение и даже пренебрежение критиков, однако сами художники «в пику критикам» его приняли, и со временем негативные коннотации исчезли.

В живописи импрессионизм оказал огромное влияние на все последующее развитие искусства.

В литературе роль импрессионизма была скромнее, как самостоятельное течение он не сложился. Однако эстетика импрессионизма оказала свое влияние на творчество многих авторов, в том числе и в России. Доверием к «мимолетностям» отмечены многие стихи К. Бальмонта, И. Анненского и др. Кроме того, импрессионизм сказался в колористике многих писателей, например, его черты заметны в палитре Б. Зайцева.

Однако как целостное направление импрессионизм в литературе не проявился, став характерным фоном символизма и неореализма.

Символизм – одно из самых мощных направлений модернизма, довольно диффузное в своих установках и исканиях. Символизм начал складываться во Франции в 70-е годы XIX века и быстро распространился по Европе.

К 90-м годам символизм стал общеевропейским направлением, за исключением Италии, в которой он по не совсем понятным причинам не прижился.

В России символизм начал проявлять себя в конце 80-х годов, а как осознанное течение сложился к середине 90-х.

По времени формирования и по особенностям мировоззрения в русском символизме принято выделять два основных этапа . Поэтов, дебютировавших в 1890-е годы, называют «старшими символистами» (В. Брюсов, К. Бальмонт, Д. Мережковский, 3. Гиппиус, Ф. Сологуб и др.).

В 1900-е годы появился ряд новых имен, заметно изменивших облик символизма: А. Блок, А. Белый, Вяч. Иванов и др. Принятое обозначение «второй волны» символизма – «младосимволизм». Важно учитывать, что «старших» и «младших» символистов разделял не столько возраст (скажем, Вяч. Иванов по возрасту тяготеет к «старшим»), сколько разница мироощущений и направленность творчества.

Творчество старших символистов более укладывается в канон неоромантизма. Характерные мотивы – одиночество, избранность поэта, несовершенство мира. В стихах К. Бальмонта заметно влияние импрессионистской техники, у раннего Брюсова много технических экспериментов, словесной экзотики.

Младосимволисты создали более целостную и оригинальную концепцию, которая строилась на слиянии жизни и искусства, на идее совершенствования мира по эстетическим законам. Тайна бытия не может быть выражена обычным словом, она лишь угадывается в интуитивно найденной поэтом системе символов. Концепт тайны, непроявленность смыслов стали опорой символистской эстетики. Поэзия, по словам Вяч. Иванова, есть «тайнопись неизреченного». Социально-эстетическая иллюзия младосимволизма состояла в том, что через «пророческое слово» можно изменить мир. Поэтому себя они видели не только поэтами, но и демиургами , то есть творцами мира. Несбывшаяся утопия привела в начале 1910-х годов к тотальному кризису символизма, к распаду его как целостной системы, хотя «отзвуки» символистской эстетики слышны еще длительное время.

Вне зависимости от реализации социальной утопии, символизм чрезвычайно обогатил русскую и мировую поэзию. Имена А. Блока, И. Анненского, Вяч. Иванова, А. Белого и других видных поэтов-символистов – гордость русской литературы.

Акмеизм (от греч. «акме» – «высшая степень, вершина, цветение, цветущая пора») – литературное течение, возникшее в начале десятых годов XX века в России. Исторически акмеизм явился реакцией на кризис символизма. В отличие от «тайного» слова символистов, акмеисты провозглашали ценность материального, пластическую предметность образов, точность и изысканность слова.

Становление акмеизма тесно связано с деятельностью организации «Цех поэтов», центральными фигурами которой были Н. Гумилев и С. Городецкий. К акмеизму примыкали также О. Ман­дельштам, ранняя А. Ахматова, В. Нарбут и др. Позднее, правда, Ахматова ставила под сомнение эстетическое единство акмеизма и даже правомерность самого термина. Но в этом с ней едва ли можно согласиться: эстетическое единство поэтов-акмеистов, во всяком случае, в первые годы, сомнений не вызывает. И дело не только в программных статьях Н. Гумилева и О. Мандельштама, где формулируется эстетическое кредо нового течения, но прежде всего в самой практике. Акмеизм странным образом сочетал романтическую тягу к экзотике, к странствиям с изысканностью слова, что роднило его с культурой барокко.

Излюбленные образы акмеизма – экзотическая красота (так, у Гумилева в любой период творчества появляются стихи об экзотических животных: жирафе, ягуаре, носороге, кенгуру и т. д.), образы культуры (у Гумилева, Ахматовой, Мандельштама), весьма пластично решается любовная тематика. Часто предметная деталь становится психологическим знаком (например, перчатка у Гумилева или Ахматовой).

На первых порах мир предстает у акмеистов изысканным, но «игрушечным», подчеркнуто ненастоящим. Например, знаменитое раннее стихотворение О. Мандельштама звучит так:

Сусальным золотом горят

В лесах рождественские елки;

В кустах игрушечные волки

Глазами страшными глядят.

О, вещая моя печаль,

О, тихая моя свобода

И неживого небосвода

Всегда смеющийся хрусталь!

Позднее пути акмеистов разошлись, от былого единства мало что осталось, хотя верность идеалам высокой культуры, культ поэтического мастерства у большинства поэтов сохранился до конца. Из акмеизма вышли многие крупные художники слова. Именами Гумилева, Мандельштама и Ахматовой русская литература вправе гордиться.

Футуризм (от лат. « futurus » – будущий). Если символизм, как уже говорилось выше, не прижился в Италии, то футуризм, напротив, имеет итальянское происхождение. «Отцом» футуризма принято считать итальянского поэта и теоретика искусства Ф. Маринетти, который предложил эпатажную и жесткую теорию нового искусства. Фактически у Маринетти речь шла о механизации искусства, о лишении его духовности. Искусство должно стать сродни «пьесе на механическом пианино», все словесные изыски излишни, духовность – отживший миф.

Идеи Маринетти обнажили кризис классического искусства и были подхвачены «бунтарскими» эстетическими группами в разных странах.

В России первыми футуристами стали художники братья Бурлюки. Давид Бурлюк основал в своем имении колонию футуристов «Гилея». Ему удалось сплотить вокруг себя разных, ни на кого не похожих поэтов и художников: Маяковского, Хлебникова, Крученых, Елену Гуро и др.

Первые манифесты русских футуристов носили откровенно эпатирующий характер (даже название манифеста «Пощечина общественному вкусу» говорит само за себя), однако даже при этом механицизма Маринетти русские футуристы не принимали изначально, ставя перед собой другие задачи. Приезд в Россию Маринетти вызвал разочарование у русских поэтов и еще более подчеркнул расхождения.

Футуристы ставили целью создать новую поэтику, новую систему эстетических ценностей. Виртуозная игра со словом, эстетизация бытовых предметов, речь улицы – все это будоражило, эпатировало, вызывало резонанс. Броский, зримый характер образа одних раздражал, других восхищал:

Каждое слово,

даже шутка,

которые изрыгает обгорающим ртом он,

выбрасывается, как голая проститутка

из горящего публичного дома.

(В. Маяковский, «Облако в штанах»)

Сегодня можно признать, что многое из творчества футуристов не выдержало проверки временем, представляет лишь исторический интерес, но в целом влияние экспериментов футуристов на все последующее развитие искусства (и не только словесного, но и живописного, музыкального) оказалось колоссальным.

Футуризм имел внутри себя несколько течений, то сближавшихся, то конфликтовавших: кубофутуризм, эгофутуризм (Игорь Северянин), группа «Центрифуга» (Н. Асеев, Б. Пастернак).

Сильно отличавшиеся между собой, эти группы сходились в новом понимании сущности поэзии, в тяге к словесным экспериментам. Русский футуризм дал миру нескольких поэтов огромного масштаба: Владимира Маяковского, Бориса Пастернака, Велимира Хлебникова.

Экзистенциализм (от лат. «exsistentia» – существование). Экзистенциализм нельзя назвать литературным направлением в полном смысле слова, это, скорее, философское течение, концепция человека, проявившаяся во многих произведениях литературы. Истоки этого течения можно обнаружить в XIX веке в мистической философии С. Кьеркегора, но настоящее развитие экзистенциализм получил уже в XX веке. Из наиболее значимых философов экзистенциалистского толка можно назвать Г. Марселя, К. Ясперса, М. Хайдеггера, Ж.-П. Сартра и др. Экзистенциализм – система весьма диффузная, имеющая много вариаций и разновидностей. Однако общими чертами, позволяющими говорить о некотором единстве, являются следующие:

1. Признание личностного смысла бытия . Другими словами, мир и человек в своей первосущности – личностные начала. Ошибка традиционного взгляда, по мнению экзистенциалистов, заключается в том, что жизнь человека рассматривается как бы «со стороны», предметно, а уникальность человеческой жизни именно в том, что она есть и что она моя . Именно поэтому Г. Марсель предлагал рассматривать отношение человека и мира не по схеме «Он – Мир», а по схеме «Я – Ты». Мое отношение к другому человеку – лишь частный случай этой всеобъемлющей схемы.

М. Хайдеггер сказал о том же несколько иначе. По его мнению, надо изменить основной вопрос о человеке. Мы пытаемся ответить, «что есть человек», а необходимо спрашивать «кто есть человек». Это радикально меняет всю систему координат, поскольку в привычном мире мы не увидим оснований уникального для каждого человека «своего я».

2. Признание так называемой «пограничной ситуации» , когда это «свое я» становится непосредственно доступным. В обычной жизни это «я» напрямую недоступно, а вот перед лицом смерти, на фоне небытия оно проявляется. Концепция пограничной ситуации оказала огромное влияние на литературу XX века – как у писателей, прямо связанных с теорией экзистенциализма (А. Камю, Ж.-П. Сартр), так и авторов, в целом далеких от этой теории, например, на идее пограничной ситуации строятся почти все сюжеты военных повестей Василя Быкова.

3. Признание человека как проекта . Другими словами, изначально данное нам подлинное «я» всякий раз заставляет совершать единственно возможный выбор. И если выбор человека оказывается недостойным, человек начинает рушиться, какими бы внешними причинами он ни оправдывался.

Экзистенциализм, повторимся, не сложился как литературное направление, но оказал огромное влияние на современную мировую культуру. В этом смысле можно считать его эстетико-философским направлением XX века.

Сюрреализм (франц. «surrealisme», букв. – «сверхреализм») – мощное направление в живописи и литературе XX века, правда, оставившее наибольший след именно в живописи, прежде всего благодаря авторитету знаменитого художника Сальвадора Дали. Скандально известная фраза Дали по поводу своих разногласий с другими лидерами направления «сюрреалист – это я» при всем своем эпатаже четко расставляет акценты. Без фигуры Сальвадора Дали сюрреализм, наверное, не оказал бы такого влияния на культуру XX века.

В то же время основателем этого направления является вовсе не Дали и даже не художник, а как раз литератор Андре Бретон. Сюрреализм оформился в 1920-е годы как леворадикальное течение, однако заметно отличающееся от футуризма. Сюрреализм отразил социальные, философские, психологические и эстетические парадоксы европейского сознания. Европа устала от социальных напряжений, от традиционных форм искусства, от лицемерия в этике. Эта «протестная» волна и породила сюрреализм.

Авторы первых деклараций и произведений сюрреализма (Поль Элюар, Луи Арагон, Андре Бретон и др.) поставили цель «освободить» творчество от всех условностей. Огромное значение придавалось бессознательным импульсам, случайным образам, которые, правда, затем подвергались тщательной художественной обработке.

Серьезное влияние на эстетику сюрреализма оказал фрейдизм, актуализировавший эротические инстинкты человека.

В конце 20-х – 30-е годы сюрреализм играл очень заметную роль в европейской культуре, однако литературная составляющая этого направления постепенно ослабевала. От сюрреализма отошли крупные писатели и поэты, в частности, Элюар и Арагон. Попытки Андре Бретона после войны возродить движение успехом не увенчались, в то время как в живописи сюрреализм дал гораздо более мощную традицию.

Постмодернизм – мощное литературное направление современности, очень разношерстное, противоречивое и принципиально открытое любым новациям. Философия постмодернизма формировалась в основном в школе французской эстетической мысли (Ж. Деррида, Р. Барт, Ю. Кристева и др.), однако сегодня она распространилась далеко за пределы Франции.

В то же время многие философские истоки и первые произведения отсылают к американской традиции, да и сам термин «постмодернизм» по отношению к литературе впервые употребил американский литературовед арабского происхождения Ихаб Хасан (1971).

Важнейшей чертой постмодернизма является принципиальный отказ от всякой центричности и всякой ценностной иерархии. Все тексты принципиально равноправны и способны вступать в контакт друг с другом. Нет искусства высокого и низкого, современного и устаревшего. С позиций культуры все они существуют в некотором «сейчас», а поскольку ценностный ряд принципиально разрушен, то ни один текст не имеет никаких преимуществ перед другим.

В произведениях постмодернистов в игру вступают практически любые тексты любой эпохи. Граница своего и чужого слова также разрушается, поэтому возможны вкрапления текстов известных авторов в новое произведение. Этот принцип получил название «принципа центонности » (центон – игровой жанр, когда стихотворение складывается из разных строчек других авторов).

Постмодернизм радикально отличается от всех других эстетических систем. В разных схемах (например, в известных схемах Ихаба Хасана, В. Бра́йнина-Па́ссека и др.) отмечаются десятки отличительных примет постмодернизма. Это установка на игру, конформизм, признание равноправия культур, установка на вторичность (т. е. постмодернизм не ставит целью сказать что-то новое о мире), ориентация на коммерческий успех, признание бесконечности эстетического (т. е. все может быть искусством) и т. д.

Отношение к постмодернизму и у писателей, и у литературоведов неоднозначное: от полного приятия до категорического отрицания.

В последнее десятилетие все чаще говорят о кризисе постмодернизма, напоминают об ответственности и духовности культуры.

Скажем, П. Бурдье считает постмодернизм вариантом «радикального шика», эффектного и комфортного одновременно, и призывает не уничтожать науку (а в контексте видно – и искусство) «в фейерверочных огнях нигилизма» .

Резкие выпады против постмодернистского нигилизма предпринимают и многие американские теоретики. В частности, резонанс вызвала книга Дж. М. Эллиса «Против деконструкции», содержащая критический разбор постмодернистских установок. Сейчас, правда, эта схема заметно усложнена. Принято говорить о предсимволизме, раннем символизме, мистическом символизме, постсимволизме и т. д. Однако это не отменяет естественно сложившегося деления на старших и младших.

Инструкция

для тех, кто собирается отвечать на любой вопрос,

связанный с характеристикой ситуации в современной литературе

1. Кому и зачем нужна эта инструкция

Поскольку в мире становится всё больше средств массовой информации (что не в последнюю очередь связано с нарастающей популярностью профессии журналиста - особенно тогда, когда новостей становится всё меньше), то в мире делается всё больше тех, у кого имеет смысл взять интервью. И, если уж до сих пор сфера литературного художественного творчества не почила с миром, то она иногда подпадает под внимательные взгляды журналистов.

Нет ничего более консервативного, чем процедура отправления двух древнейших профессий - проституции и журналистики, где с течением веков мало что изменилось. И поскольку речь пойдёт не о первой, но о второй, напомним, что самая популярная форма обращения журналиста к тому или иному интересующему его лицу - это интервью. И чем больше средств массовой информации, тем больше требуется признанных писателей, равно как и новых писателей, которых “откроет” публике то или иное средство массовой информации, тем большему числу людей приходится выступать с трибуны того или иного средства массовой информации - в качестве писателя, литературного критика или эксперта - отвечая на вопросы журналистов. Одним из излюбленных вопросов журналистов в таких случаях, помимо вопроса о творческих планах, о выписывании под видом героев самого себя и своих знакомых, равно как и вопроса о соотношении личной жизни с творчеством, является вопрос, касающийся современной ситуации в литературе. Он имеет множество видов и выступает под разными личинами, но смысл его приблизительно один и тот же: как бы Вы охарактеризовали ситуацию в современной литературе? Что такое современная литература? Какое место Вы отводите себе в современной литературе? и т.д. Ранее каждый, на свой страх и риск выпутывался в ответе на этот вопрос, блуждая в тёмной комнате неизвестного дома, блуждая с завязанными глазами и натыкаясь на каверзные подоплеки, таящиеся в вопросах журналистов. Но, сегодня, когда журналистов всё больше и больше, а подоплек всё меньше и меньше, равно как и всё больше и больше тех, кто вынужден - желает он того или нет - отвечать на вопросы этого рода, мы решили восполнить этот вопиющий пробел, несколько стандартизировав процедуру.

Нижеследующая инструкция предназначается для облегчения ответа на вопрос о современной литературной ситуации. Советуем тем, кому завтра предстоит интервью, ознакомится с ней, чтобы хорошенько подготовиться к ответу. Советуем тем, кто уже отвечал на этот вопрос, ознакомится со своим прошлым ответом, дабы не допускать типичных промахов в будущем. Советуем тем, кто уже является писателем, но у кого пока ещё не берут интервью, ознакомиться с инструкцией, потому что интервью могут взять в самом неожиданном и оригинальном месте, застигнув вас врасплох. Советуем также тем, кто ещё не является писателем, ознакомиться с инструкцией, потому что писателями они могут стать в совершенно неожиданной и оригинальной ситуации - чем больше средств массовой информации, тем выше необходимость признавать писательские заслуги за всё менее имеющие к литературной деятельности достижения. В общем, следует быть начеку. Надеемся, что наша инструкция закроет этот вопиющий пробел в существующем положении дел современной литературной ситуации, и вы всегда будете готовы ответить журналисту на вопрос, её касающийся, даже если он подкрадётся к вам посреди ночи, чтобы получить от вас ответ, на который вы сами не рассчитывали.

Следует уточнить, что иногда журналисты спрашивают не о ситуации в литературе вообще, но о какой-то конкретной ситуации (в городе, селе, клубе и т.д.). Несмотря на то, что наша инструкция рассчитана более на ответы о ситуации вообще, тем не менее, её - при надлежащем внимании - можно использовать и для ответа на конкретные вопросы. Однако, процедура конкретизации ответа в соответствии с вопросом не входит в цели данной инструкции. Напоминаем, что, в любом случае, на каждый конкретный вопрос можно давать общие ответы.

2. Структура данной инструкции

Данная инструкция состоит из двух частей. В первой части, которую следует считать поясняющей , мы расскажем о том, как пользоваться второй частью. Во второй части, которую следует назвать практической , мы дадим несколько готовых ответов на вопрос о ситуации в современной литературе. Соответственно, первая часть поясняет, как можно использовать эти ответы в зависимости от необходимости, ситуации, темперамента, характера, времени, места, климата, пола, возраста, сексуальной ориентации, роста, размера ноги, цвета глаз, длины ногтей и волос, тембра голоса и его всевозможных интонаций, и т.д.

I . Поясняющая часть инструкции

I . I . От чего и как следует отказаться в случае лучшего ответа

Тот, кто желал бы приступить к ответу на вопрос о современной литературе, в лучшем случае должен был бы позаботиться - перед самим ответом - о понимании того, что есть современность, литература, и какая у них может быть ситуация.

Это следовало бы сделать, невзирая на огромное обилие сведений, статей и книг о современности в двух её смыслах (modernityи contemporary), об их отличии друг от друга (в том смысле, например, что modernity- это имя собственное исторической эпохи, которая уже кончилась, а contemporary- это та эпоха, которая сейчас идёт, независимо от того, как её именовать). Не взирать на это обилие достаточно просто - для этого всё это можно просто не читать. Дело осложняется тем, что существуют люди, которым проще читать, чем не читать. Но и в этом случае они могут перебороть себя, достаточно посетить юбилей родственников, навестить родителей, купить домик в деревне или отечественный автомобиль, равно как и обратиться в соответствующие службы, которые всегда найдут, чем занять вас, чтобы вы не читали этих книг о современности в различных её смыслах.

Также следует понимать вопрос, невзирая на всегда готовый к нашим услугам расхожий (общераспространённый до степени общепризнанности ) смысл “современности”, неясные очертания коего (а у всего расхожего очертания всегда туманны) варьируются между тем, что на слуху (на глазу, на языке, на прочих местах человеческого организма), тем, что модно и о чём говорят , что это - современно и тем, что и так понятно что это - современно, а это - нет . И, если книги о том, что такое современность ещё можно проигнорировать, не читая их, то от расхожего представления о современности не так-то просто избавиться, не говоря уже о невозможности его банального “незамечания” (“невзирания”). Почему же? Потому что оно нам принадлежит гораздо меньше, чем мы ему.

В лучшем случае (в случае лучшего ответа) речь не идёт о намеренном отрицании, игнорировании, уничтожении, но - лишь о собственном понимании современной литературы и её ситуации тем, кто о ней собирается высказаться. Но, может показаться, что собственное понимание какое-то деструктивное (отказаться от этого, не взирать на другое - сплошь отрицания), а потому позитивно настроенный человек может попытаться отвечать на вопрос без этого деструктивного понимания. Назовём непонимающий ответ позитивным .

I . II . О позитивном и подлинно позитивном ответах

Попробуем настроиться на позитивную волну. Понимать - это, как известно, от слова “поймать”, а также очень близко к “принять”. Рецепт позитивного ответа очень прост: берём что-то из расхожих представлений и выдаём в качестве своего ответа , а далее действует схема, по убедительности своего позитивного настроя равная формуле Декарта: если я это сказал, значит, я так и понимаю .

Этот подход даёт, порою, поразительные результаты, ибо чаще всего можно услышать от себя нечто вроде “ух ты! а я никогда и не думал, что я всегда так думал”. Не то ли это автоматическое письмо, на волшебную методу коего так уповали некоторые литераторы первой половины ХХ века?

Однако, для совсем уж позитивного ответа не стоит так повышать планку интеллектуальных требований, приводя для улова позитивной волны какие-то условия (если сказал, значит понял ). Подлинная позитивность безусловна и непосредственна как младенец, она не должна думать, тем более использовать эту схему импликации (если - то). В случае подлинной позитивности отвечающий сразу же приступает к описанию и характеристикам современной литературной ситуации, пропуская в качестве “само собою разумеющегося” понимание того, а что же это, собственно, такое ? Журналист в таком случае оказывается польщён тем, что и ему, задающему вопрос, отвечающий приписывает полное понимание, а потому, скорее всего, уточнять вопрос дополнительными каверзами не будет. Пример: “что вы скажете о современной литературной ситуации?”, ответ: “всё плохо” или “всё замечательно”, и тогда можно приступать к следующему вопросу).

Таким образом, наша инструкция заканчивается для тех, кто готов отвечать позитивно и подлинно позитивно на вопрос о современной литературной ситуации (чем, кстати, объясняется её невеликий тираж).

Заметьте: понимание того, а что же это, собственно такое - современная литературная ситуация - не предполагает единственно верного ответа на все времена и на всех людей , однако он предполагает, что собеседник понимает вопрос, а это значит: есть то, о чём спрашивается , и отвечающий понимает это . Таким образом, наша инструкция возвращается к тем, кто желает понимать то, о чём он говорит.

I . III . Понятое всегда неузнаваемо самим понимающим

Понять вопрос - это значит проделать большую работу по осмыслению предмета вопроса, которая, в первую очередь, состоит не в том, чтобы найти нечто, принять и пересказать в качестве своего. Понять - это, как минимум, понять, что нами всегда уже нечто принято , и мы всегда уже что-то готовы бездумно воспроизвести , либо отдавая себе в этом отчёт, либо нет (позитивный и подлинно позитивный случаи ответа, см. п. I . II . данной инструкции). И понять - это значит понять, что бездумное воспроизведение нами уже принятого гораздо легче , чем собственное понимание. То есть: легче ответить на сложный вопрос, чем думать над ответом на него .

Таким образом, понять вопрос самому - это, в первую очередь, суметь поставить под сомнение принятое нами без нашего согласия заранее и готовое сорваться с наших губ в качестве ответа. У понятого, поэтому, всегда неузнанный никем вид - в первую очередь, неузнанный самим понимающим . Проверить это достаточно просто: когда мы открываем для себя что-то новое, и неуверенно его высказываем в кругу наших друзей, то среди них всегда найдётся тот, кто скажет, что “это и так понятно” (причём настолько, что не стоило об этом даже говорить), а другой скажет, что ты всегда только об этом и говорил, и потому непонятно, почему ты теперь так не уверен в себе; другое дело, что журналист должен делать вид, что он тот ваш знакомый, которому интересно любое сорвавшееся с ваших губ слово, будь то даже проклятие.

I . IV . Различие ответственности за высказывание и отчёта за него

В случае позитивного ответа на вопрос о литературной ситуации на передающем расхожее представление лежит лишь отчёт о том, что он его передаёт, но никакой ответственности не имеется;

В случае подлинно позитивного ответа на вопрос о литературной ситуации на передающем расхожее представление не лежит ни отчёта, ни ответственности, поскольку он подлинно позитивен.

Ответственность за высказывание появляется там, где ставится вопрос об источнике высказывания не как о стороннем самому высказывающемуся (тогда он лишь передатчик), но о самом себе как об этом самом источнике - независимо от того, говорил ли так кто прежде или нет .

I . V . О том, как важно после воспроизведения банальности, добавлять “имхо”

Сотни и сотни лиц говорят банальные вещи, которых не понимают (ни их, ни того, о чём они говорят) - и по тому, как именно они говорят, видно насколько они не понимают того, что говорят. Эти позитивные ответы характеризуют их не только в качестве фигуры интервью, но и в качестве писателей - они воистину позитивны. Когда они говорят эти вещи, они выдают их за свои мысли: “я так думаю”, “по крайней мере, я так считаю”, или, куда более лаконичная форма: “имхо”. Однако в данном случае это фальшивое замыкание на себе расхожего и лишь передаваемого тобой мнения есть именно ясное указание на то, что источник моего высказывания - не я , и, тем не менее, такое же ясное указание на то, что источник этот чувствуется , и, более того, обладает потрясающей силой наделять владеющего им статусом Творческой Личности. Чем выше степень банальности высказывания, под которым ставят слова “я так думаю”, тем сильнее примыкание к сакральному кругу Творческих Личностей , очень близким к кругу подлинно позитивных людей.

Также можно пойти обратным путём: узнать о том, что уже говорили Творческие Личности и передавать это в качестве своих слов. Велика вероятность, что их слова, сказанные вами, будут признаны за ваши собственные, и вы прослывёте Творческой Личностью. В этом случае не нарушаются никакие авторские права, поскольку не менее велика вероятность того, что их слова, которые вы прочли и взяли себе, они тоже где-то уже прочли и тоже взяли себе. Кроме того, если журналист уже знает, что эти слова - не ваши, то он тем более проникнется к вам уважением, поскольку вы произносите те слова, которые говорят только настоящие Творческие и подлинно позитивные люди, причём произносите в качестве своих.

I . VI . Какое-то длинное предложение,

которые мы не поняли, но в котором речь идёт о деле литературы ,

и, кроме того, осуществляется логический переход к дальнейшему,

а потому мы решили его оставить в инструкции,

обособив в отдельный пункт

После всего сказанного, следует обратиться к тому, что займёт практическую часть инструкции: к расхожим предпосылкам и мнениям , из коих исходят как из очевидных (и тем легче распространяются они в своей непродуманности и непонятости - в самом деле, если “это так и есть”, то зачем над этим ещё думать?), но каковые - тем, кто желает дать лучший ответ - следовало бы поставить под сомнение: не для того, чтобы смастерить что-то своё вопреки всем, но хотя бы для того, чтобы начать сознавать сложность - нет, не литературной ситуации в современности, и не современной литературы сегодня, но - самого дела литературы .

I . VII . Характеристика перечня практической части

Эти, якобы очевидные предпосылки большей части безотчётных высказываний, передающих “общее мнение” приводятся в части второй (практической) нашей инструкции безо всякой систематизации и без претензии на полноту. Единственно доступный нашему разумению критерий, который мы смогли обнаружить в этом перечне - это следование от большей распространённости в самом начале к более случайному употреблению в конце списка, хотя и это весьма условно.

Изначально перечень содержал более тысячи пунктов, но ради компактности данной инструкции, мы ограничились только ста положениями. Кому этого покажется мало, могут приступить - после прочтения сотого положения к прочтению первого, или выбирать их наугад - до тех пор, пока не запомнят их наизусть. Ещё до этого момента ум читателя начнёт формировать автоматически всё новые и новые пункты, и здесь уже надо будет сожалеть не столько о неполноте списка на бумаге, сколько о его чрезмерности в собственной голове.

Этот перечень не преследует целей какого-то “разоблачения”. Мы рекомендуем попытаться поставить их под сомнение тому, кто их у себя обнаружит. Обратите внимание на эту мягкую форму: “рекомендуем попытаться”, ибо действительно поставить их под сомнение очень сложно; поначалу будет казаться, что сомневающийся оказался в неведомом лесу, в мире без указателей, и сразу же захочется из него убежать, что многие “попытавшиеся” тут же и сделают, сказав себе: “ну да, непонятно зачем в данной инструкции эти положения названы предрассудками - ведь всё так и есть”.

В самом деле, кто же предпочтёт неуют ответственного понимания стерильной (и в подлинно позитивном случае - совершенно смутной) передаче разного рода банальностей, в коих и так уютно?

I . VIII . Отступление о способности сомнения

Напоминаем, вам, что сомнение - это не разоблачение, и служит лишь целям собственного понимания. Кроме того, неуютность подлинного сомнения не сможет быть всеми испробована в полной мере, поскольку, если каждый из нас готов усомниться во всём, в чём угодно, то далеко не каждый готов на сомнение в себе. А именно с этого - с того, что я уже готов считать своим то, что мне не принадлежит, а потому мне следует усомниться в том, что мне же легче выдать за своё, именно с этого всё и начинается. И потому будет казаться, что сомнение в этих, так легко находящихся элементах, - это саморазрушение и потеря всех возможных координат. Но то, что на деле выглядит разрушением себя, на деле есть очищение от чуждого себе и попытка подступиться к себе впервые. Но кому нужен он сам, если можно без него обойтись? Тем более, если ты - писатель, и можешь легко и безболезненно подвергать сомнению всё вокруг, а вместо себя - выдавать всегда подлинно позитивные ответы, узнаваемые журналистами и вписывающие тебя в круг Творческих Личностей?

I . IX . Напоминание о предмете данной инструкции

У каждого из изложенных в практической части инструкции предрассудков есть множество протагонистов. Как становится понятно из нашей инструкции, какие-то из этих протагонистов - подлинно позитивные люди, какие-то - люди, дающие себе отчёт, и потому позитивные, какие-то даже принадлежат к сонму Творческих Людей. Однако мы не называем их имен, поскольку ни одно из этих мнений и предположений, которыми руководствуются при ответе на вопрос о современной литературной ситуации, не является собственным пониманием ни одного из этих людей . Ведь одним из признаков подлинного понимания является постановка вопроса и невозможность одним высказыванием покрыть всю предметную область вопроса. Если бы мы приводили здесь имена наиболее известных протагонистов, то, после только что сказанного, это выглядело бы так, будто мы хотим их упрекнуть в непонимании. Но разве такое ставится в упрёк? В упрёк ставится скверный поступок, несносный характер, чесночный запах изо рта (почему именно он?), липкие ладони, но кто же ставит в упрёк другим то, что человек предпочёл что-то не понимать? Или даже, что человек не понял, что он предпочёл не понимать там, где следовало бы понимать? В деле понимания презумпция невиновности работает лучше, чем в уголовном процессе.

Кроме того, не стоит забывать, что нас интересует предмет - современная литературная ситуация, предмет, а не люди. Предмет этот, впрочем, задействует людей лишь постольку, поскольку они сами о нём (или думают, что сами) специально говорят, берутся поучать других и ещё умудряются на этом зарабатывать себе символический капитал. Причины этого явления нами подробно рассмотрены в п.1 данной инструкции, где каждому очевидно, что писатели не одни повинны в том, что этот предмет существует.

I . X . Понять - это значит изменить ситуацию

I . XI . Чужие слова о том же самом

Может быть по ошибке, а может быть и по лени найдутся те позитивные люди, кто дочитав нашу инструкцию до данного места, тут же задаст контрвопрос: “чем же это понимание может помочь?” и тут же дадут на него подлинно позитивный ответ: “ведь очевидно, что понимай - не понимай, всё остаётся тем же самым”. Мы здесь воспользуемся их же оружием, и приведём чужие слова из Нобелевской речи, произнесённой в 1989 году Камило Хосе Селой:

“И если мы хотим быть свободными, мы будем строить наш мир примерно так же, как если бы мы уже были свободны”.

Тот, кто не понимает, чем может нам помочь понимание, не понимает пока ещё, что такое понимание, хотя и действует и говорит так, будто уже всё понятно . Наша инструкция призвана избавить её внимательного читателя от этого лишнего “будто”.

I . XII . Способы использования практической части

Существует четыре способа использования практической части данной инструкции, соответственно которым можно выделить четыре типа читателей её. Первые два способа мы называем - в соответствии с принятой в данной инструкции классификацией - позитивными , вторые два - понимающими . Кроме того, имеется ещё особый способ , касающийся изобретения манифестов .

I . XIII . Позитивные способы использования практической части

1. При быстром, беглом чтении вооружиться одним, несколькими или всеми положениями практической части. Способ такого чтения характерен для типа “свиньи”, поскольку это животное всеядно, но, при наличии более благополучных вариантов, свинья, как и любое другое разумное животное, предпочтёт то, что наиболее соответствует её внутреннему миру и что ей сейчас хочется больше всего.

2. Прочитать все пункты подряд и сделать вывод, что современная литература, как и ситуация в ней - полифонична, мультикультурна и т.д. Способ такого чтения характерен для типа “лампочки”, поскольку об неё ночью бьются ночные мотыльки разных видов, но ей эти мотыльки остаются как до самой себя, то есть - до лампочки. Лампочка освещает всё вокруг, но с таким же успехом она может освётить и любое другое вокруг.

I . XIV . Понимающие способы использования практической части

3. Прочитать все пункты подряд и задуматься над тем, что разговор о современной литературе и о ситуации в современной литературе, который происходит с задействованием всех этих и подобных им пунктов, больше не имеет смысла, что он не может продолжаться в том же роде - и навсегда отказаться от него, заявляя, по меньшей мере, что здесь “всё - сложно” и “я не готов отвечать на этот вопрос”. Так отвечающий уже начинает отдавать себе отчёт в том, что с него спрашивают. Это будет подготовка к интервью куда более лучшая, чем бездумное воспроизведение пунктов из списка или подобных им. Такому способу чтения соответствует тип “игрока” - уход от ответа со ссылкой на сложность ситуации, “я так больше не играю”. Игрок отказывается играть там, где мухлюют, где очевидно наличие несостыковок в правилах игры, партийность и прочие вещи, составить впечатление о коих из прочтения списка практической части можно без особого труда.

4. Прочитать внимательно практическую часть, останавливаясь на каждом пункте, и пробуя извлечь предмет - ситуацию современной литературы - в применении к каждому из них, а именно - отказываясь принимать и понимать эту ситуацию так, как предлагают это данные тезисы. Если предмет - ситуация современной литературы - не извлечётся так, то следует его попробовать понять самому, или же навсегда признать его пустоту - и похоронить под хламом этих “общепризнанных положений”. Напоминаем, что в данном случае, параллельно внимательному чтению этих пунктов, будет совершаться работа по извлечению себя , похороненного под хламом этих - и бесчисленного множества других - “общепризнанных положений”. Такая работа наиболее соответствует подготовительному и сопроводительному этапу любой литературной деятельности, а потому мы назовём этот способ чтения - “писательским”.

I . XV . Особый способ использования: составить манифест

Нижеследующие положения можно использовать также и для составления литературных манифестов. В этом случае надо выбрать из списка то, что пришлось по вкусу - это будет основное положение , а затем - все остальные положения, которые не противоречат основному (традиционный манифест) или те, которые противоречат ему (авангардный манифест). Такому способу чтения соответствует тип настолько подлинно позитивный, что мы можем просто назвать его “невменяемым”, как и всякого, кто ещё до сих пор пишет манифесты литературных групп и до сих пор ещё не понял, что литература - это всегда дело одного человека, даже если он создаёт целый мир. Скорее даже наоборот: создать целый мир может только один человек. Объединение людей в литературе никогда ещё не создавала того, что было бы меньше каждого из них.

I . XVI . Обещания разработчиков

Разработчики данной инструкции признают несколько устарелый характер её бумажного носителя и просят прощения за то, что её следует читать и, что хуже, думать. Однако они надеются, что этот ущербный характер инструкции будет извинён тем обстоятельством, что она закрывает важнейший пробел в современной литературной ситуации. В свою очередь, они бросили все свои силы на программирование автоматического генератора ответов на вопрос о современной литературной ситуации, который будет доступен во всех без исключения мобильных устройствах, включая офисные калькуляторы, плееры, автомобильные навигаторы и даже счётчики такси, поскольку (см. п.1 данной инструкции) вопрос о современной ситуации в литературе может быть задан когда угодно и кем угодно, а наша цель - защитить неподготовленный ум современных литераторов, критиков и экспертов от яростной информационной атаки третьих лиц. Если кому-то покажется, что мы подошли к делу чересчур формально, и автоматический генератор будет выдавать безответственные ответы , то разработчики ответственно заявляют: именно такова их цель в идеале, потому как вопрос о современной литературной ситуации должен получать подлинно позитивные ответы, дабы современная литературная ситуация становилась с каждым днём всё лучше и лучше.

II . Практическая часть инструкции

1. Такого понятия, как “современная литература” не существует.

2. Современная литература хуже литературы прошлой.

3. Современная литература намного значительнее литературы прошлого.

4. Современная ситуация сильно отличается от ситуации прошлых времен, а потому сильно отличается от прошлых литератур литература современная.

5. Современная литература ничем не отличается от любой другой.

6. Литература прошлого ничем не может помочь литературе современной.

7. Современная литература всё - от начала и до конца - заимствует у литератур прошлого.

8. Современная литература должна искать свой собственный путь, лишь тогда она вступит в диалог с традицией.

9. Всё, чем располагает современная литература - это ресурсы литератур прошлого времени, из коих она - в свободной игре - формирует себя.

10. Современная литература выработала (вырабатывает, скоро непременно выработает) свой особый стиль, который мы назовём “стилем современной литературы” или даже “стилем эпохи”.

11. Современная литература располагает своим неподражаемым стилем, даже если она этого не знает.

12. Современная литература не располагает никаким стилем - не считать же таковым пёструю смесь из стилей предшествующих литератур, эклектика современности - это не стиль.

13. Современная литература умерла, ибо её никто не читает и она никому не нужна.

14. Современная литература живее всех живых, она на пороге расцвета и небывалого своего всплеска - нас вскоре ждёт эпоха литературного торжества.

15. Ситуация современной литературы характеризуется небывалой свободой - в темах, сюжетах, способах письма, каждый может делать что хочет, неограниченный поток творчества.

16. Современная литература очень жёстко ограничена в своих рамках достижениями прошлых эпох, а потому она вынуждена нетворчески повторять былое, бесконечно ремиксируя, перефразируя, составляя и делая римейки - по отношению к своим великим предшественницам.

17. Современная литература очень жёстко ограничена в своих рамках достижениями прошлых эпох, а потому она вынуждена искать своё собственное Я, пусть и узкое, ограниченное, но своё, потому что своё - это когда не чужое.

18. Современная литература должна отображать социальную действительность и верно передавать её.

19. Современная литература никому ничего не должна и она - свободный полёт фантазии, творчества и лишь в лучшем случае развлекает уставших серьёзных людей нашего мира.

20. Современная литература должна отвечать на социально-политические вызовы своего времени, разоблачая тупой конформизм, коррумпированность и безответственность властей, устаревшие устои, былые и сегодня уже лживые ценности.

21. Современная литература должна отвечать на социально-политические вызовы своего времени, разоблачая тех, кто разоблачает тупой конформизм, коррумпированность и безответственность властей, устаревшие устои, былые и сегодня уже лживые ценности.

22. Современная литература должна отвечать на социально-политические вызовы своего времени, поддерживая и восхваляя подлинные силы нашего времени: уютный конформизм, готовность к диалогу и человечность властей, незыблемые традиции и непреходящие ценности.

23. Современная литература должна отвечать на социально-политические вызовы своего времени, указывая образцы, поучая, направляя своих читателей.

24. Современная литература должна отвечать на социально-политические вызовы своего времени, то есть, в первую очередь, развлекать своих читателей.

25. Современная литература сосуществует среди других современных искусств - фотографии, кино, компьютерных игр и т.д. - и потому вынуждена учитывать их достижения, ассимилироваться, чтобы быть - собой, признанной, конкурентноспособной, вменяемой, просто быть и т.д.

26. Современная литература должна противостоять современным искусствам.

27. Современная литература должна игнорировать современные искусства.

28. Современная литература не современна.

29. Современная литература может быть только национальной, поскольку мы живём в эпоху глобализации, а литература - это средство формирования идентичности народа, его исторической памяти.

30. Современная литература может быть только интернациональной, поскольку мы живём в эпоху глобализации, а литература - это средство формирования идентичности народа, его исторической памяти.

31. Современная литература - это литература электронных форматов, она читается иначе и пишется иначе, чем прежняя.

32. Современная литература - это литература электронных форматов, а потому она свободна от авторского права: автор давно мёртв, теперь скончался и книжный носитель.

33. Современная литература живёт только потому, что она до сих пор не перешла на электронный формат и ценит бумажную книгу более всего.

34. Современная литература экспериментальна и авангардна.

35. Современная литература консервативна по своей сути.

36. Современная литература требует быстрого чтения, ибо сейчас время высоких скоростей.

37. Современная литература рассчитана на изысканного интеллектуала и эрудита, ибо сейчас выше уровень образования, чем когда-либо прежде.

49. Современная литература - это жёстко конкурирующая среда, но только для себя самой, а простым людям на неё наплевать.

50. Литературные премии показывают лучшее в современной литературе и работают на неё.

51. Литературные премии вообще не показатель для современной литературы и служат каким-то сторонним интересам.

52. Такие слова, как художник, творчество, произведение и другие из набора патетического лексикона позапрошлого века, в современной литературе неприемлемы; сейчас пришло время артобъектов, перформансов. проектов, не говоря уже о гипертекстах.

53. Ситуация современной литературы характеризуется тем, что мы вновь слышим такие важные слова как художник, творчество, произведение и другие, и хорошо, что в прошлое ушли все эти артобъекты, перформансы. проекты, не говоря уже о гипертекстах прошлого века.

54. Современную литературу уже не делают литераторы, она вся - сплошь и рядом - состоит из простых людей, пробующих себя на поприще письма.

64. Современная поэзия совершенно неритмична, не рифмуется и потому какую угодно дрянь можно выдать за литературу.

65. Современная поэзия совершенно неритмична, не рифмуется и потому уже не выдашь за литературу какую угодно дрянь.

66. Если бы кто-нибудь читал вслух современную литературу, то он убедился бы в её несостоятельности.

67. Если бы кто-нибудь читал вслух современную литературу, то он убедился бы в её превосходстве.

68. Современная литература характеризуется огромным количеством откровенно графоманских произведений, а потому очень легко выделить несколько выдающихся произведений на этом фоне.

69. Современная литература характеризуется огромным количеством откровенно графоманских произведений, а потому совершенно невозможно выделить какую-либо особенную не то что книгу, но даже тенденцию.

70. В современной литературной ситуации всё захватило несколько столичных кланов, а провинция погибает без государственных дотаций.

79. Сегодня, в современной литературе, совершился-таки отказ от постмодернистских всяких методов заумных, и, самое главное - никакого больше искусства ради искусства, это декадентство, ведущие к разжижению мозгов, а ныне всё должно говориться запросто, душевно.

80. Современная литература наконец-то отказалась от призраков душевности и простоты, и сегодня мы видим расцвет того, что раньше называли искусством ради искусства, не в последнюю очередь благодаря постмодернизму.

81. Современная литература - это я.

82. Современная литература - это кто угодно, но не я.

83. В современной литературе, как и во всех отраслях нашего общества, господствует жидомасонский заговор гомосексуальных чиновников.

84. Сегодня нашей литературы не видно, поскольку информационное пространство захламлено книгами зарубежных авторов, может быть, и хороших, но не наших.

85. Сегодня наша литература наконец-то вышла вперёд переводной - из зарубежных авторов продаются массово только классики.

86. Ни о какой современной литературе не может идти и речи, ведь достойные внимания тиражи кончились с собранием сочинений классиков марксизма-ленинизма.

87. Современная литература, как и всё современное, утратила подлинность, ощущение присутствия, и в ней только интеллектуальные игры да эрудиция.

88. Современная литература, если она подлинно современна, — это комиксы, анимэ и компьютерные игры.

89. Современная литература не угодна богам, но и боги не угодны современной литературе.

90. Современные литераторы далеки от того, что могло бы составить существо современной литературы.

91. Современная литература - это банановая кожура на дороге современного общества: даже если и больно, зато - смешно.

92. Чаще всего современная литература - это способ заявить о психологических отклонениях самих литераторов.

93. Читайте Льва Толстого.

94. Не читайте Льва Толстого.

95. Современная литература есть не что иное, как альтернативная версия того, что само по себе не может иметь альтернатив, и, как видите, положение её безнадёжно.

96. Современная литература - это оксюморон, такой же как и: Пелевин - писатель.

97. Современная литература - это здравый путь в безумие.

98. Современная литература - это безумный путь к здоровью.

100. Надо подумать.

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ

Учебное пособие для вузов

Составитель

Утверждено научно-методическим советом филологического факультета, протокол № от 2006 г.

Учебное пособие подготовлено на кафедре русской литературы ХХ века филологического факультета Воронежского государственного университета. Рекомендовано для студентов II курса вечернего отделения и заочного отделения филологического факультета Воронежского государственного университета.

Для специальности: 031Филология

5) герои выступают как знаки;

6) герой в модернистской прозе ощущает себя потерянным, одиноким, может быть охарактеризован как «песчинка, вброшенная в водоворот мироздания» (Г. Нефагина);

7) стиль модернистской прозы усложненный, используются приемы потока сознания, «текста в тексте», нередко тексты фрагментарные, что передает образ мира.

Модернизм начала ХХ века и конца ХХ века порожден сходными причинами - это реакция на кризис в области философии (в конце века – идеологии), эстетики, усиленная эсхатологическими переживаниями рубежа веков.

Прежде чем говорить о собственно модернистских текстах, остановимся на направлениях в современной прозе, которые могли бы быть охарактеризованы как находящиеся между традициями и модернизмом. Это неореализм и «жесткий реализм» (натурализм).

Неорелизм – группа, одноименная направлению, существовавшему в начале ХХ века (Е. Замятин, Л. Андреев), идентичное по направлению поиска итальянскому кино 60-х гг. (Л. Висконти и др.). В группу неорелистов входят О. Павлов, С. Василенко, В. Отрошенко и др. Наиболее активную позицию как литератор и теоретик занимает Олег Павлов. Неорелисты принципиально различают реальность (вещный мир) и действительность (реальность + духовность). Они считают, что духовное измерение все больше уходит из литературы и жизни вообще, и стремятся его вернуть. Стиль неореалистических текстов совмещает позиции реализма и модернизма: здесь, с одной стороны, нарочито простой язык улицы, а с другой стороны, используются отсылки к мифам. По этому принципу построен рассказ О. Павлова «Конец века», в котором история бомжа, попавшего в районную больничку под Рождество, прочитывается как никем не замеченное второе пришествие Христа.

Тексты «жестокого реализма» (натурализма) , нередко представляющие знаковые образы героев, исходят из мысли о мире как бездуховном, утратившем вертикальное измерение. Действие произведений происходит в пространстве социального дна. В них много натуралистических подробностей, живописания жестокости. Часто это тексты на армейскую тему, рисующие непафосную негероическую армию. Целый ряд текстов, например, произведения О. Ермакова, С. Дышева, посвящен афганской проблеме. Показательно, что повествование здесь ведется с опорой на личный опыт, отсюда документально-публицистическое начало в текстах (как, скажем, у А. Боровика в книге «Встретимся у трех журавлей»). Нередки сюжетные клише: солдат, последний из роты, пробирается к своим, оказываясь на границе жизни и смерти, страшась любого человеческого присутствия в недружелюбных Афганских горах (так в повести «Да воздастся» С. Дышева, рассказе О. Ермакова «Марс и солдат»). В более поздней афганской прозе ситуация осмысляется в мифологическом ключе, когда Запад трактуется как упорядоченность, Космос, гармония, жизнь, а Восток – как Хаос, смерть (см. повесть О. Ермакова «Возвращение в Кандагар», 2004 г.).

Отдельная тема для этого блока текстов – армия в мирное время. Первым текстом, осветившим эту проблему, стала повесть Ю. Полякова «Сто дней до приказа». Из более поздних можно назвать рассказы О. Павлова «Записки из-под сапога», где героями становятся солдаты караульных войск.

Внутри модернизма , в свою очередь, можно выделить два направления:

1) условно-метафорическую прозу;

Оба направления зародились в литературе 60-х гг., в первую очередь, в молодежной прозе, в 70-е гг. существовали в андеграунде, в литературу вошли после 1985 г.

Условно-метафорическая проза – это тексты В. Маканина («Лаз»), Л. Латынина («Ставр и Сара», «Спящий во время жатвы»), Т. Толстой («Кысь»). Условность их сюжетов состоит в том, что повествование о сегодняшнем дне распространяется на характеристику мироздания. Не случайно здесь нередко несколько параллельных времен, в которые происходит действие. Так в сюжетно связанных текстах Л. Латынина: Есть архаическая древность, когда родился и рос Емеля, сын Медведко и жрицы Лады, - время нормы, и ХХ1 век, когда Емелю убивают за его инакость в праздник Общего другого.

Жанр текстов условно-метафоричекой прозы трудно определить однозначно: это и притча, и, нередко, сатира, и житие. Универсальное жанровое обозначение для них – антиутопия. Антиутопия подразумевает следующие характерные моменты:

1) антиутопия – это всегда ответ на утопию (например, социалистическую), доведение ее до абсурда в доказательство ее несостоятельности;

2) особая проблематика: человек и коллектив , личность и ее развитие. Антиутопия утверждает, что в обществе, которое претендует быть идеальным, дезавуируется собственно человеческое. При этом личностное для антиутопии оказывается гораздо важнее исторического и социального;

3) конфликт «я» и «мы»;

4) особый хронотоп: пороговое время («до» и «после» взрыва, революции, природного катаклизма), ограниченное пространство (закрытый стенами от мира город-государство).

Все эти особенности реализуются в романе Т. Толстой «Кысь». Действие здесь происходит в городе под названием «Федор Кузьмичск» (бывшая Москва), который не сообщается с миром, после ядерного взрыва. Написан мир, утративший гуманитарные ценности, потерявший смысл слов. Можно говорить и о нехарактерность некоторых позиций романа для традиционной антиутопии: герой Бенедикт здесь так и не приходит к завершающему этапу развития, не становится личностью; в романе есть выходящий за пределы антиутопической проблематики круг обсуждаемых вопросов: это роман о языке (не случайно каждая из глав текста Т. Толстой обозначена буквах старого русского алфавита).

Иронический авангард – второй поток в современной модернизме. Сюда можно отнести тексты С. Довлатова, Е. Попова, М. Веллера. В таких текстах настоящее иронически отвергается. Память о норме есть, но эта норма понимается как утраченная. Примером может служить повесть С. Довлатова «Ремесло», в которой речь идет о писательстве. Идеал писателя для Довлатова – , умевший жить и в жизни, и в литературе. Работу в эмигрантской журналистике Довлатов считает ремесленничеством, не предполагающий вдохновения. Объектом иронии становится как таллиннская, а затем и эмигрантская среда, так и сам автобиографический повествователь. Повествование у С. Довлатова многослойное. В текст включены фрагменты писательского дневника «Соло на ундервуде», которые позволяют увидеть ситуацию в двойном ракурсе.

Постмодернизм как метод современной литературы в наибольшей степени созвучен с ощущениями конца ХХ века и перекликается с достижениями современной цивилизации – появлением компьютеров, рождением «виртуальной реальности». Для постмодернизма характерно:

1) представление о мире как о тотальном хаосе, не предполагающем норму;

2) понимание реальности как принципиально неподлинной, симулированной (отсюда понятие «симулякр»);

3) отсутствие всяческих иерархий и ценностных позиций;

4) представление о мире как тексте, состоящем из исчерпанных слов;

5) особое отношение к деятельности литератора, который понимает себя как интерпретатора, а не автора («смерть автора», по формуле Р. Барта);

6) неразличение своего и чужого слова, тотальная цитатность (интертекстуальность, центонность);

7) использование приемов коллажа, монтажа при создании текста.

Постмодерн возникает на Западе в конце 60-х – начале 70-х гг. ХХ века, когда появляются важные для постмодерна идеи Р. Батра, Ж.-Ф. Лиотара, И. Хассана), и гораздо позже, только в начале 90-х, приходит в Россию.

Пратекстом русского постмодернизма считают произведение В. Ерофеева «Москва-Петушки», где фиксируется активное интертекстуальное поле. Однако в этом тексте явно вычленяются ценностные позиции: детство, мечта, поэтому полностью соотнесенным с постмодерном текст быть не может.

В русском постмодернизме можно выделить несколько направлений:

1) соц-арт – переигрывание советских клише и стереотипов, обнаружение их абсурдности (В. Сорокин «Очередь»);

2) концептуализм – отрицание всяких понятийных схем, понимание мира как текста (В. Нарбикова «План первого лица. И второго»);

3) фэнтези, отличающееся от фантастики тем, что вымышленная ситуация выдается за реальную (В. Пелевин «Омон Ра»);

4) ремейк – переделка классических сюжетов, обнаружение в них смысловых зияний (Б. Акунин «Чайка»);

5) сюрреализм – доказательство бесконечной абсурдности мира (Ю. Мамлеев «Прыжок в гроб»).

Современная драматургия во многом учитывает позиции постмодерна. Например, в пьесе Н. Садур «Чудная баба» создается образ симулированной реальности, выдающей себя за 80-е гг. ХХ века. Героиня, Лидия Петровна, встретивший на картофельном поле с женщиной по фамилии Убиенько, получает право увидеть мир земли – страшный и хаотичный, но уже не может уйти из поля смерти.

Современная драматургия характеризуется расширением родовых границ. Часть поэтому тексты становятся несценичными, предназначенными для чтения, изменяется представление об авторе и персонаже. В пьесах Е. Гришковца «Одновременно» и «Как я съел собаку» автор и герой – одно лицо, имитирующее искренность повествования, которое происходит как бы на глазах зрителя. Это монодрама, в которой только один носитель речи. Меняются представления о сценической условности: так, действие в пьесах Гришковца начинается с формирования «сцены»: постановки стула и ограничения пространства канатом.

Несколько слов о современной поэзии . Долгое время было принято говорить о конце современной поэзии, о немоте как ее голосе. В последнее время отношение к современной поэзии несколько меняется.

Поэзию, как и прозу, можно разделить на реалистическую и постреалистическую. К реализму тяготеет лирика Н. Горлановой, И. Евса, О. Николаевой с религиозной проблемтикой. На следовании традициям построена поэзия неоакмеистки Т. Бек. Среди новаторских поэтических направлений можно выделить: 1) концептуализм (Д. Пригов);

2) метареализм (О. Седакова, И. Жданов);

3) поэзию метаметафористов (А. Еременко, А. Парщиков);

4) поэзию иронистов (И. Иртеньев, В. Вишневский);

5) поэзию «куртуазных маньеристов» (В. Степанцов, В. Пеленягрэ).

Дискуссионным остается вопрос о том, существует ли литература ХХ1 века. Действительно, в ней реализуются те тенденции, которые были заложены в конце века ХХ особенно в 90-е гг. В то же время, появляются новые писательские имена и теоретические идеи. Из самых ярких – С. Шаргунов, А. Волос, А. Геласимов. С. Шаргунов выступает как теоретик нового направления – «неонеореализма», этапность которого определяется как «постмодернизм постмодернизм». Направление ориентировано на ценностные позиции, отстаиваемые реалистами, но не чуждо стилевых экспериментов. В рассказе С. Шаргунова «Как меня зовут?» герои находятся в поисках Бога, что и сами далеко не сразу осознают. Язык отдельных фрагментов принципиально сниженный.

Скорее всего, эпоха постмодернизма в русской литературе подходит к своему завершению, уступая место реализму, понимаемому как открытая система.

Данное учебное пособие призвано отразить весь спектр проблем, иллюстрирующих тенденции развития современной литературы. С этой целью в него включена Вводная лекция по курсу «Современный литературный процесс», иллюстрирующая многообразие течений и направлений в современной русской литературе. Далее следует Тематический план и сетка часов дисциплины, Программа лекционного курса. Пособие включает Планы практических занятий, Список художественной литературы для обязательного чтения, Список Основной и Дополнительной научно-исследовательской литературы по курсу.

ТЕМАТИЧЕСКИЙ План И СЕТКА ЧАСОВ ДИСЦИПЛИНЫ

Название темы

Кол-во часов.

Общая характеристика современного литературного процесса. Дискуссии о современной литературе.

Судьба реализма в современном литературном потоке. Религиозная проза. Художественная публицистика.

Между традициями и модернизмом. Женская проза и феминистское движение. Натурализм.

Между традициями и модернизмом. Неореализм. Анализ рассказа О. Павлова «Конец века».

Модернизм. Условно-метафорическая проза, антиутопия, иронический авангард. Анализ рассказа Т. Толстой «Соня».

Постмодернизм. Направления в постмодернистской прозе.

Современная драматургия. «Поствампиловская драматургия». Влияние эстетики постмодернизма на современную драматургию.

Современная поэзия. Общая характеристика. Оценка современной поэзии в критике.

ПРОГРАММА ЛЕКЦИОННОГО КУРСА

Тема 1.

Общая характеристика современного литературного процесса. Художественная многосоставность современной литературы. Сосуществование реализма, модернизма и постмодернизма. Феномен «возвращенной литературы». Круг тем и проблем современной литературы. Герой современной литературы.

Дискуссии о современной литературе. Принципиально разные характеристики и оценки современной литературы. Ведущие исследователи современной прозы и поэзии.

Тема 2.

Судьба реализма в современном литературном потоке. Дискуссии о судьбе реализма. Религиозная проза, ее специфика. Герой религиозной прозы, сквозной сюжет в религиозной прозе. «Православный бестселлер»: правомочность определения применительно к последним текстам религиозной прозы.

Художественная публицистика. Связь с эволюцией деревенской прозы. Причины усиления публицистического начала в деревенской прозе. Публицистическое начало в текстах другой тематики.

Тема 3.

Между традициями и модернизмом. Женская проза и феминистское движение: принципиальное различие ценностных ориентаций. Ценностные позиции женской прозы. Тематический и гендерный характер ее выделения. Эволюция женской прозы.

Натурализм. «Жестокий реализм» в современной литературе. Причины возникновения. Герой современной натуралистической прозы. Сценические площадки современных натуралистических текстов.

Тема 4.

Между традициями и модернизмом. Неореализм. Представители группы неореалистов. Их эстетические позиции. Реальность и действительность в понимании неореалистов. Язык неореалистической прозы.

Анализ рассказа О. Павлова «Конец века». Библейские аллюзии в рассказе. Язык и стиль повествования.

Тема 5.

Модернизм. Характеристика модернизма как метода художественной литературы. Проблема идеала в литературе модернизма. Стиль модернистского повествования.

Условно-метафорическая проза, антиутопия, иронический авангард как направления в современной модернизме. Проблема идеала в литературе модернизма. Стиль модернистского повествования.

Анализ рассказа Т. Толстой «Соня». Интертекст в рассказе. Сюжетообразующие антитезы в текста. Соотнесенность с модернизмом и постмодернизмом.

Тема 6.

Постмодернизм. Постмодернизм как мироотношение и стиль. Представление о мире в постмодернизме. Философия и программные документы постмодерна. Русский вариант постмодернизм: дискуссионность позиции.

Направления в постмодернистской прозе. Представители.

Тема 7.

Современная драматургия. «Поствампиловская драматургия». Влияние эстетики постмодернизма на современную драматургию. Монодрама как новый тип драматического действа. Трансформация отношения к сценическому и реальному. Современная драма как открытое родовое образование. Проблематика пьес современных драматургов. Несценичность современной драмы.

Тема 8.

Современная поэзия. Общая характеристика. Оценка современной поэзии в критике. Направления в современной поэзии. Ведущие имена на поэтическом небосклоне. «Поэтическое» и «непоэтическое» в современной лирике.

ПЛАНЫ ПРАКТИЧЕСКИХ ЗАНЯТИЙ

Поэтика заглавия рассказа О. Павлова «Конец века».

1. Фабульные и сюжетные смыслы в рассказе.

2. Время действия в тексте О. Павлова.

3. Роль библейских отсылок в рассказе.

4. Смысл финала.

5. Эсхатологический смысл названия текста.

6. Язык и стиль повествования.

Литература:

1. Евсеенко И. Испытание реализмом // Подъем. – Воронеж, 2000. – №1. – С.4-5.

2. Нефагина проза конца XX в.: Учеб. пособие / . – М.: Флинта: Наука, 2003. – 320 с.

Интертекст в рассказе Т. Толстой «Соня».

1. Фабула и сюжет в рассказе.

2. Аллюзии и реминисценции в тексте рассказа.

3. Смысл имени героини.

4. Роль художественных деталей в рассказе.

5.Сюжет игры в повествовании Т. Толстой.

6. Круг основных идей рассказа.

7. Соотнесенность с эстетикой модернизма и постмодернизма.

Литература:

1. Богданова литературный процесс (к вопросу о постмодернизме в рус. лит. 70-90-х гг. XX в.): Материалы к курсу «История рус. лит. XX в. (часть III)» / . – СПб.: Филологический ф-т СПбургского гос. унив., 2001. – 252с. – (Студенческая библиотека).

2. Генис А. Беседы о новой русской словесности. Беседа восьмая: Рисунок на полях. Т. Толстая / А. Генис // Звезда. – 1997. - №9.- С. 228 – 230.

3. Русская литература ХХ века: Проза 1980-х-2000-х гг. / сост. . – Воронеж, 2003.

СПИСОК ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ТЕКСТОВ

1. Акунин Б. Чайка / Б. Акунин // Новый мир. – 2000. – № 4; Акунин Б. Гамлет. Версия / Б. Акунин // Новый мир. – 2002. - № 6.

2. Астафьев В. Веселый солдат / В. Астафьев // Новый мир. – 1998. - № 5-6.

3. Варламов А. Рождение / А. Варламов // Новый мир. – 1995. - № 7.

4. Волос А. Маскавская Мекка / А. Волос. – М., 2003, или Шаргунов С. Ура! / С. Шаргунов // Новый мир. – 2002. - № 6, или Геласимов А. Жажда / А. Геласимов // Октябрь. – 2002. - № 5, или Денежкина И. Дай мне / И. Денежкина // *****.

5. Гришковец Е. Как я съел собаку / Е. Гришковец // Гришковец Е. Зима: Все пьесы / Е. Гришковец. – М., 2006.

6. Довлатов С. Ремесло / С. Довлатов // Собр. соч. в 4 т. – Т. 3. – М., 2000.

7. Ерофеев В. Москва-Петушки / В. Ерофеев // Собр. соч. в 2 т. – Т. 1. – М., 2001.

8. Ермаков О. Возвращение в Кандагар / О. Ермаков // Новый мир. – 2004. - № 2..

9. Маканин В. Лаз / В. Маканин. – Новый мир. – 1991. - № 5.; Толстая Т. Кысь / Т. Толстая. – М., 2002.

10. Нарбикова В. План первого лица. И второго / В. Нарбикова. – М., 1989.

11. Николаева О. Инвалид детства / О.Николаева // Юность. – 1991. - №

12. Павлов О. Конец века / О. Павлов. – Октябрь. – 1996. - № 3.

13. Пелевин В. Желтая стрела / В. Пелевин // Новый мир. – 1993. - № 7.

14. Петрушевская Л. Время ночь / Л. Петрушевская // Новый мир. –1992. – № 2.

15. Поляков Ю. Апофегей / Ю. Поляков // Юность. – 1989. - № 5.

16. Толстая Т. На золотом крыльце сидели, Соня, Милая Шура / Т. Толстая // Толстая Т. Река Оккервиль / Т. Толстая. – М., 2002.

17. Улицкая Л. Казус Кукоцкого (Путешествие в седьмую сторону света) / Л. Улицкая // Новый мир. – 2000 - № 8, 9.

Научно-исследовательская литература

ОСНОВНАЯ ЛИТЕРАТУРА

1. Богданова литературный процесс (к вопросу о постмодернизме в рус. лит. 70-90-х гг. XX в.) : Материалы к курсу «История рус. лит. XX в. (часть III)» / . – СПб. : Филологический ф-т СПб. гос. унив., 2001. – 252с. – (Студенческая библиотека).

2. Большев А. Васильева О. Современная русская литература (е гг.) / А. Большев. О. Васильева. – СПб., 2000. – 320 с.

3. Гордович отечественной литературы 20 в. / . – СПб., 2000. – 320 с.

4. , Липовецкий русская литература. Книга 3. В конце века (1986 – 1990-е годы) / , . – М., 2001. – 316 с.

5. Минералов литературный процесс / . – 2005. – 220 с.

6. Нефагина проза конца XX в. : Учеб. пособие / . – М. : Флинта: Наука, 2003. – 320 с.

7. Современная русская литература (1990-е гг. – начало ХХ1 в.) / , и др. – СПб: СПбГУ; М.: Изд. Центр «Академия», 2005. – 352 с.

8. Черняк русская литература / . – СПб. : Изд-во Форум, 2004. – 336 с.

ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА

9. Ильин: От истоков до конца столетия: Эволюция научного мифа / .- М. : Страда, 199с.

10. Курицын: новая первобытная культура / // Новый мир. – 1992. – №2. – С. 225-232.

11. Немзер А. Замечательное десятилетие рус. лит. / А. Немзер. – М., 2003. – 218 с.

12. Русская литература XX в. Проза 1980 – 2000-х гг. : Справочное пособие для филолога. – Воронеж: Родная речь, 2003. – 272 с.

13. Скоропанова постмодернистская литература: Учеб. пособие / . – М. : Флинта: Наука, 2001. – 608 с.

14. Тух Б. Первая десятка современной рус. лит. : Сб. очерков / Б. Тух. – М. : дом Оникс 21 век, 2002. – 380 с.

15. Чалмаев проза 1гг. на перекрестке мнений и споров / // Литература в школе. – 2002. – № 5. - С. 20-22.

16. Эпштейн в России: Литература и теория / .- М. : Изд-во Элинина, 200с.

Электронный каталог ЗНБ ВГУ. – (http//www. lib. *****).

Вопросы к зачету

I. 1. Современная литературная ситуация. Общая характеристика.

2. Течения и направления в современном литературном потоке.

3. Дискуссии о состоянии современной литературы в литературно-художественных изданиях.

4. Судьба реализма в современной литературе. Критика о перспективах реализма.

5. Деревенская тема в современной литературе.

6. Религиозная проза. Общая характеристика.

7. «Жестокий реализм» и натурализм. Эволюция «жестокого реализма».

8. «Женская проза» как течение в современной литературе. Ее характерные особенности и ведущие представители.

9. Неореализм. Теория и художественная практика неореалистов.

10. Иронический авангард, «новый автобиографизм» в современной литературе.

11. Условно-метафорическая проза, антиутопия в современной литературе.

12. Литература современного модернизма. Мироотношение и стиль.

13. Причины возникновения постмодернизма. Потоки в постмодернизме.

14. Наиболее характерные приемы постмодернистского письма.

15. Постмодернистская драма. Расширение жанрово-родовых границ.

16. Современная поэзия. Направления, имена.

17. Литература 21 века. Перспективы, имена, позиции.

II. 1. В. Астафьев «Веселый солдат»: натурализм в повествовании, авторская позиция.

2. Б. Акунин «Чайка», «Гамлет» как тексты постмодернизма. Прием ремейка.

3. А. Варламов «Рождение». Специфика хронотопа.

4. О. Павлов «Конец века» как произведение неореализма. Эсхатологические мотивы в рассказе.

5. А. Волос / С. Шаргунов / А. Геласимов / И. Денежкина в современной литературе. Развитие позиций «неореализма».

6. Монодрама Е. Гришковца «Как я съел собаку».

7. В. Ерофеев «Москва-Петушки» как практекст русского постмодерна.

8. О. Ермаков «Возвращение в Кандагар». Элементы мифопоэтики.

9. В. Маканин «Лаз» / Т. Толстая «Кысь» / А. Волос «Маскавская Мекка». Приметы антиутопии в тексте.

10. В. Нарбикова «План первого лица. И второго». Язык как начало, формирующее сюжет.

11. Модель жизни в повести В. Пелевина «Желтая стрела».

12. О. Николаева «Инвалид детства». Образ неофита.

13. Л. Петрушевская «Время-ночь». Прием «текста в тексте».

14. Ю. Поляков «Апофегей». Ирония в повествовании.

15. Т. Толстая. Роль времени в рассказах («На золотом крыльце сидели», «Соня», «Милая Шура»).

16. Л. Улицкая «Казус Кукоцкого». Смысл названия романа.

Учебное издание

СОВРЕМЕННЫЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПРОЦЕСС

Учебное пособие для вузов

Составитель

Рубеж веков поставил точку отсчета в осмыслении современного литературного процесса и его направлений. «Эпоха идеологического вакуума» , прикрывавшая модным термином «постмодернизм» разрушение ценностей предшествующих периодов, исчерпала себя. На первый план вышли литераторы, стремящиеся преодолеть разрыв, образовавшийся между СССР и Россией (как дореволюционной, так и сегодняшней), выразить в самом веществе литературы, в ее онтологических пластах феноменальность народной судьбы, осознание нацией своей русскости. Это прозаики В. Галактионова, В. Дёгтев, Б. Евсеев, Ю. Козлов, В. Личутин, Ю. Поляков, З. Прилепин и др.

Стиль их мышления можно обозначить как стиль мышления феноменологическими сущностями. К примеру, у Владимира Личутина это концепты национальной истории: «Раскол», духовное «Странничество», «Скитальчество», соотносимые с мифологемой «рай утраченный - рай обретенный». В романах и повестях Юрия Полякова основным типам героев - апофегисту и эскейперу - соответствуют два феномена национального менталитета: «апофегизм» (авторский неологизм, предполагающий наплевательское, циничное отношение к окружающему) и «эскейпизм» (духовное бегство от действительности, долга, обязанностей; самоизоляция от реальности). В произведениях Бориса Евсеева природа вещей, их чистые сущности раскрываются с помощью зооморфного кода: «белый сокол России», «баран» - символы энергии самой жизни. У Веры Галактионовой также на равных с героями-людьми действуют «Любовь», «Система», «Свобода», «Раскол».

Но если новое качество прозы у большинства критиков не вызывает сомнений, то относительно поэзии сложилась иная ситуация. Стало ясно, что подлинное поэтическое слово обретается не манифестами и «желтыми кофтами», как сто лет назад в сходный период, не «перформансами» и записями отдельных строк на библиотечных карточках, но – в глубине происходящих событий, в тайниках души человеческой. В русской поэзии на рубеже веков еще работали крупнейшие поэты второй половины XX в., представлявших самые разные тематические и стилистические направления, – Юрий Кузнецов, Николай Тряпкин, Глеб Горбовский, Олег Чухонцев, Василий Казанцев, Евгений Рейн, Игорь Шкляревский… Но уже чувствовалась потребность в совсем новом слове. Общая неудовлетворённость вылилась в 2004 г. в дискуссию на страницах «Литературной газеты» «Век новый. А поэзия?», и эта дискуссия зафиксировала не только разворот новейшей русской литературы к классической традиции.

Мы привыкли к тому, что поэзия всегда в авангарде литературного процесса, что именно она наиболее быстро и чутко реагирует на духовно-нравственные изменения в нашей жизни. Сегодня же главенствующие позиции занимают проза и публицистика. Можно и, конечно, нужно говорить об отдельных поэтических именах. К примеру, о Светлане Кековой, Ирине Семёновой, Всеволоде Емелине, Николае Зиновьеве, Евгении Семичеве, Геннадии Иванове, Владимире Бояринове, Владимире Берязеве, Светлане Сырневой, Сергее Соколкине, Владимире Нежданове… Но в целом стихи нынешних авторов обнаруживают усталость поэтических форм, отсутствие ярких открытий.

Один из показателей возможного возвращения литературы – пополнение рядов мыслящих критиков. Здесь, в первую очередь, следует выделить Владимира Бондаренко, Павла Басинского, Михаила Бойко, Юрия Павлова, Льва Данилкина, Льва Пирогова, Алексея Шорохова – хотя примеры, которые по степени воздействия на читателей могли бы сравниться с критикой Белинского в XIX в. или Кожинова в XX в., назвать трудно.

Итак, вот знаковые произведения первого литературного десятилетия ХХ I в. – точнее, произведения, оставившие след в восприятии читателя нового столетия. Это:

1. Валентин Распутин. Повесть «Дочь Ивана, мать Ивана» (2003).

2. Владимир Личутин. Романы «Миледи Ротман» (1999-2001) и «Беглец из рая» (2005).

3. Юрий Поляков. Роман «Грибной царь» (2001-2005).

4. Вера Галактионова. Роман «5/4 накануне тишины» (2004).

5. Захар Прилепин. Роман «Санькя» (2006).

6. Борис Евсеев. Сборник рассказов «Узкая лента жизни» (2005).

7. Юрий Козлов. Роман «Реформатор» (1999-2001).

8. Владимир Кантор. Рассказ «Смерть пенсионера» (2008)

«Что сталось с нами после?» – вопрос Валентина Распутина в рассказе «Уроки французского», кажется, так и звучит в ряду классических вопросов Х I Х в.: « что делать?» и «кто виноват?». Но вслушаемся в этот вопрос – не вчитаемся, а вслушаемся… И мы уловим в нем совсем иное: « что стало с нами после?» – ушло в сновидения, грезы, в область мифов и преданий о былом? Ведь главная особенность прозы Распутина – в поэтичности слова, которое, в силу своей природы, обращено прежде всего не к зрению, а к слуху. И это качество в прозе Распутина проявляется в соответствии с той эмпирической данностью, в которой живет автор – человек, не заставший ни Отечественной войны, ни коллективизации, ни царских времен, а мог услышать лишь их эхо. И сам стал эхом русского народа, эхом трагедии русского крестьянства.

Отсюда жесткий императив: « Живи и помни ». Без памяти нет жизни, а без жизни нет памяти, нет того духовного мира, который составляет смысл нашей жизни. Этот императив (« живи и помни ») и этот вопрос (« что сталось с нами?» или «что стало снами?» ) прослеживается буквально во всех произведениях писателя, обретая пронзительное звучание в повести «Дочь Ивана, мать Ивана» (2003) о постсоветской жизни, где не сбылось запланированное «светлое прошлое», где разрушились многие национальные мифологемы.

Вынесенная в название повести идея родовой преемственности, по мере развития сюжета, обретает статус национальной, державной. Дочь Ивана, мать Ивана – это ведь сама Россия: на заданном названием эмблематическом уровне – двуглавый орел, точнее орлица, обращенная одновременно в разные стороны света. Одним ликом – в прошлое, которого «как будто и не было», но которое постоянно присутствует в размышлениях и поступках героев; другим – в насильственно обрубленное будущее. А что ж настоящее? Может, его тоже нет? И рынок, подмявший под себя заводские цеха, автобазу, где работал муж героини Анатолий (сфера трудовой деятельности); школу, где учились их дети (сфера воспитания и образования); милицию, прокуратуру, суд, приторговывающие «справедливостью» (сфера правопорядка), – вся эта искаженная действительность тоже всего лишь наваждение, сон?

К сожалению, наваждение, но не сон.

Понятно, что автор не идеализирует прошлое – неслучайно его героиня все-таки «убежала» из родной деревни (потом точно так же убегает из постсоветской школы ее дочь Светлана). Понятно и то, что будущее писателю, несмотря на жизнеутверждающую вроде бы концовку повести, представляется отнюдь не в розовом свете – скорее, продолжением того же рынка, где по одну сторону прилавка властвуют новые господа, «сознающие свою силу», а по другую толпится «не понимающий, что с ним происходит… народ». Но столь же ясно и то, что пока из этого народа, из его «массово-добровольного рабства», будут выламываться такие люди, как Тамара Ивановна – главная героиня повести; ее сын Иван; не растерявший себя в новых условиях справный мужик Дёмин или честный служака закона следователь Николин, – Россия не иссякнет!

Кажется, их мало, очень мало таких людей, способных на решительный поступок. Да и сами они чувствуют себя порою песчинкой в неумолимых жерновах «судьбы и рока». Однако и «песчинка» способна разладить однажды заведенный механизм. Свидетельство тому – выстрел Тамары Ивановны. Можно, конечно, возразить: дескать, то – жест отчаяния. Но и у отчаявшегося человека тоже есть выбор: либо смириться с «помоечной философией» пресмыкательства, либо взбунтоваться. Главный вопрос повести Распутина – не о способности «песчинки» к бунту, а о готовности к осознанному действию. Неизбежность схватки не на жизнь, а на смерть нации, по своей природе неторгашеской, – с экспансией торгашества и насилия – для него очевидна. И тут возникает уже другой вопрос: на какие духовно-нравственные ценности может опереться в этой схватке русский народ?

«Говорящая» фамилия героини – Воротникова – вроде бы отсылает нас к уже изрядно поднадоевшему и замусоленному поиску «утраченных корней». Но разве понятия совести, стыда, чести, национального достоинства совсем исчезли из нашего общества? Если что и надо возрождать, то прежде всего мужскую ипостась народной души, мужское волевое начало, которое предполагает деловитость, хозяйственность, умение сказать непрошенному гостю «нет» и, конечно же, трезвую оценку нынешней ситуации, т. е. волевое знание.

Когда-то понятия Логоса (знания, идеи, духовного первоначала) и Слова были неразделимы. Пути возрождения народной души во всей ее полноте, по Распутину, таятся в самой природе русского Слова, немало засоренного, подвергнутого искусу «сдаться на милость исчужа заведенной жизни». И, тем не менее, «оно, это слово, сильнее гимна и флага, клятвы и обета… Есть оно – и всё остальное есть, а нет – и нечем будет закрепить самые искренние порывы». Об этом, с убедительностью художественного бессознательного, в заключительной сцене повести свидетельствует маленькое речевое смещение, в мнимой малости которого заложено преодоление национального самоотчуждения, «чужества», «чуждости» («как бы обчужили русских», – печалятся распутинские герои). Пострадавшая за дочь, но не сломленная «дочь Ивана» говорит неловко обнявшему ее мужу: «Что ты меня как племянницу какую…». Но мы-то понимаем, что вернувшаяся из заключения героиня хотела сказать: «как пленницу»… (вот оно – эхо судьбы дочери). Маленькое речевое вкрапление – мя, меня – старинным слогом вытесняет ущербность «пленницы», разрывая невосполнимость утраты новым возвращением «обчуженных» русских к самим себе: воссоединением национальных связей как общеродовых.

Особое место в литературном процессе рубежа ХХ–ХХI вв. занимает Владимир Личутин , соединивший художественные достижения поколения Валентина Распутина и Леонида Бородина с духовными исканиями прозаиков «новой волны». Каждое его произведение – а в 1990-х – 2000-х годах это исторический роман-эпопея «Раскол» (1984–1997), книга размышлений о русском народе «Душа неизъяснимая» (2000), роман о любви и метаморфозах национальной жизни «Миледи Ротман» (1999–2001) и остросоциальный роман «Беглец из рая» (2005), автобиографическая повесть «Сон золотой» (2007) и лиричная «Река любви» (2010) – открывает нам неожиданный лик автора «Крылатой Серафимы» (1978) и «Любостая» (1987).

Писатель с удивительным певческим даром, он представляет собой совершенно самостоятельное явление в русской языковой культуре. Несмотря на известное сближение его творчества с «деревенской прозой», Личутина нельзя назвать «деревенщиком» в прямом смысле слова: на сельскую жизнь он все-таки смотрит глазами городского человека. С крестьянской ветвью в отечественной словесности его роднит не этнографический орнаментализм, а идея русскости, которую он отстаивал еще в эпоху «советской многонациональной». С другой стороны, рефлектирующий, погибающий от эгоцентрического мазохизма герой – признак совершенно другого письма, если иметь в виду, что в произведениях каждого литературного направления складывается своя, только ему присущая модель мира. Неслучайно в 1980-х Личутина причислили к «московской школе сорокалетних», куда входили А. Проханов, В. Маканин, А. Афанасьев, А. Ким и др. Однако и там он стоял особняком. В. Бондаренко точно определил его художественную доминанту – память национального прошлого, «пространство души», «духовное странничество» .

Подобно Виктору Астафьеву, Личутин пишет о душе – предмете трудноуловимом, но на поверку составляющем наше национальное всё : именно здесь и прежде всего здесь он обнаруживает себя оригинальным художником. Если «деревенщики» с опаской поглядывали на мистические свойства русской души, а представители новейшей русской прозы больше объективизируют собственные фантазии и переживания, то Личутин в архетипических безднах народных преданий и легенд ищет великую веру русского человека в чудо, уйти от которой – значит отказаться от своего национального «я».

Вероятно, поэтому многие критики пишут о приверженности Личутина классической традиции. Это так и не так. Подлинное новаторство писателя – всегда в открытии (причем выстраданном, прочувствованном только им) своего героя. И когда мы говорим о той или иной Традиции, желая возвысить до нее писателя, надо помнить: без Пушкина не было бы Лариной и Онегина, без Тургенева – тургеневских барышень и Базарова, без Достоевского – Раскольникова. Но можно сказать и иначе: без этих героев не было бы и самих писателей.

Вот и у Личутина, казалось бы, безусловного традиционалиста, неожиданно возникает эдакий фантом в разломах нынешнего межстолетья: «бывший» русский и «новый еврей» - Ванька Жуков из поморской деревни. Созданный изначально природой как сильная волевая личность, герой романа «Миледи Ротман» не обретает искомого им благоденствия ни на русском, ни на еврейском пути, обнажая общенациональный синдром неприкаянности, бездомности, как бы вытеснивший высокое «духовное странничество». На точно вылепленный автором образ-пастиш «героя нашего времени» падает отсвет образа России... после России. Героя, в родословную которого входят и чеховский Ванька Жуков - неумелый письмописец, казалось бы, навеки исчезнувший во тьме российской забитости (но письмо-то его дошло до нас!); но и, в своем скрытом трагизме, – солженицынский (маршал) Жуков, герой российской истории во всех ее падениях и взлетах (рассказ «На краях»). Неожиданна и главная героиня романа, Россия, обратившаяся в... «миледи Ротман»: отнюдь не «уездную барышню», а ту, что бесшабашно отдает свою красу (а вместе с ней и судьбу) заезжему молодцу. Можно сказать, перед нами - совершенно новый абрис женской души России.

Очевидно, собственно личутинское - это проходящий сквозь все произведения тип маргинального героя, в расщепленном сознании которого и реализует себя, во всей своей драматичности, феномен раскола , вынесенный в заглавие одноименного личутинского романа. «Миледи Ротман» завершается гибелью оступившегося - на мираже болотного островка, на очарованном, заманивающем месте - героя. Расщепление мира на бытие и небытие уносит и жизнь Фисы, жены «домашнего философа» из одноименной повести былых лет (1983),. Дуализм внешнего и внутреннего, тайных помыслов и скудных реалий пронизывает судьбы персонажей в повестях «Белая горница» (1972), «Вдова Нюра» (1974), «Фармазон» (1979), проявляет себя в историях героев романа «Скитальцы» о России ХIХ в. (1974–1982). И этот стержень возводимого Личутиным русского мира позволяет показать диалектику русского пути: за расколом следует новый (пусть не всегда удачный) синтез и, затем, новое расщепление национальной судьбы, новое бегство из «рая»...

О том же - и роман «Беглец из рая»: острополемичный, новаторский и для самого автора, и для нынешнего литературного процесса. Время действия - переход от ельцинского к путинскому правлению (хотя политика дана лишь телевизионным фоном и через рефлексию героя). Это повествование о современном Обломове, ученом-психологе и бывшем ельцинском советнике, создавшем «новую Россию», но сбежавшем из Кремля и объявившем своего рода бойкот возникшей (не без его непосредственного участия) реальности. То отлеживаясь на диване в своей московской берлоге, то наезжая в мелеющую деревушку, герой весьма негативно оценивает творящееся вокруг. Эдакий нигилист с демократическим стажем и коробом исторических огрехов за плечами - в поисках вечных ценностей и спасительных идеалов. Но, с ужасом оглядевшись вокруг, он увидел «Россию, живущую по системе сбоев», олицетворение которой - телераёк с кукольными фигурками вождей и иже с ними, намертво замкнутыми в «ящике» псевдовремен.

Конечно, не стоит забывать, что всё изображенное в этой книге показано глазами героя, человека отрицающего : повествование ведется от его «я», выносящего самые нелицеприятные оценки текущей политике, власть имущим, нынешней России и Западу, эмансипированным женщинам и безвольным мужчинам. Автором точно замечено явление наших дней, к подлинной демократии никакого отношения не имеющее. Заметим, сам герой-психолог - бывший строитель «рая на земле», и именно по его наводкам проводилась искусная манипуляция массовым сознанием с учетом извечного российского долготерпения, милосердия по отношению не к падшим, но к жирующим во власти.

Разочарование реформатора в плодах собственных усилий - следствие псевдодемократического нигилизма, безжалостно разрушившего прежнюю систему, но так и не создавшего ничего принципиально нового. В озникшая в результате химера - лишь звено в общей цепи исторических сбоев, которые изучает отошедший от дел профессор. По его логике новый сбой конца века закономерен - ведь создана еще одна «антисистема, отрицающая природу как мать родную». Исток нынешних российских неудач усматривается в прошлом стремительно раскрестьянившейся в ХХ в. России. И в этом автор солидарен со своим героем.

Писателю удалось уловить самые «болевые точки» современности. Это раскол национального самосознания (социальный, исторический, гендерный), распад (брака, семьи, социума), ситуация утраты (прошлого, былой стабильности, ценностей и идеалов). Мгновенное восстановление сельской (любовной) идиллии в конце романа дает герою (и читателю) зыбкую надежду: на продолжение жизни, возрождение цепи времен и просто человеческое счастье. Но всё всегда обращается в свою противоположность. И бежит, убегает герой от бесчеловечных норм коррумпированного общества. Но от себя разве убежишь? И здесь «рая возвращенного» не предвидится.

В отечественной словесности издавна сложился тип писателя, мастерски владеющего самыми разными литературными жанрами и объединяющего в себе художника и общественного деятеля. Ярчайший пример последних лет – прозаик, публицист и драматург Юрий Поляков . Разрыв между словом и делом, мифом и логосом, русскостью и советскостью зафиксирован в его художественных мирах с беспощадностью, пожалуй, самых главных вопросов нынешнего и, возможно, будущих столетий.

Что такое советская цивилизация? Каковы причины ее распада? И что за ней - вырождение или возрождение нации, выстрадавшей право на достойную жизнь в восстанавливающей державный статус России? Собственно, в ответах на эти вопросы и вырисовывается творческий лик писателя – внешне спокойный, ироничный и даже вызывающе ироничный. Но вчитаемся внимательней в его произведения – и мы увидим не только иронию.

Стиль мышления Ю. Полякова – удивительный сплав лирики, иронии и трагедии – отличается большей социальной зоркостью, большей заземлённостью на реальной проблематике. Возможно, поэтому (по сравнению, скажем, с П. Крусановым или Ю. Козловым, с их увлеченностью «литературным фантастическим») он, показываясь читателю в любых ракурсах – от модернизма до постмодернизма (и даже на грани китча), – остаётся по преимуществу реалистом, хотя и не в традиционном смысле. Впрочем, отход от традиции при одновременном следовании ей и составляет парадокс новейшей русской прозы на гребне межстолетья: е ё дерзкую попытку сказать свое незаемное слово, не играя со старыми формами в духе постмодернистских цитаций, но преломляя высокий канон о новую реальность, безмерно раздвигающую свои границы и наши представления о ней.

Тексты Ю. Полякова развертываются на двух сопряженных уровнях. Первый, доступный всем и каждому, – смело закрученная интрига, крепко «сбитый» сюжет, авантюрно-плутовские, любовные приключения и т. д. и т. п. Но есть и другой пласт, нередко вступающий с первым в «противочувствие» (Л. Выготский). Тогда сквозь внешне «низкое», обыденное, бытовое прорастает высокое: устремленное к Вечному, не подвластному каким-либо нравственным деформациям и социальным катаклизмам. Женщина, которую ты любишь, и книга, которую пишешь, - что может быть главней? - спрашивает себя и нас герой одного из лучших произведений Ю. Полякова.

Первые его повести «Сто дней до приказа» (1980), «ЧП районного масштаба» (1981), опубликованные после многолетних мытарств по цензурным инстанциям, вызвали общесоюзные дискуссии, и в определенном смысле стали предвестницами горбачевской перестройки. В них сквозь призму локальной ситуации рассматривалось мироощущение человека советской цивилизации в его внутреннем расколе на идеальное и реальное бытие. «Две эти жизни – реальная и воображаемая – кровно связаны», – говорит герой повести «Сто дней до приказа», и заведомая неправильность в одной из них (особенно в идеальной) ведет к слому всей Системы.

Другой полюс в типологии героев и персонажей Полякова – фигура «властителя» дум вовлеченных в политическое брожение масс. В повести «Апофегей» к фигуре БМП, главного носителя идеи апофегизма, сходится спектр раздумий автора-повествователя о судьбе России в переломные 1980–90-е гг. Выведенный писателем тип – особый, причем с весьма скудной родословной: Собакевич, Угрюм-Бурчеев, Самоглотов. Очевидно, это совершенно новый тип героя, порожденный утратой веры в институты господствующей идеологии во всех слоях общества.

Авторский неологизм « апофегей », образованный из двух греческих слов-понятий - апофеоз и апогей, обнажает глубинные истоки грядущей цивилизационной катастрофы: обрубание национальных корней, подмену истинного патриотизма - казенной любовью к «нашей социалистической родине».

Об этом – и сатирическая повесть-памфлет «Демгородок» (1991–1993), название которой иронически расшифровывается как городок (страна) демоса (т. е. народа). Мотивы игры и заигрывания власти с народом, диалектика советского и национального в понятии «народ (нация)» претворяются в разных – то иронично-сказочных, то сатиричных (в духе щедринской истории о жителях города Глупова) – пластах фантастического повествования о перевороте псевдо-демократического режима и построении неототалитаристского общества. Автор не скрывает, что строительство «Возрожденного Отечества» на костях «антинародного режима» не имеет никакого отношения к подлинному благоустройству национальной жизни.

В повести «Парижская любовь Кости Гуманкова» (1989-1991) историческое время и судьбы нации в глобальном мире преломлены через личные судьбы героев. Изначальный отсчет действия ведется с середины 1970-х: романтической, для советской интеллигенции, «эпохи всеобщего “асучивания”» . Затем рассказ о Франции и любви переносит

нас в 1984 г. - самое начало перестройки, преддверие новых революционных иллюзий и новых разочарований. Игра темпоральными пластами захватывает сферы сознаний автора, повествователя и героев.

В повести «Небо падших» (1997) и рассказе «Красный телефон» (1997), тоже затрагивающих проблему «русский (советский) человек на рандеву с западной цивилизацией», - предлагается несколько претворений извечной мечты об обретении рая на земле. Герои обоих произведений, «новые русские», удачливы и богаты, они не подлецы, не циники, энергичны и отважны и, по нынешним канонам, вполне могут составить счастье своим избранницам, однако любовью здесь называется страсть, сексуальное удовлетворение. Коллизия мечты и реальности подменяется альтернативой «секс и деньги». Но и в этой сфере самоутверждения всё обстоит гораздо сложнее, чем может показаться на первый взгляд.

Предваряющий «Небо падших» эпиграф из «Манон Леско» А. Ф. Прево - истории о мучительной страсти, замешанной на деньгах, погоне за наслаждениями, шулерстве, риске, и о неизбежности конца - не только соотносит «Небо падших» с блистательным образцом переломного (для французской и русской культуры) XVIII столетия, когда философия гедонизма, практически, уравняла в глазах прекрасного пола мужскую от вагу с властью золота, но и включает поляковскую повесть в определенную традицию. Там и там - жизнь героя сломана страстью; там и там - любовь всегда права. Наконец, там и там - ореол неразгаданности героинь. Но есть и тьма различий. Героиня французского романиста использует мужчин, подчиняясь диктату мужской цивилизации. Героиня современного писателя - наоборот, бросает ей вызов. Хотя и нередко напоминает постсоветскую рабыню - женщину, коленопреклоненную перед новым хозяином перевернутого мира.

Однако главными на настоящий момент произведениями Ю. Полякова можно назвать романы «Козленок в молоке» (1993–1995), «Замыслил я побег...» (1995–1999) и «Грибной царь» (2001-2005).

«Козленок в молоке», сюжет которого закручен на истории одной литературной мистификации, показывает, что в поляковской прозе мифы идеологические, национальные, гендерные, литературные вступают в конкурентные отношения, перетекая друг в друга, меняя плюс на минус и, наоборот, взаимоотторгая и утверждая парадоксальные, с обычной точки зрения, смыслы. Так, реконструкция некоего литературного фантома в «Козленке» происходит в духе соцреалистического мифа, в центре которого - фундаментальная аксиома: идея создания «человека совершенного». Этой – увы, не решенной, не воплощенной в реальности сверхзадаче великого «метода» - и созвучна абсурдная, казалось бы, затея главного героя романа: дерзкого спорщика, обязавшегося сделать великого писателя из … первого встречного: создать миф без Логоса, без свободы слова.

В романе, названном пушкинской строкой «Замыслил я побег...», переломный исторический период в жизни страны отражен в судьбе одной (пост)советской семьи. Метания его главы, в прошлом благоустроенного человека, но и после череды неудач обретающего свое местечко в банковской системе, отражают кризисность переходного времени. Ведущий двойную жизнь Олег Трудович Башмаков - то примиряющийся со своим семейным статусом, то пытающийся сбежать к очередной любовнице, - представляет модифицированный в новых обстоятельствах тип человека уходящего, эскейпера поневоле. Эскейпизм – ментальное бегство, уход в себя – представлен в романе как мета общества в состоянии социоисторического разрыва, слома былых норм и убеждений. Пронизывающий все романное действие «дух высоты» эскейперствующего, т. е. не решающегося жить настоящей жизнью, героя гротескно материализуется в финале. Цепляющийся за край бытия - над провалом своей жизни - герой-эскейпер соединяется с ужасно разрастающимся образом калеки-инвалида, зовущего в свое небытие. В свете таких смещающих смыслов заданная названием «планка» пушкинского стиха - « Давно, усталый раб, замыслил я побег... » - воспринимается как не взятая героем высота.

Детективная интрига, в которую облечены философские раздумья Ю. Полякова в романе «Грибной царь» о гоняющемся за шальной удачей предпринимателе Свирельникове, обнаруживает жанровые поиски современной серьезной прозы, ее разворот к сюжетности и увлекательности. В итоге создается насыщенная картина нашей действительности – с выходом на самые разные ее пласты, в широком социоисторическом, политическом, идеологическом контексте, захватывающем историю страны с революционно-сталинских времен до распада советской системы и далее.

В последние годы Ю. Поляков стремительно выдвинулся в ряд известных драматургов. Своими пьесами и инсценировками («Контрольный выстрел», «Халам-Бунду», «Хомо Эректус», «Демгородок», «Козленок в молоке») в ведущих театрах страны и за рубежом он бросил своего рода вызов постмодернистским уверениям в том, что интерес к современной драматургии падает. Более того: наполняя постмодернистские модели (в частности, в пародирующих постмодернизм постановках «Козленка в молоке») злободневным содержанием, он сумел на практике доказать, что социально ориентированный реализм и модернизм способны привлечь зрителя больше, чем поп-культура.

Проявляя себя и как яркий публицист, активно участвующий в формировании национального сознания, Поляков следует толстовскому принципу «не могу молчать». Выход в свет его статей и книг («От империи лжи к республике вранья», 1997; «Порнократия», 2004; «Зачем вы, мастера культуры?», 2005), продолжающих традиции отечественной публицистики и вместе с тем демонстрирующих оригинальную систему авторских взглядов и идей, – всегда событие в общественной жизни.

Так в движении современной словесности как духовном, сущностном на смену антигерою, заполонившему страницы нынешних книг, приходит мысль как главный «герой нашего времени». Ведь именно «мысль дает бытию слово » .

На рубеже веков читательское и литературно-критическое внимание привлек прозаик Борис Евсеев . Если в раннем его рассказе «Орфеус» еще заметно стихийное освоение различных литературных традиций, представленных, в частности, именами Л. Андреева и Дж. Апдайка, то в «Николе Мокром» (1992) – рассказе о развернувшейся на глазах героя охоте на дезертира – и в последующих произведениях Евсеева властно заявляет о себе собственная ориентация на специфику слова как эстетического объекта. Художественные средства и приемы (метафоры, эпитеты, инверсия, гротеск, поэтическая этимология и т.п.) всё чаще и целенаправленней используются им не в функции отклонения от «затертой» семантической или стилистической нормы, а в предметно-номинативной. Переносные значения словно бы обрубаются как излишние, чтобы дать простор самобытному, первородному – подлинному лику вещей в их очищенной от случайных связей сути.

Особенно ярко свойства стиля этого писателя, в ряду которых - парадоксальность образов, гротескность, овеществленность поэтического языка, непривычные сочетания реалистических и модернистских элементов, - проявились в сборнике «Баран» (2001), куда, кроме заглавного «Барана», вошли рассказы «Никола Мокрый», «Узкая лента жизни», «Кутум», «Садись. Пиши. Умри...», «Рот» и повесть «Юрод». Идею «Барана» и «Юрода» можно определить как поиск точки опоры в ситуации культурно-исторического или эпистемологического разрыва. Но если в «Баране» такой поиск можно обозначить как реакцию на еще не завершившееся самосвертывание человеческого в человеке, то в «Юроде» прозаик открывает тему «последних людей последних времен» (Г. Красников).

Проблеме возрождения России посвящено и одно из самых значительных произведений Евсеева - роман «Отреченные гимны» (2003). Завязку романа составляет попадание героя, правнука бывшего домовладельца и заводчика, из тихой провинции в кровавый октябрь 1993 г.: перед читателем встают картины осады Белого Дома, «хаос стрельбы» в сцене растерла мирных жителей. Однако в социоисторическое пространство романа вплетаются философско-фантастические, религиозно-теологические мотивы. Верхним и высшим, по замыслу автора, становится здесь «сквозной» сюжет о мытарствах души , видения которых возникают у «испытуемых» и записываются на пленку исследователями в некоей тайной лаборатории, отпочковавшейся от Минобороны и работающей под прикрытием деловой фирмы.

Взаимодействие нижних (разрыв исторической действительности) и верхних (испытания души и достижение желанного очищения, гармонии) пластов повествования и создает внутреннее напряжение романа. Сюжеты о мытарствах души, образуя самостоятельную линию, восходят к византийскому каноническому тексту «О мытарствах преподобной Феодоры» и представляют ряд картин-испытаний, посвященных преодолению того или иного из человеческих грехов. Так слагается единое повествование о земных и духовных мытарствах России в огне политических распрей, восходящее к движущей автором сверхидее - собирания распадающегося мироздания на высшей, не подвластной историческим катаклизмам основе, таящей в себе «словесную мелодию чудных и сберегающих нашу душу и в небе и на земле ангельских песнопений: сиречь - гимнов».

Ретроспективная повесть Евсеева «Романчик» (2005) имеет подзаголовок: некоторые особенности скрипичной техники . Сквозь эту музыкальную призму автор смотрит на 1973 и 2003 гг., обнаруживая явления и события, от скрипичной техники весьма далекие. «Мы заблудились», - таков вывод автора. Он полагает, что именно в 70-х были созданы предпосылки тех поражений и бед, тех «оранжевых» революций, которые обложили Россию по периметру, и которые вот-вот перекинутся на ее территорию. И всё же в центре «Романчика» не политика, а любовь - к ближнему, к родине.

Прозу Б. Евсеева последних лет отличают художественно-стилевые, жанровые эксперименты, направленные на преодоление сдерживающих рамок литературного канона, но, парадоксальным образом, и на развитие классической традиции. Так, в рассказе «Живорез» о батьке Махно и в цикле «Тайная власть имен» (прежде всего в рассказе «Борислав») Борис Евсеев делает шаг к смене функций жанра рассказа, уходя от его обычной эпизодичности, само замкнутости в ограниченном числе героев. Новый тип рассказа-новеллы у Евсеева сочетает в себе напряженную событийность западной новеллы с традиционной лиричностью русского рассказа. В «Живорезе» сделана попытка представить жанровый сплав романа и рассказа, уже вмещающего в себя не только отдельный эпизод, но целую жизнь: сказать о всеобщем, но на сжатом текстовом пространстве. По сути, это нетрадиционное, казалось бы, начинание – отзвук забытой бунинской традиции: к примеру, в рассказе Бунина «Темные аллеи», вместившем в себя всю жизнь и судьбу героини, течение времени происходит в крайне убыстренном темпе, в стремительно развертывающемся повествовании.

Дискуссионным стал вопрос о типе художественного мышления этого прозаика. Так Л. Аннинский, П. Николаев и А. Турков относят Евсеева к последователям классического реализма; Л. Звонарева - гиперреализма; Л. Бежин - орнаментального неореализма; И. Ростовцева - романтизма; С. Василенко зачисляет его в представители «нового реализма», взявшего многие приемы, которые наработал и модернизм, и постмодернизм; А. Большакова считает возможным говорить о формировании в творчестве Евсеева неомодернизма, глубоко христианского в своей онтологической сути . Безусловно, все эти точки зрения имеют право на существование, так как раскрывают разные грани дарования писателя.

Наибольшей противоречивостью в определении творческого метода отличаются мнения критиков о произведениях Веры Галактионовой : «скифская проза», «дикие тексты», «архаический модернизм», «исконный реализм», «порочный, платоновский символизм», «деревенская проза», «русский модерн», «традиционализм в его развитии». Наиболее верным в отношении ее творчества представляется все же определение «русский неомодернизм» - новый, национальный модерн, вырастающий из традиций Гоголя, Достоевского, Л. Леонова.

Самые значительные произведения В. Галактионовой - повесть-сказ «Большой крест» (2001), романы «На острове Буяне» (2003) и «5/4 накануне тишины» (2004), повесть «Спящие от печали» (2010). Однако можно заметить, что перед каждым этапным произведением писательница проводит публицистическую разработку темы. Так «Большому кресту» предшествует «Тайна храма Христа Спасителя» – документальная повесть об исторических причинах раскола Православия. Историю создания, разрушения и возрождения храма она прослеживает со времен никонианской церковной реформы, которую определяет как «грандиозный слом религиозно-психологического строя народной соборной единой души», в результате которого неизбежной стала братоубийственная революция 1917 г. Восстановление храма, согласно Галактионовой, символизирует возрождение русского человека в его православной сути.

Очевидна связь между романом «На острове Буяне» и очерком «Чёрная быль – Белая Русь». Сохранение жизни славянских народов в условиях всепроникающего радиоактивного воздействия – основная тема очерка о зараженных чернобыльских зонах, выживающих вопреки всему. Точно так же роман о глухом таежном поселке, держащем оборону от всех тех, кто несет будущим поколениям наркотики, всеразрушающую власть денег и разрушение душ, утверждает идею общенационального сопротивления болезням нынешней цивилизации.

Очерк «Народ, разделенный в доме своем», в котором Галактионова исследует механизмы разрушения советской цивилизации и определяет пути консолидации многонационального общества на постсоветском пространстве, явно подготавливает появление в ее романе «5/4 накануне тишины» героя нового типа. Электронщик Цахилганов (сын полковника из системы Гулага, обогатившийся на порнобизнесе) всеми силами стремится уйти от «несения креста» - от признания преступлений отцов перед своим народом. Постепенно, однако, происходит прозрение героя, чему способствуют все художественно-эстетические средства произведения.

«5/4 накануне тишины» Галактионовой можно назвать романом-поэмой или романом-симфонией. Последнее определение, по видимости, вступает в противоречие с вынесенным в заглавие джазовым размером. Но вдумаемся, вслушаемся в движение авторской мысли – через смену звукообразов, изящную игру размерами, масштабами, «промежуточными состояниями природы» вещей. Главный герой, новый русский Цахилганов погружен в «обжитой, немного печальный усложненный симфоджаз – музыкальный продукт приятной духовной дезориентации». Эта «приятная дезориентация» героя-гедониста сменяется резким авторским отрицанием «дикого африканского ритма» как «духовного наркотика». Из « симфо джаза» вытесняется, изживается – всей материей сверхнапряженного романного действия – облегченное начало: остается симфо -ния, высокая полифония, слиянность разноликих голосов, которая и приводит к выделению философской доминанты в споре конкурирующих музыкальных стилей. Это древнее церковное песнопение, которым увлекается юная дочь героя, ненавидящая образ жизни отца, но вынужденная существовать в выстроенном им мире. В ее альтернативной реальности царствует слиянность как идеал духовной гармонии: «В русских древних церковных песнопениях соблюдался один такой неукоснительный завет, ну – на все века, в общем, завет такой был – исполнять их (т.е. стихири. – Авт .) одноголосно. А не двоить и не троить. Ибо крамольное двух- и трехголосье разобьет затем непременно и единство людей, а значит – и общую. Неделимую силу народа!».

Слияние и противоборство стилей отвечает единой авторской цели: воссоздать напряжение мира на грани распада – противоборство неизжитого прошлого «страны мучеников и насильников», «страны принудительной святости» и расколотого настоящего, неясного будущего («завтра она станет страной принудительного всеобщего греха»). Отсюда и заданное названием романа состояние «накануне» - конца? апокалипсиса? или новой, неведомой гармонии? Романное напряжение несет в себе явные идеологические смыслы, пафос предупреждения: «Россия всё время затыкала творческие вены своего народа страшными тромбами нужды! И ведь не от бедности. А так... И это гигантское русское напряженье , не находящее выхода при жизни, оно еще ударит по благополучным».

Рефрен, пронизывающий всё повествовательное полотно, - «умирает Любовь», «пока жива Любовь»... Любовь здесь – и вечная жизненная категория, и имя женщины, жены главного героя. Всё романное действие, неистовая рефлексия, поступки и воспоминания Цахилганова сосредоточены в едином – длящемся уже несколько лет – миге ожидания, бесконечного поддержания угасающей жизни в прикованной к больничной койке, смертельно больной жене.

Новаторство этой экспериментальной поэмы в прозе определяется не только нарочитой – до резкого неправдоподобия – контрастностью запечатленного здесь-бытия, но и отчетливым силовым смещением Центра: в некую малую периферийную точку, которая оказывается – в онтологическом, экзистенциальном смысле – жизненно сущностной. Эта точка и есть место, где то умирает, то воскресает Любовь, где борется за жизнь заблудший герой нашего времени. Ведь, согласно геодезистам, именно туда, в больничный центр, смещается центр нынешней Евразии:

«Но вновь переместилось всё во времени, и новые люди сообщили о новых подземных неведомых сдвигах,и всё перемеряли и пересчитали –

и – центр – Евразии – сошелся – на той – самой –

точке – где – умирает – Любовь....»

Роман, пронизанный такими специальными речевыми отступлениями, где игра со Словом обретает феноменологический смысл, высвечивая философскую сущность Слова произносимого, - непрост для чтения, постижения. Цифровая символика, графическое выделение фраз и слов, раскрывающее их внутренне амбивалентный смысл (к примеру, «недальновидно» = «не – даль – но – видно»), сочетается со звукописью, ритмико-музыкальными дискурсами, образуя соцветия расчлененного, но единого бытия – бытия-как-оно-само-есть.

Открытием 2000-х стал Захар Прилепин , автор романов «Патологии» (2004), «Санькя» (2006), цикла рассказов «Грех» (2007), романа-исследования из серии ЖЗЛ «Леонид Леонов. Игра его была огромна» (2010), а также сборников новелл, эссе, статей и интервью.

Очевидно, самое значительное произведение этого автора – «Санькя»: роман о нынешней России и ее извечном революционном брожении, о молодом поколении людей, которых в этой жизни, кажется, не держит ничего, кроме «врожденного чувства собственного достоинства». Также в их кодекс «нормальных, неделимых пацанских понятий вошло такое слово, как “Родина”. Это всё и решило». Объединившись в политическую организацию «Союз созидания», они выступают против социального неравенства и собственной выброшенности из замкнутого круга жизни, где все места распределены между богатыми, преуспевающими, хищными. «Гадкое, нечестное и неумное государство, умерщвлявшее слабых, давшее свободу подлым и пошлым, – отчего терпеть его? К чему жить в нем, ежеминутно предающим самое себя и каждого своего гражданина?», – вот круг вопросов, решению которых посвящает свою жизнь и судьбу герой и его единомышленники.

Пространство романа насыщено сценами митингов и схваток с органами правопорядка, актами возмездия со стороны «союзников» и, под конец, изображением их отчаянной, но обреченной попытки взять власть в стране в свои руки. Перед нами – роман-предупреждение , реконструирующий возможный взрыв накопившихся в обществе разрушительных сил. Хотя, с этой точки зрения, книга Прилепина, несмотря на всю ее злободневность, достаточно традиционна и, входя в литературную летопись роста революционных настроений в России, созвучна «Матери» М. Горького (истории сына-Павла, встающего на путь борьбы). А в протестной литературе 1990-х – 2000-х – повести В. Распутина «Мать Ивана, дочь Ивана», где многие смысловые линии стягиваются к образу сына взбунтовавшейся Тамары Ивановны.

Сюжетный указателей на то – взаимоотношения Саньки и его матери, однако в своей забитости и подавленности судьбой на Тамару Ивановну вовсе не похожей, – хотя сам характер этих отношений и образ формирующегося в охваченной протестными настроениями среде героя-сына напоминают горьковское решение. Метко схваченный тип «героя нашего времени» и есть в «Саньке» главная авторская находка, спасающая от издержек традиционности и дающая имя роману о новом поколении. Санька – сын рано умершего философа и жертва духовной безотцовщины, бунтарь и верный соратник товарищей по партии (для него – «лучших людей на Земле»); движет им острое чувство родства с ближними и – поиск того, что хоть как-то может заполнить стылую пустоту разъятого, под сокрушительной стопой истории, мира. В этот поиск входит не только яростное сопротивление давлению бытия-без-бытия, но и чувства нежные: любовь к своей соратнице Яне, трогательные воспоминания деревенского детства, жалость к несчастной матери…

Впрочем, романное пространство расколото, безвозвратно поделено на светлое прошлое и сумрачное настоящее, стылый безрадостный город и вымирающую деревню, – любовь и ненависть, наконец. Все эти контрастные сферы тяготеют к единому мировоззренческому центру: резкому, как яростный крик протеста, делению всего мира молодых бунтарей на «своих», которым верны, готовы отдать жизнь свою, и – «чужих», с которыми по законам чести следует вести неумолимую, жесткую борьбу. Формы этой борьбы, как показывает сюжет романа, оставляют желать лучшего: скорее это средство хоть как-то заполнить существование, в котором обычные человеческие ценности – семья, работа, дом и пр. – словно не имеют значения. «Просто податься некуда», – формулирует свою позицию один из «союзников», с которым суждено будет разделить свою участь Саньке. Череда митингов и преследований, политических демаршей и бестолковых драк, актов протеста и ответных арестов и избиений завершается фарсовым нападением Яны на президента в театре. Перед нами – печальная пародия на покушение Каракозова: нынешняя карательница обливает неугодного главу государства… смесью из майонеза, кетчупа и пр. Ответные карательные акции властей и вызывают финальную попытку «союзников»...

Ключевые для понимания романа слова-концепты – «пустота» мира без человечности и духовного родства, без прошлого и будущего, «легкость» молодости и затеянной ею опасной игры, сменяющаяся «тяжестью» вынужденного насилия, а также знаковые частицы «без», «не» и пр. – создают смысловые линии, по которым проходит читательское восприятие. Сферу отрицания составляют и «говорящие» фамилии окружающих Саньку людей: Без летов, Не гатив и др. Итог отрицания – учиняемый бунтарями «праведный беспредел» в конце романа, определяющий его трагическое звучание. Тем не менее сама личность главного героя, предназначенного, по строю души своей, совсем для другой, нормальной жизни, задает и читательское сопротивление тотальному отрицанию, катарсически подводя к одной непреложной идее: «Россия не погибла»…

Ц икл рассказов «Грех» представляет нам совсем другого, хоть всегда и похожего на самого себя, Прилепина – философа и художника, пытающегося запечатлеть тончайшую, неуловимую материю Жизни. Впрочем, как и в «Саньке», стиль его мышления здесь – традиционное для русской литературы движение от хрупкой, дрожащей на зыбком ветру бытия идиллии – к ее неминуемому разрушению. Точнее, саморазрушению – несмотря на все усилия героев удержать равновесие и гармонию, эту естественную, как дыхание любви, легкость бытия…

Единство цикла «Грех» и его успех у читателя опять же зиждется на выборе героя: это ремарковско-хемингуэевский тип, немного поза, немного реминисценция, но за всем флером проглядываются и автобиографическая пронзительность, и тревога за судьбу очередного «потерянного» в необъятных просторах России поколения. «Сквозной» герой цикла остро чувствует свое счастье – такое простое наслаждение жить, любить, есть, пить, дышать, ходить… быть молодым. Отметим, что это – чувство сугубо идиллического героя. Как только оно уходит, идиллия разрушается. Потому автор в цикле все время балансирует на грани: его герой, разворачиваясь разными гранями (социально-психологическими, профессиональными – от нищего журналиста до могильщика и солдата, эмоциональными – от любви до вражды и ненависти), проходит самые разные состояния: любви на грани смерти («Какой случится день недели»), родственных чувств на грани кровосмешения («Грех»), мужской дружбы на грани ненависти («Карлсон»), чувства общности на грани полного одиночества («Колеса»), противоборства с другими на грани самоуничтожения («Шесть сигарет и так далее»), семейного счастья на грани раскола («Ничего не будет»), детства на грани небытия («Белый квадрат»), чувства родины на грани беспамятства («Сержант»).

Всё это меты переходного времени – недаром и цикл начинается с фиксации его движения, которое само по себе предстает как со-бытие. Время по Прилепину нерасторжимо связано с человеком, а сама жизнь, ее проживание есть со-бытие бытия . Потому значителен каждый его миг и воплощение, несмотря на внешнюю малость и кажущуюся бессмысленность. А неуловимая материя бытия обретает, в субъектной сфере героя, ощутимую данность, «физически» весомые, реальные формы. «Дни были важными – каждый день. Ничего не происходило, но всё было очень важным. Легкость и невесомость были настолько важными и полными, что из них можно было сбить огромные тяжелые перины».

Приведенные образцы современной прозы обнаруживают изменения, которые претерпел традиционный реализм в своем освоении новой исторической реальности. Очевидно, что реалистическому сознанию сейчас свойственны элементы ирреального, условного, субъектного - всего того, что «по правилам» относят к сфере модернистской и даже постмодернистской. Тем не менее различие между последними принципиально и велико. Если модернизм, прорываясь сквозь семиотические покровы к онтологическим началам Бытия, ищет – и находит! – за распадом традиционных форм духовные опоры существования человека в стремительно меняющемся мире и, таким образом, посредством творческой интуиции, творческого акта, прозревает в Истории и Трагедии высокий теологический смысл, то постмодернизм – принципиально атеистичен, точнее, – а(тео)логичен (ведь атеизм тоже своего рода вероучение). Если первый художественной волей преобразует Хаос в Космос или, по меньшей мере, в катастрофических разломах угадывает упорядочивающую синергийную силу, ее целеполагающий смысл, то второй – лишь фиксирует в человеческом сознании утрату любой точки опоры – будь то Бог, законы природы или догмы марксизма-ленинизма. Как не без иронии заметил И. Хасан, постмодернисты, признавая распад чуть ли не за единственную имманентную миру данность (т. е. за своеобразную норму человеческого существования), вполне комфортно устроились в конституируемом ими хаосе и даже прониклись к нему «чувством комфортности» .

Пока еще трудно судить о путях развития литературы нового века, делать обнадеживающие (или пессимистические?) прогнозы. Но обозначить все усиливающуюся тенденцию к встрече реализма и модернизма в одном тексте, к перевоплощению первого вплоть до неузнаваемости и к стремительному развитию второго – необходимо уже сейчас. Впрочем, мысль о синтезе не нова, но до сих пор его четкие критерии хронологически замкнуты и увязаны с творчеством писателей прошлого (Булгаков, Замятин, Леонов, Катаев, Домбровский). Сегодня мы можем говорить о формировании неомодернизма , черты которого ныне глубже и рельефней выражают то, что по привычке называют «художественной условностью», но на деле уже входит в само понятие «реальность», относится к авторскому освоению иррационального, онтологии души: не сухим рассудочным знанием, а творческой интуицией. Всё это открывает новые возможности проникновения в «скрытую реальность»: сверхчувственную и сверхрациональную - первичную по своей сути - реальность России, русского человека в «сверхновом» мире сдвинутых ценностей недавнего прошлого и, будем надеяться, возвращаемых ценностей вечных. «Новый фокус веры и мира», в котором отказывает русской литературе К. Кларк , не есть привнесенная рафинированным умом догма. Скорее, необходимое усилие сердца и души – души тех, кто ищет и обретает себя в мире и мир в себе.

Кларк К. Советский роман: история как ритуал. Екатеринбург, 2002. С. 237.

Бондаренко В. Московская школа» или эпоха безвременья. М., 1990. С. 79, 81, 83.

Неологизм от аббревиатуры «АСУ» - «автоматическая система управления».

Хайдеггер М. Время и бытие. Статьи и выступления. М., 1993. С. 192.

Большакова А. Феноменология литературного письма. О прозе Бориса Евсеева. М., 2003. С. 5–6, 11, 126–127.

Hassan I . Paracriticism: Seven Speculations of the Times. Urbana , 1975. P. 59.

Кларк К. С. 237.

В русской литературе 18 века начинает складываться первое самостоятельно направление - классицизм. Классицизм развился на основе образцов античной литературы и искусства эпохи Возрождения. На развитие русской литературы в 18 веке, большое влияние оказали , а также школа европейского просвещения.

Значительный вклад в развитие литературы 18 века, внес Василий Кириллович Тредиаковский. Это был замечательный поэт и филолог своего времени. Он сформулировал основные принципы стихосложения в русском языке.

Его принцип силлабо-тонического стихосложения заключался в чередовании ударных и безударных слогов в строке. Силлабо-тонический принцип стихосложения, сформулированный еще в 18 веке, до сих пор является основным способом стихосложения в русском языке.

Тредиаковский был большим знатоком европейской поэзии, переводил иностранных авторов. Благодаря ему, в России появился первый художественный роман, исключительно светской тематики. Это был перевод произведения «Езда в город любви», французского автора Поля Тальмана.

Большим человеком 18 века был и А. П. Сумароков. В его творчестве получили развитие жанры трагедии и комедии. Драматургия Сумарокова, способствовала пробуждению в людях человеческого достоинства и высших нравственных идеалов. В сатирических произведениях русской литературы 18 века отметился Антиох Кантемир. Он был замечательным сатириком, высмеивал дворян, пьянство и корысть. Во второй половине 18 века, начался поиск новых форм. Классицизм переставал отвечать потребностям общества.

Крупнейшим поэтом в русской литературе 18 века стал . Его творчество разрушало рамки классицизма, и вносило живую разговорную речь в литературный слог. Державин был замечательным поэтом, мыслящим человеком, поэтом - философом.

В конце 18 века, складывается такое литературное направление, как сентиментализм. Сентиментализм - направлен на исследование внутреннего мира человека, психологии личности, переживаний и эмоций. Расцветом русского сентиментализма в русской литературе 18 века стали произведения а и а. Карамзин, в повести высказал интересные вещи, ставшие смелым откровением для русского общества 18 века.